Вача идёт устало, может он пять тысяч лет уже ходит, и если вокруг тысячи и миллионы людей хотят ему мешать, он всё равно идёт по пути своих мыслей.
Вача родом армин.
О! - это очень древняя арийская нация.
Если вы не ходили в прошлое, не беритесь говорить, чего не знаете.
Вача знает только то, что ему нужно. Он сидел в тюрьмах многих стран. Его закрывали, единственно и потому, что странами управляют люди, бедные содержанием свободной мысли, - не умеющие любить брожения воли. Тюрьма не последнее место жизни, в тюрьме он тоже свободен, никому не дано подчинить воображения вольного человека. Его ограничили угрюмыми стенами, а он всё равно идёт по содержанию своей недосягаемости. Слабы люди - ужатые жиром власти, они придавлены зависимым страхом. Человека же безразличного к своей участи - нельзя испугать.
До чего Велика Арминия!
- ...Тихо, тихо - думай сдержано.
Велика, - не шириной территории, а недосягаемой высотой вечного Арарата. И Вача очень силён шагами древнего величия, не мешайте ему, - он идёт. Он тень - жаркого дня.
С тех пор как исчезли Урарту, Арминиа не хочет жить без Империй. Похвальное - достойно избранного! Только империя даёт Ваче путь бесконечной дали в простор полезного мироустройства, откуда всегда можно видеть белоснежный пик библейской горы, и её нижние склоны, что сливаются с прозрачной голубизной неба.
В сторону! - Вача идёт!
Карабах тоже его родина. Он здесь родился.
Когда стала разваливаться Империя, которая не смогла собрать земли всех армян, Вача ещё больше приуныл, потому что Карабах полностью осиротеет без империй, а он тоже часть Великой Арминии. Ариям непривычно жить обособленно, они люди широкого восприятия среды.
- Ай, и ох, ох - плачет сердцем Вача, - такую Великую Империю он славил долгим воспроизведением доброго образа, всю Европу одарили Советы, освободили все захваченные европейцами равнины и горы, многим землю подарили, а про Арминию забыли.
Так верни и Арарат тоже, - заодно! - восклицает порицательным осуждением Вача. - Такую Империю потеряли!..
Вача юноша тихий и любезный, видит мир таким, какой должен стоять, а мир широкий восприятиями.
К нему домой пришли вооружённые люди, дали автомат и сказали: - Мы все вместе, отныне будем воевать за твою юность и свободу. Идём рыть на наших границах глубокие окопы.
Не только границы, но и верования выбирают дела людей. Дела войны - совсем плохие дела. Вача не знал, как нужно бороться за свободу, его свобода - ударяет изнутри его состояния, он сам хозяин простора своих свободных мыслей.
И он пошёл. Вача плохо держит автомат, и плохо копает землю. Долго наблюдал превратности людские, долго спать в окопах не хочет, он не желает забирать жизни принуждённые узко ползти. Вача любит широкий мир, хочет слышать только громы молний, падающие с высоты небесной колесницы.
- Я не хочу убивать других людей, - сказал он командирам, которые дали ему оружие для установления повзрослевшего мужества.
- По-другому нам будет хуже, - стали утверждать командиры, - мы верны старой Арминии, хотим удержать её ломоть; для того и, содержим вихрь наших вольных устремлений. И не знаем другой правды кроме той, что нам установила природа выживания.
У Вачи своя всегдашняя правда, он выживет в глубине самого глубокого ущелья, и оттуда тоже будет видеть голубизну горных склонов, сливающуюся с горизонтом прозрачного неба.
Люди, привыкшие ко лжи, настораживаются при всякой честности. Его закрыли в военной тюрьме для предателей, - там можно не воевать. Вача никого не предавал, у него одна вина, он любит мир больше чем войну. А есть люди несчастные, живут закоренелыми неустранимыми пороками, их движения вмещаются в надзирательство над чужой жизнью.
Надзиратели сказали Ваче: - Арцах не место для слабых людей, мы тебя переведём из Шуши, в тюрьму внутренней Армении, оттуда будешь любить весь мир. Подумай, что тебе дороже?
- То что мне дорого вы никогда не почувствуете, - Вача протянул руки для наручников, подумал, - как жалки люди избравшие себе занятие глумиться над людьми, у таких неудачников никогда не будет весёлых детей.
Старший, кто отвечал за перевозку тюремщиков, намекнул Ваче, что если сумеет организовать немало денег, отпустит его на волю.
Скрытно зарешёченная машина въехала в Татев, остановилась у самого подъезда его дома.
- Иди за деньгами, - сопровождающий, на доверии вручил Ваче его вещи и неожиданное освобождение.
Вача оцепенел, застоявшимися ногами принялся считать хоженые ступени, снизу проревел мотор; он поднялся в свою квартиру, обнял родителей, и взволновано вдыхал запах своего детства.
Когда спустился с деньгами, - зарешёченной машины не было, проносилось много других машин, каких Вача прежде не видел тут.
Ему отец рассказал, что его школьный друг Гнел, большой человек в Москве, он занял заводское крыло одного цеха, и клепает ферридовые диски для тормозов и сцеплений; их цена нужна для техники всех стран. Друг звонил, что бы сказать, как он теперь очень богат, и зовёт Вачу к себе. Большим человеком живёт Гнел в столице всех народов!
И Вача поехал в Москву.
Москва город большой, а Вача человек маленький, ему простора не хватает. Куда не посмотришь, взгляд упирается в холод людей, камни поглотили время, и все открывают свои пазухи, что бы медали выползали оттуда.
Друг Гнел, тоже стал другим, он характером такой как в детстве, но деятельность торопящая прибыль сделала его озабоченным доходами цеха, а Ваче в цеху скучно: там шумно, пыльно, и мало солнца.
В офисе много людей и много света, но жужжащая работа устарелых ламп слепит глаза, мешает мечтать, не даёт видеть жизнь обласканную умиротворениями. И вообще Ваче кажется, что на него смотрят плохо, все заняты: сбытом, дешёвым сырьём, постоянно считают деньги; и ту работу, которую он вымучивает, много раз перепроверяют. Вача понял, что непригоден для текущего капитализма, с ним разговаривают всегда издалека потому, что он совершенно бесполезен производству тормозных дисков. Скука овладевала им надолго, он угнетал уставшее состояние весь текущий год, ...и не смог стать своим в тесноте прошлого единства. Тогда решил уехать.
Гнел дал ему много денег, потому что Вача догадался увезти тяжесть переосмысленной дружбы, скрыть плохой пример, бьющий в головы у занятых бумажной службой работников.
Вновь обретший возможность слушать ветер и солнце, он долго блуждал когда, наконец, каменная Москва осталась далеко за его спиной, а в глазах выполз огромный закат. И он направился в ту сторону горизонта, куда когда-то сникли скверные обрии.
К своему удивлению Вача нашёл, что они не сникли, не исчезли, а ещё больше окрепли вымышленным величием и ненавистью к тому краю, откуда ушли. А он всегда содержал любовь к корням своего порождения.
Усталый человек не имел силы противиться враждебной вспыльчивости и завистливой памяти, обнаруженной у потомков высокомерных племён, они увянут от надменности и пренебрежения к праведности, - подумал Вача.
Дальше на его пути, стояли обустроенные блестящие фасады домов и туманная темень нарисованных законов. Когда извне навязывают неприродные образы мышления, мешающие воле человека, сковывают его мечты, уводят от истины текущего бытия, - они противозаконны природе всегдашних дней. Вача воспротивился нерадивым измышлениям, повернул обратно, снова пошёл лёгким путём Светлого Восхода, где мог рассуждать без угнетения родных мыслей. С деньгами жить скучно, потому Вача трудно шёл.
Он почти дошагал до своей притихшей старой родины, но его всегда тревожила красота одного гостеприимного государства, которое приняло ислам, но не смогло полностью уйти от прошлой религии. Мечта увела в сторону, он дал крюк своему пути, и оказался на берегу плоского бескрайнего водного простора, который не имела ужатая горами Армения.
Ищущий путник купался в неменяющихся рутовых объятиях потрёпанной Абхазии, его очаровывал древний Очамчир, и он решил остановиться тут для своей текущей радости.
Нашёл дремлющий дом, истлевший после разделительной войны, и утопающий в самшитовой роще; загадочные развалины, и пропавшая тайна бывших жильцов прельстили Вачу, он начал искать, кому отдать цену.
В инвентарной конторе города, собственность медленно переходит в желаемое оформление.
- Будем собирать рваные клочки листов, для выяснения законного отчуждения именно этого жилища, - сказали ему конторщики.
- Мне не нужны никакие листы, - обиделся Вача, он удивился недоверию, в котором его заподозрили, - я вам отдам положенную плату, и дальше заодно с вами буду любить шум листвы и большую воду.
Ему не хотелось ощупывать своё остывшее состояние какими-то напечатанными ручательствами. Он направился к большой воде, что бы снова вернуть шум и блеск вечности. Его скрытно нагнал на велосипеде человек старший возрастом, с очень морщинистым лбом, и давно не стрижеными волосами на широкой голове.
- Я слышал. Ты хочешь купить дом Манчу? - спросил абхазец.
- Ну, хочу...
- По нашим законам, чужденец обязан дать соседям плату, какую получит и хозяин дома.
- Ото всюду странные люди выползают, - подумал Вача, - получают даром всё от солнца, а хотят совершенно непригодное имение к своим доходам прислонить.
- Для тройной платы не нужно думать три дня: - Я согласен с вашими законами, - решил, не раздумывая, Вача.
Человек на велосипеде удивился, с любопытством оглядывал приспущенные колёса велосипеда; - и зачем так долго удивляться, когда с тобой сразу соглашаются.
Вача дошёл до берега, остановился в небольшом приморском кабачке, что бы снова послушать большую воду, обрадовался, что прислуживающий хозяин присел рядом с ним, ещё и армянином оказался, прямо спросил его Вача: - Правда ли, что если тут покупать дом, надо платить и соседям тоже.
- Да... - сказал духанщик, - не советую тебе пустой дом заселять.
- А если я куплю заодно и хороших соседей, уплачу, всем троим?
- Не дадут жизни другие должностные люди, они тебя выживут.
- Я им тоже дам денег?
- Это хорошо, что у тебя столько много денег, но тут большим деньгам рады пока ты гость, как только узнают, что пожелаешь навечно остаться, - тебя убьют. Тут очень ревниво оберегают своих женщин. Чужих не принимают.
- Тебя, же приняли!?
- Меня приняли, когда тут зудил прошлый строй, я застоялся как чистый абхазец, всем говорю, что это последний год для моего духана, собираюсь идти находить другое любезное государство. Кавказ тесен наделами, наши люди испокон веков хотят ткать ковры только своим богам.
И Вача покинул Абхазию. Земля большая и хрупкая, а Арминия маленькая.
- Некая птица с высоты пропоёт, под её крыльями всё небо призрачное лежит.
- О нет, нет! Вача не любит когда поют несведущие голоса.
- Можно подумать сам он, много сведущ?
Много не много, но, он идёт, и всюду встречает печаль для своих глаз. Кто беспечален - тот счастлив. Вача хочет брёвнами ковчега, выстроить прошлое арийское православие на вершине Арарата, что бы видеть оттуда весь мир, и тогда каждый удивится:
- Ого, как высоко видит Вача, как широкопросторен его взгляд, вся Великая Арминиа от моря до моря у него под ногами. Орёл может крыльями подняться в высоту, а Вача бестелесными мыслями - выше всякого орла поднимется. Неотличимы великие просторы. Потому...