— Ы-ы-с-с, черт!— с мрачным удивлением воскликнул Семен, выворачивая набекрень челюсть и почти вплотную прильнув к овальному зеркалу с глупой каёмочкой из розочек. Странная щепетильность для человека, собравшегося застрелиться меньше чем через четверть часа, заметил он про себя без лишней эмоциональности. Словно в очередной раз оценивал ситуацию на шахматной доске. Там шах, там мат, а вон в то болото при всем желании потянуть время вообще соваться не стоит. На том и порешил. Не надо туда соваться. А в общем, ерунда все это, если кому порассказать.
Семен настороженно прислушался к журчанию воды и плотоядному побулькиванию душевого вентиля. Этот агрегат постоянно протекал, но не дай бог, если кто-нибудь задумывал принять душ. Он тут же намертво забивал протоку и, вообще, вёл себя как последняя сволочь.
Семен убрал руку с раковины и поднял бритву в исходное положение. Лезвие начисто соскоблило со щеки бледную пену, и сразу задышалось свободнее. С бритьём было покончено. Порез оказался неглубоким. Даже не выступила кровь. Только сдавали нервы. Существо Семёна отчаянно отбрыкивалось, льстиво стремилось отвлечься на какие-нибудь бытовые проблемки. Как бы пописать да покимарить в уголке. А Семён пусть сам разбирается. Без него, без существа. Нет уж. Поменьше эмоций! На том свете внешний вид играет незавидную роль.
Он промыл старинный «Золинген» и спрятал в потёртый кожаный футляр. Этой бритвой Семен пользовался в особо торжественных случаях, как завещал отец, и как тому, в свою очередь, завещал дед, герой Империалистической войны. Знал бы, до чего внучек докатился, в гробу бы перевернулся. Чёрта с два— про внучека даже узнать не успел...
Сполоснув лицо тёплой водой, смердевшей хлоркой и пузырившейся между пальцами, Семен под разными углами оценил свою виртуозность. Из зеркала на него глянуло истерзанное существо со следами недавних пыток. Впрочем, в то утро весь мир виделся Семену под таким углом. Внутри же продолжала крепнуть решимость.
Он ещё слегка погремел, раскапывая на стеклянной полочке свой одеколон, потом набрал пригоршню пахучей жидкости и отхлестал себя по щекам, натёр шею и подбородок. Над кафелем стелился голубой туман. Жить оставалось меньше десяти минут.
Сквозь неплотно прикрытую дверь до Семена доносились будничные разговоры соседей, музыка из радио, шипение жира на сковородках. «Кто ты есть?»— хотелось бы ему спросить себя отвратным голосом профессора Соплеева, но он не смел. Он только закрутил флакон, поставил его на полку и тщательно причесался. Жить оставалось меньше восьми минут.
Выходя из ванной, Семен услышал, как на верхнем этаже спустили воду. Он закрыл дверь, с трудом вошедшую в рассохшийся косяк, и потушил свет.
Проходя мимо кухни, Семен подвергся моральному перевоспитанию со стороны Варвары Степановны, бывшей работнице ЖЭКа, почётной членки чего-то, заслуженной работницы того-то, горячо любимой кем-то.
— Хорошо, Варвара Степановна,— со всей пылкостью уверил ее Семен,— я понимаю, что все жильцы за свет платят одинаково. И, конечно же, при дневном свете гораздо приятнее и полезнее для глаза расчёсывать свои волосы, как я раньше этого не знал. Всенепременно.
Дальше по коридору пронёс свое пузо «братан» Коля, раскачивая на груди позолоченную цепь. Семен молча, с монашьей покорностью пробрался к своей комнате. По длинному, нороподобному коридору носились полуодетые дети на оранжевых велосипедах, похожих на пасти крокодилов. Огибая пыльные углы и залежи спрессовавшегося хлама, они достигали кухни, и тогда там поднимался гвалт. Всё, хватит...
Под настойчивое пиликанье скрипки соседского мальчишки Семен выложил из почти чёрного полированного шифоньера рубашку, галстук и светлый костюм. Мальчишка с ходу перескочил с ля-бимоль на си-бимоль. На самом-то деле в музыкальных пристрастиях он был обезьяной. Вечером, когда родители уходили на «ко-онцерт», он втихаря заводил на папином «Панасонике» «АС/DC» и прыгал по комнате как баран. Постояв у окна, словно Наполеон перед сражением, Семен облачился в приготовленную одежду, уселся за круглый стол, прочистил внезапно оглохшее ухо и перепроверил письмо.
Старые ходики на стене настороженно затикали. Меньше минуты, господи, а за окном все так же будет извергать дозы рокота и гудков копошащийся проспект. И никто даже не забеспокоится. Разве что Колян, я ему десятку должен. И Верка, ей с хахелем встречаться негде. Где же здесь вопросы бытия, которые я должен решать, чтобы всего достичь?!
Семен встал и ровным шагом приблизился к старому серванту. Взгляд его задержался на шахматной доске за стеклом. Неоформившееся увлечение. Что такое второй разряд в мире, где есть гроссмейстеры? Он присел на корточки, выдвинул нижний ящик и достал оттуда тяжёлый ТТ. Семен не умел обращаться с таким оружием. Да и вообще с оружием. Но надежда, как известно, умирает последней. Он справится. Его решимость переросла в тупое безразличие. Пальцы сами забегали по холодной стали, снимая пистолет с предохранителя и передёргивая затвор, который хрустнул подобно суставу. «Эй-эй! Спокойнее»— едва успел охладить свой пыл Семен. Он испугался, что не успеет добраться до кресла. Хотелось до последнего мгновения сохранить прежнее хладнокровие. Оружие никуда не убежит, оно теперь его. Этого-то у него не отнять. Семен остановил тянувшийся в нетерпении к виску пистолет и поднялся с корточек.
Подойдя к креслу, Семен тяжело присел и замер, ссутулившись. Он чувствовал себя почти уютно в углу под прикрытием комода. Безразличный взгляд упал на пустую бутылку с длинным горлышком, которая укоризненно белела стеклом у дверного косяка. Забыл выкинуть после вчерашнего. Ну и пусть. Сердце забилось ровнее, и дыхание стало свободным. Только губы опять пересохли. Жаль, что так и не догадался вдоволь напиться в ванной. Совсем близко ведь было. А возвращаться туда не было сил. Лучше, прочь от страстей. Вечно вот так боишься, что чего-то не успеешь. А потом оглянешься, и в самом деле, что-то забыл, чего-то не успел. Вот они вопросы бытия полезли. Но с собой их не унесёшь, а значит долой!
Прощайте, что ли. Кто знал и кто ещё узнает. Думали, нашли себе дурачка, болванчика? Вы просчитались. Помог случай, спасибочки ему...
Семен поднял руку и прижал холодное дуло к виску. По бесстрастному лицу пробежала острая судорога. В самый последний момент сделалось боязно. Ведь будет очень больно. А если он не убьёт себя, а только покалечит, и из-под него всю оставшуюся жизнь будут выносить судно? В ушах разлился отчаянный звон. Прочь!.. Указательный палец сдвинулся с мёртвой точки.
Выстрел раздался где-то совсем в противоположной стороне.
«Так быстро?»— растерянно и разочарованно подумал Семен, теряя сознание.
— Сеня, ...твою мать!— дверь, распахнутая настежь, хлопнулась о стену, и он понял две вещи: он до сих пор жив и, более того, даже не ранен.— Сеня! Сколько можно орать, я уже охрипла. Ты, слышь, я видала у тебя старый мамашкин фарфор с такими вот голозадыми ангелочками...
Тётя Надя, соседка из торцевой комнаты, вся колыхаясь, вкатилась в комнату и прямиком направилась к серванту с посудой.
— У меня времени нет. Ко мне ж директор наш обещался зайти.
Она присела, не переставая говорить. Спортивные штаны обтянули ее грандиозные ляжки. На волнистой от бигудей голове была повязана косынка.
— Ткну его жидовской носярой в свою конуру. Пусть подёргает за свои ниточки, какие они у него там есть. А то же ведь это срам один. Зрелая женщина ютится в норе. Ей замуж пора, а она всё как крыса церковная.
Ее голос переливался подобно жидкости в сообщающихся сосудах. Было даже немного странного в том, как такая полная женщина способна на такое многообразие интонаций. Пухлые руки зашурудили в распахнутых глубинах серванта. Брякнули тарелки. Мельком тётя Надя глянула на Семена. Она всегда безошибочно угадывала, где находится собеседник.
— А ты чего туда в самый угол забился? И не найти сразу. Случилось чего? Ты тоже приходи! И плюнь ты на своих шоферюг. Знавала я таких соколов. В ихнем заведении ты будешь за всех подштаники стирать, а деньги получать будут они. Это тебе не бумажки марать, Ландаю-Лившиц ты доморощенный. А у меня с директором познакомишься, грузчиком тебя пристроит! Я Клаву подобью, будем за тебя вместе горой стоять. Ты паренёк крепенький. Зато три лестницы прошёл— оп-па, и на работе! Это ведь кто такие чудеса науки видал?— Она беззастенчиво загоготала.
— Спасибо, тётя Надя,— через силу выдавил из себя Семен.
— Ты брось этих «тёть-дядь». Не мальчик поди,— строго сказала она, нагромоздив на руках гору из посуды.— Сколько учить буду? Надя я для тебя. Чего ты из меня старуху делаешь?
— Прости,— тускло улыбнулся Семен.
— Бог подаст! — Надя тяжело поднялась и толстенной ногой в элегантном тапочке захлопнула дверцу серванта.
— Ты главное не робей. Приходи и бери жидовню за рога. А мы подсобим.
Она выветрилась из комнаты так же молниеносно, как и вошла, другим универсальным движением ноги захлопнув за собой дверь.
Теперь сердце Семена точно зашлось в нервном тике. Рухнувшая рука безвольно повисла между ног.
Он мрачно посмотрел на облупившуюся штукатурку над дверью. Потом перевёл взгляд на пыльную вентиляционную отдушину, за которой вчера отыскал бережно завёрнутый в маслянистую бумагу ТТ. Когда-то очень давно в этой квартире селился НКВДист. Один в семи комнатах. Потом его, как водится, забрали, и здесь он больше не был замечен. Любопытно, и на какой пожарный случай он прятал пистолет? А сорок (пятьдесят?) лет спустя замурованная штукатуркой решётка вдруг ни с того ни с сего рухнула на голову Семену. Потирая ушибленный висок, он поставил стул и нащупал в дыре жирный свёрток, развернул и подумал: «Раз так, то почему бы не застрелиться?»
Пистолет снова медленно пополз к виску. Галстук неожиданно стиснул горло стальной удавкой, и Семен свободной рукой торопливо ослабил узел. Пальцы сами по себе сильнее стиснули рукоять. Семен сосредоточился и задержал дыхание, как перед погружением в воду... А потом вдруг весь сдулся и ослаб. Нет, не сейчас. Увидят, помешают. Только закрою дверь. Где же ключ? Может в замке?
Дверь отлетела в сторону во второй раз. Весело галдя, на колени Семену взобрались две девочки-близняшки и наперебой стали требовать показать книжку с картинками или поиграть с ними в бирюльки. Пистолет вывалился из рук и отлетел куда-то за спину. Семен цыкнул зубом и вымучено заулыбался.
Следом вошла молодая мамаша и стала выпроваживать дочек в коридор.
— Дядя Семен занят,— приговаривала она, бросая на Семена тёплые смущённые взгляды.— Вы уж извините, Сеня. Дети.— Пожала она плечами и улыбнулась.
— Ничего, ничего, Оля.— ответил он.
Ольга помедлила и вышла из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь.
Семен бесцельно пошарил глазами по полу. Потом, покряхтев, достал из-под кресла пистолет, стер с него пыль и взвесил в руке. Пить хотелось всё сильнее, но он сжал зубы и сел. Скоро ничего этого не будет. Надо только закрыть дверь. Семен разогнулся и встал.
Едва его пальцы коснулись ключа, как за дверьми послышались шаркающие шаги, а за ними раздался осторожный стук. Семен посторонился, и в комнату вошёл остролицый седовласый старичок.
— Здравствуйте, Сеня. Вы мне на днях книжку давали почитать. Библию. Помните?
— Да,— обречено ответил Семен.— Вон она, на второй полке.
— Я бы хотел... Мне бы ещё...— нерешительно, словно извиняясь, невнятно промямлил старичок.
— Конечно, берите, Федор Тимофеевич.
— Спасибо!— глаза старика просияли.— А то, знаете, всю жизнь за кульманом проторчал, а только сейчас стал замечать, что жизнь эта самая не в две гостированые линии.
Он достал книгу и задумчиво полистал ее.
— Вы знаете, как открою ее, сразу словно светом наполняюсь. «И я скажу вам: просите, и дано вам будет; ищите, и найдёте; стучите, и отворят вам...»
Семен незаметно запихнул ТТ сзади за пояс и протянул руку:
— Дайте-ка.
Старик умилённо протянул ему Библию. Семен пролистал страницы одной рукой и ткнул пальцем в строчку.
— Кто не с нами, тот против нас...— прочёл старик шелестящими губами. Веки его дрогнули.— Как же так?— спросил он растерянно.— Это ведь совсем... Откуда?
Бормоча себе под нос, он удалился.
Семен вздохнул. Светом значит наполняется. И зачем было старика расстраивать? Скорее бегом отсюда. Он запер дверь, проверил её для надёжности, подёргав за ручку, после чего положил ключ в карман и вернулся в угол. Теперь пусть попробуют достать.
С каждой минутой становилось тяжелее и больнее всё обрывать. Обидно было за бесцельно выстраданное. И ещё беспокоило Семена, как он будет умирать. Сколько продлится агония? Что если это окажется мучительная смерть? Каждая клеточка размозжённого, опалённого пламенем мозга будет вопить о пощаде и гаснуть, как искры, улетающие в темноту от костра.
Семен оторвал дуло от виска. На коже отпечаталось бледное кольцо.
О чем ты жалеешь, спросил он себя?
Дуло опять прижалось к виску. Указательный палец налился свинцом и стронулся с места. Курок последовал за ним.
Во входные двери позвонили. Два раза. Это к нему.
У нас все дома, криво ухмыльнулся Семен. На глазах навернулись слезы.
Снова два звонка.
Щёлкнул замок. Раздались голоса. Опять эта Марья Антоновна, безобидная старушка с бездумными серыми глазами. Вечно она некстати.
Кто бы это мог быть, со скрипом провернулись мысли в голове Семена. Но тут же узнал голос бывшей жены.
— Марья Антоновна? Здрасти. Это Вера. Семен дома?
— А не знаю, дочка. С утра был. А сейчас не знаю... Я не слежу ведь.
— Ну хорошо, Марья Антоновна. Давайте сделаем так. Я только заберу свои вещи. А ему записочку оставлю. Нашла квартиру.
— Ну не знаю,— равнодушно протянула старуха.— Это ваши дела. Я ведь не лезу...
— У меня и ключ есть. Заодно его оставлю.
Семен постучал себя кулаком по лбу. Как можно было забыть про ключ?! Рука с пистолетом опустилась на колено. Кисть мелко подрагивала, вены набухли.
Но что это? Кроме Веркиного голоса звучал ещё один. Где-то Семен его уже слышал.
К комнате приблизились, порылись в сумочке, вставили ключ в скважину, но, передумав, сначала постучались.
— Сеня, это я. Ты дома?
Семен хмуро промолчал, погруженный в невесёлые мысли. За окном проплывали облака.
Ключ повернулся два раза.
— Спасибо, Марья Антоновна. Можете идти. Мы предупредим, когда будем уходить.
Старуха зашаркала тапочками по досчатому полу.
— Сеня,— проговорила Вера, приоткрыв дверь. Молчание. Она вошла внутрь на цыпочках и поманила кого-то, дожидавшегося сзади за спиной, пальцем. В комнате появился моложавый мужчина в серо-голубом плаще, при галстуке и золотых часах.
— Нет его, Ромка!
Мужчина оглянулся вслед уходившей старухе.
— Тебе не показалось, что она тебя не узнала?— удивился он.
Он держался уверенно, но немного скованно. Вид чужого жилища побуждал вести себя подобающим образом.
Вера схватилась за лацканы плаща и притянула "Ромку" к себе.
— Ай, какая тебе разница. Ты понимаешь, что его нету дома? Это какой случай побесить тою мегеру!
— Ну неудобно всё же, Верунчик,— пробормотал он.
— Брось,— она пихнула дверь и стала вплотную разглядывать его лицо.— Разве не об этом мы мечтали целое утро? Смотри, как здесь уютно, какая большая кровать!
Семен отвернулся к стене и устало покачал головой.
— Кто, в конце концов, тут мужчина?!
Поколебавшись, Роман взял Веру под локоть. Она хитро прищурилась, запуская руку под пиджак. И Роман сдался и стал стягивать плащ.
— Только быстро.
Они одновременно повалились на кровать и стали, хихикая, ласкать друг друга. Когда Роман добрался до груди, Вера самозабвенно улыбнулась и повела головой в сторону.
Увидев Семена, она сперва моргнула. Потом закричала.
— Что такое?!— Роман поднял голову, уставившись пустыми глазами на Веру, и только потом глянул в угол. Оба тут же, не сговариваясь, засуетились, сползая с кровати и заправляя одежду.
— Ну знаешь...— обозлённо цедила Вера.— Я не предполагала, что ты способен на такие штучки. Что угодно!.. Но не это.
— Вер,— напряжённо позвал её ухажёр и указал на ТТ в руке Семена.
Парочка замерла. Лицо Веры вмиг сделалось песочного цвета.
— Ты что, вообще обалдел?!
— Послушайте, Семён,— начал осторожно Роман, поднимая руки ладонями вперёд.— Мы просим прощения. Мы не знали...
Семен смотрел на них ничего не выражавшими глазами. Рука с пистолетом продолжала мелко подрагивать. Губы тоже дрожали, то стремясь растянуться в улыбке, то уголками опадая вниз.
— Только не надо этого,— продолжал уговаривать мужчина,— не делайте глупостей!
— Да что ты его упрашиваешь!— взбесилась Вера.— Эту сволочь! Я больше не твоя мамочка, Сеня! Слышишь?!
— Да погоди ты!— не выдержал мужчина, краснея от напряжения.— Да поймите же, что это обычное дело!
Они боком попятились к дверям и, держась друг за друга, с облегчением прокрались в коридор. Семен не шевельнулся, внимательно следя за ними.
— Ну, знаешь!— воскликнула Вера, просунув в щель одну голову.— Лечись!
Пистолет в руке дрогнул сильнее обычного.
Вера в панике вытянула руку, схватила с комода сумочку и шмыгнула в коридор.
— Мы зайдём попозже!— гаркнула она обалдевшей старухе в дальнем конце квартиры. Хлопнула входная дверь.
Семен, сжав губы, ухмыльнулся. Он опять взвесил пистолет в ладони. Оказывается, опасная штука эти вопросы бытия. Или быта. Стреляться ему расхотелось. Он швырнул ТТ на измятую кровать, снял пиджак и с наслаждением стянул галстук. Письмо он разорвал на мелкие кусочки и засунул обрывки в карман. Эти ближние к чему угодно вызовут отвращение. Он постоял над столом и, отстучав пальцами глухую дробь, направился в ванную. Наконец-то он сможет хотя бы напиться.