Анжела вошла, подошла к зеркалу, позволила соскользнуть с тела богатой шубе, осталась легко одетой, разрумянившаяся от вечерней духоты, посмотрела на себя, на ее лице быстро отразилось неуловимое выражение, когда женщина думает: "Неплохо! Сегодня многим я понравилась!"
Это было, однако, лишь проблеском радости. Глаза дамы затуманились, руки упали вдоль тела, она начала расстегивать корсаж. После третьего крючка она замешкалась: "Буду ждать одетой,- подумала она.- В конце концов, сейчас ведь канун Нового года. Буду ли я готова идти в его комнату?"
Когда Анжела, наконец, решившись, снова накинула пальто и села на диван, чтобы с удобством ожидать, ее сердце сильно билось, от беспокойства кровь бурлила, а нервы были натянуты до предела. "Это тоже не его вина,- размышляла она, обвиняя себя саму, как это обычно делаю неудачники,- из-за меня все так получилось. Вижу, что исчезают милые привычки медового месяца, и ничего не делаю. Вижу, что все становится пошлым, вульгарным и ничего не делаю. Вижу, что мы расходимся в разные стороны... и не осмеливаюсь ничего молвить вслух. Вижу, что мы говорим только во время еды, но мне стыдно выглядеть грустной или сердитой. Так не может быть, я что-то должна сделать. Достоинство- вещь хорошая, очень хорошая.... но когда страдаешь и гневаешься, а в минуту в голову приходит столько ужасных идей, хорошее же утешение достоинство!"
Не относилась Анжела к числу тех женщин, которые могут легко разрыдаться. Ненавидела она слезы и ужимки. Однако после окончания разговора с собой можно ее было заподозрить в том, что все-таки глаза ее увлажнились.... и, разозлившись, протерла она их платком из Алансона, который носила спрятанным в корсете. "В данном случае,- подумала она с нетерпением, - нужно немного посидеть. Я встала так рано и не выпила даже чашки чая. Сколько сейчас времени?"
Как будто отвечая на вопрос своей госпожи, часы из золоченой бронзы слегка вздрогнули, что предвещало то, что они укажут время, и начали бить ясным, звенящим, легким звоном. Анжела с тревогой считала: "Один, два, три, четыре!...Нет сомнения, двенадцать! Закончился год, скоро прозвенит последний колокольный звон!"
Анжела поднялась. Туалетный столик, стоящий перед альковом, был освещен только лишь свечами, которые девушка зажигала перед зеркалом, когда уединялась. Другое зеркало, большее по размеру, было расположено напротив, оно отражало большую луну и схватывало внизу смутные черты предметов, движения занавесок, странные формы мебели, из-за чего воображение позволяло себе всевозможные капризы. Перед восторженной Анжелой на несколько секунд возник образ года, который уходил, и года, который придет. Она видела их такими, каких их изображают на аллегорических картинах и календарях, тот, что уходил - стариком с длинной седой бородой, с дрожащими высохшими руками, опирающегося на узловатый посох, в грубом сером одеянии, водянистого цвета серых облаков; а наступающий год - крепким малышом в рубашке, щекастым, который играл ножками, ласкался ручками, с небесно-голубыми глазами губами цвета весенних роз, на которых еще оставался запах материнского молока...
"По правде говоря,- подумала Анжела,- мальчуган очень мил, но мне было бы приятнее, если бы у тебя было лицо моего Хосе Луиса. Новый год, новый годик, мало мне от тебя будет пользы, если не принесешь мне новую жизнь! Смотри, годик, я определилась, или ты мне ее принесешь... почему я хочу ту, что у меня есть?" - воскликнула она почти вслух, обняв лицо руками, всхлипывая безудержно хрипло, подобно рычанию львицы.
Внезапно она выпрямилась, откинула назад голову, ее глаза засияли, щеки загорелись. Несомненно, его шаги. Уже он ступает по ковру, будто отзвуки в ее душе. Так рано! И так вовремя! С такой искусностью любовника! Когда часы бьют двенадцать, в первый час года!
Анжела бросилась к двери, в то время когда Хосе Луис уже толкнул ее. Его жена его безумно обняла, забыв все уловки кокетства, которые планировала для решающей битвы и чтобы вернуть, или как если бы знала, что поистине потеряла любимого мужа. Редкое совпадение! Казалось, что одна и та же мысль и одна и та же потребность в чистом, сильном, искреннем, пламенном чувстве была движущей силой обоих супругов в одно и то же время, чтобы развязать узы, где их безразличие и усталость мужчины прежде разрывали их. Какие сокрытые мотивы определяли поведение Хосе Луиса? Снаружи - разочарование и боль, они заставляют его искать внутри тепло? Или, если думать так, как более подобает христианину, пусть вернется любовь, но не мертвая, а всего лишь задремавшая? Но ясно было то, что Анжела с первого момента увидела и почувствовала, что не нужно тушить пламя, что знала она силу его нежности и его радости, его неловкие слова и даже молчание своего мужа, его, того, кто который со сладкой силой влек ее на диван, на закутанных в атлас плечах женщины покоился его молодой лоб, сверху были черные волосы, аромат которых так хорошо знала Анжела, таким он был, что, даже будучи еле уловимым, вызывал он у нее сладостную дрожь.
Радость придала Анжеле решительности, и ее сердце, прежде закрытое, раскрылось, как раскрывается оранжерейный цветок в тепле, которое милее его сердцу. Во время минут блаженной истомы она дала волю чувствам, чтобы пожаловаться на прошлое, на одиночество, на чувство заброшенности среди людей, молчаливое отчаяние, тоскливые размышления, то, как она глотала слезы, то, что она протестовала молчаливо и решительно. Хосе Луис улыбался, обнажая белые зубы посреди аккуратной шелковистой бородки, отвечал радостно, с нежным выражением лица, угождая ей:
-Сегодня начинается Новый Год, знаешь?- вздохнула она пылко, страстно, немного одурманенная действительностью, охваченной надеждой,- Новый год, новая жизнь...? Разве это не так? Правда, что дни, такие же, как в прошлом году, длинные, холодные, ужасные, не вернутся? В этом проклятом году было по меньшей мере восемнадцать месяцев! Ухожи и скажи, что не вернутся! Новая жизнь!
-Новая жизнь!- с радостью повторил он, помогая ей, с нежной неловкостью, снять элегантный корсет розового бархата, обнявший стан его жены. На следующее утро Анжела проснулась до того, как горничная открыла жалюзи, лампа еще горела за разноцветным стеклом, укрывающим ее свет, в теплом воздухе еще остались еле уловимые флюиды чувств, того, что произошло. Анжела посмотрела вокруг, она увидела, что была одна, серьезная, задумчивая, проснувшись, она села, опираясь на локти. Да, несколько счастливых часов, но потом! Он смеялся, как смеется тот, у кого новая жизнь! Бедная я! Мне не о чем мечтать! Сегодня начинается год, который будет точно таким же, как и другой ... Вредно быть такой влюбленной! Ба, если бы снова представился случай, все было бы точно таким же! Новый год, лжец! Ты снова меня обманул!
Когда она так подумала, Анжеле показалось, что в занавесках перед туалетным столиком двигалась какая-то фигурка. Скудный свет не позволял увидеть ее отчетливо, но фигурка раздвинула занавески, и Анжела больше не могла сомневаться. Новый год, малыш, смеющийся, здоровый, с рубашкой из кружева, с батистовой шапочкой. Под мышками он нес золотую колыбель лентами небесно-голубого цвета. И он смеялся, как Хосе Луис, хохотал, нежным смехом самого раннего детства, который разливался потоками божественной невинности, а пальчиком он грозил женщине. И грезила она, что ребенок произносил отдельные слова, наполовину неразборчиво: "Глупый!... Мне нужно!... Новая жизнь!.. Да...я ... новая жизнь! Я!..."
Анжела сложила руки. Ее глаза расширились, ее грудь от нетерпения вздымалась, таинственная волна радости поднялась из глубин ее существа, к лицу, превращаясь в экстатическое блаженство: