Хотя погода была так неправдоподобно прекрасна - по голубому небу рассыпаны крупные круглые светлые пятна, как будто брызги белого вина по лазурному Jardins Publiques - мисс Бриль решила, что правильно сделала, что одела горжетку. Воздух был неподвижный, и когда откроешь рот, он отдавал легким холодком, прямо как стакан, из которого вы решили глотнуть воды со льдом; время от времени откуда-то сверху - из ниоткуда - возникали медленно падающие листья. Мисс Бриль приподняла руку и погладила мех. Милая лисичка! Как приятно, что она снова с ней. Сегодня утром она вытащила ее из коробки, вытряхнула остатки нафталина, как следует вычесала, натерла маленькие тусклые глазки и они опять с любопытством заблестели. "Что это со мной делают?" - спрашивали они. Как приятно было снова видеть их, лежащих посреди рыжего пухового одеяла и недовольно посматривающих на нее. Только вот нос, который был сделан из чего-то черного, держался нетвердо, как будто хлюпал. И по нему стоило как следует щелкнуть! Ничего - как раз пришло время утереть его черной ваксой - вот так... Маленькая рыжая красавица! Да, именно так! Маленькая рыжая красавица кусала свой хвост, почти касаясь его своим левым ухом. Её можно было снять, положить на колени и поглаживать. Она чувствовала легкое покалывание в руках, но видимо это было из-за прогулки. А когда она дышала, что-то светлое и печальное - нет, нет, только не печальное - скорее кроткое, как-будто шевелилось в ее груди.
Сегодня было много гуляющих, гораздо больше, чем в прошлое воскресенье. И оркестр играл громче и веселее. Это потому что начался Сезон. И хотя оркестр играл по воскресеньям круглый год, вне сезона он звучал не так. Вне сезона он играл, как играют в кругу семьи, когда не заботятся о своей игре, так как никто посторонний не слышит. О, кажется, у дирижера новое пальто. Совершенно верно, новое. Дирижер дернул ножкой, сердито замахал руками, совсем как петух на ворону, музыканты, сидевшие в зеленой ротонде, надули щеки, и из ослепительно начищенной меди грянула музыка. А вот прелестный кусочек на флейте - как будто цепочка маленьких ярких брызг. Она была уверена, что он повторится. И он повторился. Она подняла голову и улыбнулась.
На лавочке рядом с "её" местом сидели еще двое: представительный старик в велюровом пальто, опершийся руками на внушительных размеров резную трость, и большая пожилая женщина, сидящая прямо, с вязаньем, разложенным на вышитом фартуке. Они молчали. Мисс Бриль была разочарована. Ее всегда манили разговоры. Она подумала, что, наверное, стала настоящим экспертом в умении слушать, как бы на минутку присаживаясь рядом с чужими жизнями и делая вид, что ничего не слышит.
Она скосила глаза на пожилую пару. Может быть, они скоро уйдут. Прежнее воскресенье тоже не было особенно интересным. Англичанин и его жена, на нем была ужасная панама, не ней ботики на застежках. И она твердила всю дорогу, что ей следует носить очки, она знает, что они ей нужны, но ничего хорошего из этого не выйдет, что они обязательно разобьются, и что оденешь - не снимешь. А он был такой спокойный. Он предлагал все - и золотую оправу, такую, которая закругляется вокруг уха, и маленькие подушечки у переносицы. Нет, ей ничего не подходило. "Нет, они всегда будут соскальзывать с моего носа!" Мисс Бриль хотелось стукнуть ее.
Старики сидели на ее скамейке, неподвижные, как статуи. Ничего, всегда можно посмотреть на гуляющих. Туда и сюда, вдоль вазонов с цветами и ротонды с оркестром ходили группами и парами, останавливались поговорить, приветствовали друг друга, покупали букетики цветов у бедняка, пристроившего свою тележку рядом с перилами. Маленькие дети бегали среди них, изображая летящие аэропланы, и смеялись, маленькие мальчики с белыми бантами под подбородком, маленькие девочки, маленькие французские куклы, одетые в бархат и кружево. А иногда крошечный нарушитель спокойствия выбегал, спотыкаясь, из-под деревьев на открытое место, останавливался, осматривался и - хлоп - с размаху садился задом, а в это время его мамаша, мелко семеня, как курица, спешила к нему из места его побега и громко ругала шалуна. Другие люди сидели на скамейках и зеленых стульях, это были одни и те же люди, воскресенье за воскресеньем одни и те же, и - мисс Бриль это заметила - почти в каждом из них было что-то смешное. Они были странные, молчаливые, почти все старые, и по тому, как жадно они смотрели на мир, казалось, что все они пришли из каких-то темных маленьких комнат, можно даже сказать, что не комнат, а ... комодов.
Позади ротонды поникли тощие деревца с желтыми листьями, за ними в длинную нитку стягивалось море, а сверху в синих небесах парили белые с золотыми прожилками облака.
Пам-парам-парам, пам-па-ра-ра-ра-ра-рам - играл оркестр.
Мимо прошли две молодые девушки в красном, и их встретили два солдата в синем, и они засмеялись, разбились на пары и пошли, рука в руке, дальше. Прошли две крестьянки в смешных соломенных шляпках, серьезные, ведущие под уздцы красивых осликов дымчатого цвета. Проспешила бледная строгая монахиня. Прошла молодая красивая женщина и уронила букетик фиалок, и маленький мальчик побежал за ней и отдал ей их, а она взяла их и снова выбросила, как будто они были отравленные. Ой-е-ей, мисс Бриль не знала, восхищаться или возмущаться. А теперь горностаевая шапочка и джентльмен в сером встретились как раз перед ней. Он был высокий, жесткий, уверенный, а она носили горностаевую шапочку, которую купила, когда ее волосы были соломенного цвета. Сейчас все в ней - волосы, лицо, даже глаза - было того же цвета, что и потертый горностай, и ее рука в застиранной перчатке, поднятая вверх, чтобы поправить помаду на губах, была крохотной желтоватой лапкой. О, ей так приятно его видеть - восхитительно! Ей казалось, что сегодня днем они должны встретиться. Она описала, где она сегодня была - там, там, на море. День такой чудесный, правда? А может быть он ... Но он отрицательно затряс головой, закурил, медленно выдохнул прямо ей в лицо клуб дыма, и хотя она все продолжала что-то рассказывать и смеяться, выбросил спичку и пошел дальше. Горностаевая шапочка осталась одна, она улыбалась еще более весело, чем раньше. Но казалось, что даже оркестр понимал, что она чувствует, и играл более мягко, более нежно, чем раньше, и барабан выбивал "Невежа! Невежа!" снова и снова. Что она будет делать дальше? Что последует за этим? Но пока мисс Бриль размышляла, горностаевая шапочка развернулась, подняла свою руку, как будто она встретила кого-то еще, гораздо лучше и заспешила прочь. И оркестр заиграл быстрее, веселее, чем раньше и пожилая пара на скамейке, где сидела мисс Бриль поднялась и заспешила дальше, а старичка со смешными длинными усами, хромающего куда-то в такт музыке, чуть не сшибли четыре девицы, идущие в ряд.
О, как это было восхитительно! Как она наслаждалась! Как она любила сидеть здесь, наблюдая за всем этим! Это было похоже на спектакль. Это в точности был спектакль. Кто бы поверил, что небо сзади не нарисованное? Но оно было таким до тех пор, пока маленькая собачка торжественно не прошествовала мимо нее сперва в одном направлении, а потом в другом, и собачку это, как не сразу заметила мисс Бриль, тащили на поводке, что тотчас превратило ее в театральную "собачку-марионетку". Все они были на сцене. Они были не просто аудиторией, они не только смотрели, они играли. Даже у нее была своя роль, и она приходила играть ее каждое воскресенье. Вне сомнения, кто-нибудь наверняка заметил бы ее отсутствие, если бы она не пришла, ведь она участница представления. Как странно, что эта мысль не приходила к ней раньше! И теперь понятно, почему для нее так важно было выходить из дома в одно и то же время каждую неделю - как если бы она боялась опоздать к началу спектакля - и теперь понятно, почему она испытывала такое странное смущение, когда рассказывала своими английским учениками, как она проводит выходные. Теперь все ясно! Мисс Бриль чуть было не засмеялась вслух. Она была на сцене. Она подумала о пожилом джентльмене инвалиде, которому она читала газету четыре дня в неделю, когда он спал в саду. Она уже почти привыкла к хрупкой голове на хлопковой наволочке, пустым глазам, открытому рту и маленькому узкому носу. Если бы он умер, она могла бы не замечать этого неделями. Но вдруг он узнаёт, что ему читает газеты актриса. "Актриса!" Старая голова поднимается, два огонька загораются в старых глазах. "Актриса - вы?" И мисс Бриль разглаживает газету, как будто бы это текст ее роли и говорит: "Да, долгое время я была актрисой..."
У оркестра был перерыв. Они заиграли снова. И то, что они играли, было теплым, солнечным, но все же немного холодным, нет, не печальным - нет-нет, только не печальным - чем то, от чего хотелось петь. Мелодия становилась все выше и выше, инструменты сияли на солнце, и мисс Бриль казалось, что еще мгновение, и все они начнут петь. Молодые, смеющиеся, идущие по нескольку человек, они начнут, а мужские, храбрые и уверенные, голоса подхватят и объединят все. А потом и она, и она, и другие на скамейках - они вступят в роли аккомпанемента - что-нибудь низкое, что едва слышится и чувствуется, что-нибудь невообразимо прекрасное, трогательное... И глаза мисс Бриль наполнились слезами, и она с волнением посмотрела на всех вокруг. Да, мы понимаем, мы понимаем, шептала она с волнением, хотя что они понимали, она не знала.
Как раз в этот момент молодой человек и девушка подошли и сели точно там, где раньше сидела пожилая пара. Они были модно одеты, они были влюблены. Герой и героиня как раз вернулись с яхты его отца. И со все еще продолжающимся беззвучным пением, с трепещущими губами мисс Бриль приготовилась слушать.
- Нет, не сейчас, - сказала девушка, - не здесь, я не могу.
- Но почему, из-за этого старого чучела на скамейке? - сказал парень, - Зачем она вообще сюда приперлась, кому она нужна? Почему бы глупой старой жабе не сидеть дома?
- А какой у нее ме-е-е-ех, - хихикнула девушка, - ну прямо шикарная драная кошка!
- И черт с ней, - сказал парень сердитым шепотом, - ну, ma petite chere...
- Нет, я не могу, - сказала девушка, - не сейчас.
_______
По дороге домой она обычно покупала кусок медового пирога в булочной на углу. Это было ее воскресное угощение. Иногда в пироге можно было найти миндаль. Это имело значение. Найти миндаль было все равно, что найти подарок - сюрприз - что-то, чего вполне могло и не быть. В те дни, когда миндаль находился, она ставила чайник как-то суетливо, как будто в спешке.
Но сегодня она прошла мимо булочной, взобралась по лестнице, вошла в свою комнату, свою маленькую темную комнату - похожую на комод, и села на кровать, покрытую красным пуховиком. Она сидела так долго. Коробка, в которой хранился мех, была на кровати. Она расстегнула горжетку, быстро, быстро, не глядя, положила ее не место. Когда она закрывала крышку, ей послышался звук, похожий на плач.
MISS BRILL.
Although it was so brilliantly fine-the blue sky powdered with gold and great spots of light like white wine splashed over the Jardins Publiques-Miss Brill was glad that she had decided on her fur. The air was motionless, but when you opened your mouth there was just a faint chill, like a chill from a glass of iced water before you sip, and now and again a leaf came drifting-from nowhere, from the sky. Miss Brill put up her hand and touched her fur. Dear little thing! It was nice to feel it again. She had taken it out of its box that afternoon, shaken out the moth-powder, given it a good brush, and rubbed the life back into the dim little eyes. "What has been happening to me?" said the sad little eyes. Oh, how sweet it was to see them snap at her again from the red eiderdown!... But the nose, which was of some black composition, wasn't at all firm. It must have had a knock, somehow. Never mind-a little dab of black sealing-wax when the time came-when it was absolutely necessary... Little rogue! Yes, she really felt like that about it. Little rogue biting its tail just by her left ear. She could have taken it off and laid it on her lap and stroked it. She felt a tingling in her hands and arms, but that came from walking, she supposed. And when she breathed, something light and sad-no, not sad, exactly-something gentle seemed to move in her bosom.
There were a number of people out this afternoon, far more than last Sunday. And the band sounded louder and gayer. That was because the Season had begun. For although the band played all the year round on Sundays, out of season it was never the same. It was like some one playing with only the family to listen; it didn't care how it played if there weren't any strangers present. Wasn't the conductor wearing a new coat, too? She was sure it was new. He scraped with his foot and flapped his arms like a rooster about to crow, and the bandsmen sitting in the green rotunda blew out their cheeks and glared at the music. Now there came a little "flutey" bit-very pretty!-a little chain of bright drops. She was sure it would be repeated. It was; she lifted her head and smiled.
Only two people shared her "special" seat: a fine old man in a velvet coat, his hands clasped over a huge carved walking-stick, and a big old woman, sitting upright, with a roll of knitting on her embroidered apro n. They did not speak. This was disappointing, for Miss Brill always looked forward to the conversation. She had become really quite expert, she thought, at listening as though she didn't listen, at sitting in other people's lives just for a minute while they talked round her.
She glanced, sideways, at the old couple. Perhaps they would go soon. Last Sunday, too, hadn't been as interesting as usual. An Englishman and his wife, he wearing a dreadful Panama hat and she button boots. And she'd gone on the whole time about how she ought to wear spectacles; she knew she needed them; but that it was no good getting any; they'd be sure to break and they'd never keep on. And he'd been so patient. He'd suggested everything-gold rims, the kind that curved round your ears, little pads inside the bridge. No, nothing would please her. "They'll always be sliding down my nose!" Miss Brill had wanted to shake her.
The old people sat on the bench, still as statues. Never mind, there was always the crowd to watch. To and fro, in front of the flower-beds and the band rotunda, the couples and groups paraded, stopped to talk, to greet, to buy a handful of flowers from the old beggar who had his tray fixed to the railings. Little children ran among them, swooping and laughing; little boys with big white silk bows under their chins, little girls, little French dolls, dressed up in velvet and lace. And sometimes a tiny staggerer came suddenly rocking into the open from under the trees, stopped, stared, as suddenly sat down "flop," until its small high-stepping mother, like a young hen, rushed scolding to its rescue. Other people sat on the benches and green chairs, but they were nearly always the same, Sunday after Sunday, and-Miss Brill had often noticed-there was something funny about nearly all of them. They were odd, silent, nearly all old, and from the way they stared they looked as though they'd just come from dark little rooms or even-even cupboards!
Behind the rotunda the slender trees with yellow leaves down drooping, and through them just a line of sea, and beyond the blue sky with gold-veined clouds.
Tum-tum-tum tiddle-um! tiddle-um! tum tiddley-um tum ta! blew the band.
Two young girls in red came by and two young soldiers in blue met them, and they laughed and paired and went off arm-in-arm. Two peasant women with funny straw hats passed, gravely, leading beautiful smoke-coloured donkeys. A cold, pale nun hurried by. A beautiful woman came along and dropped her bunch of violets, and a little boy ran after to hand them to her, and she took them and threw them away as if they'd been poisoned. Dear me! Miss Brill didn't know whether to admire that or not! And now an ermine toque and a gentleman in grey met just in front of her. He was tall, stiff, dignified, and she was wearing the ermine toque she'd bought when her hair was yellow. Now everything, her hair, her face, even her eyes, was the same colour as the shabby ermine, and her hand, in its cleaned glove, lifted to dab her lips, was a tiny yellowish paw. Oh, she was so pleased to see him-delighted! She rather thought they were going to meet that afternoon. She described where she'd been-everywhere, here, there, along by the sea. The day was so charming-didn't he agree? And wouldn't he, perhaps?... But he shook his head, lighted a cigarette, slowly breathed a great deep puff into her face, and even while she was still talking and laughing, flicked the match away and walked on. The ermine toque was alone; she smiled more brightly than ever. But even the band seemed to know what she was feeling and played more softly, played tenderly, and the drum beat, "The Brute! The Brute!" over and over. What would she do? What was going to happen now? But as Miss Brill wondered, the ermine toque turned, raised her hand as though she'd seen some one else, much nicer, just over there, and pattered away. And the band changed again and played more quickly, more gayly than ever, and the old couple on Miss Brill's seat got up and marched away, and such a funny old man with long whiskers hobbled along in time to the music and was nearly knocked over by four girls walking abreast.
Oh, how fascinating it was! How she enjoyed it! How she loved sitting here, watching it all! It was like a play. It was exactly like a play. Who could believe the sky at the back wasn't painted? But it wasn't till a little brown dog trotted on solemn and then slowly trotted off, like a little "theatre" dog, a little dog that had been drugged, that Miss Brill discovered what it was that made it so exciting. They were all on the stage. They weren't only the audience, not only looking on; they were acting. Even she had a part and came every Sunday. No doubt somebody would have noticed if she hadn't been there; she was part of the performance after all. How strange she'd never thought of it like that before! And yet it explained why she made such a point of starting from home at just the same time each week-so as not to be late for the performance-and it also explained why she had quite a queer, shy feeling at telling her English pupils how she spent her Sunday afternoons. No wonder! Miss Brill nearly laughed out loud. She was on the stage. She thought of the old invalid gentleman to whom she read the newspaper four afternoons a week while he slept in the garden. She had got quite used to the frail head on the cotton pillow, the hollowed eyes, the open mouth and the high pinched nose. If he'd been dead she mightn't have noticed for weeks; she wouldn't have minded. But suddenly he knew he was having the paper read to him by an actress! "An actress!" The old head lifted; two points of light quivered in the old eyes. "An actress-are ye?" And Miss Brill smoothed the newspaper as though it were the manuscript of her part and said gently; "Yes, I have been an actress for a long time."
The band had been having a rest. Now they started again. And what they played was warm, sunny, yet there was just a faint chill-a something, what was it?-not sadness-no, not sadness-a something that made you want to sing. The tune lifted, lifted, the light shone; and it seemed to Miss Brill that in another moment all of them, all the whole company, would begin singing. The young ones, the laughing ones who were moving together, they would begin, and the men's voices, very resolute and brave, would join them. And then she too, she too, and the others on the benches-they would come in with a kind of accompaniment-something low, that scarcely rose or fell, something so beautiful-moving... And Miss Brill's eyes filled with tears and she looked smiling at all the other members of the company. Yes, we understand, we understand, she thought-though what they understood she didn't know.
Just at that moment a boy and girl came and sat down where the old couple had been. They were beautifully dressed; they were in love. The hero and heroine, of course, just arrived from his father's yacht. And still soundlessly singing, still with that trembling smile, Miss Brill prepared to listen.
"No, not now," said the girl. "Not here, I can't."
"But why? Because of that stupid old thing at the end there?" asked the boy. "Why does she come here at all-who wants her? Why doesn't she keep her silly old mug at home?"
"It's her fu-ur which is so funny," giggled the girl. "It's exactly like a fried whiting."
"Ah, be off with you!" said the boy in an angry whisper. Then: "Tell me, ma petite chere-"
"No, not here," said the girl. "Not yet."
On her way home she usually bought a slice of honey-cake at the baker's. It was her Sunday treat. Sometimes there was an almond in her slice, sometimes not. It made a great difference. If there was an almond it was like carrying home a tiny present-a surprise-something that might very well not have been there. She hurried on the almond Sundays and struck the match for the kettle in quite a dashing way.
But to-day she passed the baker's by, climbed the stairs, went into the little dark room-her room like a cupboard-and sat down on the red eiderdown. She sat there for a long time. The box that the fur came out of was on the bed. She unclasped the necklet quickly; quickly, without looking, laid it inside. But when she put the lid on she thought she heard something crying.