Аннотация: Материал опубликован в журнале "Литературная учеба" Љ 6, 2004 г.
Ничего не забываю,
Ничего не предаю!
Г.Адамович
Вот такая поминальная, напоминательная и ободрительная записка - поэттесь! Да и куда мы (вы) денетесь, вечная вибрация, ритмическая музыка космоса использует свой инструмент. Человеческая цивилизация играет в у.е., игра небесных обителей - неизреченная тайна, но она ведома кактусу. Единственно за пятнадцать лет отцвел он в углу пыльного балкона, когда все были в отпуске. Нечто с серебристым пестиком вспыхнуло незримо для людского глаза и навек истаяло, - слезы сокрушения мне даруй!
Я искала себе маску, миф, хотя Женщина - уже миф, но без маски не пускают на карнавал. Эти мыслишки само собой сгустились к знаковому дню рождения - день прошел, по-хорошему ничего не случилось, и было у меня всего три подарка: Баба Яга с красными твердыми щеками на метле, метлу трясешь - ногами болтает, рыцарь на деревянной дощечке с надписью "Gаlааd" и девочка с крыльями бабочки. (Баба Яга - самая большая, из листа А4 можно смастерить плащ, рыцарь и девочка вровень - от того места, где нащупывается пульс, до конца среднего пальца руки.) Такой триумвират, метемпсихоза!
Я продолжала что-то выяснять, звонила по телефону, читала с экрана и листа все подряд, но дети, собаки, птицы и городские зеленые насаждения стали относиться ко мне по-другому, не сразу, но поняла - мой рейтинг зашевелился. И тут - "глюк" из того самого синема, любителем которого был Ремизов. (В этих записках перескажу кое-что оттуда - забава как бы, а страшно.)
В коридоре теснота... Пропускаю, пропускаю, пропускаю, оказываюсь в зале, все места, разумеется, заняты, народ известный, кто еще по эту сторону и даже в подпитии, кто прочно в annales мировой истории. Вроде Данте, Пушкин, Толстой - неясно, в мерцании нездешнего стекла... а Ахматова в шестом?! ряду во плоти и на мгновение четко, даже поры на щеке - полная, седая, скуластая (скифская стать переварила ту угловатую юную модильянистую). Так вот она полуобернулась - я оглядываюсь, куда присесть, и... свободный приставной стул в седьмом ряду. Прочее беспредметно, буянил кто-то, его усовещали, помню сцену, освещенную ярко-ярко, с металлической искрой, все давно началось - но никого...
Утром с осторожностью (из прошлого? из будущего?) - пафосно, тоска по собранию заела, комично, но запал - седьмой?! жмусь, как бы не по чину, или неземная арифметика. Поразмыслив на досуге, углядела в нецветном послании - безмерность. Все наше поколение "семидесятников", из шедших, недошедших и перешедших рубеж века - поколение одиночек, с билетами на приставные стулья. Хорошо или плохо, один Маяковский знает, но исторический костюм скроен и сшит - навечно, в нем и прибьют гвоздочками, что до меня, то - к матери России. Вся она - сплошь безымянная могила моих предков, мне выбора не дано, суглинок от суглинка, и не мне отрекаться от ее скорбей и обольщений. К гадалкам не ходи, все прошлое и будущее расписано - сиднем просидела, как Илюша Муромец, кусок золота с конскую голову променяла не помню уж на что, рукавом машу, не унимаюсь, все лебедушек белых хочу выпустить.
- Вы самое бедное поколение нашей литературы, вы ляжете в навоз будущим поэтам, - заклинал на пороге восьмидесятых поэт Владимир Цыбин.
В Литинституте на творческие семинары Цыбина ходили как на проповеди, в блокнотике в завитушках растительного орнамента, как в клумбе, приговор - "современная поэзия не может состояться, не может состояться!!! Мы воспитали массового человека", подмалевано одинокое древо, ствол утолщается, утолщается, вершина обламывается, расшвыривается, рассыпается звездочками, снежинками, слипается Млечным Путем, уползает сквозь клубки и клубочки: "современная поэзия не может состояться".
Листы не пожелтели, пытаюсь выдрать - красноярский ЦБК веников не вяжет, сделано в СССР (как бы в Римской империи), бедные homo sapiens, горящие и говорящие мотыльки.
Арбуз с полосками-крокодильчиками, оттуда вместе с мякотью и косточками вышваркивается - "генетически сейчас не исчерпывает". А вот без почеркушек - 9 октября 1979 г.
"Она любит успокоение, то, что погасло. Она любит смиренность? Природа в ее стихах светит светом души, у нее есть интуиция, которая дает прозрение. У нее внешняя идея становится внутренний, но извивы ее личности не затвердели? Насыщенность, встречи с мыслями, это написали ее биологические клетки? Человеческий мозг - конформист, у некоторых в стихах чувство разможженой головы. Тихо (но почему тихо-о-о-то?) и робко (ага!) порой, но любая философия для оправдания, для оправдания! один хвалить будет, другой - нет!!! Элемент композиции ее стиля мне не дается. Переселить будущее в прошлое? Иметь движущего наблюдателя????? Объяснений не нужно!!!! Точки обозрения - три? (Цыбин о Т. Шубиной. О, Т. Шубина! Цыбин, Цыбин, Цыбин!!!)"
Проходной семинар, зарытый в далеком октябре, Герцен, как всегда, то ли при исполнении, то ли коллективный Ангел Хранитель. Цыбин с Рубцовым встречались у этого памятника, как оказалось потом, в последний раз. "Оба - в мятых брюках, точно таких, как у памятника", - напишет он в воспоминаниях о Рубцове.
Больше не могу! Вопль по Ramblery - Цыбин, поэт - найти!
В первый день вступительных экзаменов скончался выдающийся поэт, профессор Литературного института Владимир Цыбин. 25 июля 2001-го!
Три года тому! Господи!
В облаках виртуальной памяти грубоватая нежность выдает хорошего, видно, поэта, ученика его последнего семинара, Виктора Бондарева (между нашими выпусками двадцать лет! Сколько же учеников было у него за эти годы?):
"Он написал хорошие характеристики и отзывы на дипломные работы... забыв очки дома, не смог их прочесть". На защите он говорил: "...автоматическое письмо, солнце русской поэзии плюс два ведра на коромысле у бабы, идущей за водой, информативный поток апокалиптического сознания плюс психоделический лиризм и "музыка себя", плюс версификация о корнях моей поэтики..."
Да, это - он, и наш! Цыбин - "и в конце концов мастер попадал в услышанный им текст, в поэтику автора... Он заговаривал нас всей этой стариковской ерундой - а потом точный удар и стопроцентное попадание... Свои группы Владимир Дмитриевич формировал из "отбросов", из тех, чьи работы, присланные на творческий конкурс, были отвергнуты другими мастерами. А в дальнейшем семинары Цыбина считались лучшими в институте".
Наверно, самое время поведать, как я попала в Литературный институт (борюсь с желанием признаться, а-а! когда еще случай будет?! "Литературная учеба" - та площадка, где это может быть понято по-разумному: люблю я Литературный институт, и Цыбин к этому руку приложил).
Земная моя биография началась в Запорожье, окнами на исторический пейзаж, где писалось письмо турецкому султану и ревел "ревучый" Днепр со знаменитой редкой птицей. Мама, родом из Рязани, приехала в город по распределению как инженер-металлург и привезла, конечно, своего любимого Пушкина - академическое собрание сочинений, мемуары, литературоведческие издания, портретики и открытки - все это числом прирастало. Она читала и перечитывала великого поэта, без каких бы то ни было комментариев, и только иногда могла сказать: - У Пушкина все уже есть. - и добавляла нехотя. - Прочти...
Было впечатление, свои книги, письма и бумаги Пушкин адресовал ей л и ч н о, и у них отношения, требующие прояснений. Маму звали - Наталия,.. но не Николаевна. Она была отличным специалистом-прокатчиком, единственной женщиной-начальницей на своем метизном заводе. Аспирантуру она не окончила, бабушка меня окрестила в церкви, маму турнули из кандидатов в члены... и из аспирантуры, но на служебные продвижения это не повлияло, Пушкин, похоже, хлопотал.
Мой отец до семидесяти семи лет преподавал физику твердого тела, хотя был уверен, что его призвание живопись. В близком родстве он имел хрестоматийного украинского "пысменника" XIX века, писал пособия и книжки по физике, снисходительно относился ко всякой живописи и чувствовал себя неуверенно, как не определившийся человек. Родители жили порознь, со мной было все ясно - писала стихи, училась в математическом классе, потом на электротехническом факультете машиностроительного института, имела оригинальные убеждения, что все люди хорошие, но по-разному. Первый критический отзыв на свои произведения получила на литобъединении: "Шубина родилась и удивилась".
Литобъединение - пространство света моего, стихи Паши Баулина - "А крыло мое сломано, сломано, я крыло волочу по земле..." Фантастическая дружба, стихи, стихи, стихи - в координатах застоя. Застой, вроде как июль-август XX века. Все - в отпусках, а если ты молод, что краше знойного лета? Душа на каникулах, любовь на повестке дня.
Наше литобъединение посетил хороший писатель Михаил Годенко, и в 1973 году мои стихи появились в журнале "Москва", но в Литинститут-то я провалилась. Не прошла творческий конкурс.
Получила свой инженерный диплом и оказалась в Петропавловске-Камчатском, журналистом в газете. В семьдесят шестом набирал курс Владимир Цыбин, ему показал мои стихи поэт Никита Суслович. Никита, спасибо за все, и прости! Поэта Никиту Сусловича должны многие вспоминать добрым словом, он помогал бескорыстно и с удовольствием.
Ну, что - розовая вода? Розовая и - вода, омой раны лютыя скорби, утешь малодушных, немощных укрепи, ожесточение не затми память!
А в памяти - поэту Владимиру Цыбину сорок четыре года, очки он тогда не носил, посему и не забывал.
По клеткам тогдашней тетради бредет человек, вроде как Сократ. Босой, местность заросла змеями и змейками. "Размыв, который идет вокруг, размыв нас. Размыв нас, размыв нас!.." - стержнем до дырок, до рвани - "клейкое вещество, что составляет внутреннего человека, те светящие точки, что уходят во Вселенную в виде непрерывного свечения...".
Он не здесь?! странное ощущение... присутствия - кто любил и помогал нам, помогает и оттуда, а замечательный русский поэт Владимир Цыбин сам был человеком неслучайным и появлялся, es ist mir, в жизни неслучайных. Как он отнесся бы, что "Поэттесь, поэты" посвящены ему? "...Надо включать себя в цепочку, где был Лермонтов, Фет... Поэты, как грибы, растут в грибнице, вы ищете много входов..." - и все в жилу!
Уже сотрудником журнала "Литературная учеба" я с трудом добывала у него тексты воспоминаний о Литературном институте, его размышления о поэзии и судьбах поэтов - он очень чтил начертанное Слово, и похвалой у него было - "мало пишет".
Я чувствую: слова мои вросли
в дыханье мне - и отдышаться трудно.
В. Цыбин
После института, полгода проработав в "Технике молодежи", я пришла в журнал "Литературная учеба". Главный редактор "ЛУ", критик Ал. Михайлов - помор, эстет, проректор Литературного института - вел там и творческие семинары - с Тверского бульвара, 25 в том составе редакции были многие: Вячеслав Рыбас, Вадим Перельмутер, Михаил Попов, Александр Сегень, Николай Шипилов, Вячеслав Артемов, Владимир Славецкий, Лариса Шульман... Думаю Ал.Михайлов любил поэзию не только любовью критика, подчиненный сакральной вибрации poiesis, он примагничивал к журналу писателей.
"Литературная учеба" открылась мне уединенным островом во многих верстах от брежневской Москвы. Скоро выяснилось, что и в "ЛУ" внутренняя жизнь течет сообразно журнально-издательской мифологии тех времен, а Россия не скудеет сложными историческими эпохами. Но кому не лень, отыщите толстенькие в мягком переплете на желтоватой газетной бумаге, набитые мелким под лупу шрифтом номера журнала, я читала их "свежей головой", читала работая в секретариате, получала по подписке. Агрессивно-насмешливые, с холодком аристократизма размышления о поэзии Л.Барановой-Гонченко, блестящие, без единой пустоты, интеллектуальные эссе Владимира Куницына, открытые для диалога, сильные, аналитические статьи Инны Ростовцевой, а непревзойденный Сергей Сергеевич Аверинцев и его миры!
Не хватало иронии и легкости, от серьезности трещала по швам, (гордыня, проклятая!), в восторге и унынии упрятывала свои стихи и писала очерки, беседы, "круглые столы". Правда, Ал.Михайлов пригласил меня в числе других поэтов прочитать стихи на юбилее журнала в ЦДЛ. Я проголосила свою поэму "Дети Уук-реки", доныне это мое единственное публичное явление в столь знаковых для русской литературы тех лет стенах.
Патологическая отличница, прилежная очеркистка, я упивалась чистыми и цельными личностями (максималисты, подвижники, пассионарии), предполагалась интрига моего нутра того же свойства. Но художественный редактор "ЛУ" Александр Волошин, с которым мы долго обитали за соседними столами, заваленные машинописными листами и верстками, росчерком перышка поверг меня в размышления - невнушительная кошонка подрагивала кончиком задраного хвоста. Чтоб никто не претендовал на подкидыша, подписал - Т. Шубина. Нехранимый рисунок уцелел в бумагах, и выпадает всегда внезапно.
Саша Волошин - мы проработали с ним в "Литературной учебе" с восемьдесят первого до девяносто пятого, пятнадцать лет! (Волошин был в "ЛУ" и до и после!) - и эта драная кошка так и осталась и ником, и паролем, и вообще всей моей тайной. С нее надо было начинать, а я, как всегда, опоздала и на сколько-о!!!
Я дала ему свои стихи (давно, недавно?), когда он работал в крупном православном издательстве, на предмет возможной книги. 11 февраля 2003-го звонок: "Приезжай ко мне домой. Я набрал, вычитаешь...".
Знала, что он болен, потому и все сжалось, на кухне посидели втроем, он, жена и я, прочла "Я в шлюпке, я в море". (Посвящение ему неслучайно для меня).
Он пошел к компьютеру и допоздна шелестели страницами. "Как ты думаешь, получится?" "Вроде..." У вешалки подал тяжеленную дубленку, о которой - "на коне возить", договорились встретиться после восьмого марта. На 9-е в 2003-м пришлось Прощеное воскресенье... Когда его отпевали в Храме, свечечки в руках напоминали кисточки, поминали в Ангеловом переулке. Где это в Москве Ангелов переулок?
"Подвижники нужны, как солнце. Составляя самый поэтический и жизнерадостный элемент общества, они возбуждают, утешают и облагораживают..." - писал А.П.Чехов. Не прячусь ли я за Антона Павловича? А что? Чехов тоже выл от чувства ответственности, вытравливал из себя раба, и, мне кажется, я догадываюсь о каком рабстве шла речь. Из него нет исхода, или есть?
С Виолеттой Каширской (она тоже работала в "ЛУ"), побывав на БАМе, мы написали книгу "Он вчера не вернулся из боя". Ее герой - режиссер народного театра Анатолий Байков. Он ставил Вампилова, Фадеева, Шукшина, Арбузова с актерами, которые работали в бригадах, и сам ушел в бригаду Бондаря, он часто повторял слова Шукшина, надо "угнетать себя до гения", умер от лейкемии в тридцать три. Стенд, посвященный ему, - в краеведческом музее в Галиче, рядом со старинной церковью Св. Василия Великого и Богоявленской, в окнах - озеро...
Шел 1987 год, книгу, предисловие к которой написал Р.Рождественский, отметили литературной премией "за лучшее произведение о молодом современнике", и она закрыла тему "города солнца" и героя, желающего устроить на Земле все по-небесному. Но как хотелось! Посмеемся, поплачем, все, что было, еще будет, небесное Колесо Обозрения работает, и Аттракцион "Земля" вроде не закрывается. (Пишу-спешу, и вдруг запела девочка. Остановились драные "Жигули" под окном, и оттуда по неизвестному радио тонко и звонко детским голоском детская песенка, и все - пфф! уехали.) До 1995 года я с корпоративным рвением работала в "Литературной учебе".
Нынешний главный редактор по-прежнему дорогого мне журнала - Владимир Малютин заступил на должность в 1986 году; прошло уже восемнадцать лет, наверно, все это было задумано не здесь, а казалось Здесь!!! У "Литературной учебы" с 1986-го по 1991 год был настоящий золотой век - прекрасная бумага, редчайшие иллюстрации, серьезнейшие и глубоко профессиональные публикации по православию, философии, истории, литературе - астрономическое число подписчиков. Что было потом, можно сравнить падением с водопадом - рев, тьма, расшвыряло, перемололо, переломало - ан, выжила! "Литературная учеба", такой нужный нам всем журнал, удержался на плаву. Как сказал один любимый мною писатель "надеюсь, мы никогда не будем маленьким народом с маленькой литературой"...
А наше поколение постепенно оседает в воспоминания, активно, активно, окликайте друг друга!!! Стоит перешагнуть Черту, и мы все ровесники, моя первая книжонка стихов - кроха, в четверть листа, называлась "Время памяти". Это было давно, в восьмидесятых годах прошлого века, я не знаю, откуда вылезло это название, но вижу бам-с! время памяти - это жизнь. И память, память - самое тонкое, исчезающее, неуловимое ...
Сачок для...
Творец тот, кто, живя в своем времени, идет по вертикали. Вечность, вечность, на часах, сказано уже незабвенным нашим. Вырублено. Россия отмеченная, право, ей досталось и достается, в русский язык ворвались все наречия мира, смешались, засеялись, проросли.
Возрождение Православия оживило церковнославянский и старославянский, этносы загудели своим подземным фольклором, компьютерная революция обрушилась сленгом, так что внуки физиков и лириков говорят теперь на другом русском. И он такой, какой есть, так мы сегодня звучим... И диалектика души человека, берем из нашего постсоветского пространства, не изменилась, по-чехову, по-достоевскому, по-астафьеву, по-по-по... А поэзия, как и молитва, обращена к душе и духу, отсюда ее беспомощная наивность на фоне плотного мира и... бессмертная неуязвимость.
ПОЭТТЕСЬ, ПОЭТЫ!
ЗВЕЗДА РОССИИ
Осенний мокрый снег
Летит с больших небес,
И чувствует земля
Его прохладный вес.
И чувствует земля
Сонливость и покой.
Осенний мокрый снег,
Россию успокой.
Покрой её холмы -
Репей в земном саду -
Очисти её сны,
Спаси её звезду!
РОССИЯ, РУСЬ, АЭРОДРОМ
Темно с утра, мороз, и всё же
Душа обглоданным крылом
Взметнётся, вечный хлад тревожа,
Ей всё на что-то там похоже,
Что-то сулит ей за углом.
Россия, Русь, аэродром,
Прихожая в небесный дом.
МОЙ БРАТ ЛУЧЕЗАРНЫЙ
Святый Ангеле Божий,
хранителю мой, моли Бога о мне.
Мой Ангел Хранитель,
тебя я мытарю,
На строгом ошейнике
держишь и плачешь.
В такой мы с тобой несработанной паре,
К несчастью и счастью, не можем иначе.
Мой Ангел Хранитель,
тебе не случайна,
Грызут как собаки глумливые бесы,
Мы мука друг другу, порука и тайна,
Мы два отраженья -
в земном и небесном.
Мой Ангел Хранитель,
на грош ни попустишь.
Тебе вопию, моли о мне Бога!
На этой земле ищу райские кущи,
Мой брат лучезарный,
скажи мне дорогу!
АНАТОМИЧЕСКАЯ ПОЭСОФИЯ
Человечье увечье прости,
Это волчье-овечье.
Пастырь Вечный во Храме светил,
Судия всех деяний и сил,
Человеку прости - человечье.
СОЗВЕЗДИЕ ВЕСОВ
...Славлю Тебя, Отче, Господи неба и
земли, что ты утаил сие от мудрых и
разумных и открыл младенцам.
Какой наряд на дождь!
Какой наряд на слякоть!
Рябиновый пожар, кленовый беспредел.
Октябрь в России - рай,
В раю России плакать,
Дарить, сорить, кружить -
Таков, видать, удел.
Октябрь, октябрь, октябрь,
Безумный расточитель!
Всё золото листвы повержено во прах,
И в рваных облаках,
в понурой тёмной свите Созвездие Весов, как серебристый птах.
- Куда летим? - спрошу, - Октябрь, мой друг сердешный?