Штурман Дора Моисеевна : другие произведения.

Спокойной Ночи...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мне представляется, что у этой истории есть некий общечеловеческий смысл. Подобно тому, как долженствующая вот-вот возникнуть научная дисциплина сексотология неизбежно окажется зоной стыковки ряда других наук, так и сюжет, о котором идёт речь, возник на стыке многих аспектов нашего общего бытия.
   Д.Штурман
  
   СПОКОЙНОЙ НОЧИ...
  
   Читатели "Нового Русского Слова" знакомы с нижеследующим сюжетом, возникшим
  лет шесть назад, по недавней статье Виталия Амурского. После того, как в
  Љ 73 журнала "Континент" была в очередной раз затронута эта запутанная история,
  к ней вернулись многие другие периодические издания - в России, Израиле, во
  Франции. Мне представляется уместным гипотетически обобщить некоторые аспекты
  упорно не устаревающей интриги. Лишь некоторые и сугубо предположительно.
   Мне представляется, что у этой истории есть некий общечеловеческий смысл.
  Подобно тому, как долженствующая вот-вот возникнуть научная дисциплина
  сексотология неизбежно окажется зоной стыковки ряда других наук, так и сюжет,
  о котором идёт речь, возник на стыке многих аспектов нашего общего бытия. Имена
  его персонажей заменяемы. На страницах "Нового Русского Слова" уже было
  продемонстрировано, как возникают подобные ходы других "доезжачих" вокруг
  Бродского, вокруг Довлатова и только ли вокруг них?
  
   * * *
  
   Итак...
   Была, помнится, у российского радиовещания ещё во времена моего (или моей
  дочери?) детства программа с названием "Спокойной ночи, малыши". Теперь она
  звучит в телеэфире в 8 часов вечера по московскому времени. Последние недели я
  ловлю себя на том, что знакомое обращение назойливо возникает в моём сознании в
  привычном ритме, но с другим массовым адресатом.
   Идёт новый, казалось бы, совершенно уже не актуальный виток разбирательства
  четы Синявских с её обидчиками. Неактуальный, ибо всё вроде бы выяснено со вполне
  убедительной мерой доказательности и гласности. Но, по-видимому, что-то в этом
  детективе расположено глубже расхожих сюжетов сексотологии. Что-то в нём
  пребывает на уровнях более жгучей и много более исконной интриги. Ощущение этой
  первоосновности и толкает посильно разобраться в происходящем.
   Почему люди, далеко не простодушные, весьма не новички на своём поле жизненной
  битвы, так неловко подставляют бока своим ответчикам? Будят таким странным
  способом засыпающий к себе интерес? Зачем? Из одного только тщеславия, не
  позволяющего ни мгновения оставаться на периферии общественного внимания?
  Может быть, выбор сюжета предопределяется тем прискорбным фактом, что возродить
  к себе достаточно интенсивный интерес чисто литературного порядка они не могут?
   Вдумаемся в происходящее: вспыхнувший было в России интерес к Синявскому-
  Терцу был вызван публикацией его старых книг ("Голос из хора", "Прогулки с
  Пушкиным", "В тени Гоголя"). Интерес этот, особенно к "Прогулкам", имел оттенок
  скорее "направленческий", чем читательский и литературоведческий. Мало-помалу
  "направленческие" битвы угасли, и с ними почти угас интерес.
   Более поздний роман, "Спокойной ночи" (для эмиграции - тоже уже вчерашний),
  вызвал куда больше толков на модную ныне тему о том, "кто кого пересексотил"
  (Синявский Хмельницкого или наоборот) и кто кого переиграл (КГБ - стукача или
  стукач - КГБ), чем дискуссий читательских, литературнокритических и литературо-
  ведческих. Если бы не эскапада Сергея Хмельницкого (письма его во все толстые
  эмигрантские журналы) и не новая самоподставка Синявских под все бинокли после
  опубликования архивных материалов КГБ, роман этот тоже был бы, вероятно, уже
  забыт. Как теми, кем был отложен в сторону сразу же по прочтении, так и ценителями
  его снобизма и эпатажности.
   Так, может быть, разгадка столь неполитичного поведения многоопытных бой- цов
  именно в том, что нет у Синявского-Терца и у журнала "Синтаксис" путей к
  реанимации былой известности помимо скандала? Но ведь и скандал не путь: с любым
  знаком (выигрыша или проигрыша) скандальная сенсация имеет короткую жизнь.
  
  
  
  
  
   Так в чём же всё-таки дело? Почему с таким мазохистским упорством Синявские
  провоцируют печатный "компромат" против себя, выдвигая одно за другим несо-
  стоятельные оправдания и обвинения?
   Начнём с утверждения В.Максимова ("Континент" Љ 72) о том, что одним из заданий,
  полученных Синявскими от "органов", была перманентная антисолженицынская
  кампания. Если В.Максимов не имеет надёжного документа, свидетельствующего о
  таком поручении, то он сформулировал свой тезис весьма неаккуратно. А по
  существу? Правдоподобно ли такое предположение?
   Я не имею в руках никаких материалов и документов и поэтому не могу высказы-
  вать ничего, кроме гипотез. Вот одна из них: многочисленные публикации и устные
  выступления разных лиц, включая и самих Синявских, свидетельствуют неоспоримо,
  что контакты с "органами", помимо отношений по знаменитому "делу" Синявского и
  Даниэля, у Синявского и Розановой случались. Какие по существу, до какой меры
  предосудительности доходившие, с чьей стороны победительные, а с чьей -
  провальные, каков был характер заданий и обязательств - об этом ответственно
  судить без расследования (или хотя бы всеобъемлющего текстологического
  исследования) невозможно. Это - с одной стороны.
   С другой стороны, все эти годы (я наблюдаю происходящее с 1978-го) чета
  Синявских и их журнал инициируют и осуществляют лавину нападок на Солженицы
  на. Качество и количество этих нападок, их настроение и постоянство таковы,
  что ни расхождениями во взглядах, ни "стилистическими разногласиями" (как у
  Синявского - с советской властью) их объяснить нельзя. Слишком уж они яростны и
  упорны.
   Можно сложить эти две стороны (контакты Синявских с "органами" и прямо-таки
  маниакальную сосредоточенность на Солженицыне) и сделать предположительный
  вывод, что Синявские пытались дискредитировать Солженицына по просьбе
  "органов". Но это предположение, даже при обнаружении документальных доказа-
  тельств, не объяснило бы происходящего исчерпывающе. Я знаю людей, не любящих
  Солженицына-художника, человека, мыслителя (как безусловно не связанных с
  "органами", так и, возможно, связанных). Но они не посвящают ему по этой причине
  полжизни, да ещё всем семейством. Кроме того, будь это только поручение
  "органов", от него можно было бы уже и освободиться. Можно бы позволить себе
  расслабиться и дать соотечественникам об этой односторонней вой- не забыть.
  Обстоятельства изменились, давление, если таковое и было, давно снято.
   Но - нет. Синявские снова и снова так или иначе реанимируют публично два
  въевшихся в их души сюжета: своего сотрудничества-несотрудничества с "органами"
  и своей войны против Солженицына. Не упускается ни один повод. Допустим, уязвил
  Максимов Синявских необоснованным обвинением. Промолчать бы, как годами молчит
  Солженицын на все укусы, - и реплика Максимова забудется, как забылось письмо
  Андропова. Или роман "Спокойной ночи".
   Куда там! По поводу неосторожного, но не слишком уж и фантастического
  обвинения со стороны В.Максимова Синявские поднимают гулкий шум, возбуждают
  судебный иск против журнала. Причём судебное дело затеяно в Москве, а не в Париже,
  где живут истцы и ответчик, и против не того "Континента", который оклеветал, по
  их утверждению, Синявских. Зачем это всё, если не для того, чтобы снова начать
  расчёсывать давние язвы, удовлетворять свой неуёмный зуд о КГБ и о Солженицыне?
   Противосолженицынский азарт Синявских, кстати, совершенно односторонен,
  безнадёжно лишен взаимности. Солженицын ограничился за все эти годы несколькими
  фразами о Синявском, достаточно, правда, уничтожительными. Но скорее типологи-
  ческими, чем персональными: он характеризовал оппонента в ряду этических и
  мировоззренческих феноменов, его, Солженицына, удручающих. Только книгу
  Синявского о Пушкине Солженицын рассмотрел обстоятельно и, на мой взгляд, без
  раздражения. Скорее огорчённо, чем зложелательно, признавая за автором немалый
  талант.
   Слушая эти два голоса, я пришла к убеждению, что детективно-сексотологическая
  подоплёка односторонней битвы Синявских против Солженицына не имеет существен-
  ного значения. Андреем Донатовичем движет его сущность, а не чужая воля. Эти два
  
  
  
  
  
   момента, две воли могли на какое-то время совпасть, но у чужой воли нет
   приоритета в данном сотрудничестве.
   Синявский и Солженицын полярны в некоей очень глубокой своей сути, предопре-
  деляющей в них всё, в том числе и ненависть Синявского к Солженицыну. Ответным
  чувством последнего явилась неприязнь, а не ненависть: не может Синявский быть
  объектом ненависти для автора "Архипелага" и "Красного колеса".
   Один из этих полярных характеров таков, что неотклонимо движется своей
  дорогой, преодолевая сопротивление среды посредством работы. А суть второго
  состоит в том, чтобы чинить помехи работе, на которую сам не способен. Эта
  антитеза исконно разлита в мире, и люди, о которых мы говорим, - не единственное,
  конечно же, её воплощение. Но один из них - очень мощное воплощение своего
  начала, а второй - жаждет быть мощным воплощением, но... чего? Трудно
  ответить на этот вопрос, ибо антитеза разворачивается во многих планах. Так,
  Солженицын всегда занят смыслом творимого им, а не своеобразием как самоцелью.
  При этом он подчинён как можно более полному и точному раскрытию смысла, а не
  драпировке его в одежды многозначительности. Он сердцем скорее консервативен,
  предан отдалённой традиции, чем революционен. Но, независимо от воли и замысла,
  он всегда и во всём первичен и не заимствован. Он естественно нов, как не может
  не быть новостью наступающий день. Скорее всего, потому, что непрерывно
  осмысливает всё новые пласты захватывающей его всецело жизни. Он никогда не
  придумывает, что бы такое сочинить или описать, а только - как постичь, как
  воссоздать.
   Синявский в своём творчестве чаще всего вторичен, хотя жаждет оригинальности,
  тщится к сознательному своеобразию, отрабатывает его приёмы. Смысл он нередко
  сознательно же затемняет, то ли интересничая, то ли уводя в тень свои глубинные
  побуждения. Возможно, он не имеет и никогда не имел всепоглощающей внутренней
  задачи, помимо самоутверждения. Тогда ему не для чего самозабвенно всматри-
  ваться в действительность. Если это, действительно, так, то ему ничего иного не
  остаётся, как наверчивать оригинальность на пустоту.
   Синявский последних лет упорно и демонстративно отстаивает литературу заве-
   домо не проповедническую, атенденциозную, иррациональную. Вместе с тем эта его
  атенденциозность, это ничему не служение являются не более, чем синонимами
  равнодушия, внутренней остылости. Если писатель, художник ни к чему не прикован,
  ничему не посвящён, ему остаётся придумывать, сочинять. А это и есть дурная,
  пустейшая форма рационализма. Сочинительство всегда вторично. Ибо если не от
  "себя единственного", то - от кого-то. Третьего не дано. Точнее, третье - это
  имитация самовыражения, имитация Вести, имитация голоса Вещи. Опаснее всего
  имитировать Весть, ибо при такой имитации у вести возникает сомнительный
  источник.
   Я помню, как читала в России ещё запретный зарубежный сборник Синявского.
  Читала с полнейшим пиететом, возникшим во время знаменитого процесса. И
  огорчённо недоумевала: похоже на Гоголя, но хуже Гоголя; похоже на Кафку, но хуже
  Кафки; похоже на Щедрина, но... Очень было обидно за человека, которым, не читавши
  его запретных вещей, гордились все, кто как-то противостоял окружающему. Никогда
  у меня не возникало подобного чувства при чтении Солженицына. Даже если мне что-
  то было не по душе. Недавно я дочитала "Красное колесо" - грандиозную десятитом-
  ную новость, ошеломительную новость, которая будет осваиваться поколениями.
  Поставьте рядом последнее большое сочинение Синявского - роман "Спокойной ночи"
  - и вы ужаснётесь дистанции, несоизмеримости величин. Если Терц ревнив, то как ему
  вынести это сопоставление? Остаётся доказывать себе и другим, что Солженицына-
  писателя, Солженицына-мыслителя на свете не существует. Есть претенциозный
  плоский дидакт, чья слава раздута его партией из внелитературных соображений.
   Но и это, боюсь, не главный план антитезы. Вряд ли дело тут сводится к, услов-
  но говоря, банальному сальеризму. Посмотрите, что нынешний Синявский-Терц
  говорит, кого из молодых и не очень молодых он поддерживает и выделяет, чему он
  радуется в литературе, над чем тужится издеваться. Кажется, главная забота этого,
  по его собственным декларациям, христианина, чтобы литература ни одной нитью не
  
  
  
  
  
   была связана с положительным нравственным выбором. Это настроение - не
  монополия Синявского-Терца. Оно, повторим, разлито в мире, обострилось во
  впавшей в нестабильность России, и Терц - лишь одно из плотных сгущений моральной
  внеположности наших дней. Внеморализм - явление извечное, непре- ходящее, но
  интенсивность его хронологически и локально колеблется. Сейчас это настроение
  на подъёме. Гениев ни в одном роде искусств подобное мироощущение не рождает.
  Великие художники не так уж редко чувствуют и рекомендуют себя нигилистамии и
  циниками. Но всегда оказывается, если они действительно велики, что где-то в
  глубинах своих душ они с отроческим максимализмом обижены на Добро, на Свет
  за то, что те не осуществляются с достаточной силой и быстро- той в жизни. Они
  экстремисты Добра, а не его ненавистники. Существа же, в глубинах своих душ и в
  самом деле не отличающие Света от Тьмы, равнодушные к их противоборству не
  сотворяют великого. В Синявском-Терце, особенно во всяких его мимолётных
  репликах, чувствуется не обиженное, не трагическое, а ерническое небрежение
  добром. Небрежение от пустоты, и потому бесплодное.
   Солженицен полярно антагонистичен и этой ипостаси Синявского-Терца. Может
  быть, преимущественно этой. Для Солженицына творчество - способ постижения и
  утверждения смысла жизни. По его выстраданному убеждению, постигнутое должно
  быть разделено со всеми, с кем возможно его разделить. Свобода выбора для него
  органический и необходимый стержень жизни. Но его выбор соотнесён с максимами
  Заповедей, а не с уловками Змия. В этом он чужд сомнений и, по-видимому, счастлив.
  Такая жизнь - уже одоление.
   Синявский - человек не свободный. Не только потому, что, по его собственному
  свидетельству, ему с молодых лет пришлось изворачиваться, чтобы, вступив в какие-
  то отношения с "органами", не действовать по их указке. Удавалось ему это или нет,
  не знаю, но в любом случае он был отягощён и занят этой интригой. Его несвобода
  предопределена, однако, ещё и его общественным амплуа, необходимостью сохра-
  нять определённый собственный образ: эстет, эрудит, оригинал, человек "над
  схваткой". Поди-ка соблюди такой, как теперь любят говорить, имидж, если на самом
  деле ты человек глубоко уязвлённый, прикованный к предмету своего беспокойства,
  поглощённый потребностью его допечь.
   Солженицын с момента своего ареста и заключения живёт всё свободнее, всё
  менее заботясь о второстепенном. Синявский же, по-видимому, и в лагере не был
  свободен - от поблажек администрации и попечений ближайшего человека, не
  брезгавшего опорой на "органы" (сужу по ряду печатных и устных свидетельств).
  Нержин ушел с шарашки в этап. Вырос риск для жизни, но и свобода с тех пор только
  растёт. Синявский же по сей день, как по кольцу Мёбиуса, кружит по сюжету своих
  взаимоотношений с "органами". Волей-неволей он вовлекает в это бесплодное
  кружение массу людей. Как же ему не попытаться затруднить, остановить, на худой
  конец - словесно принизить движение своего антиполюса?
   Так уж устроен мир, что меньшее может занимать больше места, чем большее,
  пустое - быть громче полного, толкающее в никуда - мешать двигаться нащупывающим
  дорогу.
   Духовная аллергия для такой сильной натуры, как натура Синявского-Терца (в
  данном случае - аллергия этой натуры на её антиполюс), должна быть тем непереноси-
  мей, чем глубже аллергик уходит в бесплодную пустоту, а его антипод - в свою
  работу. Объектам нападок со стороны такого рода аллергиков желать нечего: в их
  жизнях любые нападки - момент привходящий и преходящий. Всем же тем, кто кружит
  вслед прошлому по вышеупомянутому кольцу, хотелось бы пожелать молитвы о
  вразумлении, спокойной ночи и беззлобного, наконец-то, утра.
  
  
   /Д.Штурман/
  
  
   "Новое Русское Слово"
   2 июля 1993 г.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"