(Создано по идее пришедшей ко мне около 10 лет назад. Во время разработки идея и фабула претерпели значительные изменения. История сверхчеловека превратилась в историю убийцы)
Нагромождение прогнивших досок и покрытого плесенью хлама даже лачугой сложно было назвать. Дмитрий пытался подобрать подходящее слово, но кроме "бараков" и "землянки" ничего в голову не приходило. Куча мусора, именовавшаяся домом номер 19, тонула в запахах палёной шерсти, невыдержанной браги и испражнений. Чахлый дым с усилием вырывался из покосившейся, насквозь прожжённой металлической трубы, с отчаянием чахоточника отплевывавшей время от времени в небо внутренности печи. Окон видно не было. Их скорее всего давным давно выбили и заколотили проёмы досками и фанерой, которая постепенно, как хамелеон, переняла унылую окраску окружающей местности, чтобы не выделяться и не быть украденной и пропитой каким-нибудь заезжим забулдыгой.
Долгое время Дмитрий стоял, не решаясь подойти ближе. Дом номер 19 нагнетал неприятные ощущения, и в чём-то был даже жутким. В конце концов парень решился и сделал несколько шагов в сторону прямоугольника, показавшегося ему дверью, но в этот момент прямоугольник провалился куда-то вглубь кучи мусора, а на поверхности показалось существо, вид которого с первого взгляда определить было крайне сложно. Впрочем, Дмитрий догадался, что это хозяин дома, и потому громко поздоровался, стараясь не делать резких телодвижений:
-Здравствуйте!
Существо остановилось, пригвоздив парня к месту абсолютно бессмысленным, безумным взглядом - так иногда смотрят голодные свиньи - и от этого взгляда Дмитрию стало ну как-то совсем не по себе.
-Здравствуйте? - повторил он, теряя остатки уверенности в том, что перед ним стоит человек. И лишь когда парень засомневался в правильности решения приехать сюда, существо двинулось к нему и болезненно захрипело:
-Что тебе нужно? - голос оказался бесполым, старческим. На вид существу было лет девяносто, и похоже оно было на сморщенного старичка. Но чтобы не ставить себя в неловкое положение, Дима на всякий случай сказал:
-Я ищу родителей Владимира Мерзоева. Отца, или мать...
-Мать? - существо остановилось, - Я его мать. Что тебе нужно?
Дмитрий даже слегка опешил. Нет, не может быть. Матери Владимира должно быть не больше пятидесяти, а то и меньше. Как может этот урод, этот монстр, быть матерью?
-В школе нас просили подготовить доклады о известных людях, - прокричал парень, продолжая неподвижно стоять, - Ваш сын был известным человеком. Едва ли не самым известным в мире. Я решил написать доклад о нём...
-Он был убийцей! Выбери кого-нибудь другого, - отрезало существо.
-Но я уже выбрал! Менять тему нельзя!
-Тогда залезь в интернет и поспрашивай там. Все его злодейства, как на блюдечке.
-Мне не нужны злодейства, - парень почувствовал, как обида подступает к горлу. Связки сдавило, и он с трудом смог договорить: - Я хочу узнать, что он был за человек.
Старуха замерла, полуобернувшись. Несколько мгновений она стояла так, будто парализованная, а потом сказала:
-Ладно, хорошо. Что тебе нужно?
Этот вопрос, заданный уже в третий раз, мгновенно ослабил обидную хватку на горле и заставил Дмитрия сдвинуться с места.
-Всё, что только есть, - затараторил он, - Ваши воспоминания, его вещи, бумаги, игрушки. Всё что угодно. Вы ведь его помните? Каким он был? Когда начали проявляться его отличия от других?
-Бумаги есть на чердаке. Там и вещи... - старуха направилась обратно к двери, - Каким он был... никто ещё об этом не спрашивал... все спрашивали только, когда он начал убивать, и знала ли я, что он убивает... Пойдём-пойдём... Я опохмелюсь и всё тебе расскажу.
Рассказ старухи был путан и сбивчив.
Оказавшись на чердаке, Дима пытался разложить события из жизни Владимира хоть в какой-то последовательности, но то и дело отвлекался на валяющийся кругом хлам, и сбивался, и путался в нагромождении фактов.
Было ясно, что мать Владимира была заурядной женщиной, рано забеременела, и родители отказались ей помогать. Отец ребёнка бросил её, она начала пить, встречаться с разными мужчинами, которые то возникали в крошечном домике, чтобы напиться, избить тогда ещё симпатичную глупую девчонку, то исчезали, чтобы никогда не появиться в её жизни вновь. Сам Владимир был таким же обыкновенным ребёнком, как и все остальные. Даже слишком обыкновенным. Дмитрий не раз видел детей, выраставших в подобных семьях. Отсталые, непропорционально сложенные, с психическими отклонениями - такие редко приживались в нормальном обществе, и домом их, как правило, на долгое время становилась тюрьма. Владимир же рос безо всяких отклонений, и на старых фотографиях, кем-то заботливо уложенных в коробку, выглядел совершенно нормальным здоровым ребёнком.
Раскладывая фото по датам, Дима заметил, что со временем снимков с Владимиром становилось всё меньше и меньше, а после шести лет мальчик вообще стал редким гостем в семейном альбоме. И Дмитрий знал почему.
Старуха рассказала, что как-то поздней осенью она, её новый любовник и маленький Вова гуляли по мосту. Ей тогда казалось, что жизнь начинает налаживаться. Вова проникся симпатией к её ухажёру, она нашла хорошую по тем временам работу, и всё было бы прекрасно, если бы мальчик не сорвался с моста. Дима так и не понял, как именно это случилось, но представив весь ужас падения в ледяную воду, даже не стал вдаваться в подробности. Маленького Вову сумели вытащить только через пол часа приехавшие по анонимному звонку спасатели, и всё это время мальчишка барахтался в воде, то погружаясь с головой, то отчаянно пытаясь выгрести к берегу. Кричал он при этом, или нет, старуха не рассказала, но после купания Владимир стал замкнутым и молчаливым. Он перестал играть с детьми на улице, шарахался от незнакомых и больше не подходил к ухажёрам матери, какими бы ласковыми они с ним ни были. Что-то сломалось в нём во время того падения. Что-то изменилось в его восприятии действительности. Он с радостью принял новость о том, что скоро пойдёт в школу, но с первого же занятия потерял к ней всякий интерес, и ходил туда лишь потому, что мать заставляла. А она тем временем теряла одну работу, после запоя находила другую, срывалась, теряла новую, опять уходила в запой. Её жизнь падала под откос, и уже некогда было воспитывать сына.
Из пыльной коробки Дмитрий извлёк толстую тетрадь безо всяких пометок на обложке, однако он сразу понял, что это дневник Владимира, стоило открыть первую страницу. На полях стояла дата, и парень смог прикинуть, когда была сделана первая запись. Тогда Вове едва исполнилось восемь.
Тонкий витиеватый почерк с элегантными аккуратными буквами. Странно было видеть столь старательно выведенные символы в тетради восьмилетнего мальчишки, который, по идее, и писать-то ещё толком не должен был научиться. Глаза Дмитрия жадно побежали по строчкам.
"Сегодня возникла необходимость написать. Сил больше нет думать об этом. Кругом вопросы, а ответов почти нет. А если есть, то они меня не устраивают.
Мир прогнил насквозь, и я прогниваю вместе с ним. Каждый час существования в этом мире превращает меня в монстра. Когда всё вокруг умирает, сложно оставаться живым.
Я пишу, ведь сказать никому нельзя. Никому нельзя верить, потому что мне самому никто не поверит.
Моё сознание видит всё. Не только вправо и влево, но и вперёд, и назад. Причины и следствия, дорожки и тропинки. Карта всего - в голове. Знать, в кого я превращаюсь, это самое жуткое. Знать, и быть не способным предотвратить. Сознание видит, но подсознание не способно сопротивляться. Я слаб.
Насилие, жестокость, равнодушие, цинизм - всё это впитывается моим любопытным мозгом, как губкой. И я не могу это остановить. Информация витает вокруг меня. Она переплетает нити, перерисовывает карту. Ежесекундно, ежечасно. Пока что не случается ничего серьёзного. Я стараюсь избегать разрушающего мира. Я надеюсь - это поможет мне не стать тем, кем меня лепят. Я не хочу такой судьбы.
Получается плохо. Люди как будто сговорились. Каждый день в новостях я слышу об очередной катастрофе. Люди гибнут десятками. И я становлюсь равнодушным к их смертям. Кто придумал показывать ужасы детям? Кто придумал показывать ЭТО мне? Я вижу, как рвутся тысячи нитей моей судьбы, оставляя мне всё меньше шансов на спасение. Возможно я уже проиграл войну с самим собой, однако расслабляться нельзя. Нужно держать себя подальше от гниющего мира, чтобы не сгнить самому. Но снова тролль надувает жабу, и я уже не сочувствую чужой боли."
Дмитрий отложил тетрадь в сторону.
Похоже Владимир неверно поставил дату. Этого не мог написать восьмилетний ребёнок, будь он хоть трижды гением. Слишком сложно для короткого умишки.
Дима обошёл чердак кругом, пытаясь найти хоть какие-нибудь игрушки Володи, но ничего не было. Различные тряпки, подборки газет, бесполезный металлический хлам, и ничего, указывающего на то, что здесь когда-то жил ребёнок.
Он написал, что ограничивает себя в чём-то. Неужели в игрушках? В общении со сверстниками? В просмотре телепередач? Неужели он пошёл в отрыв от социума лишь затем, чтобы обезопасить окружающих от самого себя? Но откуда он мог знать, что станет убийцей? "Моё сознание видит всё. Не только вправо и влево, но и вперёд, и назад." - означает ли эта фраза то, что Владимир Мерзоев мог предвидеть будущее?
Не-ет. Какая чепуха. Этого просто не может быть.
А почему нет? Ведь он сколотил свой начальный капитал, играя в казино. Ведь он стал самым успешным брокером, заранее зная, когда и какие акции упадут в цене, или наоборот вырастут. Может он был пророком?
От такой безумной мысли Дима едва не расхохотался. Он вернулся к дневнику. Если Владимир и дал ответы на все вопросы о своей жизни, то только в этой тетради. Странно, что она лежит здесь на чердаке, не изъятая прокуратурой. Обычно они подбирают все мало-мальски значимые для доказательств в суде вещи.
Ещё один вопрос. Ещё одна загадка. Что ж, пора приступать к поиску ответов. Следующая запись, если верить стоящей на полях дате, была сделана через пять лет после первой.
"Люди слабы. Я понял это внезапно! Вдруг!
Всегда полагал СЕБЯ слабым, неспособным сопротивляться окружающей действительности, однако я трепыхаюсь уже больше семи лет. На самом деле слаб не я, а они.
Слабы и от того - жестоки. Чем слабее, тем больше жестокости. Слабые ненавидят сильных; уничтожают сильных, чтобы обезопасить своё существование; стремятся делать всё исподтишка, чтобы никто не прознал об их слабости.
Все пороки - это слабость. Прелюбодеяние - для тех, кто не в силах удержаться от удовольствия. Чревоугодие - для не способных отказаться от набивания желудка. Даже преступления совершаются, потому что люди слабы. Воровство - из неспособности сопротивляться собственной лени и нормально работать. Убийства - из неспособности приложить усилия для мирного решения конфликтов. Геноцид... Самое откровенное признание слабости собственного народа перед другими. Уничтожение иных наций из неспособности выжить рядом с ними.
Все священные войны начинались от страха, а страх - первый признак слабости. Кто слаб, тот боится. Сильные не боятся. Сильные могут постоять за себя. Сильные всегда уверенны в своих силах. Иногда слишком уверены. Самоуверенность - это дар и проклятие сильных людей. То, что их подводит, обрекает на смерть.
Я не хочу быть слабым. Я не хочу отдаваться искушению убить, чтобы обезопасить себя. Но система работает именно так. Съешь, или тебя съедят! Мне сызмальства внушают это, и желание убирать со своего пути всех, кто мешает, растет и крепнет с каждым днём. Толпы идиотов вокруг сами не понимают, во что превращают меня. Порой возникает желание наплевать на всё, дать слабину, и проредить окружающую меня серую массу. Но ведь именно с этим я и борюсь. Именно это я и пытаюсь предотвратить, ограждая себя от них.
Уж и не знаю, как долго ещё я смогу продержаться."
Опять рассуждения, не вяжущиеся с образом тринадцатилетнего паренька. Дима начинал сомневаться, что этот дневник подлинник. Однако чернила на первых страницах были выгоревшими, а ближе к последним не менее яркими и сочными, чем в самых свежих конспектах Дмитрия. На улице начинало смеркаться, и он решил дочитать оставшиеся записи по дороге домой. Мать Владимира не стала возражать против изъятия старой тетради, поскольку давным давно напилась и спала, сидя за столом со стаканом в руке.
Дима выбрался из под кучи мусора, именовавшейся домом номер 19, и зашагал в сторону вокзала.
Городок, в котором когда-то начал свой жизненный путь Володя Мерзоев, ничем не отличался от всех прочих умирающих провинциальных городков. Возможно Владимир был прав, и этот мир на самом деле прогнил и разваливался на части. Первое, что бросилось Диме в глаза по приезде сюда, было изобилие различнейшего мусора, разбросанного на каждом углу. В большом городе такого не увидишь. Там как-то стараются не выносить сор из избы, а может просто убирают. Здесь же было загажено всё, начиная от вокзала и заканчивая зданием администрации. И несмотря на большое количество снующих всюду людей, среди мусорных завалов Дима чувствовал себя очень одиноко и неуютно.
Да, мир определённо загнивал. И здесь это чувствовалось особенно сильно.
До электрички оставалось ещё пол часа. Дмитрий решил убить их чтением очередной записи из дневника. Здесь почерк был не такой ровный и красивый, словно Владимир очень спешил оставить свои мысли на бумаге. Вместо даты было написано просто "пятница".
"Достоевский меня завораживает. Единственный писатель из всей школьной программы, которого я читаю с удовольствием.
Все его произведения хороши, но пока самым интересным было "Преступление и наказание". Что он хотел показать своим романом, что хотел сказать? О чём вообще эта книга? Честно говоря, мне плевать. Я бы хотел знать ответы на эти вопросы, но нет желания копаться в истории в поисках фактов из жизни Фёдора Михайловича. Мне и так есть над чем подумать, ведь в то время, когда все читали биографию писателя, я снова и снова перечитывал сцену убийства.
Не понимаю, почему Раскольников спрашивал себя, "тварь ли он дрожащая, или право имеет", ведь уже когда он убивал старух было ясно, что он слаб. Это видно из его ощущений. Ему было достаточно просто один раз собраться и проанализировать свои чувства. Нелогично мучить себя постоянным ожиданием разоблачения, зная наверняка ответ на свой вопрос.
Однако убийство, описанное в романе, натолкнуло меня на мысль, что не всегда люди убивают из слабости. Пожалуй, убийства не из слабости сложнее всего раскрыть. Убить затем, чтобы проверить себя, - мотив, который не придёт в голову ни одному нормальному сыщику. Убить не ради выгоды, а просто из интереса. Убийство, как эксперимент.
Так художники античности убивали изощренными методами, чтобы посмотреть, как работают органы. Сдирали кожу с живых людей, чтобы проанализировать сокращение мышц. Препарировали несчастных жертв, чтобы убедиться в примитивном строении их тел. Древние врачи убивали ради науки. Впрочем, современные поступают абсолютно так же.
Новая мотивация убийства. Прорыв, который сделал Достоевский, - он описал бескорыстного убийцу. Хотя корысть, конечно, есть. Удовлетворение любопытства. Удовольствие на грани экстаза, когда ты понимаешь, как устроена вещь. Как она работает. Думаю, это ни с чем не сравнимое чувство. Куда там всем этим свихнувшимся маньякам и извращенцам, чьи комплексы преобладают над здравым смыслом, чья сексуальная жажда сильнее жажды познания! Рядом с Раскольниковым они кажутся обычными озабоченными подростками. Да убей он хоть тысячу старух, я сомневаюсь, что кто-нибудь когда либо его бы заподозрил. Его убийство было идеальным. Продуманным, выверенным, просчитанным и безукоризненно выполненным. Если не считать того, что в момент убийства он попросту струсил."
-...прибывает на третий путь, - услышал Дмитрий, дочитав последнее слово. Стремглав он помчался по переходу к единственному на всём вокзале перрону. Вместе с ним по грязному тёмному туннелю бежало несколько человек. Он не мог разглядеть их лиц, да и одежда в желтой дыре электрических ламп казалась серой, но он знал, что все они бегут не к поезду. Они бежали из этого города. Подальше от воняющих мочой и кровью тротуаров, прочь от соседей-алкашей и спятивших от сериалов и рекламы стариков. Куда угодно, хоть к чёрту на рога, лишь бы не видеть кругом тупые одинаковые рожи безрассудной толпы, лишь бы не слышать бессмысленных сплетен от тех, кому наплевать на собственное будущее. Он понимал их, и понимал Владимира, однажды решившего сбежать отсюда.
В подошедшей электричке уже было полно народа, но как ни странно, места хватило всем. Здесь было так же отвратительно, как и в покинутом только что городе. За стеклом дребезжащих окон пространство заполнила темнота. В ней проскакивали живые огоньки чьих-то домов, сверкающее редкими звёздами небо и безликие тени, сопровождающие набитые людьми консервные банки. Взгляд за окно позволял оторваться от созерцания небритых рож железнодорожных работников, расположившихся напротив Дмитрия, голубых волос посапывающей девочки, и смрадной вони спящего где-то в другом конце вагона бомжа. За окном был неизвестный мир, и хотелось шагнуть туда и идти, пока хватит сил, чтобы узнать, а кто живет там, где мерцают огни. Но Дима знал, что ТАМ всё, как и везде. Ничего волшебного, нового, неизведанного. Ни капли добра, ни приветственной речи уставшему путнику, ни стакана воды. Быть бродягой совершенно неинтересно, когда вокруг больше нет домов - лишь кучи мусора, похожие на дома, когда вокруг нет людей - лишь прямоходячие животные, нацепившие людскую одежду, когда весь мир превращается в один большой кусок...
Дмитрий поймал себя на мысли, что он начинает рассуждать, как Мерзоев. Это было странно и ново для него - видеть мир в тусклых тонах мизантропии. Он просто устал. Слишком много информации за сегодняшний день. Слишком много откровений. Хотя какие ещё к дьяволу откровения! Мерзоев не сказал в своём дневнике ничего путного. Он не объяснил, каким он был человеком. Единственное, что Диме удалось узнать, так это то, что Владимир Мерзоев любил Достоевского и мог "видеть вперёд и назад".
Что сделало его влиятельнейшим и богатейшим человеком мира? Что превратило его в величайшего убийцу? Почему он сознался в своих преступлениях?
Дневник! Дневник должен ответить!
Должно же быть хоть что-то!
Дима перелистал страницы, читая записи по диагонали. Рассуждения, размышления, философствования. Никакого развития и прогресса. Общие слова и ничего личного. Ни имён, ни чувств, ни предпочтений. Что за кошмар творился в голове этого человека? Куда он дел весь мир, который его окружал? Зачем он рисует всё серым цветом, не вдаваясь ни в оттенки, ни в детали, ни в подробности? Ведь жизнь - жизнь любого человека - это люди и лица, которые его окружают. Здесь не было людей. Здесь не было даже самого Мерзоева.
Многократные повторения того, что он всё ещё держится. Десятки заявлений, что мир превращает его в чудовище. Но нет чудовища. Нет никаких предпосылок к тому Владимиру Мерзоеву, которого знали все.
"Убийство" - это слово стояло на полях вместо даты, или дня недели. Дима чуть было не перелистнул страницу на автомате, но это слово заставило остановиться. Почерк вновь был красив и изящен. Великолепные тонкие нити букв рассказывали о самом первом убийстве в жизни Мерзоева. Дима затаил дыхание.
"Случилось то, чего я так долго опасался, чего пытался избежать, ограждая себя от мира. Как же я был наивен и глуп! Перечитав свой дневник, я понял, что изоляция, которую я устроил сам для себя, не спасла меня от чудовищной судьбы, а напротив вела прямиком к ней. Что ж, очевидно, я не так уж хорошо просчитываю вероятности, хотя это убийство открыло во мне талант, о котором я прежде не знал. Картинка вновь перестроилась, и теперь моё будущее видится мне не таким мрачным, как девять лет назад, а где-то я смогу быть даже счастлив.
Сегодня я убил человека. Убийство было спонтанным, импульсивным. Удачно сложившиеся обстоятельства, и мысль мелькнувшая в голове: "А почему бы и нет?"
В самом деле: почему нет? Мне захотелось узнать, что я при этом почувствую. Окажусь слабаком и слюнтяем, как Раскольников, или буду холоден, или может испытаю удовольствие. Но не было ничего. Само убийство не вызвало во мне ни каких ощущений (видимо, я чересчур увлёкся анализом собственных чувств), зато я кое-что узнал о себе, и это, конечно же, очень приятный момент.
За секунду до того, как человек упал на землю с пробитой головой, я увидел несколько десятков его судеб. Будущее многовариантно, и я не устаю это повторять, но в данном случае все варианты, кроме одного отметались, когда нить моей судьбы сплеталась с нитью судьбы убитого мной человека.
Он был ещё жив, когда свалился на землю без сознания, и мой удар на самом деле не сильно изменял его жизнь, но я ударил снова. Я оборвал его жизнь, а вместе с ней и все возможные варианты его жизни. Они рассыпались серебристой пылью прямо у меня перед глазами. Я посмотрел на железный прут, которым совершил убийство, и увидел его судьбы. Этот прут - единственную улику против меня - нашли бы, брось я его там же, сняли бы оставшиеся на нём чешуйки кожи и волоски со свитера. Брось я его чуть дальше, или унеси с собой, его бы разыскали по запаху крови собаки, если б конечно кто-то вообще захотел расследовать это убийство. Это было маловероятно, но я не стал рисковать. Я взял прут с собой, дошёл до первой попавшейся трансформаторной будки и, выломав висячий замок тем же прутом, бросил его на оголённые контакты. Удачный бросок, мгновенное замыкание, несколько киловольт быстро делали своё дело, расплавляя металл и сжигая тем самым единственную улику против меня. У этого прута теперь была одна судьба, как и у убитого мной человека. Меня никто не видел, я не оставил никаких следов, и видимых причин убивать совершенно незнакомого мне человека у меня не было. Я остался чист перед законом, ведь сам закон оказался слеп, не сумев разглядеть крови на моих руках.
И вот я сижу один и пишу эти строки, зная, что наказание не последует, но и сожалея о содеянном. Жаль убитого человека, ведь его смерть не принесла мне ощутимой пользы. Талант видеть судьбу вещей, а не только свою, я мог открыть и несколько позже. А чёрствость души разношёрстные СМИ и окружающие люди воспитывали во мне годами, и совершенно не сложно было понять, что я ничего не почувствую при смертельном ударе. Но больше всего я жалею, что оказался слаб. Я не смог сдержаться и пошел на поводу у искушения, прекрасно зная, что не сумев отказаться первый раз, не сумею и во второй.
Похоже, быть монстром - моя судьба."
На каждой остановке из динамиков доносились невнятные звуки, больше похожие на металлический скрежет, чем на голос человека. Один за одним пассажиры покидали электропоезд, другие напротив забирались в вагон и старались усесться поудобнее. Несмотря на то, что машинист включил печки, стало довольно прохладно, и многие ёжились в куртки и плащи, прятали руки в карманы и надевали перчатки. Дима тоже надел перчатки.
Впечатлений для сегодняшнего дня было больше, чем достаточно. Парень чувствовал, как проваливается в скользкие лапы усталости, как лень обволакивает мозг липким киселём. Он больше не хотел проявлять тактичность и учтивость, и потому беззастенчиво разглядывал оставшихся пассажиров. Вместо девочки с голубыми волосами теперь сидела другая. Курносая, улыбающаяся, со снопом веснушек, рассыпавшихся по лицу. Её волосы были черны, что дико не шло ни к веснушчатому лицу, ни к голубым глазам, да и одежда на девушке была не самой весёлой расцветки. Она заметила, что Дима смотрит на неё, и улыбнулась, после чего снова уткнулась в книгу, которую читала. Парень смущённо опустил взгляд.
Было странно сидеть среди абсолютно беззащитных, уязвимых людей с дневником убийцы в руках. Дмитрию начинало казаться, что он причастен ко всем преступлениям Мерзоева не меньше, чем Владимир. Однако время поджимало. Электричка быстро приближалась к конечной станции, а Диме предстояло прочесть ещё несколько записей. Вот только он так и не сумел найти то, что искал.
Дневник заполнялся Владимиром раз в неделю по приезде домой. Он вновь и вновь описывал сколько сил ему требуется, чтобы сдерживать себя, вновь и вновь проклинал судьбу и собственную слабость, когда всё-таки убивал, раз за разом восхвалял свою силу, которая позволяет ему оставаться безнаказанным. На последней странице стояла дата двенадцатилетней давности. Это была последняя запись, сделанная много позже того, как Владимир закончил институт и заработал себе богатство и славу. Здесь было написано немного, и почерк был не такой красивый и ровный, как во всех остальных записях, слова нередко заезжали на форзац, но казалось, что Владимир писал эти строки не торопясь, словно обдумывал каждую букву. Или с каждой новой буквой по новому оценивал свою жизнь.
"Всё оказалось совсем не так, как я думал.
Слабость и сила, свобода и закон. На самом деле всё это не имеет значения. Пока я ограждал мир от себя, пока я сражался со своими страхами и пороками, другие люди просто жили. То счастливо, то горестно, кто-то в богатстве, кто-то в бедности. Однако жили они неотделимо от других людей.
Я взял своими способностями всё, что только был в силах взять, и познал всё, что хотел познать. Убийство было для меня одним из способов познания, но это был способ познания меня самого, а следовало познавать мир, и людей, которые меня окружали. Я был чудовищем и я знаю, почему я им был.
На самом деле таких, как я, много. И большая часть не ступила на путь убийц.
На самом деле судьба не была предопределена, это я выбрал дорогу и слепо следовал своему выбору, превращая себя в монстра, которого я вижу теперь каждый день в зеркале.
На самом деле мне нужно было просто жить. И сила, и слабость, и свобода, и узы несомненно нашли бы меня в своё время. А может быть я мог найти их...
Всё получилось скверно. Всё было бессмысленно и бесполезно.
Пора наконец вернуться в мир, из которого я себя так немилосердно изгнал."
За окном показались огни большого города. В вагоне не было никого, кроме Димы и девушки с веснушками.
Парень закрыл дневник и убрал во внутренний карман куртки. Ему было о чём подумать.
Он сравнил Мерзоева с Раскольниковым. Оба были наказаны за свои преступления, и наказание обоих пришло от них самих. Оба совершили преступления, чтобы что-то прояснить для себя, но один оказался слишком слаб, а другой слишком силён.
Что же такого в убийстве человека, что одни отчаянно боятся его, другие готовы пойти на жертвы и риск ради его свершения? Какая сила раскрывается в подобном отношении между людьми?
И всё таки, кто из них был слаб?
Дима понимал, что найти ответ на эти вопросы у него мало шансов.
Поезд замедлил свой ход, девушка в чёрном поднялась и направилась в тамбур. Парень последовал за ней.
Сила или слабость? Сила, или слабость?
Зацепивщись рукояткой за торчащую из пола заклёпку, на металлической поверхности побрякивал обронённый кем-то охотничий нож. Взгляд Димы сначала скользнул по широкому лезвию мимо, но потом вернулся и замер на качающемся блике падающего из вагона света.
Сила? Или слабость?
Он перевёл взгляд на стоящую прямо перед ним девушку. Она смиренно ждала остановки поезда.
Свидетелей не было. Никто и не вспомнит о невзрачном пареньке, который всю дорогу читал свой конспект. На перроне в такой час тоже никого не будет, а даже если и встретится дорожный работник, то вряд ли сумеет разглядеть лицо Димы. Его руки были облачены в перчатки, которые он никогда ни в чём не пачкал, следов от которых не останется. Нож чужой и искать начнут в первую очередь хозяина ножа.
Дмитрий вновь посмотрел на лезвие. Оно сверкало и звало его. "Возьми. Попробуй. Ты же хочешь знать ответы..."
Сила?
Абсолютно ясно и чётко он увидел тонкую ветвь, раздваивающуюся, расстраивающуюся, расслаивающуюся на мириады ветвей. Нити судьбы. Одна за другой они рушились и сплетались заново, сыпались серебристой пылью, вновь выкраивались из чёрной пустоты. Он увидел судьбу этой девушки, сплетённую с судьбой ножа. Он увидел, как его собственная судьба вплетается в эти судьбы, и как одна из нитей рвётся.
Слабость?
Искушение?
Но он видел и ещё один вариант. Он видел его так глубоко, как не видел ни одну другую нить.
Он видел белоснежное платье своей невесты, видел синий цвет глаз первенца и весёлый смех в яблоневом саду. Каждое слово, каждый возможный жест, и тысячи, миллионы мгновений счастья.
Сила, или слабость - видимо каждому написано выбирать самому.
Судьба ножа больше не вязалась с судьбой Дмитрия, но зато прочно вплеталась судьба девушки.
Дима подошёл слева, облокотился на надпись "не облокачиваться" и посмотрел на пролетающие мимо огни. Потом он повернулся к курносой и, улыбнувшись, спросил:
-Слушай, а ты не боишься в такое время ходить по городу одна?
Она улыбнулась в ответ. Её синие глаза светились озорством и добродушием. Изящная ладошка поднялась ко рту, девушка наклонилась к Диме и прошептала словно выдавала правительственную тайну:
-Конечно боюсь. А ты думаешь зачем я одеваюсь как злой и страшный гот?
Дмитрий захохотал, и курносая подхватила его смех.
Спустя минуту двери электрички открылись и парень с девушкой вышли на перрон.
Они спускались во тьму подземного перехода, и с каждым шагом всё крепче переплетались нити их судеб.