Баба Надя, путаясь в своих старческих морщинах, тяжело и одышливо, начала спускаться вниз по лестнице. Захарканные ступеньки брезгливо ёжились под её дрожащими ногами. Распахнутая дверь подъезда обдала бабу Надю тоскливым дыханием осени. Баба Надя не обратила на осень никакого внимания, так как давно уже не замечала месяцев, недель и часов, по-прежнему считаясь лишь с минутами. Почувствовав, что норовистые ступеньки остались позади, она чуть выпрямилась, и смело, заковыляла по направлению к трамвайной остановке.
Серый навес остановки скрыл бабу Надю от ехидной улицы. Под навесом было много мусора и несколько ожидающих. Ожидающие жадно сопели и скалились в её сторону спинами. Бабе Нади они не нравились. Мусор же, был рассыпан по асфальту тонким слоем грязной бумаги, смятых стаканов и разбитых бутылок. В нём чувствовалось умиротворение. Он напоминал бабе Нади давно не навещавших внучатых племянников.
Ждать пришлось долго. Число ожидающих увеличивалось. Всё так же скалились они на бабу Надю бежевыми прямоугольниками своих прогорклых спин. Было противно. Ей даже захотелось спрятаться от всех них в безутешном плаче.
Похожий на труп её соседа Мишки, остов трамвая, дребезжа и лязгая, притормозил рядом с серым навесом. Ожидающие, толпясь и злобно перемигиваясь затылками, сгрудились около его дверей, пропадая один за одним в ненастном красно-жёлтом чреве. Баба Надя, стараясь не смотреть в чужие спины, пристроилась возле одной из толп. Смиренно, дожидаясь своей очереди исчезнуть в трамвайном брюхе. В салоне агрегата оказалось не так уж дурно: смазливые старички лузгали семечки, с достоинством сплёвывая лушпайки на свои гениталии, дородные женщины с бидонами поглаживали зажатую в руках пузатую ношу, словно годовалых младенцев, молодёжь вела себя рассеяно-тихо лишь изредка заглядывая в лужи проплывающие по ходу трамвая. Баба Надя, язвительно протолкнувшись между двух трансцендентного вида инвалидов, жующих беззубыми ртами свою увечность, разместилась на трамвайном сиденье. От сиденья пахло тоской по любимым и похмельными фантазиями.
Баба Надя стала смотреть в окно. Город, в котором прошла вся её жизнь, лукаво подмигивал ей тысячами окон. Баба Надя не разделяла этого оптимизма. Город казался ей не многоглазым весельчаком, а бельмастым нищим улыбающимся прохожим, лишь для того, что бы разжиться лишней копеечкой. Она перестала глядеть на окна и начала рассматривать идущих по тротуарам людей. Они как всегда куда-то спешили. На их лицах была запечатлена виноватая улыбка умерших сразу после родов младенцев. И только дети отчего-то смотрели на мир, глазами озябших от прожитых лет стариков. За многие годы бабе Наде, наскучили эти лица и эти взгляды, она помнила их ещё с детства. По асфальтовым мостовым задорно и непритязательно текла куда-то вода. Вода была старше её, и это обстоятельство понравилось бабе Нади.
Тем временем, трамвай, миновав новые районы многоэтажек, словно нож в масло погрузился в старую часть города. Неуклюжие каменные дома, не пытались заигрывать с бабой Надей, напротив, смотрели на неё с нескрываемым укором, будто подозревая в чём-то. Сердце бабы Нади, сжалось в комок, лишь изредка постукивая. Слава Богу, в этот момент угрюмые дома остались позади, и мимо трамвая потекла грязно-бурая зелень городского парка. Похожие на мечты девственника деревья успокоили бабу Надю. Они пели песню без слов, покачивая в такт стволами и протягивали к бабе Наде свои длинные корни.
К несчастью парк был очень мал, и вскоре из-за зелени показались облупившиеся стены первых домов. С нескрываемым страхом всматривалась баба Надя, в надвигающиеся на неё каменные рожи зданий. Но на этот раз старые дома встретили её более снисходительно.
Облегчённо вздохнув, она перестала смотреть в окно. Скользнув взглядом по находящемуся напротив сиденью, баба Надя заметила, что пустовавшее ранее теперь оно было занято совсем маленьким мальчиком. Мальчик во все свои глаза разглядывал бабу Надю и улыбался. Он чем-то напоминал крошечный гриб, растущий не вверх из земли, а наоборот. Его небольшая голова, показалась бабе Наде, пчелиным ульем, в который так и не наносили мёд. Щеки ребёнка, были истоптаны сапогами его пращуров, а редкие кривые зубы свидетельствовали об утраченных иллюзиях. Мальчик продолжал улыбаться, глядя на неё.
Баба Надя попыталась растянуть в улыбке свои замшелые губы. Однако получившееся выражение скорее было похоже на последний выкрик утопленника, нежели на улыбку. Но мальчика это не смутило, он смотрел на бабу Надю всё с тем же восторгом.
Вдруг мальчик неожиданно стал серьёзным.
- Ты баба Надя. - Сказал он
Баба Надя, давно уже не удивляющаяся ничему, почувствовала в районе берцовых костей, некоторую озадаченность.
- А как тебя зовут? - Задребезжала она истрепавшимся за долгие годы голосом.
- Жених.
- Чей жених? - не поняла баба Надя.
- Твой.
Баба Надя не знала, как быть. Хоровод прожитых ею лет закружил так быстро, что ей, стало казаться, будто она сидит на берегу широкой реки и поёт какую-то заунывную песню. Зато мальчик вёл себя, как, ни в чём, ни бывало, он продолжал:
- Я жених, а ты моя невеста. Нам скоро выходить.
Пока баба Надя искала в своих старческих космах ответ странному мальчику, тот больше не говоря ни слова встал с места и начал двигаться по направлению к трамвайным дверям. Баба Надя последовала за ним.
Трамвай загрохотал по рельсам, унося куда-то вперёд скучнолицых пассажиров, баба Надя проводила его сморщенным взглядом. Её прохудившиеся старушечьи ноги с трудом поспевали за бодрой походкой мальчика.
Они свернули в арку, пустота которой напоминала молчание косоглазого старика. За аркой виднелся покосившийся двор очень старого дома. Баба Надя была здесь впервые, она поглядела на всё так же шествовавшего чуть впереди мальчика. Тот деловито пересёк двор и стал колотить маленькой ручонкой по облезлой двери, торчавшей из каменной кладки строения. За стеной послышались кашляющие шаги, дверь дёрнулась, скрипнула, отворяясь, и в её проёме образовалась фигура нестарого ещё мужчины. Мужчина показался бабе Наде отголоском чужой беды, а его чёрные широкие усы - затвердевшими слезами. Его тело было сухим, а душу переполняли воспоминания о будущем. Наверное, это был отец мальчика. Мужчина повернул к бабе Наде чёрные усы, покосившись на мальчика правым ухом, спросил его:
- А это, что за блядь?
- Невеста. - Ни мало, ни смущаясь, ответил тот.
- А-а - протянул мужчина, сделал неопределённый жест рукой и исчез в темноте квартиры.
Мальчик шагнул внутрь, тут он впервые обернулся к бабе Наде, нерешительно мнущейся у входа, и рукой пригласил следовать за ним.
Жилище мальчика и его отца было заполнено мутным непрозрачным светом, баба Надя даже какое-то время не могла ориентироваться в его лабиринтах, с оханьем натыкаясь на стены и углы. Наконец мальчик припровадил её в маленькую запылённую кухню, тут был и его отец. Бабу Надю усадили за стол и поставили тарелку с какой-то едой, оглодавшая старуха начала есть, не разбирая вкуса, мальчик севший рядом тоже что-то жевал. Отец мальчика долго смотрел на бабу Надю занозистым тоскливым взглядом, а потом сказал:
- Свадьбу завтра справим.
Баба Надя закряхтела во весь рот, заёрзала на стуле, но сказать так ничего не смогла. После обеда, и мальчик, и его отец словно забыли о бабе Наде, они были заняты каждый своим делом. Отец надел на голову, не помытую кастрюлю, в которой готовилась еда, уселся, нога за ногу на кухне и что-то тихо напевал, мальчик же закрылся в одной из комнат, теперь оттуда доносился протяжный детский визг. Баба Надя, ощутившая себя вмёрзшей в лёд травинкой, она прошлась несколько раз туда-сюда по коридору квартиры, остановилась возле входной двери и отпёрла её. Миновав двор, баба Надя, вошла в арку. Теперь пустота арки была уже не той, как тогда когда баба Надя была здесь с мальчиком, от молчания косоглазого старика не осталось и следа, старик будто поддал чарку другую самогона и теперь глумливо ухмылялся, стараясь заглянуть бабе Нади прямо в глаза. Бабе Наде это не понравилось, и она ускорила свой шаг, что бы как можно быстрей пройти через арку.
Улица, на которой оказалась баба Надя, была совершенно ей незнакома. Дряхлая память не могла подсказать старухе, куда следует идти, что бы выйти к трамвайной остановке, на которой она сошла вслед за мальчиком. Прохожих тоже не было видно. Не зная, что делать баба Надя побрела улицей, в ту сторону, которая показалась ей похожей на бессонницу сорокалетней женщины.
Осень корчилась в судорогах вокруг бабы Нади, но та продолжала идти незнакомой улицей, неведомо куда. Неожиданно улица упёрлась в маленький сквер. Сквер походил на рыбу, вынутую из воды и брошенную на песчаный берег. В нём чувствовалась какая-то безысходность. В центре сквера высилась мраморная плита с выбитыми на ней словами, подле плиты горела спичка Вечного огня.
Баба Надя, удивлённо-настороженно вошла на территорию сквера, и тут же ощутила напряжённое молчание исходящие со стороны густо расставленных в сквере скамеек. Неожиданно, возле мраморной плиты, баба Надя, заметила человека сидящего на корточках и держащего свои вытянутые руки над пламенем. Мужчина был очень плохо одет, его волосы свивались в нечёсаный клубок цвета уличной грязи, а в губах таилась загадочная ухмылка парашютиста выпрыгнувшего из самолёта без парашюта. Кроме него и бабы Нади, в сквере больше никого не было.
Баба Надя подошла к мужчине и стала рассматривать его тянущиеся к огню руки. Руки были худые, только ладони очень крупные, а каждый палец упирался прямо в вечность. Мужчина тоже заметил бабу Надю, он не вставая, и даже не поворачиваясь в её сторону, послал старухе воздушный поцелуй, а потом сказал:
- Всех расстреляли.
Баба Надя, смотрела на него, и в её дряблых глазах мерцали искорки непонимания.
- Вот, читай. - Мужчина вскинул руку, указывая на выбитые в мраморе слова.
НА ЭТОМ МЕСТЕ, В 1942 ГОДУ ГИТЛЕРОВЦАМИ БЫЛИ РАССТРЕЛЯНЫ ЧЛЕНЫ ПОДПОЛЬНОЙ АНТИФАШИСТСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ НАШЕГО ГОРОДА. - Гласила надпись.
Баба Надя молчала.
- Меня били, - вновь заговорил мужчина, - били весь день и полночи. Холеный немецкий офицер, что-то кричал мне в лицо, но переводчик, всё время, задавал лишь одни вопрос, - кого ещё из участников организации ты знаешь? Я не помню, назвал я им все имена или нет. Моё сознание растворилось в беспамятстве, от бесчисленных ударов и страха. Да, страха! Я очень боялся смерти! Очень!
А по утру нас привели сюда. Там были все. Был Серёга Мельник, Игорь Дрозд и Капа Ветлина, и другие имен, которых я не помню. Они взяли всю нашу ячейку. Суки! Нас заставили рыть могилу. Самим себе! Я не мог рыть. Они перебили мне руку, - был открытый перелом. Осколок кости разорвал мясо, кожу и торчал наружу. Я не мог держать лопату. Могилу рыли Игорь и ещё какой-то парень, такой чернявый с маленькими усиками. Они лучше других перенесли пытки. Стойкие были ребята. Молодцы! Потом нас построили. Напротив меня стоял молоденький парнишка, мальчик ещё. Лет девятнадцать, от силы. Он смотрел и ухмылялся. Я сначала не мог понять почему, но потом заметил, что смотрит он на мою руку. Тогда я догадался, его кривая усмешка была вызвана тем, что я - находящийся за секунды до смерти, бережно заматывал кровоточащую конечность в грязную тряпку. Это наверно и вправду выглядело смешно. Со стороны.
По команде офицера, стоящие напротив нас солдаты вскинули шмайсеры. Там был короткий миг - между его командой и той секундой, когда они начали стрелять. Мгновение не больше. Никогда не слышал такой тишины. Я в эту минуту понял, что значит - звенящая тишина. Она в самом деле звенела. Так-то. А потом... потом, началась пальба. Меня буквально перерезало напополам. Боль! Боже, какая это была боль! Но об этом не расскажешь, - самому в моей шкуре побывать надо. Вот. Затем я умер. Это оказалось не так уж и страшно. Обидно, только было. Что мертвый, и всего-то.
Баба Надя всё так же молчала. Мужчина поднял на неё суровый как кнут деревенского пастуха взгляд и неожиданно заорал:
- Это ты нас сдала, сука! Ты! Тебя единственной не было, здесь, с нами! Тебя не расстреливали и не закапывали в грязную канаву! Мразь! Сволочь! Паскуда!
Мужчина хотел, было вскочить на ноги, видимо, для того чтобы броситься на бабу Надю с кулаками, но тут нога его неожиданно подвернулась и он, охнув, рухнул плашмя на пламя Вечного огня. Через секунду он был весь охвачен беснующимся на его одежде огнём. Он катался по бетонным плитам, выл, изрыгал какие-то проклятия.
Опомнившаяся баба Надя, бросилась прочь. Но мужчина не хотел отпускать её просто так. Кое-как поднявшись на ноги, пылающая фигура стала двигаться следом за ней. Он постоянно падал, но вставал и продолжал идти вслед. Баба Надя бежала из последних сил. Однако расстояние меду ней и горящим мужчиной только сокращалось. Ей уже казалось, что нет спасения, мгновение, он догонит её и прижмёт к себе, превратив обоих, в одну, горящую свечу. Но вдруг, она поняла что, сама того не желая выбежала к трамвайной остановке, где в этот момент, как раз притормозила вытянутая туша трамвая. Баба Надя с невиданной для её годов проворством забралась на его подножку. Захлёбывающаяся в собственном крике, пылающая фигура, тоже попыталась заскочить в трамвайный салон, но в самый последний миг, перед ней захлопнулись двери. Трамвай дёрнулся и начал движение, увозя бабу Надю, всё дальше и дальше от верной гибели.
Баба Надя лежала на трамвайном полу, оставленная силами и раздавленная морально. Её дыхание было сперто, а чувства как птицы то скрывались за облаками беспамятства, то появлялись перед ней вновь. Она не помнила, сколько времени провела в этом состоянии.
Наконец сознание бабы Нади, настырным птенцом продолбило клювом понимания толстую скорлупу замутнённости. Она приподняла голову и огляделась. Этот трамвай разительно отличался от того, в котором она ехала давеча. Хотя бы тем, что был пуст. Огромный вытянутый салон пялился на бабу Надю прямыми рядами свободных сидений. За трамвайными окнами, неудавшимся серым тестом сгущалось плотное месиво сумерек.
Стеная и кряхтя, баба Надя, поднялась на ноги. Одутловато плюхнулась на ближайшее сидение. И стала ждать. Ничего не происходило. Трамвай всё так же катил сквозь сумеречный город, очертания домов и улиц всё больше и больше разъедались тьмой. Марево сна цеплялось за бабу Надю ловкорукой обезьяной. Под мерный стук трамвайных колёс её голова начала неспешно клониться к груди. Череда сонных образов заскользила перед её разворошённой памятью. Один из образов вертлявой шавкой приплясывал вокруг старухи, все, намереваясь ухватится за её грёзы зубами. Баба Надя привиделась, сама себе, ещё юная, в лёгком цветастом платье, под дешёвым ситцем которого томно извивалось нерастраченное девичье тело. В своём видении баба Надя шла по длинному коридору покрытому мягкими ворсистыми дорожками, навстречу высокому белокурому офицеру, на чёрной, прекрасно сидящей форме которого, на рукаве, распластал крыла орёл, сжимавший когтями заключённую в круг свастику. Офицер, глядя на приближающуюся Надю, отворял на своём продолговатом лице широкую улыбку и протягивал к девушке руки. Баба Надя вздрогнула и прогнала дремоту. Липкое чувство вины, заскользило обратно в недра души, оставляя после себя только лёгкую прохладу позора.
Баба Надя, вдруг поняла, что трамвай так не разу нигде не остановился. А ведь она ехала уже долго. И ни одной остановки! Куда же он едет так долго!? Город за окнами бесповоротно провалился в темноту осенней ночи, и в каком направлении несётся трамвай, понять было невозможно. Баба Надя, беспомощно завертела головой. Неожиданно оказалось, что баба Надя в салоне не одна. На самом первом сиденье трамвая, баба Надя, разглядела незамеченную ранее женскую фигуру в плаще, чёрная копна длинных волос которой, мерно покачивалась в такт движению. Удивлённый взгляд бабы Нади, толкнул в спину женщину, и та обернулась. Это была молодая девушка с лицом похожим на младенческое посапывание. Карие глаза девушки прищурились на бабу Надю, излучая пристрастие, проведшего весь день в засаде, снайпера. Девушка встала с места и уверенным шагом направилась к бабе Нади. Когда она была уже рядом, баба Надя поняла что это кондуктор. В одной руке девушки была пригоршня мелочи, в другой пачка билетов. Вблизи кондуктор напоминала стакан для чая, в который по ошибке налили денатурат.
Баба Надя заёрзала рукой внутри кармана, нелюбимым ребёнком топырившимся на её заношенном платье. Карман был пуст. Баба Надя уже давно не носила с собой деньги, но всё время забывала об этом.
- Нет у меня. - Только и сумела вымолвить растерявшаяся баба Надя.
- Ни у кого поначалу нет. Но ведь платить-то надо!
Слова девушки-кондуктора были непонятны бабе Наде, но она от чего-то согласилась.
- Надо.
- Так платите.
- Нечем.
- Платите чем есть.
Бабе Наде вновь стало неясно. Чем же платить, если платить нечем? Появилось такое чувство, будто она собралась по грибы в лютую зиму. Она молчала.
- А совесть у вас есть, без денег в трамвай садиться? - Никак не унималась кондуктор.
Баба Надя, закивала в такт её словам, подтверждая наличие совести.
- Хорошо хоть совесть-то у вас есть. - В тоне девушки заслышались нотки применения. - Тогда ей и платите.
- Как это? - Баба Надя ощутила как разум её начинает лихо отплясывать тарантеллу.
- Очень просто. - Сказала девушка заурядным голосом. - Вон у вас в руке левой, что не совесть разве? Отдавайте половину, как раз за проезд хватит.
Баба Надя опустила свой узловатый стариковский взгляд, на левую ладонь и действительно обнаружила там нечто, похожее на свалявшуюся грязь. Она сильней разжала пальцы, что бы рассмотреть невесть откуда взявшуюся субстанцию. На ладони бабы Нади лежали какие-то волосяные шарики неприятного цвета. Пока баба Надя раздумывала над увиденным, девушка-кондуктор, ничуть не смущаясь вытянула длинные сухие пальцы и взяла со старухиной ладони примерно половину лежавшего там. Баба Надя всё ещё озадачено смотрела на свою ладонь, когда девушка в свой карман плаща её совесть оторвала от пачки белый прямоугольник талона, положила его в свободную правую руку старухи и направилась к своему месту.
Баба Надя перевела взгляд с левой ладони на правую. Она так давно не видела трамвайных талонов, что её показалось интересным рассмотреть выданный девушкой билет. Буквы были совсем мелкие, и бабе Нади пришлось поднести его в самый притык к дряблым стариковским глазам. На талоне была напечатано:
БИЛЕТ ДЛЯ ПРОЕЗДА НА ТРАМВАЕ В АД.
БИЛЕТ ДЕЙСТВИТЕЛЕН ТОЛЬКО ДЛЯ ПОЕЗДКИ В ОДНУ СТОРОНУ.
У бабы Нади посерело в кишках. Она напрягла старушечьи ноги и встала с сидения. Дойдя до кондуктора, невозмутимо сидевшей на прежнем месте, баба Надя, осторожно тронула её за плечо, и сразу запричитала прямо в обернувшееся лицо девушки:
- Милочка, мне бы выйти надо. Вот беда, свою остановку проехала. Проехала говорю я свою остановку. Когда выйти можно будет? А, внученька? Скажи. Бабушке уже давно выходить пора.
Лицо девушки слегка дернулось, став похожим на куль с цементом, а в глазах неожиданно заиграли огоньки ненависти, но ответила старухи она, всё тем же ровным голосом:
- Остановка ещё нескоро, бабушка. Я вам сама скажу когда доедем.
Страх снова белой сметаной забродил по жилам бабы Нади. Куда это мы едем так долго? Неужели и правда а ад?
- Мне ехать дальше никак нельзя. Я к внукам опаздываю. Милочка, скажи водителю пусть остановит, и бабушку на улицу выпустит.
Изо рта девушки полетели слюни вперемешку со словами:
- Просишь значит! Хочешь чтоб отпустили тебя! Милочкой меня называешь! А когда я скребла по мокрым стенкам твоего брюха и просила, чтобы ни вырывала ты меня на свет божий, раньше времени! Просила чтобы жизнь ты мне дала! Послушалась ты? Оставила меня? А? Отвечай! Зачем? Зачем душу ещё неродившуюся погубила? Зачем рукам потным и гадким позволила тельце моё вытащить да выбросить! А, мама! Зачем? Иль не узнала ты нерожденную дочь свою!
Баба Надя молча ловила воздух щелью рта. Воздух казался ей злым и холодным на вкус.
- К внукам говоришь тебе надо? Да ведь нет у тебя внуков! Не родила я их тебе, потому что сама не родилась!
В этот момент очевидно что-то произошло впереди перед трамваем, потому что он неожиданно затормозил и баба Надя не в силах удержать себя тонких обглоданных старостью ногах полетела прямо на девушку, стараясь уцепиться за неё руками, та же также не удержавшись рухнула вместе с бабой Надей на пол трамвая. Из кабины воителя слышался мат.
Обе женщины её лежали на полу, приходя в себя, когда в переднюю трамвайную дверь кто-то громко и уверено забарабанил рукой. Дверь заскрипев отъехала в сторону, и в салон трамвая ворвался высокий голубоглазый блондин, в отлично сидящей на нём военной форме чёрного цвета. На рукаве великолепно скроенной и бережно выглаженной офицерской куртки была нашита эмблема с распластавшим крыла орлом, сжимавшим когтями заключённую в круг свастику. Не говоря не слова офицер выстрелили из длинноносого пистолета в кабину водителя очевидно убив наповал, затем голубоглазый офицер в один лишь шаг оказался рядом с бабой Надей и девушкой всё также лежащих на полу. Протянув руку он схватил бабу Надю за плечо и одним рывком поставил на ноги, новый выстрел офицера был адресован так и не успевшей подняться с пола девушке. Та затихла. Офицер кинулся прочь из трамвая увлекая за собой бабу Надю, которую крепко держал за руку.
К бабе Наде постепенно возвращалось сознание. Она вспомнила как молодой офицер вытащив её из трамвая, ничего не говоря подвёл к большому и чёрному автомобилю какие ездили по клицам ещё в пору ей молодости. Он открыл широкую дверь кузова и грубовато втолкнул её внутрь. В салоне было темно и пусто - место водителя оказалось отгороженным непроницаемой перегородкой, окон по бокам или не было совсем, или они были чем-то закрыты. Мотор автомобиля загудел и машина двинулась с места. Баба Надя, ощутила что сознание начинает покидать её, - оно оставляло бабу Надю, не только от перенёсённых стрессов, не столько из-за тьмы, духоты и едкого запаха машинного масла висевших в салоне, сколько из-за того что красивый офицер спасший её из лап коварной кондукторши и ехавший сейчас в переднем отсеке автомобиля был тем самым немецким военным который много лет назад в числе таких же как он ворвался в их город, которого она успела полюбить и ради которого... И вот теперь сознание возвращалась к ней вновь. Баба Надя поняла что лежит на диване в какой-то мрачноватой комнате. Очертания комнаты показались ей смутно знакомыми. За стеной слышались громкие и кажется не совсем трезвые голоса. Она даже сумела различить несколько слов. Кажется там торговались. Через несколько мгновений дверь распахнулась и в комнату ввалилась разноголосая и разряженная толпа, впереди которой будто заграждая ей путь, широко расставив руки пятился офицер в чёрной форме. Тот самый. Баба Надя узнала его даже со спины. Офицер переругивался со всей толпой, впрочем ни в его тоне, ни в тоне толпы не ощущалось серьёзности. Толпу возглавлял худой мужчина с чёрными усами. Баба Надя узнала и его. Завидев бабу Надю толпа завопила дурными голосами, а усатый мужчина плюнул прямо в неё очередью слов:
- А-а! Вот она невеста! Отдай её нам! Отдай, фашист проклятый! - С этими словами он оттолкнул, всё ещё, упирающегося офицера и подскочил к Бабе Наде. - Невеста, пошли с нами! Пошли скорей, тебя жених заждался! Братцы помогите невесте встать!
Множество рук подхватили в одночасье бабу Надю, стащили с её ложа и поставили на ноги. Тут подал голос офицер, запричитавший фальцетом:
- Недоплатили! За невесту недоплатили! Накиньте ещё целковый!
Усатый сунул в протянутые руки офицеру мятую купюру.
- На бери фашистская морда! Сегодня не жалко! Эй, народ, ану все к столу!
И толпа выставив перед собой словно щит бабу Надю, ринулась вон. В соседней комнате был накрыт пышный стол. Во главе стола сидел тот самый мальчик с которым баба Надя познакомилась в трамвае. Он был гладко причёсан и одет в строгий тёмный костюм, под которым улыбалась окружающим ослепительно белая сорочка. Ни дать, ни взять - жених! Толпа бросила бабу Надю на соседний с мальчиком стул, а сама кинулась занимать места. Уже через несколько минут всё потонуло в звяканье вилок, цоканье рюмок и гомоне весёлых гостей. Вдруг общую многоголосицу прорезал чей-то выкрик, через мгновение подхваченный мощным рёвом всей толпы:
- Горько!!!
Мальчик, до этого сидевший на своём месте тихо и не произнёсший ни одного слова, встал повернувшись лицом к бабе Нади. Она же, уже не отдавая себе отчёта в происходящем, поддавшись общему настроению приподнялась над своим стулом. Мальчик неожиданно крепко обхватил бабу Надю за плечи и притянув к себе впился поцелуем в её поцарапанные старостью губы. Баба Надя ощутила, на своём лице, приятное тепло узких детских губ.