Тема поэта в России одна из самых памятных, цитируемых. "Поэт в России больше, чем поэт..." - в свое время это знали чуть ли не все школьники. Сама популярность этих слов говорит о том, что некогда общественное сознание ставило поэтов достаточно высоко, и даже признавало в них некоторую общественную призванность. Да и сейчас знают эти строки многие, меньше, чем раньше, но многие. Но от частоты цитирования суть этих строк не проясняется. Более того, она теряется за внешней оболочкой слова. Сознание не задерживаясь скользит по поверхности определения, ставшего привычным эпитетом. Такой эпитет подобен эпитетам в народной поэзии, вроде "слеза горючая" и "дети малые". А если поэт, значит - "больше, чем поэт". Так как в ежедневной жизни поэзии места немного, то за этой словесной формулой скрывается предельно мало. Не помогает даже внешняя парадоксальность - "поэт больше, чем поэт", хочется даже сказать, что поэтов больше, чем Поэтов. Содержание этой фразы в наши дни - скорее ирония, чем уважение или восхищение. Произносящие ее как будто говорят, "а-а-а, чего с него взять-то, одно слово - поэт". И это полупрезрительное стирание эмоциональной окраски с пафосного "поэт в России больше, чем поэт..." как будто выносит за скобки все вторичное в жизни поэта - малобюджетность, неприкаянность, малую известность и низкую востребованность, странности бытия и странности речи, а в скобках оставляют собственно поэтическое, то, что отделяет поэта от всех остальных.
Сверхбанально говорить, что поэт, рассматриваемый в контексте обыденности не выдерживает критериев повседневной годности. (Боязнь банальностей на самом деле вполне ложная боязнь и не должна никого останавливать. Банальность не в частоте повторения. Любая тема становится банальной только от отсутствия индивидуального восприятия, от "заданности" трактовки. Уберите заданность, и исчезнет банальность.) Тем не менее, говорить об этом приходится, пока поэты живы.
Вот что скажу ещё:
будем мы жить, пока
чувства решают всё,
трепет души, стиха. (Б.Рыжий)
А между прочим, нет ли в вечно повторяющихся банальностях того вечного движения, которое собственно и есть форма существования не только материи, но и всей "нематерии"? И противостояние "поэт" (а шире -"художник") - "мир", видимо, относится к той же категории манифестаций вечного движения. Мир расчетлив, а поэт мыслит образами и т.д. и т.п. И сказать об этом так, чтобы проняло, может только поэт.
Древний китаец Лао Цзы сказал, что совершенный человек должен быть пуст внутри для того чтобы легко и непроизвольно вторить природе, подобно бамбуковой флейте. Поэта действительно можно сравнить с музыкальным инструментом, приспособленным для того, чтобы вторить миру, с "эоловой арфой". Его чуткость тем выше, чем меньше у него опосредствованного и пошлого общественного мнения, которое мы впитываем с детства. Тем самым он действительно "пуст" и может естественно и талантливо улавливать законы природы и творить красоту. Вот пример, в котором подтверждение моей мысли выражено совершенно буквально.
Дотянись и тихонько тронь
птичий домик, комочек ватный -
и внутри полыхнет огонь
неожиданный, непонятный.
Лишь на миг озарится высь,
обозначится лес бескрайний.
Ветви, листья - вы с чем сплелись,
с чем повязаны общей тайной?
Почему столько раз уже
вы, неясным молчаньем вея,
странный знак послали душе,
словно в чем условились с нею! (С. Сырнева)
Лао Цзы сказал свою сентенцию про совершенного человека, но получилось - про поэта. Может быть образ совершенного человека, который имел ввиду Лао Цзы, был образом поэта того времени? Но, наверное, правильнее было бы сказать - и поэта тоже. А можно сказать, что поэт всегда в чем-то совершенный человек. А в чем-то хуже, несовершеннее обычного, точнее - неприспособленнее и слабее.
И это противоречие, возможно, и есть движущая сила, которая ведет поэта по жизни. Но не только. Это удивительно, но поэтов по жизни ведет предопределенность. Это убеждение складывается при знакомстве с творчеством поэтов с нелегкой - а у большинства поэтов она нелегкая, а порой трагическая - судьбой. Именно об этом цитата из Бориса Рыжего, вынесенная в эпиграф. Косвенным подтверждением этому является тот факт, что известны случаи, когда поэты предсказывали свою смерть. Примеры Бродского и Рубцова общеизвестны.
Поэт в каком-то смысле говорит самой своей жизнью. Причем не обязательно копаться в ее подробностях. Достаточно внешнего рисунка. Все остальное есть в стихах. И в совокупности это и есть язык, которым поэт общался с нами. И этот язык неаналитичен - "дышит почва и судьба", говорил великий поэт Пастернак.
Пытаться сказать что-то новое в исследовании великой темы противостояния поэта и мира - дело неблагодарное. Сколько великих об этом писали и художественную прозу, и философскую. (Но ведь будут еще вечно писать, ибо неисчерпаемо это противостояние!)
Есть одна загадка, тесно связанная с судьбой поэта, которая не дает мне покоя. Явление поэта - всегда тайна. Почему он мог появиться среди того быта, в котором поэзия совершенно немыслима? Как среди камней, не поддающихся никакой обработке, появляются алмазы, которые вопреки усилиям среды умудряются не только не превратиться во всеобщий карандашный графит, но и вопреки всем законам бытия "самоограниться" в бриллианты?
И как они могут состояться в наше время, время, когда самая суть искусства, как творческого и образного познания мира и самопознания творца, извращена? Искусство стало средством упаковки и передачи эмоций, причем слово передача можно понимать очень широко - как продажу в частности. У эмоций есть одно качество, на которое мы обычно не обращаем внимания. Они всегда стимулируют мозг к принятию каких-либо решений, который должны понизить эмоциональное напряжение в психике. Творчество - один из видов такой разрядки. Но можно и пойти на митинг, будучи возбужденным после прочтения какой-либо талантливой пропагандистской книги (вспомните творчество Д'Аннуцио или Льва Толстого). А после талантливой графики гламура (и все-таки Энди Уорхол его, гламура, отец! Кого еще, как не бесполый, но сияющий синтетической чувственностью гомункулус мог породить этот псевдотворец?) - мозг получает эмоциональную команду на усилия по достижению идеала, в данном случае невозмутимого божественного блеска, который можно купить за дензнаки. Таким образом, у искусства в наше время осталось две востребованные функции - катализатора различного рода социальных манипуляций личностью и древнейшая - развлечения. Обе эти функции требуют от искусства немногого - вернуться к своему первоначальному смыслу искусственно сделанного, то есть к понятию мастерства. Именно об этом, как мне кажется написал Борис Рыжий:
Америка Квентина Тарантино --
Сентиментально-глупые боксёры
И профессиональные убийцы,
Ностальгирующие по рок-н-роллу,
Влюблённые в свои автомобили:
"Линкольны", "Мерседесы", "БМВ".
Подкрашен кровью кубик героина --
И с новеньким удобным "Ремингтоном"
Заходит в банк сорокалетний дядя,
Заваливает пару-тройку чёрных
В бейсболках и футболках с капюшонами
и бородами, как у Христа.
А в Мексике американским богом,
Похожим удивительно на Пресли,
Для тех, кто чисто выиграл, поставив
На жизнь и смерть, построен Рай, и надпись
"Хороший стиль оправдывает всё", --
Зелёным распылителем по небу.
Ответ на эти вопросы о тайнах рождения и становления поэта в двух областях. Одна из них довольно очевидна - это стихи поэта, там есть если не все, то почти все. Другая - малоизученная область врожденных качеств человека. Тайна его души. И если принять, что рождение у человека не последнее ( а поэты верят в это - и значит это правда, поэты чувствуют ложь) - то все определяет предыдущая жизнь человека, те качества, которые душа приобрела до своего рождения. Именно эти качества, ведут поэта в некую вторую плоскость существования, которая соприкасается с душой, с прошлым опытом. И эта вторая плоскость просматривается, в стихах поэтов. Можно назвать ее "метафизическим интересом", как и называл ее Борис Рыжий.
Борис Рыжий не любил метафизических стихов.
Я говорил ей небылицы:
Умрём, и всё начнется вновь.
И вновь на свете повторится
Скамейка, счастье и любовь.
Сколько иронии. Он даже писал о том, что его отучил от метафизических стихов Некрасов. В письме к критикуЛарисе Миллер он признался : "Знаете, кто меня спас? Некрасов! "Председатель казенной палаты..." Я вдруг понял, что это вполне реальный председатель, и после этого год не писал. Надо же, думал, настоящий председатель, как он может быть поэзией? Но с годами понимаешь, что если не опишешь свое время, то кто это за тебя сделает".
Справедливости ради нужно сказать, что под понятие "метафизические" у Рыжего совсем не совпадает с тем, которое определяет Хайдеггер как "философские" и "стремящиеся к познанию цельности" . "Метафизическими" Рыжий называл стихи, "в которых слова ровным счетом ничего не значили", и которые критики определяют как стихи в стиле Бродского. Но не надо обманываться вместе с поэтом, как бы деланно- безразлично пожимающим плечами:
Ничего не будет, только эта
песня на обветренных губах.
Утомлённый мыслями о мета-
физике и метафизиках
Борис Рыжий всю жизнь пытался откреститься от "вечных вопросов", но это не значит, что они его не интересовали. Они не могут не интересовать поэта, так как поэта никогда не обманывает обманчивая плоскость бытия. В самых обыкновенных событиях и людях поэт видит больше, чем другие.
Я жил как все -- во сне, в кошмаре --
и лучшей доли не желал.
В дублёнке серой на базаре
ботинками не торговал,
но не божественные лики,
а лица урок, продавщиц
давали повод для музыки
моей, для шелеста страниц.
Ни славы, милые, ни денег
я не хотел из ваших рук...
Любой собаке -- современник,
последней падле -- брат и друг.
Внешняя, ситуационная причина такой любви к земному праху известна. Поэт вырос в рабочем квартале Екатеринбурга, в мире, в котором царят простые законы силы, где каждый второй пацан, окончив школу, поступает в тюремные университеты, а потом считает их важнейшими в жизни.
На купоросных голубых снегах,
закончившие ШРМ на тройки,
они запнулись с медью в черепах
как первые солдаты перестройки.
Пусть Вторчермет гудит своей трубой,
Пластполимер пускай свистит протяжно.
А женщина, что не была со мной,
альбом откроет и закурит важно.
Она откроет голубой альбом,
где лица наши будущим согреты,
где живы мы, в альбоме голубом,
земная шваль: бандиты и поэты.
Последняя строчка очень показательна. В ней стыкуются и отношение обывателя к бандитам и поэтам, и отношение бандитов к поэтам. Поэт решил, что отрицания обывателя достаточно для объединения, которое превращается в своеобразное отрицание отрицания. Очень характерное для поэта отношение - преодоление пропасти отрицанием пропасти, творческий акт. В одной из своих работ В.Шкловский выразился в том смысле, что два отрицания в искусстве не обязательно дают положительный результат. Мне кажется справедливым расширить эту сентенцию на жизнь поэта.
Поэт заблуждался. Поэты оппозиционны и к обывателю и к бандитам. Как оппозиционно небо по отношению и к земле и к преисподней. В детстве мы уязвимее к инфекциям. Детская душа восприимчивее и к инфекциям особого рода - душевным. Еще в детстве поэт заметил особое отношение к себе мира. Не мог не заметить, чувствительность у поэта врожденная. То есть, пришедшая к нему из областей, нам недоступных.
Отправлю сына в детский сад,
а после -- сам себе не рад --
я вспоминаю детство,
тебя о жалости моля
-- о жизнь моя, о смерть моя --
моё больное сердце.
Как смог я детство пережить,
чтоб иногда счастливым быть?
В случае Рыжего среда была предельно агрессивна к чувствительному мальчику. Об этом во множестве его стихов.
Вспоминается мне этот маленький двор,
длинноносый мальчишка, что хнычет, чуть тронешь,
и на финочке Вашей красивый узор:
- Подарю тебе скоро (не вышло!), жиденыш.
Детское ощущение ущербности и беззащитности дает о себе знать и во взрослой жизни поэта. Я уверен, что не без детских воспоминаний подились эти строки:
Что хотите,
дорогие, делайте со мною.
Стойте над душою, говорите.
Я и сам могу себе два слова
нашептать в горячую ладошку:
"Я не вижу ничего плохого
в том, что полежу ещё немножко --
ах, укрой от жизни, одеялко,
разреши несложную задачу".
Боже, как себя порою жалко --
надо жить, а я лежу и плачу.
Известно, что сделал поэт. Он решил отрицать себя, как личность себе не нравившуюся. Нужно было, просто остро необходимо, стать таким же мужественным, как все вокруг - а в детском возрасте это означает - как Все.
Лет десять я боялся драки,
как всякий мыслящий поэт.
...Сам выточил себе нунчаки
и сам отлил себе кастет.
Произошло отрицание отрицания. Нередкое для поэта желание стать как все, перестать замечать свою непохожесть, воспринимаемую, как ущербность. Самое печальное, что подобные решения принимаются, как правило, в очень раннем возрасте, когда отсутствие опыта и разнообразных критериев делает человека беззащитным перед соблазнами простоватого успеха в глазах окружающих.
Вспоминается книга Генри Миллера "Время убийц" - одно из самых впечатляющих исследований противостояния поэта и общества. Попытка Рембо, попытавшегося совершить невозможное - стать торговцем из поэта, была обречена на неудачу, рожденный летать не может ползать. Его сомоотрицание якобы во имя личностного роста, а на самом деле во имя неуязвимости ранимой души от циничных ценностей века, была одной из наиболее впечатляющих по своей вопиющей, бездарнейшей безрезультатности. Но не уникальной. Множество маленьких и больших трагедий - по масштабу одаренности и по трагичности результатов ( вещи коррелированные, но не строго зависимые) - происходило, происходит и, наверное, еще будет происходить.
...Бессмертия земного с детских лет
назначен я разгадывать секрет --
но разве это, боже мой, судьба?
"...Спаси, -- шепчу я, -- боже мой, раба,
дай мне селёдки, водки дай, любви
с соседкою, и сам благослови..."
(Молитва)
Итак, усилие над собой сделано, душевный рост состоялся, и вот первые плоды:
Я помню всё, хоть многое забыл -- разболтанную школьную ватагу. Мы к Первомаю замутили брагу, я из канистры первым пригубил. Я помню час, когда ногами нас за буйство избивали демонстранты. Ах, музыка, ах, розовые банты. О, раньше было лучше, чем сейчас.
Можно найти много цитат из Рыжего о том, как поэт становился своим в обыкновенном неприглядном рабочем мире, который знаком благополучным людям только со стороны. Но впечатляющее и страшнее всего прозаический, не "педалированный", рассказ С. Гандлевского о том, как "в геологической партии на Северном Урале - по образованию Борис был геологом, они с напарником прослышали, что в ближайшем поселке по субботам танцы и затеяли - как раз была суббота - бриться перед осколком зеркала, чтобы идти на танцплощадку. "Что это вы делаете"? - крикнули им работяги с проезжавшего грузовика. Друзья ответили. "Да вас же убьют", - захохотали в кузове. Мужики преувеличивали несильно. Убили только напарника, Бориса лишь полоснули по лицу" .
Так начался путь поэта. Путь двуединый. Движение к миру через ум - попытка изменить себя. Движение к миру через душу - творчество. (Тут бы миру к нему двинуться, но не смог Борис такаю махину сдвинуть - не Христос, так что получилось как в пословице: "Если Магомет не идет к горе, то гора идет к Магомету). Замыкается все на мире.
Ах, боже мой, как скучно, наконец,
что я не грузчик или продавец.
...Как надоело грузчиком не быть
(Молитва)
И дался поэту этот мир!
Лет десять я боялся драки,
как всякий мыслящий поэт.
...Сам выточил себе нунчаки
и сам отлил себе кастет.
Чуть сгорбившись, расслабив плечи,
как гусеничный вездеход,
теперь иду ему навстречу -
и расступается народ.
Окурок выплюнув, до боли
табачный выдыхаю дым,
на кулаке портачку "Оля"
читаю зреньем боковым.
И что ни миг, чем расстоянье
короче между ним и мной,
тем над моею головой
очаровательней сиянье.
Здесь есть серьёз - в этом пришествии нового блатного апостола. Но не вполне. На самом деле в этом стихотворении сложнейший коктейль из "гордости и предубеждения", иронии и самооценки, и огромного количества пафоса.
Прочитать этот пафос до конца всерьез можно только в состоянии полного выпадения из привычного мира - или нужно выпить пару стаканов водки, желательно одним махом, или самому быть блатным. Но это и не совсем ирония, точнее самоирония Бориса Рыжего. Здесь виден вызов. А вызов - это бессилие. А бессилие, я думаю, от горечи, от сознания того, что он обманулся. Мужской соревновательный дух, который неистребим, оказался почвой, на которой расцвел обман мира, он же, со стороны поэта, принявшего его - самообман.
Путь через ум оказывается ложным -классическим соблазном.
Я так хочу прекрасное создать,
печальное, за это жизнь свою
готов потом хоть дьяволу отдать.
Хоть дьявола я вовсе не люблю.
Поверь, читатель, не сочти за ложь --
что проку мне потом в моей душе?
Что жизнь моя, дружок? -- цена ей грош,
а я хочу остаться в барыше.
Бравада этих стихов горькая и крайне опасная. Ох, метафизика, отомстила ты поэту.
Недаром говорят англичане - не говори о дьяволе, а то он появится. И похоже, что появился - в образе горькой тоски, приведшей его в конце концов к смерти.
"...друг мой, друг мой, перед Богом
я ни в чём не виноват --
в смысле, право, самом строгом.
Почему же прячу взгляд,
словно гость незваный, скучный
перед милыми людьми?
Одинокий, злополучный,
нелюбимый, чёрт возьми,
в чём виновен перед ними --
или что-нибудь украл,
или милыми моими
я их всех не называл?.."
Сам Рыжий много раз пожалел о том, что встал на путь уподобления Всем.
Быть, быть как все -- желанье Пастернака -- моей душой, которая чиста была, владело полностью, однако мне боком вышла чистая мечта.
Тем не менее поэт, как ему казалось нашел тот ракурс из которого ему виделся свет в конце тоннеля:
Когда-нибудь, когда-нибудь,
когда не знаю, но наверно
окажется прекрасным путь
казавшийся когда-то скверным.
Этот ракурс - из взгляда на жизнь, в котором
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Так сказал Борис Рыжий. Вполне в духе древнего китайца Лао Цзы сказал.