Аннотация: рассказ Дино Буццати (Dino Buzzati). Перевод с итальянского
Дино Буццати
Человек, который хотел исцелиться.
Большой лепрозорий, находящийся в паре километров от города, на холме, был окружен высокой стеной, вверху на стене ходили часовые: туда-сюда. Они были надменны и высокомерны, но некоторые сердце имели доброе, поэтому в сумерки прокаженные собирались внизу у стены, и, подавая солдатам знаки, просили их что-нибудь рассказать.
"Гаспаре, - говорили они, например,- что ты видишь сегодня вечером? Есть кто-то на дороге? Повозка, говоришь? И что это за повозка? А королевский дворец сияет? А князь вернулся?"
И все это продолжалось часами, больные будто не знали усталости, и, хотя правила подобное запрещали, добросердечные часовые им отвечали, зачастую описывая вещи, которых на самом деле не было: шествия путников, иллюминации, пожары, извержения вулкана, потому что понимали, что любые новости развлекали людей, приговоренных к вечному заточению. И даже тяжелые больные, умирающие, участвовали в беседах: их приносили сюда на носилках, те, кто еще не очень ослаб.
И только один человек не приходил: юноша, который поступил в лазарет два месяца назад.
Он был дворянин, кавалер, и он был, наверное, некогда очень красив, насколько можно было об этом догадаться, так как болезнь сразу обезобразила его лицо.
Его звали Мсеридон.
"Почему не приходишь?"- спрашивали те, кто проходил мимо его лачуги.
"Почему ты не приходишь послушать новости? Сегодня вечером должен быть фейерверк, и Гаспаре обещал описать его. Это будет прекрасно, вот увидишь".
"Друзья, - мягко отвечал он, поворачиваясь к порогу и накрывая обезображенное лицо белым полотном,- я понимаю, что для вас все, о чем вам рассказывает часовой, становится утешением. Это единственное, что вас связывает с внешним миром, городом живых, не так ли?"
"Да, конечно, так".
"Это значит, что вы смирились с тем, что никогда не выйдете наружу. А я...".
"Что ты?"
"Я излечусь, я не смирился, я желаю, чтобы все стало таким, как раньше".
Среди прочих мимо лачуги Мсеридона проходил старый и мудрый Джакомо, патриарх сообщества. Ему было уже сто десять лет, и уже целый век его разъедала проказа.
От него почти ничего уже не осталось, невозможно было определить, где голова, где руки, где ноги. Тело его превратилось в нечто наподобие жерди с диаметром в три-четыре сантиметра, и оно кое-как сохраняло равновесия, а на вершине была прядь белых волос, и все походило на те опахала, которыми пользуется знать. Как он смотрел, говорил и питался, было загадкой, ведь все лицо было изъедено проказой, в белой коросте, которая его покрывала, не было ни одного отверстия, оно походило на кору березы. Но это были уже секреты самих прокаженных. И хотя даже суставы у него исчезли, двигаться он научился, пользуясь единственной ногой как тростью. И хотя все это было, бесспорно, ужасным, в общем, он выглядел изящно.
И, поскольку он был человеком добрым и умным, его вид никого уже не удивлял.
Итак, услышав слова Мсеридона, старик Джакомо остановился и сказал: "Мсеридон, бедный мальчик, я здесь почти сто лет и я вижу, что, сколько бы сюда не прибывали, никто наружу не вышел. Такова наша болезнь. Но даже здесь можно жить, вот увидишь! Люди работают, влюбляются, пишут стихи, у нас есть портной, есть парикмахер. Можно быть счастливым, по крайней мере, не более несчастным, чем люди, которые живут снаружи. Мы все смирились.
Но горе тебе, Мсеридон, если душа протестует, ты не можешь привыкнуть и требуешь чудесного исцеления, так горечь отравляет сердце".
Молвив это, старик покачал головой.
"Но мне,- возразил Мсеридон,- мне нужно вылечиться, я очень богат. О, если бы ты поднялся на стену, ты увидел бы мой дворец, на нем серебряные купола, которые сверкают на солнце! Внизу мои кони ждут меня, мои собаки, мои охотники, мои прекрасные юные наложницы ждут, когда я вернусь. Понимаешь, старик, мне нужно вылечиться!"
"Если бы для того, чтобы вылечиться, хватало только сильной нужды, это было бы делом очень легким", - молвил Джакомо с добрым смешком.
"Кто больше, кто меньше, все бы вылечились".
"Но у меня для исцеления есть, по меньшей мере, половина того, о чем прочие не ведают".
"О, я представляю,- усмехнулся Джакомо, - Всегда есть мошенники, которые предлагают новеньким дорогие мази, необычные, волшебные, якобы те помогут. И я, когда был молодым, в это верил".
"Нет, я не пользуюсь мазями, я полагаюсь только на молитвы".
"Ты молишь Бога об исцелении? И поэтому убежден, что вылечишься? Но мы все молимся, знаешь ли? Не проходит и вечера, чтобы мы не обратили мысли к Богу. И все же, кто...".
"Правда, вы все молитесь, но не так, как я. Вечером вы идете к часовому послушать новости, я, напротив, молюсь. Вы работаете, учитесь, играете в карты, вы живете, как обычные люди, я молюсь всегда - остается время только попить, поесть и поспать.
Я молюсь непрерывно, даже, когда я ем, я молюсь, даже, когда сплю. Так, я решил, что какое-то время дремлю, стоя на коленях. Ваша молитва- это пустяки. Настоящая молитва- это тяжкий труд, и каждый вечер я измотан. И упорно, снова просыпаясь на рассвете, я начинаю молиться, так порой даже смерть мне кажется желанной. Но потом ко мне опять приходят силы, и я становлюсь на колени. Ты, Джакомо, стар и мудр, и должен меня понять".
И в это время Джакомо начал раскачиваться, будто стараясь удержать равновесие, и горячие слезы потекли по его лицу...
"Правда, правда, - прошептал старик.- Я тоже, когда был таким, как ты, отдался молитвам, и меня даже хватило на шесть месяцев, и ведь раны заживали, я выздоравливал! Но как-то я не смог сделать еще один шаг дальше, и все пошло насмарку. И ты видишь, до чего я дошел".
"И сейчас,- молвил Мсеридон,- ты не веришь, что я...".
"Бог в помощь, не могу сказать тебе ничего больше, пусть Всемогущий даст тебе сил",- прошептал старик и вприпрыжку подбежал к стене, где уже собралась толпа.
Запершись у себя в лачуге, Мсеридон продолжал молиться, равнодушный ко всему. Стиснув зубы, с мыслями, обращенными к Богу, весь в поту от напряжения, он боролся со злом, и понемногу струпья отпадали, являя свету чистую, здоровую плоть.
В то время как раздавался его голос, вокруг его лачуги собирались толпы любопытных. Мсеридон понемногу приобретал славу святого.
Он победил, или его труд был напрасным? Образовались две партии: за него и против упорного юноши.
Итак, наконец, после двух лет затворничества Мсеридон вышел из своей лачуги. Солнце осветило его лицо, без малейших признаков проказы, оно больше не походило на львиную морду, а, напротив, поражало красотой.
"Исцелен! Исцелен!"- кричали люди, не зная, то ли плакать от радости, то ли завидовать ему.
Да, Мсеридон исцелился, но, чтобы выйти наружу, ему требовалась справка.
Он пошел к государственному медику, который сюда приезжал с инспекцией каждую неделю, разделся и заставил осмотреть себя.
"Мальчик, да ты счастливчик!- ответил врач. - Должен признать, что ты почти вылечился!"
"Посмотри, вот здесь есть струп",- ответил медик, показывая палочкой, чтобы не дотронуться, на серую точку, не больше мошки, на мизинце ноги.
"Нужно избавиться от этого, если ты хочешь, чтобы я выпустил тебя".
Мсеридон вернулся в свою лачугу, и он не мог себе представить, как можно пережить такое разочарование. Он думал, что уже спасен, расслабился и приготовился принять награду, и, напротив, снова нужно было пережить тяжелое испытание.
"Мужайся,- призывал его старый Джакомо,- еще одно маленькое усилие, ты большую часть сделал, было бы безумством сдаться прямо сейчас".
Такой маленький бугорок на мизинце! Но казалось, что он не собирается исчезать!
Месяц и два непрерывных сильнейших молитв. Ничего. Третий, четвертый, пятый месяц.
Ничего. Мсеридон уже начал падать духом, и вдруг однажды утром, по привычке положив руку на больную ногу, он не обнаружил струпа.
Прокаженные несли его с триумфом. Он наконец-то свободен! Перед охраной прощались с ним все, и потом только старый Джакомо, подпрыгивая, проводил его до внешней двери.
Были проверены все документы, ключ, скрипя, повернулся в замке, наконец, часовой отворил дверь.
И засиял мир под ранним утренним солнцем, такой свежий и полный надежд. Леса, зеленые луга, поющие птицы, а вдали виднеется город со своими белоснежными башнями, террасами, окаймленными садами, развевающиеся флаги, воздушные змеи, похожие на драконов, и внизу, там, уже ничего нельзя было различить, мириады жизней, событий, женщины, нега, роскошь, приключения, двор, интриги, власть, оружие: мир человеческий!
Старик Джакомо с любопытством посмотрел на радостное лицо юноши. Улыбнулся Мсеридон картине свободы. Но только на мгновение. Неожиданно молодой дворянин побледнел.
"Что с тобой?"- спросил его старик, заметив, что юношу покинули переполнявшая радость.
И часовой закричал: "Ты, там, быстро, быстро, выходи наружу, мне нужно скоро закрывать ворота, надеюсь, тебя не надо упрашивать?"
Напротив, Мсеридон отшатнулся и закрыл глаза руками, прошептав: "О, ужас!"
"Что с тобой?- повторил Джакомо.- Тебе плохо?"
"Не могу",- ответил Мсеридон. Все перед ним мгновенно преобразилось.
На месте башен и куполов была отвратительная куча пыльных лачуг, все превратилось в нищету и грязь, вместо знамен над крышами летали черные тучи слепней, подобные зловонной пыли.
Старик спросил: "Что ты видишь, Мсеридон? Видишь грязь и нечистоты там, где раньше все было прекрасным? На месте дворцов убогие лачуги, не так ли, Мсеридон?"
"Да, да все стало ужасным? Отчего? Что случилось?"
"Я это знал,- ответил патриарх,- знал, но не осмеливался сказать тебе. Это удел нас, людей, мы так дорого платим! Тебя никогда не спрашивали, кто давал тебе силу молиться? Твои молитвы были из тех, которым не в силах противостоять даже гнев небес. Ты победил. Ты исцелился. И сейчас платишь".
"Плачу? За что?"
"За благодать, которая тебя поддерживала. И благодать Всемогущего беспощадна. Ты исцелился, но в то же время перестал быть собой. День за днем, пока благодать преображала тебя, ты терял вкус к жизни. Ты излечивался, но вещи, о которых ты грезил, понемногу отделялись от тебя, становились иллюзиями, как легкие челноки, уносимые морем! Я это знал! А ты верил, что победил, но Бог победил тебя. И так ты навсегда потерял все желания. Ты богат, но деньги тебе не нужны, ты молод, но тебе не нужны женщины. Город кажется тебе выгребной ямой. Был дворянином, стал святым, теперь понимаешь, как платят по счетам? Теперь ты наш, Мсеридон. Ты можешь быть счастлив только среди нас, прокаженных, и, давай, утешь нас. Эй, вверху! Часовой закрой дверь, мы возвращаемся".