Шмиэл Сандлер : другие произведения.

Последняя любовь царя Соломона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 5.70*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В указанное время огромная толпа юных жен действительно дожидалась меня у бассейна. - Австралийский набор, - сказал премьер, усаживая меня в кресло, - если желаете, я приглашу жен из Южной Африки. - География в данном случае меня не интересует, - отвечал я, принимая из рук прислуги чашечку кофе и вафельное печенье. В принципе я, конечно, был за общую между половыми партнерами ментальность и этническое происхождение, но меня уже разбирало любопытство и я сгорал от нетерпения узнать, чем это австралийки отличаются от наших русских баб. - О’кей! - сказал премьер и неожиданно рявкнул в микрофон, - Фельдфебель, подавай фрукты!..
  
  Шмиэл
  
   Последняя любовь царя Соломона
  
  
   Глава первая
  
   Странный визит
  
   Я взял телефонную трубку.
  Звонил все тот же зануда.
   - Господин Трахтман? - уточнил он.
   - Ну, - сказал я, - допустим.
   - Поздравляю, вы назначены царем!
   - Каким еще царем? - удивился я.
   - Соломоном, - отвечал зануда.
   Мы уже привыкли к нему. Названивал он довольно часто, пытаясь приколоться к моей супруге.
   Ее, разумеется, задевало, что я отношусь к назойливому ухажеру столь индифферентно, и она не упускала возможности лишний раз уколоть меня:
   - Ну что же ты, рохля эдакая, сделай что-нибудь, - на твою ведь честь посягают...
   Я и рад был бы что-либо предпринять, но что тут сделаешь, если враг в данном случае не реальное лицо, а всего лишь телефонный образ.
   Однажды, когда жена совсем уже достала, я обратился в полицию и мне обещали выйти на телефонного Дон-Жуана. Дальше обещаний дело не пошло, а тем временем, он участил свои звонки, теперь и вовсе не скрывая, что домогается ее.
   - Послушайте, дядя, - сказал я, - шутка-то глупая, на большее ума не хватило?
   Остряк-зануда вызывающе хрюкнул и швырнул трубку - осерчал, видно.
   В иное время, я, возможно, порадовался бы, что сумел поддеть неуловимого ухажера, но сегодня мне даже злорадствовать не хотелось. Ежедневные ссоры с женой совершенно истощили мою нервную систему. Я потерял интерес к жизни и в придачу ко всем прочим неприятностям лишился работы.
   Пребывая в глубокой депрессии, и пытаясь развеять тоску, я поглощал еду в неимоверном количестве. Склонность к чревоугодию отражалась на моей фигуре и служила поводом для очередных насмешек жены. Но ничего поделать с собой я уже не мог, а только методично опустошал холодильник, смакуя свои несчастья, наспех заглатываемыми дешевыми сосисками.
   В то утро, когда я ел свой обрыдлый завтрак, запивая его кока-колой, и старался забыть эти нелепые телефонные общения с занудой, мне вдруг послышался какая-то непонятная возня и шум в прихожей.
   Кто там? - крикнул я.
   В комнату без стука вошел небритый и, кажется нетрезвый тип в мятом пиджаке с плутоватым лицом маклера. Лоб у него был узковат, нос крючочком, губы полоской, а на щеках веселый румянец, свидетельствующий о недюжинном здоровье.
   Потоптавшись у порога, странный тип интеллигентно покашлял в кулачок.
   - Э... прошу меня простить, - вежливо сказал он, - я собственно... - тут он стал рассыпаться в извинениях и корчить разные гримасы, пытаясь внушить мне, как ему неловко.
   Обычно я доброжелателен к людям и по возможности стараюсь быть лояльным, но так как в последнее время настроение у меня было на нуле, все, что не имело отношение к моим проблемам, раздражало меня ужасно.
   С раннего утра я был на взводе: вот уже несколько часов жена играла на нервах, упрекая в бездушии и отсутствии мужских достоинств. Я молча слушал, дожидаясь ее ухода на работу, и боясь признаться, что сам не у дел.
   Увольняли меня уже второй раз за последние полгода, и рассчитывать на пособие в ближайшие три месяца, нечего было и думать.
   Я злился на весь мир, и визит этого недотепы был весьма кстати, - по крайней мере, есть на ком зло сорвать.
   - Ты чего это, дядя, - сурово сказал я, - с вешалки упал?
   - Нет, а что? - удивился он.
   - А ничего, - грубо отрезал я, - стучаться тебя не учили?
   - Прошу пардона, - смущенно стал оправдываться Тип, - я, собственно говоря, на минуту, принес вот... - и он положил на стол какой-то ломик.
   - Что это?
   - Жезл.
   - Какой еще жезл?
   - Царский.
   Я тут же подумал о телефонном разговоре, состоявшемся несколько минут назад.
   Ого, уж, не зануда ли явился собственной персоной? Вот уж действительно, повезло, так повезло. Во-первых, представлялась редкая возможность съездить ухажеру по морде и, во-вторых, доказать Ей, что я все-таки мужчина.
   Я пригляделся к незваному гостю, соображая, как безопаснее и легче свалить его на пол. Будешь, падло, знать, как за чужими женами ухлестывать. Но тип, видимо, догадавшись о моем намерении, лишил меня этого удовольствия.
   - Слиха адон, внизу вас ждет машина, - сказал он и, церемонно откланявшись, поспешно ретировался. Любопытства ради я вышел вслед за ним.
  Желание набить ему физию, все еще грело мне душу.
  Спускаясь по лестнице, я провел импровизированный бой с тенью, воображая, как наиболее эффектно воткну ему левый снизу в печенку. Но тут случилось то, чего я меньше всего ожидал.
   Как только я вышел из подъезда меня, сходу взяли под руки два толстомордых молодца и, не обращая внимания на мое сопротивление, спокойно повели за угол. Это были упитанные ребята в тяжелом весе и в одиночку с ними я бы не справился.
   Размах плеч у них был, дай боже, да и кулачища - лучше держаться подальше. Чувствовалась в них некая спортивная стать и мощь присущая профессиональным телохранителям. Впрочем, приглядевшись, я обнаружил, что фигуры у них все же несколько оплыли, а у одного даже обозначилось довольно пухлое брюшко. Не думаю, однако, что это помешало бы ему оперативно маневрировать во время поединка.
   Поначалу я растерялся и ждал, когда они приступят к побоям. Потом, увидев, что мужики довольно мирно настроены и, как мне показалось, пытаются даже угодить, я вполне успокоился, соображая, как быть дальше.
   Парни были одеты в серый, военного покроя китель и белые брюки с золотыми лампасами.
   Один из них наступил мне на ногу. От боли у меня померкло в глазах и что-то пискнуло в горле.
   - Болван! - захрипел я, не владея собой, и жестко ткнул его локтем в живот. Локоть погрузился в податливое брюхо. От неожиданности парень громко икнул, но в следующее мгновение гаркнул во все горло:
   - Так точно, болван, Ваше величество!
   Улыбка его была такой угодливой и лакейской, что мне стало неловко. Уж, не боится ли он меня чего доброго?
   - Простите, - сказал я ему, - я погорячился.
   Толстомордые, преисполненные почтения к моей особе, подвели меня к допотопному Кадиллаку, стоявшему за углом и усадили на заднее сидение. В машине я увидел знакомого мне уже типа в мятом пиджаке. Он важно восседал за рулем и громко насвистывал модный шлягер, всем своим видом, показывая, что на окружающих фраеров ему наплевать.
   Его вызывающе-независимый профиль и непонятные кривляния выводили меня из себя, и я очень сожалел, что упустил возможность пощупать ему печенку, когда мы были наедине.
   Мордатые ребята с двух сторон подсели ко мне, да так плотно, что трудно стало дышать. Уж, не террористы ли, заманят еще куда да шкуру спустят.
   Но сей странный парень за рулем, был скорее похож на сумасшедшего, нежели на террориста.
   Делать мне было нечего: вчера я получил уведомление об увольнении, сегодня уже успел поругаться с женой, вечером тоже назревал скандал, и я решил, что у меня нет особых причин отказываться от приключения, которым, как я подозревал, было чревато предложение этого недоделка.
   Разумеется, присутствовал в этом некоторый риск, но какое же в наше время приключение без острых ощущений. В ту секунду авантюра любого толка казалась мне более предпочтительней, нежели очередные, опостылевшие уже разборки с женой.
   Мордатые завязали мне глаза, тип повернул ключ зажигания и Кадиллак, надменно фыркнув, плавно тронулся с места. Судя по виду, это был первенец автомобилестроения в Европе. Типу, верно, стоило немалых, усилий содержать его в столь прекрасном техническом состоянии.
  
  
   Глава вторая
  
   Реквизит
  
   Мы остановились за городом, так, по крайней мере, мне показалось. С меня сняли повязку, и я увидел перед собой грандиозное архитектурное сооружение на колонах и с гранитными львами подле ворот.
   - Это зимний дворец семьи Вашего величества, - многозначительно сказал Тип, услужливо открывая передо мной дверцу автомобиля.
   Какая еще семья? - с неудовольствием подумал я и вспомнил о жене: придет домой, а я не успел спрятать телевизор: грозились забрать его за то, что агра неуплачена, вот поднимет хай-то.
   Изображая почтительность и послушание, тип провел меня мимо грозных львов, суровые гранитные морды которых отнюдь не располагали к благодушию.
   Он стал исполнять обязанности гида, то и дело расшаркиваясь передо мной и слишком уж по-дурацки выгибая спину.
   Чего, собственно, выделывается этот недоумок, уж, не в сумасшедший ли дом он меня привел?
   То, что я по неведению назвал "домом" было настоящим дворцом, выстроенным в стиле эпохи раннего возрождения. Удивляло лишь то, что мне почему-то не приходилось видеть ранее это чудо античной архитектуры, а ведь стоял он, по сути, в сорока минутах езды от моей невзрачной амидаровской квартиры.
   Тип ходил медленно и вперевалку, будто находился на палубе утлого суденышка, несущегося по неспокойному морю.
   Не торопясь, он водил меня по чудным залам дворца, довольно толково рассказывая, какой из них в каком стиле выполнен, и кто был зодчий.
   - Что это у вас походочка, как в море лодочка, - грубо подначил я, наблюдая, как он переваливается с ноги на ногу.
   - Это профессиональное, - небрежно бросил он, - служил когда-то на флоте.
   Дворец был безграничен и я порядком подустал, когда он подвел меня к административному крылу этого нескончаемого лабиринта.
   Мы подошли к кабинету, на дверях которого висела табличка "Кадры".
   В кабинете сидела старушка с лицом суслика и седыми буклями на ушах.
   - Господин Трахтман? - сонно спросила она.
   - Да.
   - Безработный?
   - Да, с сегодняшнего дня.
   - Прекрасно, мы вам тут работенку одну подыскали... - она усмехнулась, собираясь, видно, высказать свои особые соображения по поводу характера найденной работенки, но не успела. Вездесущий Тип нагло опередил ее:
   - Работенка не бей лежачего, - констатировал он в своем афористическом стиле, - можете не сомневаться, Ваше величество.
   Старушке не понравилась бесцеремонность Типа:
   - Послушай, замполит, - осадила она его, - без подъебок сахар сладкий!
   Тип не обиделся, а только осклабился в презрительной улыбке.
   - А это вам, - сказала старушка, вручая мандат с моей фотографией.
   Запись в документе гласила: "Царь Соломон Третий, сверхмужчина"
   Чуть ниже стояла печать.
   - С этой минуты забудьте свою фамилию, отныне и до ста двадцати, - вы Соломон Третий.
   - Не понимаю, в недоумении произнес я, - вы что, предлагаете мне работать царем?
   - Гражданин Трахтман, не тяните время. Если не желаете, так и скажите, у нас куча претендентов.
   Старуха проявляла признаки нетерпения, и я счел неразумным раздражать ее неуместными вопросами. Сдуру предпочтет еще другого кандидата. Таковыми, если честно, вокруг и не пахло, но чем черт не шутит, береженного бог бережет. Я готов был на любую работу, только бы не слышать ежедневных попреков жены.
   Когда я неуверенно взял мандат, странная бабка положила передо мной некий длинный список и сухо потребовала:
   - Расписывайтесь!
   - Позвольте, мадам, в чем я, собственно, должен...
   - Тут написано, - нетерпеливо буркнула старушка, - "Принимаю в личное пользование в количестве семисот..."
   - Чего семисот-то? - никак не мог я взять в толк.
   - Да жен ваших! - сказал Тип, удивляясь моему тугодумию.
   - Какие еще жены?! - у меня задрожали пальцы, я спрятал руки под стол. До сих пор мне в тягость была одна жена.
   - Вы чего это мне приписываете, мадам?
   Тип подло захихикал в шляпу.
   - Царь вы или не царь?! - зло проворчала старушка и я видел, что она едва удерживается от браного слова.
   Семьсот жен! - вихрем пронеслось у меня в голове. Я представил себе будущую семейную жизнь, сдвинул кипу набекрень и задумчиво поскреб затылок.
   Но ведь с другой стороны заманчиво.
   - Да вы не бойтесь, - утешал меня Тип, - вам же квалификация присваивается - Сверхмужчина. Там в мандате написано, прочтите. Вы теперь, можно сказать, атлет, гигант и все, что к этому прилагается.
   Я продолжал пребывать в сомнениях.
   - Вы помните последний подвиг Геракла? - внезапно, и таким тоном, будто в голову ему пришла спасительная идея, спросил меня тип.
   - Нет, не припоминаю, а что?
   - В одну ночь он лишил девственности пятьдесят девушек. Это факт достоверный, хотя и редко упоминается в литературе.
   - Пятьдесят?! - недоверчиво спросил я, чувствуя, как волосы под кипой принимают вертикальное положение.
   - Именно! - равняйтесь на Геракла, Ваше величество.
   До Геракла мне было, разумеется, далеко, хотя когда-то в молодости, я и тягал железки. Это не значит, конечно, что я готов повторить подвиг Геракла - девственницы не мое амплуа. Да и не подвиг Геракла, собственно, впечатлил меня во всей этой истории, а то, что впервые в жизни, ко мне относились с неслыханным почтением и даже именовали величеством. В глубине души я был донельзя польщен этим обстоятельством и даже горд собой.
   Наверное, не зря эти люди так обращаются со мной, что-то ведь побудило их к этому. Есть, стало быть, во мне нечто такое, что понуждает их к чинопочитанию. Выходит, я не хуже других, а может даже и лучше. Наверняка лучше. И, вообще, пора прекратить само уничижаться. В конце концов, люди верят в меня и я должен быть на высоте. Сверхмужчина я или нет?!
   Я дружелюбно глянул на типа. Поймав мой взгляд, он ободряюще кивнул. Старуха, недовольно наблюдавшая за нами, подсунула мне документ и я подписал.
   - Ступайте принимать реквизит. - Сказала старая карга. Она вдруг озорно тряхнула буклями и, критически оглядев меня сверху донизу, усмехнулась. Усмешка была снисходительной и сочувственной, и я решил доказать ей при случае, чего стою.
   Работенка оказалась и впрямь не бей лежачего и меня естественно мучил вопрос - справлюсь ли? Ведь опыта в данной области у меня никакого.
   А может, все это шутка и меня просто разыгрывают? Ну что ж, ребятки, уж если вам приспичило позабавиться, я не против и постараюсь оправдать возложенное на меня высокое доверие.
   Я пошел принимать реквизит.
   Габариты дворца вызывали у меня ощущение близкое к панике. Я вполне мог заблудиться в его лабиринтах, и потому счел за благо прибегнуть к услугам Типа, который не замедлил вызваться в провожатые.
   Выйдя из кабинета старушенции, мы поднялись на второй этаж, долго петляли по бесконечным коридорам дворца, под величественными сводами которого гулким эхом отдавались наши шаги.
   По дороге Тип стал наставлять меня:
   - Больше уверенности, Ваше величество, теперь вы царь и держитесь соответственно, иначе вас быстро оседлают придворные шавки.
   Мой проводник был мне неприятен, но совет его оказался весьма кстати, и в душе я был ему благодарен. Держаться, в самом деле, надо было по-царски, а то ведь и уволить могут.
   Я уже потерял счет времени и надежду, что мы когда-нибудь придем к пункту назначения, как вдруг за очередным поворотом, дорога резко оборвалась, и мы неожиданно оказались на балконе довольно внушительных размеров. Из книг и фильмов я знал, что на подобных балконах, обычно, происходит явление августейших особ перед народом. Видимо, и мое внезапное появление намеревались с помпой продемонстрировать поданным.
  
   Глава третья
  
   Парад
  
   То, что я увидел отсюда, необычайно удивило и восхитило меня. Под балконом на плацу выстроились жены: шеренга пышнотелых шатенок в сногсшибательных, почти прозрачных бикини, за ними полногрудые брюнетки с плотоядными губами и томными от затаенной страсти глазами.
   Они стояли без бюстгальтеров и их загорелые груди завораживали глаз.
   Я стыдливо отвел взгляд, но Тип весело и многозначительно кивнул в сторону девушек:
   - Вот и реквизит, Ваше величество, - он расплылся в похабной улыбочке, не забывая при этом постреливать глазками по их обнаженным формам.
   Замыкали колону рослые блондинки в костюмах амазонок.
   - Итого шестьсот девяносто восемь! - Доложил Тип, - одна больна гриппом, другая в декретном отпуске. Вот документы...
   - Да здравствует царь Соломон Третий! - сочным сопрано вывела вдруг миловидная брюнетка - судя по всему, старшая жена.
   - У-р-а-ра!.. - гулко взорвалось в воздухе.
   - Трижды виват царю Соломону! - донеслось из шеренги шатенок.
   - У-р-ра-ра!.. - поддержали блондинки.
   На балкон вышла старушка из отдела кадров.
   - Госпожа Ротенберг Изольда собственной персоной! - зычно объявил Тип, хотя его никто не просил об этом.
   На сей раз, Изольда была в мундире фельдмаршала, сплошь увешанном орденами и окантованном алой лентой. Держалась она с достоинством важной персоны, никого вокруг не замечая и, прислушиваясь лишь, к мелодичному звону своих медалей.
   - Вы чего это вырядились, мадам?
   - Я главный евнух Вашего величества, - надменно пояснила старушка.
   - А разве вы не кадрами заведуете? - удивился я.
   - И женами тоже, - вызывающе отвечала старушка.
   - Она еще начальник тайной полиции, - вовремя шепнул мне на ухо Тип.
   Тут я вспомнил наставления Типа и решил попробовать свои силы:
   - Так-с, - сказал я, насупившись, - занимаем, стало быть, три должности?! Не слишком ли жирно, милая?
   Сказано это было в несвойственной мне жесткой манере, и я сразу же почувствовал всю прелесть власти. Право же, мне уже нравилось вершить судьбы и повелевать людьми.
   - А что, - сразу сникла старушка, - я же по совместительству, другим можно, а мне нельзя?
   - Кого вы имеете в виду?
   Старушка покосилась на Типа и, полагая, что намек мною понят, продолжила, несколько воспрянув духом:
   - На одну зарплату у Соломона разве проживешь?
   Мне непонятна была пока вся эта история, события которой развивались с такой молниеносной быстротой, что вникнуть в них у меня не было никакой возможности.
   До сих пор я действовал сообразно ситуации и мне не в чем упрекнуть себя: мне предложили участвовать в игре (если это действительно была игра), я согласился, и, кажется, даже вошел в раж.
   - А сколько положил вам Соломон? - поинтересовался я, имея в виду своего предшественника.
   - Прежний, две тысячи зеленью, - скромно потупилась старушка. Седые букли ее развевались на ветру.
   - Как начальник Отдела безопасности мадам Ротенберг получает двадцать! - опять же к месту доверительно шепнул Тип.
   - А работа, между тем, у меня ответственная, - продолжала старушка.
   - Не пыльная, - ввернул Тип.
   - Я полагаю, что вы, господин Трахтенберг...
   - Не заговаривайся, бабка! - повысил голос Тип.
   - Я полагаю, что вы, Ваше величество, примите этот факт во внимание, при рассмотрении вопроса о жаловании, - поправилась старушка, презрительно игнорируя своевременные замечания Типа.
   Я не стал ничего обещать, а только неопределенно кивнул старой, которая, приняв, сей знак за царскую благосклонность, торжественно вопросила:
   - Можно ли начинать, Ваше величество?
   - Чего начинать? - не понял я.
   - Как это чего, парад!
   Час от часу нелегче, и все же я, наверное, у психов в гостях. Но как попали к психам эти красотки, может быть и они психички? Не хватало мне одной психопатки дома.
   - Ах, парад. Ну что ж, давайте, парад так парад.
  Старуха приблизилась к перилам и неожиданным хриплым басом рявкнула в микрофон:
   - Гарем-м! Равнение направу. Интервал три шага. Поротно, строевым, с песня-ай... шагом... арш!
   Тут вперед вылез Тип и в микрофон начал исполнять песню "А ну-ка, девушки, а ну, красавицы..."
   Тип был директором императорской филармонии. Как я позже выяснил (и на что намекала бабка), он уволил в корыстных целях всех оркестрантов. Раньше в штате числилось восемнадцать музыкантов, и теперь этот прохвост работал за остальных. Он громко пел, успевая при этом подражать то звуку фагота, то флейты или валторны.
   Со стороны это выглядело как кривляние клоуна на арене цирка. Было видно, что он в ударе и фиглярствовать или куражиться таким вот манером, доставляет ему неизъяснимое удовольствие. Мне это было неприятно и непонятно, но окружающие почему-то воспринимали его шутовство как само собой разумеющееся. И даже старушка, которая, судя по всему, особой симпатии к нему не питала, смотрела на происходящее как на естественное течение общепринятого церемониала.
   Парад был великолепен.
   Жены прошли под балконом строевым шагом, держа равнение на меня. Из-под кованых каблучков сыпались искры. Четкий и ровный шаг их, гулким молотом звучал на утрамбованном грунте, пробуждая в душе моей неведомые ранее дикие инстинкты: мне хотелось стрелять из карабина по абстрактному врагу, рубить шашкой направо и налево и вообще, лихо поджигитовать на глазах у понимающей публики.
   На секунду я представил себя бравым гусаром на горячем скакуне, возглавляющим шествие блистательных амазонок. Я любовался и восхищался собой, а, главное, мне казалось, что и мои прелестницы взирают на меня с безумным обожанием.
   Восторг и упоение охватили меня. Еще немного и я, наверное, заплакал бы от умиления. Осталось только поискать в кармане носовой платок.
   Со мной такое случалось часто и, как правило, в самое неурочное время, вызывая у окружающих понятное недоумение.
   И на сей раз, момент, естественно, был далеко не самый подходящий. Слабость моя явно послужила бы предметом для пересудов в стае приближенных.
   Все замерли в ожидании, соображая, что именно я собираюсь вынимать из кармана. Но от излишних сантиментов меня неожиданно спасла старушка, которую вдруг ни к месту охватил приступ удушливого кашля.
   Столь прозаический, а вернее физиологический акт спустил меня на землю. Чудный порыв в душе моей мгновенно угас, и плакать расхотелось.
   Я недовольно глянул на старушку и ее кашель мигом прервался.
   Однако сколько такта у этих царедворцев, почувствовала ведь, карга, что меня понесло. Ишь раскашлялась.
   Но в душе я был благодарен ей - своей неуклюжей выходкой, или уловкой, она спасла меня от конфуза.
  
   Глава четвертая
  
   Честь мундира
  
   Парад продолжался.
   Особенно хорошо шли брюнетки. Чеканя шаг с удивительным изяществом, они пели строевую: "Соловей соловей, пташечка". При этом сверкали на солнце их серебряные наколенники на стройных ножках.
   - Ура, ура, нашему Соломонычу! - дружно скандировали брюнетки, поравнявшись с балконом и окидывая меня жгуче-призывными взорами.
   Блондинки тем временем тянули дальше - "Канареечка жалобно поет..."
   Я испытал заполонивший все мое существо прилив обжигающей нежности, но у старушки непонятно почему вдруг затряслись букли и ордена.
   - Панибратство с царем! - истерически завопила она. - В карцер, дур.ры, в арестантские роты!
   - Молчать! - зло оборвал я. - Им можно.
   - Да по какому праву? - взвилась старая.
   - По праву родственников, дорогая Изольда Михайловна, - ответил вместо меня Тип. Он услужливо изогнулся передо мной. Я посмотрел на Типа с интересом.
   Тип преданно смотрел на меня.
   Однако у этого парня задатки администратора.
   - Вот что, любезный, - я похлопал его по плечу, - назначаю вас главным евнухом, с присвоением воинского звания фельдмаршал! А вы... - я резко повернулся к старухе, - вы лишаетесь должностей и чинов.
   Старушка сделала недовольную гримасу:
   - На каком основании? Я вас не понимаю...
   Сейчас поймешь старая метелка.
   - Я вас разжаловал: отныне и впредь вы лишь фельдфебель и не более того!
   Час назад пожилая женщина принимала меня на работу, а теперь я увольнял ее и эта чудовищная метаморфоза была свидетельством того, что наставления Типа пошли мне впрок. Я пошел ва-банк: что я теряю, в конце концов - пособие по безработице, в худшем случае, мне гарантировано.
   Я думал Тип, будет рад назначению, но он стоял ни жив, ни мертв. Бледный, дрожащими губами он прошептал:
   - Я не хотел бы евнухом, Ваше величество.
   Сначала я хотел распечь его за отсутствие такта и черную неблагодарность, но потом вдруг понял, чего он испугался и не удержался от усмешки:
   - Не надо так волноваться, любезный, обойдемся без дурацких обрядов, я вам вполне доверяю.
   В самом деле, что я зверь что ли какой - ни за что ни про что кастрировать человека.
   Тип повеселел и вдруг рявкнул:
   - Рад стараться, Ваше величество! - и вытянулся в струнку.
   - Уж он-то постарается! - злобно прошипела старуха.
   Она порывисто сорвала погоны с плеч, лихо плюнула в сторону Типа. - Не напасешься наследников, господин Трахтман!
   Тип разозлился:
   - Иди, иди, старая блядь! Нечего лезть в семейную жизнь нашего царя. Его величество мне доверяет.
   Угодливо повернувшись в мою сторону, он добавил с пафосом:
   - Будьте покойны, Ваше величество, честь мундира для меня превыше всего!
   Старуха ушла презрительно улыбаясь.
   - Скатертью дорожка! - бросил вслед ей новоиспеченный царский фаворит.
   - Да пошел ты... - не осталась в долгу старушка, удаляясь.
   Несколько смущенный столь приятным обменом любезностей, я обратился к Типу:
   - Послушай дружище, а нельзя ли мне поговорить вон с той блондиночкой?
   - Кого это вы имеете в виду, Ваше величество?
   - Да вон та, с нашивкой на бикини.
   - А, это Вероника, - понимающе ощерился он, - наша главная фрейлина, она отвечает за воспитание жен Вашего величества.
   - Педагог что ли?
   - Пожалуй, что так.
   - Она говорит по-русски?
   - Разумеется, она родом из Харькова, прибыла в страну на заработки, проявила себя с лучшей стороны и была рекомендована в гарем Вашего величества.
   - То есть, как это в гарем, в качестве жены?
   - Чтобы попасть в гарем, надо принять иудаизм, а она христианка и не хочет менять религию, стало быть, путь в жены ей заказан. У нас она идет по административной линии.
   - Так я могу с нею, это...
   - Видите ли, Ваше величество, она ведь и не жена вовсе, а из обслуживающего персонала, кроме того, гойка, значит венчать вас с участием раввина невозможно.
   - Зачем венчать? - недовольно поморщился я, - чего ты все усложняешь, маршал?
   - Я тут не причем, Ваше Величество. Согласно дворцовому циркуляру, даже с наложницей царь должен обвенчаться, хотя бы на час, чтобы переспать с ней.
   - Так обвенчайте меня с ней и вся недолга.
   - О, в вашем царстве это не так скоро делается, Ваше величество, прежде Вероника должна стать еврейкой, а она не хочет.
   - Так я что, не могу с ней?
   - Ну почему же не можете, я сейчас все так устрою, что никто нас ни в чем не заподозрит.
   По мобильному телефону маршал мгновенно связался с Вероникой:
   - Мать, - сказал он, - его величество желает...
   - Я готова, - сказала Вероника, и я почувствовал, как мигом ослабли мои коленки.
  
   Глава пятая
  
   Любовь с первого взгляда
  
   Тип ввел меня в таинственный полумрак царских покоев.
   Это было довольно просторное помещение с громоздким старинным интерьером.
   Неуклюжая мебель в стиле барокко, вычурные декоративные стены, выкрашенные в успокаивающие нежно-розовые тона, и высокие резные окна, занавешенные тяжелыми малиновыми портьерами.
   Несмотря на тона и малиновые занавеси, я не успокоился и Тип, заметив мое волнение, сказал как бы невзначай:
   - Доверьтесь этой женщине, Ваше Величество, все будет как в лучших домах Израиля, не надо волноваться.
   - А я и не волнуюсь, с чего вы взяли?
   - Я в этом не сомневаюсь, Ваше величество, я просто хотел просить вашего разрешения приступить к службе.
   Согнувшись в холопском поклоне, тип смиренно ждал моих распоряжений.
   - Разрешаю.
   Ну и прощелыга же этот Тип, без мыла в жопу залезет.
   Типяра щелкнул каблуками, развернулся и пошел к портному - шить мундир фельдмаршала.
   Я огляделся, царская кровать была необъятных размеров, взвод солдат можно было разместить. Пощупал свежие пушистые простыни и обратил внимание на бархатную штору за кроватью, которая явно что-то скрывала.
   Я отдернул тяжелый кроваво-красный бархат и взору моему открылся чудесный вид на огромный бассейн с прозрачной голубой водой.
   У меня перехватило дыхание.
   "Ух, ты, красотища-то какая!"
   Служка стоявший у бортика с трамплином, согнувшись в поклоне, знаками предложил моему величеству освежиться.
   Я не заставил себя долго упрашивать, быстро скинул потертые джинсы и пропахшую потом рубашку, которую жена купила на барахолке в Яффо, и с душераздирающим воплем сиганул с трамплина в ласковую воду.
   Когда я вышел из бассейна, моя рвань уже куда-то исчезла. Готовый к услугам слуга, мигом растер меня мохнатым полотенцем и накинул на плечи расписной халат с золотой шестиконечной звездой на спине.
   Вместо дырявых башмаков, которые я носил уже второе лето, я обулся в остроконечные сафьяновые сапожки с вздернутыми носками и подпоясался цветистым атласным платком.
   Второй прислужник с тяжелым тюрбаном на выбритой голове, на одном подносе подал корону, а на другом рюмашечку прохладного напитка, который по вкусу напоминал мне пятидолларовый коньяк "Наполеон".
   Лысую голову слуги я разглядел, когда в порыве подобострастия он изогнулся очень уж низко и тюрбан камнем свалился с его темени.
   Прополоскав глотку бодрящим напитком, я уверенно вошел в царские покои и обнаружил здесь Веронику.
   Она была окутана в газовую тунику, сквозь которую просвечивало ее гибкое стройное тело. Длинные ноги, смуглый соблазнительный живот, пышная грудь, которая потрясла меня на параде и мягкий уютный зад, суливший простому смертному несказанное удовольствие.
   Запястья рук и ног были перехвачены золотыми браслетами, а нежную шейку обрамляло ожерелье из белоснежного жемчуга.
   При виде главной фрейлины я вспомнил, что Тип представил ее как педагога и, признаться, оробел.
   По природе я человек робкий, был, во всяком случае, до сих пор. Педагоги, например, в школе подавляли меня своим авторитетом. И сейчас, перед ней, мне почудилось, что я стою у доски, не зная урока, а она, строгий учитель, ждет минуты, чтобы выдать мне очередную порцию морали.
   Этих порций за всю мою унылую и порядком поднадоевшую мне жизнь, было такое разнообразное множество, что к тридцати годам я был, кажется, самым аморальным человеком в стране.
   Все, что навязывается, приводит к обратным результатам. Нет, я не делал людям зла и ни с кем не сорился, но дошел до того, что за двенадцать лет супружеской жизни ни разу не изменил своей законной жене. Иные полагают, что так, по сути, должно и быть в идеале. Но я категорически против подобного мнения. Зная по опыту (разумеется, чужому), что именно позволяет себе вне семейных рамок большинство современных мужчин, я принципиально не стал бы относить супружескую верность к числу признанных мною официальных добродетелей новейшей цивилизации.
   Единственный и, кажется, самый ужасный грех в моей жизни состоял в том, что я перестал верить в добро и в людей. К тридцати трем годам я разочаровался во всем, чему меня учили верить с юношеских лет.
   И нестабильная израильская действительность, как нельзя более благоприятствовала моему духовному формированию: политические партии специализировались на обещаниях, политики лгали. Религиозные деятели рвались к власти. Люди завидовали, ненавидели и вредили друг другу. Синагоги раскручивали на пожертвования. Дома меня мучила жена и вдобавок ко всему я никак не мог разбогатеть, хотя и трудился для этого не покладая рук.
   Все это на фоне людей процветающих и не прилагающих для этой цели особенных усилий, привело меня в состояние глубокой социальной апатии. Я не голосовал ни за левых, ни за правых. Я перестал доверять государству, и нашел, что оно все более и более делает крен в сторону полицейского режима.
   Каждый сорился с каждым и по любому поводу. Политики самого высокого ранга не стеснялись строчить друг на друга доносы в полицию. Разборки, поклепы и сведения счетов с участием виднейших адвокатов современности тянулись годами. Страна изнывала от бюрократии. Страна содрогалась в социальных конвульсиях. Страна билась в религиозной истерии, и над знойными городами иудейского царства витал призрак коллективной шизофрении.
   А мир в это время активно жил и развивался. Русские с успехом приобщались к капитализму. Американцы высадили астронавта на луне. Просвещенное человечество с надеждой вступало в век технологии и прогресса. В Израиле же все еще жили по канонам средневековья и от слов выжившего из ума дряхлого раввина, порой зависело, какая именно партия придет к власти.
   Я не мог вынести все это, отошел от политики, забыл дорогу в синагогу и сосредоточился на наших семейных неурядицах.
   Я бурно переживал бесчисленные ссоры с супругой и на этой почве потерял уверенность в себе. Еще бы, если тебе ежедневно твердят, что ты ничего не стоишь как мужчина и как человек, то, в конце концов, ты действительно начинаешь верить в это.
   В итоге я окончательно уверовал в собственную ничтожность, и моя личная жизнь превратилась в сплошное унижение. Почти каждый в ком было хоть немного уверенности в себе, мог обидеть меня. Поначалу я пассивно отвечал на оскорбления, но вскоре зачерствел душой и почти перестал реагировать на них. Я уже ни с кем не общался, а только и делал, что поглощал дешевые сосиски и обвинял себя во всех смертных грехах.
   Друзей я потерял, куда-то подевались и родственники, а на работе только и ждали случая, чтобы уволить меня без выходного пособия.
   Что касается сексуальной жизни, то ее у меня вроде как и не было. Нет, любовью мы с женой занимались, но не часто. Меня расхолаживали ее ворчливые и надоедливые попреки, а когда все же нам доводилось побаловаться в постели, особых восторгов мое умение у жены не вызывало. Напротив, неумелые попытки внести разнообразие в нашу интимную жизнь, приводили к разлитию у нее желчи и сарказма.
  
   - Мадам, - предложил я дрожащим голосом, - изволите что-нибудь выпить?
   - С удовольствием, - задорно отвечала Вероника.
   Она почувствовала мое волнение и пыталась приободрить меня.
   - Человек, - заорал я, стесняясь своего срывающегося голоса.
   Тут же в покои вошел толстяк в тюрбане; в руках он держал поднос с напитками.
   Кокетливо наклонив головку вбок, Вероника пригубила красное вино, а я тем временем бросил мимолетный взгляд на просвечивающий через прозрачную ткань темный лобок под вздрагивающим загорелым животом.
   "Господи, да она же голая!"
   - Сударыня, в чем заключаются ваши обязанности? - неуклюже я пытался скрыть свое волнение.
   - Я отвечаю за внешний вид и хорошие манеры ваших жен, - сказала она просто, по-прежнему пытаясь приободрить меня своей доброй улыбкой.
   - А они что, в этом нуждаются? - я не узнавал свой голос, он стал чужим, непослушным, то и дело срывался и дрожал. Я был похож, наверное, на человека, который первый раз выступает перед публикой и от страха забыл все, о чем намеревался говорить.
   В горле у меня пересохло, но мне и в голову не приходила спасительная мысль о напитке, который я секунду назад любезно предложил Веронике.
   - Сказать по правде, вчера вот к вам была доставлена девушка из австралийского племени. Ясно, что понятие о вилке или ином столовом приборе у нее довольно смутное.
   - А вы где-то учились, Вероника?
   Она была спокойна и ее уверенность в себе стала понемногу передаваться мне. Дыхание у меня выровнялось, и я мог, по крайней мере, внятно и без дрожи в голосе задавать вопросы.
   - Я училась в московском институте кинематографии.
   - Ах, так вы артистка? - с невольным восхищением сказал я.
   Моя искренность и понятное волнение тронули Веронику и в открытом взгляде ее я увидел признательность
   - Увы, - с горечью, - сказала она, - артисткой я так и не стала... Когда пришло время съемок фильма, режиссер предложил мне разделить с ним постель.
   - Гад ползучий! - непроизвольно и по-детски вырвалось у меня.
   - Я проплакала всю ночь, но мне очень хотелось стать звездой и я согласилась... Это был мой первый мужчина....
   Она на секунду призадумалась, и я почувствовал болезненный укол ревности в сердце.
   - Правда роли я так и не получила.
   - Но почему?
   - Через неделю мне стало ясно, что таланта у меня ни на грош, а быть куртизанкой я могу и за деньги. И вот я тут. Делюсь опытом с вашими женами...
   Она виновато улыбнулась и я понял, что ей очень хочется произвести на меня хорошее впечатление.
   - У вас есть талант, - с искренним участием сказал я, - талант хорошего человека.
   - А вы добрый, во всяком случае, до сегодняшнего дня моя история никого не интересовала, так как вас. Вы так внимательно слушали меня.
   Глаза ее заблестели и на какое-то мгновение мне показалось, что она вот-вот заплачет.
   О, да она такой же романтик, как и я!
   Любая сентиментальная история вызывала у меня слезы. В такие минуты, если рядом были люди, я совершал что-либо дерзкое, чему потом удивлялся сам. Это была попытка застенчивого человека, такими вот радикальными средствами справиться с конфузной ситуацией.
   То же самое, с целью не расплакаться, сделала сейчас Вероника: опустив бокал на поднос, она властным жестом приказала служке удалиться и плавно пошла на меня.
   Я замер от подступившего к горлу восторга.
   Изящным пальчиком она нежно провела по моим губам, и это естественное движение красивой женщины вызвало в мятущейся душе моей бурю неизведанных доселе чувств. Неукротимое и неведомое ранее острое возбуждение волной прокатилось по моему истосковавшемуся по женской ласке телу. Если бы моя законная жена умела так прикасаться. Боже, ведь все эти двенадцать лет я не знал, что такое настоящее наслаждение
   Легкие прикосновения ее наэлектризованных пальцев будто вливали в меня дикую энергию страсти, переполнявшую все мое существо.
   Но вместо того, чтобы закрыть глаза и отдаться этому сладостному ощущению волшебной эйфории, я поймал себя на дурацкой мысли о том, что именно это восхитительное ощущение сладчайшего томления, очевидно, подразумевал Зигмунд Фрейд, когда говорил о либидо.
   Интеллигент ты сраный, - с горечью упрекнул я себя, - в кои-то веки выпало счастье овладеть женщиной, и в этот самый момент ты ударяешься в глубокие размышления.
   Теоретически, не без влияния фрейдовой науки, я знал, конечно, что такое наслаждение, но как же я был неискушен, как далек от практики и как незабываемо сладостны были Ее прикосновения. Остановись мгновение!..
   Вероника проворно сбросила с меня халат, подвела к ложу, усадила и, нагнувшись к взбухшему у меня в паху комку мускулов, бережно взяла его в руки и стала ласкать. Это было трогательно и прекрасною. Со стороны она казалась молодой мамой, которая нежно играет с ребенком.
   Я почувствовал, как неудержимо надвигается оргазм.
   Ужас охватил меня, неужели все кончится, так и не начавшись толком. "Держись, Шура!" Приказал я себе. Вероника наклонилась к нему, явно намереваясь удостоить меня оральным сексом. Она лишь коснулась губами головки члена, и это было уже выше моих сил. Ничто на свете не удержало бы меня сейчас от столь позорной эякуляции.
   Я кончил, но как кончил! Оргазм был необыкновенно бурным, поток спермы, казалось, был бесконечным. Я залил ею все лицо Вероники. Нет, она не проявила недовольства, она приняла эту благодатную жидкость с непонятным вожделением. Но мне все же показалось деланным ее вожделение, и я мучительно страдал от проявленного мною, постыдного бессилия.
   "Господи, - презирая себя, взывал я к Всевышнему, - может и вправду тюфяк я?!"
   Этим прозвищем наделила меня в свое время благоверная. И почти всегда в критические моменты жизни оно услужливо всплывало в моем сознании, напоминая, кто я есть на самом деле.
   По поводу и без повода, жена любила унижать меня и моя "сексуальная безграмотность", как она любила выражаться, была предметом ее постоянных насмешек.
   - Уйдите! - сказал я Веронике, стараясь не глядеть ей в лицо, и презирая самого себя.
   Она послушно поднялась и, не вытирая залитого лица, почтительно поклонилась мне и выскользнула из покоев.
   Минут двадцать я лежал на роскошной кровати, давясь горючими слезами.
   Чего это ты нюни распустил, парень, разве в первый раз с тобой такое? Да, ты не супермен и тебе это хорошо известно, стоит ли понапрасну изводить себя, если ничего уже нельзя изменить?
   Мне стало спокойнее. Потом явился служка. Как и в первый раз - знаками, он предложил мне освежиться. "Да что они тут все немые что ли?"
   Я велел принести мне "Наполеона".
   Приняв душ и тяпнув рюмку, я снова позвал его.
   Служка, очевидно, догадался, что я плакал. Досадуя на него как на свидетеля моей слабости, я бросил с нарочитой грубостью:
   - Где здесь можно пожрать, мужчина?
   Я чувствовал, как неумолимо ввергаюсь в знакомую атмосферу стресса и мне уже не хватало моего холодильника и дешевых сосисок.
   Опять же знаками он изобразил нечто такое, что следовало понимать, наверное, как "О, нет проблем, Ваше величество!"
   После чего он повел меня вкушать трапезу.
  
   Глава шестая
  
   Царская трапеза
  
   Я прошел в царскую столовую.
   Обставлена она была скромно: на стене висел натюрморт работы неизвестного художника, который черпал, очевидно, свое вдохновение на рынке "Кармель".
   Стол был сервирован блюдами из рыбы. Уха по-русски, тефтели из камбалы, жареная форель, печень трески и килька в томатном соусе.
   - В чем дело? - раздражено спросил я у главного повара, - почему вся жратва из рыбы?
   Для человека, который в недавнем прошлом довольствовался дешевыми сосисками, у меня не было никаких причин обижаться на меню - стол был поистине царским. Но фиаско, которое я потерпел в спальне, явно способствовало моему дурному настроению.
   Главный повар, будто язык проглотил.
   - Ну, - теряя терпение, вскричал я, - неужто для Моего величества нельзя было приготовить голубцы или хотя бы бифштекс с яичницей?
   Браво, парень! Еще немного и я совсем избавлюсь от своего самоуничижительного стиля. Я уже нравился самому себе и играл роль, отведенную мне с каким-то, неведомо откуда взявшимся лоском провинциального актера. Мне все больше и больше нравилось кричать на подчиненных. Раньше эту особенность - покомандовать и поизгаляться над ближним я вроде в себе не замечал. Думаю, что это была не более чем ответная реакция на то, что люди, долгое время, относились с таким же начальственным апломбом ко мне. В любом случае, стыда за столь мерзкое, казалось бы, свое поведение я почему-то не испытывал. Более того, мне было отрадно, что я, как и другие, могу поорать и оскорбить человека просто так, потому что не в духе.
   Тип, заметивший перемены в моем духовном облике, активно поддержал меня:
   - Учитесь брать нахрапом, Ваше величество, или на арапа. Можно конечно на авось, но лишь в том случае, когда нет иного выхода.
   - А вы на что берете? - поинтересовался я.
   - На абордаж, конечно, - гордо отвечал маршал, - своим морским привычкам я не изменяю.
   Оправившись от испуга, главный повар, запинаясь, робко пролепетал:
   - Меню составлено Советом министров Вашего величества и утверждено дворецким.
   - Подать сюда дворецкого! - приказал я.
   Через минуту вбежал лысый мужичонка во фраке, сшитом явно не по его жирной спине.
   Лысина дворецкого лоснилась от пота. Платочком он вытирал серебристые бисеринки со лба и, перепуганный насмерть, ждал, в какой форме изольется мой гнев.
   - Что вы кушаете за обедом? - вкрадчиво спросил я.
   - Жаркое из бекаса, Ваша величество, и суп из фазаньих ляжек.
   Меня так и подмывало смазать по его мокрой лысине.
   - Это ваша затея кормить меня рыбой?
   - Затея придворного диетолога, Ваше величество! Он говорит, что Соломону надлежит быть мудрым, а мякоть рыбы, якобы питает мозговые клетки.
   Он выгнулся в почтительном поклоне и от этого неуклюжего движения, тесная манишка его на жирной спине, казалось, вот-вот разойдется по швам.
   - Пошел вон! - заорал я, - год будешь жрать у меня одну рыбу с хлебом, я посмотрю, какой ты станешь мудрый.
   Дворецкий ушел посрамленный, а я заказал суп из бычьих хвостов и глазунью из черепашьих яиц.
   Обычно, когда незатейливое и повседневное домашнее меню надоедало мне, я робко предлагал супруге приготовить что-либо вкусное. Моя просьба раздражала ее необыкновенно, как и все, впрочем, что я говорил ей, и она с издевкой вопрошала:
   - А не подать ли, вашему сиятельству, суп из бычьих хвостов и глазунью из черепашьих яиц?
   Слово "сиятельство", которое она произносила с иронией, оказалось пророческим - сегодня я уже был величеством и мог позволить себе любое меню, включая те два блюда, которые, очевидно, в ее воображении были верхом кулинарного искусства.
   И все-таки жизнь прекрасна. Пришел, наконец, праздник и на мою улицу.
   Я расслабился и дал волю своим чувствам.
   "Хороши министры! - бурно негодовал я, с аппетитом уплетая суп, - под монастырь подводят, сукины дети. Есть одну рыбу, имея семьсот жен!.."
  
  
   Глава седьмая
  
   Тотальный секс
  
   Плотно пообедав, я велел пригласить Типа.
   Он явился немедленно и лицо у него было излишне скорбное, из чего я вывел, что моя неудача с Вероникой стала уже достоянием придворных зубоскалов.
   - Знаешь ли, дружок, - приступил я издалека.
   - Я знаю все, - понимающе перебил меня Тип, - всякое бывает, Ваше величество, на вашем месте я бы не стал принимать так близко к сердцу...
   - А откуда ты знаешь, Вероника рассказала?
   - Ну что вы, она человек надежный. Просто у начальника тайной полиции хорошо налажена специальная аппаратура.
   - Ты про Изольду что ли? Я же ее уволил.
   - Да, но аппаратура-то осталась.
   - Позаботься, любезный, чтобы в моих покоях ее больше не было.
   - Вы забыли, что я главный евнух, Ваше величество.
   - Что ты этим хочешь сказать?
   - Только то, Ваше величество, что я в ответе лишь за благоприятный психологический климат в гареме.
   - Что это значит?
   - Это значит, что то, о чем вы меня высочайше просите, по существу, не входит в мою компетенцию.
   - Что же ты предлагаешь?
   - Вот если бы по совместительству я был бы еще и начальником тайного отдела.
   А у него губа не дура, знает ведь где тепло и уютно. А почему бы и нет? свой человек на такой должности всегда подспорье.
   Тип, как будто угадав мои мысли, монотонно заканючил:
   - Можете не сомневаться, я ваш человек. Если что, всегда буду на стреме. Окажите милость, Ваше величество, ведь и вакансия вроде как свободная?
  Вымогатель, когда-нибудь ты схлопочешь у меня по зубам.
   - Ну хорошо, пока я не назначил нового начальника отдела безопасности, временно эта должность закрепляется за тобой.
   - Благодарю вас, Ваше величество!
   - Я сказал временно!
   - Разумеется, Я постараюсь оправдать ваше доверие. Премного благодарен Вашему величеству!
   - Оставь это, маршал, ты лучше скажи, что народ говорит про это...
   - Я еще не успел расшифровать, что имел в виду, сказав про Это, но он совершенно правильно понял мой намек, сходу настраивая меня на оптимизм:
   - Стоит ли обращать внимание, Ваше величество, у нас в стране каждый третий страдает от преждевременного семяизвержения. Нервное напряжение, знаете ли... Регион у нас очень неспокойный, политическая ситуация накаленная, дороги забиты, карманы пусты, а налоги сверх всякой логики. Страна как будто сплошной комок нервов. Все это не может не сказаться на сексуальном здоровье мужчины.
   - И ты страдаешь?
   - Нет, политика, и налоги не очень беспокоят меня.
   - Почему?
   - Ваше величество, мы можем говорить откровенно?
   - Разумеется, дружочек.
   - Когда в последний раз вы изволили изменить своей супруге?
   - Ты имеешь в виду мою бывшую? - замялся я.
   - Именно, Ваше величество, для пользы дела вы должны излагать только факты, и не надо стесняться, говорите правду.
   - Сказать по правде, я ей никогда не изменял, - выпалил я и почувствовал некоторое облегчение.
   Однако это было не совсем так. Однажды, меня склонила все же к интимной близости моя соседка, но как только мы оказались в постели, тот, на которого я возлагал большие надежды, вдруг позорно и безоговорочно капитулировал.
   Соседка оказалась тактичным человеком:
   - Для меня это совсем не важно, - сказала она, - я готова с вами встречаться просто так.
   Когда-то эта женщина была подругой моей жены, потом они поссорились и, соблазняя меня, она, видимо, хотела отомстить ей.
   Соседка пыталась возбудить меня не конвенциональными средствами, но и они не дали сколько-нибудь заметного эффекта, может быть, потому что она была много старше меня.
   Так и осталась моя жена не отмщенной, хотя, если честно, я искренне хотел внести свою лепту в благородное начинание своей неудавшейся любовницы.
   Под влиянием друзей я сделал еще несколько робких попыток овладеть женщиной на стороне, но все они с треском проваливались. Я был слишком закомплексован и боялся, что в самый ответственный момент меня постигнет участь, которую вот уж столько лет, предрекают Пизанской башне.
   Если он сейчас начнет ухмыляться, падло, я его собственными руками придушу.
   Но Тип, к чести его будет сказано, оставался, искренен и доброжелателен:
   - Я так и думал, Ваше величество, и Павлов тут, пожалуй, прав.
   - Какой Павлов?
   - Иван Петрович, автор теории условных рефлексов.
   - Причем тут теория?
   - Притом, что практики у вас совсем нет.
   - Чем же я виноват?
   - Да ничем, у вас просто выработался условный рефлекс на вашу "Бывшую", а как только представился случай изменить объект сексуального удовлетворения, установка, выработанная годами тоталитарно-принудительного секса, явно не сработала.
   - Да, но...
   - Никаких но, Ваше величество, все, что вам нужно теперь, это обратить свои взоры на новые сексуальные ориентиры.
   - То есть?
   - Поначалу, скажем так, возбудить в себе здоровый интерес к здоровому сексу.
   - Что ты предлагаешь конкретно?
   - А вы не пробовали смотреть порнофильмы?
   - Нет, что ты, я воспитан в религиозном доме.
   - Конечно, Ваше величество, ваш предшественник Соломон второй тоже соблюдал традиции, но фильмы посматривал регулярно.
   - Я бы не хотел начинать свое правление с безнравственных акций.
   - Нет проблем, Ваше величество. Я предлагаю пока оставить все как есть. Следует недельку поднабраться сил, то есть не форсировать события. Займитесь-ка пока государственными делами.
  
  
   Глава восьмая
  
   Дела государственные
  
   Государственными делами я занялся в тронном зале, одну из грандиозных стен которого украшал гигантский портрет царя Давида.
   Пока я рассматривал портрет славного предка, выполненный в лучших традициях социалистического реализма, в комнату мягкой кошачьей походкой вошел толстый человечек в лоснящемся черном фраке и с черной потертой папкой под мышкой. Щеки у него были, словно надуты для пущей важности, носик кнопочкой, редкие жесткие усики дико топорщились, а ушки на макушке имели форму миниатюрных и чутких локаторов.
   Всем своим напыщенным и одновременно неряшливым видом человек в лоснящемся фраке напоминал мне хомячка, ушедшего в глубокую спячку.
   - Ваше величество, - сонно произнес он, - меня зовут Ицхак Самир. Я премьер-министр государства Израиль. Принес вот вам бумаги на подпись, - ушки его при этом слегка дрогнули, он, кажется, начал пробуждаться от своей затянувшейся спячки.
   - Полагаю, что с этим делом вполне мог справиться секретарь моей канцелярии, - справедливо заметил я.
   - Ни в коем случае, Ваше величество, - окончательно проснулся хомяк, - документы секретного свойства и не для постороннего глаза.
   Локаторы его испуганно навострились.
   Я ознакомился с первым документом и с удивлением воззрился на премьера.
   - Что это?
   - Документ о радикальном переустройстве нашей государственно-политической системы, - пояснил премьер, дивясь моей несообразительности.
   - А что надо перестраивать-то?
   - Ничего особенного. Все уже перестроили до вас.
   - И все-таки, сэр, если вас не затруднит, изложите подробнее вашу мысль, вы слишком туманно изъясняетесь.
   - Ради Бога, Ваше величество, поясняю: с завтрашнего дня в Израиле объявляется монархия под управлением Соломона мудрого, то есть вашим непосредственным руководством.
   - Да, но зачем? - до сих пор, в глубине души, я надеялся, что меня разыгрывают какие-нибудь богатые и остроумные люди, которым нечего делать, и они жадно ищут приключений. Я даже старался подыгрывать им, усердно корча из себя добропорядочного монарха, но тут дело, кажется, действительно запахло банальным политическим переворотом, а я в такие игры не играю. Они мне и в гражданской жизни надоели. Интриги и закулисные козни на работе почти всегда касались меня и неизменно вызывали во мне бурный протест.
   - Может быть, его величеству неизвестно, что на последних выборах в Кнессет победила религиозная фракция? - напомнил мне хомяк-заморышь.
   - Нет, почему я в курсе. Если не ошибаюсь, к власти пришел "Щас"
   - Совершенно верно. Большинством голосов щясники постановили возродить правление Соломона.
   - А это, кажется, я просрал. С головой ушел в свои семейные неурядицы и перестал следить за политическими событиями.
   - Так это же чистой воды военный переворот!
   - Ни в коем разе, Ваше величество, ни Кнессет, ни демократия в данном случае не упраздняются. Просто Истина в последней инстанции будет приоритетом Вашего величества, так же, впрочем, как это было много тысяч лет назад.
   - Да, но демократия не приемлет многоженства, это... Это дико, наконец, и оскорбительно для женского достоинства.
   Мои доводы не убедили Хомячка. Напыжившись в очередной раз, он выдал мне аргумент более убедительного порядка.
   - Ваше величество, для вас решено сделать исключение: Кнессет постановил: в вашем случае воздать дань традиц3иям и уважению к одному из самых почитаемых национальных героев еврейского народа.
   - То есть?
   - В ваше распоряжение отводится гарем с женами всех мастей.
   - Так уж и всех? - недоверчиво произнес я.
   - Можете не сомневаться, набор жен производился на всех континентах земного шара.
   - Тем более, это неудобно, что скажут люди?
   - Международная общественность, несмотря на утвердившуюся, на современном этапе моногамию, относится с пониманием к реставрации правления Соломона.
   - С чего это вдруг такое понимание?
   - Вы же знаете, Ваше величество, с нашим братом опасно связываться... Не тронь, говорят, говно...
   - Оставьте, маршал, - прервал я, - не желая слушать антисемитских реплик.
   - Этому обстоятельству благоприятствует и тот факт, - поправился Тип, - что, Соломон, по существу, является фольклорным героем не только евреев, но также христиан и мусульман вместе взятых.
   - А вы кто, мусульманин или христианин?
   - Я бывший начальник секретной службы.
   - Разведчик что ли?
   - Так точно, Ваше величество!
   - А почему выбор пал на меня?
   - Великий каббалист рав Джакузи нашел, что вы единственный потомок великого Соломона.
   Я хмыкнул с сомнением. Раву Джакузи, очевидно, было неизвестно, что это по отцу я Трахтман, а по матери род наш происходит от калужских крестьян Григорьевых.
   - Кроме того, на вашей кандидатуре настаивал рав Оладьи Евсеев.
   Рав Оладьи был марокканский еврей, добившийся в Израиле высокого духовного сана и основавший религиозную партию, состоящую преимущественно из восточных евреев.
   Вновь созданное религиозно-политическое формирование довольно скоро заняло высокое положение во властной структуре государства Израиль.
   - Это что ж, сам рав Оладьи Евсеев?
   - Именно. Ознакомившись с вашим личным делом, он заметил, что лучшего Соломона и желать невозможно.
   - Так, что же от меня требуется?
   - Прежде всего, распустить все левые партии в Кнессете.
   - Конкретнее, премьер.
   - Арабских коммунистов и левых радикалов из "МЕРЕЦ".
   - Далее?
   - Далее аннулировать норвежское соглашение с палестинцами.
   - А вы не подумали о международных последствиях?
   - Думать - это прерогатива Вашего величества.
   - В таком случае, не торопите меня, я действительно должен подумать. А кто автор этих проектов? - я указал на документы.
   - Его преосвященство рав Оладьи Евсеев!
   - Ага, а он при какой должности?
   - Он главный раввин Израиля.
   - Стало быть, все документы разрабатываются в Раввинате, а затем...
   - Совершенно верно, подносятся вам на утверждение, - радостно подхватил премьер-министр.
   Заметив смешинки в моих глазах, хомячок грудью встал на защиту новой политической системы.
   - Чем мы хуже англичан, Ваше величество, у них ведь тоже монархия не аннулирована?
   - Видишь ли, братец, до сих пор считалось, что евреи вроде как изобрели социализм, а они оказывается, не менее консервативны, чем все остальное человечество.
   - Это кто же считал, что мы изобрели социализм? - недоверчиво спросил хомяк.
   - Гитлер, например, он и уничтожать нас стал по той же причине.
   - Социализм, Ваше величество, это позорная страница современной цивилизации, - назидательным тоном стал поучать меня хомяк, и его жесткие усики смешно зашевелились при этом.
   - Согласно вашей логике, Гитлер, стало быть, уничтожал нас совершенно справедливо.
   - Я этого не говорил! - испугано всплеснул он руками, проволочные усики его мгновенно сникли.
   Этот болван стал неуклюже оправдываться, и я счел за благо пресечь нашу убогую дискуссию:
   - О-кей, братец, я должен подумать насчет норвежского соглашения, а теперь пригласи-ка ко мне фельдмаршала.
  
  
   Глава девятая
  
   Сексотерапия
  
   Тип явился мгновенно, будто ждал своей очереди за дверью.
   Костюм фельдмаршала, увешанный орденами, уже был на нем. Я мог бы поклясться, что часть из них видел на мундире старушки, уж, не одолжил ли он у нее?
   Золотые эполеты слепили глаза. Фуражка с тяжелой кокардой и штаны с широкими галифе делали его похожим на советского милиционера первой половины двадцатого столетия. Со стороны его можно было принять за клоуна-дилетанта, который рад случаю продемонстрировать свой балаганный наряд.
   Но он, очевидно, был чрезвычайно доволен этим щегольским мундиром и не без гордости смотрел на меня своими маленькими и по-собачьи преданными глазами.
   - Послушайте маршал, кем вы были раньше, до переворота? - спросил я.
   - Заместителем начальника гарема по политической части, - по-военному отчеканил он.
   - То есть? - не понял я.
   - Держал супруг ваших в курсе политических событий.
   - Меня не интересует, за что вы их там держали, я спрашиваю - кем вы были в гражданской жизни?
   - Раньше я держал ресторан китайской кухни в Яффо, - сказал главный евнух.
   Слово "держал" было, очевидно, главным в его лексиконе.
   - Вы что-нибудь понимаете в китайской кухне?
   - Не более чем вы, Ваше величество, просто израильтяне любят пожрать и готовы платить за экзотические вывески на ресторанах.
   - А как вы попали сюда?
   - Должность мне предложил рав Оладьи за то, что я щедро жертвовал на строительство синагог в южном Тель-Авиве.
   - А ордена где заработали?
   - А это так, - тип скромно махнул рукой, - за мою службу на флоте.
   - Немало вы, наверное, наделали подвигов на флоте, - усмехнулся я.
   - Я служил в морском десанте.
   - Участвовали в вылазках?
   - Многократно, а однажды мы взяли на абордаж эсминец, - предался, было, он воспоминаниям, но я вовремя остановил предстоящий словесный понос старого морского волка:
   - Послушайте, контр-адмирал, я передумал и готов к просмотру порнофильмов.
   - Ну что ж, - обижено, хмыкнул морской волк, - как угодно Вашему величеству.
   Я понимал, и где-то даже сочувствовал его обиде: кому приятно сознавать, что твое боевое прошлое никого не интересует.
   Извивающиеся в экстазе голые тела, твердые длинные члены оставили меня абсолютно равнодушным и через полчаса, так называемой сексотерапии, я махнул рукой и велел Типу закругляться.
   Мое религиозное воспитание, очевидно, наложило свой отпечаток, и я практически не воспринимал порнографию, несмотря на то, что с воспитанием было покончено давно, а с религией еще раньше.
   - Странно, Ваше величество, что вас совсем не разбирает. Я после подобных фильмов могу зарядиться, как минимум, на ночь безумных оргий, - недоумевал Тип.
   - Уж, не в моем ли гареме, маршал?
   - Как вам это в голову пришло, Ваше величество?
   - Бросьте наивничать, маршал, и не заставляйте меня жалеть о том, что я не подверг вас обряду кастрации.
   Побледневший Тип замолк и мне даже стало жалко его:
   - Приведите ко мне Веронику, - потребовал я смягчившись.
   - Ваше величество, - сказал Тип виновато, - Вероника Абрамовна заведует педагогическим сектором гарема, и вообще, как вам известно, нееврейского происхождения, то есть по отцу-то она еврейка, но это не в счет.
   - Я уже слышал об этом. Для меня это не имеет принципиального значения.
   - Да, но это принципиально с точки зрения Галахи. Чтобы получить статус вашей возлюбленной Вероника должна быть еврейкой, а стать таковой она не желает.
   - Что ты заладил как попка - не еврейка, да не еврейка. Хочу я, ты понимаешь, хочу! И неважно еврейка она или нет.
   - Да я все понимаю, Ваше величество, но согласно действующему формуляру я отвечаю за чистоту вашей династии и не могу позволить вам, трахать, кого попало.
   - Разговорчики! - властно прервал я.
   Тип вобрал продолговатую головку в плечи и поспешно отступил. Кое-что у меня, однако, уже получается.
   С недавних пор я стал вырабатывать командный голос. В первые дни он у меня срывался на жалкий фальцет, но после каждой неудачи, я прокручивал в памяти сцены парада на дворцовой площади и представлял себе громкое рявканье старушки. Как ни странно, это помогло мне и теперь уже я не мямлил, а говорил, по крайней мере, довольно уверенно и даже с некоторыми претензиями на властный басок.
   Вероника я явилась ко мне в розовой прозрачной тунике и без трусиков.
   - Ваше величество, - робко произнесла она, - я счастлива, что вы вторично предпочли меня, но боюсь, ваш выбор не понравится Великим мудрецам Торы.
   - С какой стати Великие мудрецы станут вмешиваться в мои постельные дела?
   - Постель и стол в вашем государстве - прерогатива Великих мудрецов. Жениться и разводиться вы можете только с их ведома и согласия, принимать пищу также с их благословения и непременно кошерную.
   - Чем же в таком случае я должен заниматься?
   - Утверждать царской волей все их мудрые галахические постановления.
   - Хорошенькое дельце, - возмутился я, - но это мы еще посмотрим, кто и что будет утверждать в моем государстве!
   Я оглядел ее упругое молодое тело под прозрачным тонким бельем, и во мне пробудилось желание.
   - Подойди сюда, лапушка, - сказал я прерывающимся от бурного желания голосом и уверенность, которая была несвойственна мне ранее, порадовала мое сердце.
   На сей раз, я продержался значительно дольше, правда, не без помощи Вероники.
   Она научила меня расслабляться и искусственно сдерживать эякуляцию.
   - Все дело в правильном дыхании, - сказала она, - и в умении расслабиться, если вы научитесь этому, Он у вас вечно будет стоять.
   - Спасибо! - сказал я, когда все закончилось.
   В ее заботе обо мне я не видел фальши. Она искренне хотела помочь, и я был за это ей благодарен.
   Ненавязчивое участие и умелая ласка этой женщины были столь благотворны, что я (о чудо!) возжелал повторно. В былые времена подобный феномен природы был бы невозможен, а тут Он как заводной стал работать. Невероятно, фантастично!
   - Вам следует упражнять головку члена в нечувствительности, - посоветовала Вероника.
   - Каким образом, моя прелесть? - поинтересовался я, деловито и уже привычно вонзаясь в очередной раз в ее восхитительное тело.
   - Ежедневно в течение получаса вводите возбужденный член в мешочек с рисом или песком. Это сделает головку менее чувствительной, и вы научитесь сдерживать эякуляцию сколько захотите.
   Именно в эту секунду я не удержался и с силой изверг беснующееся семя.
   Мучительная судорога пробежала по моему телу. Я издал сладостный вопль восторга...
   Что-то заверещало и защелкало у меня за спиной и мне подумалось, что сука, фельдмаршал, умышленно не снял видеокамеру и сейчас, наверное, посмеивается у себя в кабинете, наблюдая, как мы с Вероникой кувыркаемся на ложе страсти.
  
   Глава десятая
  
   На международной арене
  
   Утром меня разбудил Тип.
   - Я обязан ознакомить вас с распорядком дня, - не здороваясь, хамским тоном произнес он.
   - Согласно придворному этикету, любезный, ты обязан сначала приветствовать Мое величество. Во второй раз схлопочешь по хлебальнику, запомни это.
   - Так точно, Ваше величество!
   - Ну, раз ты осознал, перейдем ко второму пункту.
   - Я весь внимание, Ваше величество.
   - Врешь, мудак, если бы ты был внимателен, то мог бы, наверное, догадаться, что перед тем как заняться делами, Моему величеству не мешало бы подзакусить, или ты предлагаешь работать мне натощак?
   Отсутствие холодильника в покоях отравляло мне жизнь. От сосисок я, правда, уже отвык, но по-прежнему предпочитал поесть как можно плотнее, и по возможности вкусную и разнообразную еду, в чем теперь отказа, разумеется, не было никакого.
   Тип хлопнул в ладоши и мне в постель принесли кофе и сэндвичи.
   - Я же заказывал цыплят, - сверкнул я глазами, хотя и не заикался о цыплятах. Просто я решил проучить этого бесцеремонного десантника. Ему совсем не мешало усвоить культурные манеры. В конце концов, он не в кубрике находится, а в царской спальне и это ему следует зарубить на носу.
   Тип торопливо хлопнул еще, и цыплят немедленно доставили. Я вгрызся зубами в мягкую ткань молодой птицы, а Тип сделал попытку познакомить меня с перенасыщенной программой дня.
   - Постой, маршал, - сказал я, - ты случайно не забыл то, что я тебе наказывал?
   Тип, казалось бы, должен был спросить, что именно я наказывал, потому что наказов было немало, но он мигом среагировал, сказав, что в точности исполнил мое желание, и вынес из покоев все насажанные Изольдой видео точки.
   - Ну что ж, - удовлетворенно хмыкнул я, восхищаясь его умением читать мысли на расстоянии, - надеюсь, в будущем у нас не возникнет с этим осложнений?
   Тип поперхнулся, но, взяв себя в руки, продолжил:
   - В десять утра, у вас встреча с коллегой.
   - Что за коллега? - справился я, деловито обмакивая кусок нежной телятины в настойку с острым турецким соусом.
   - Его величество король Иордании.
   - А что, король прибыл с визитом?
   - Прибудет через два часа. Далее экстренное совещание с главным раввином страны равом Оладьи Евсеевым.
   - Почему экстренное, маршал? - едва не подавился я.
   - Не могу знать Ваше величество, - уклонился от ответа Тип, - так хочет рав.
   Сука, будет, наверное, прочищать мне мозги по поводу моего личного педагога.
   - Затем послеобеденный сон, после которого Ваше величество может провести время в кругу семьи.
   - Жен что ли? - с беспокойством уточнил я.
   - Так точно, Ваше величество. И, наконец, в шесть вечера бои гладиаторов.
   - Ого! - восхитился я, - кто рубится то?
   - Команда бывших политиков из леворадикального блока.
   - То есть, как это?
   - После переворота коммунисты и центристы были взяты в плен и из них сформировали отряды смертников для боев на арене.
   У меня испортилось настроение. Мне явно не понравилась участь горемычных левых, но я промолчал, понимая, что не стоит посвящать типа в свои личные переживания.
   Церемония встречи с королем Иордании и переговоры с ним весьма утомили меня.
   Король, который вел современный образ жизни и своего гарема не держал, явно завидовал мне и все его речи сводились к тому, как именно мне удается поддерживать порядок и взаимопонимание среди такого количества женщин.
   - Мне иногда тоже хочется, - с грустью сказал он, когда министры иностранных дел оставили нас для беседы с глазу на глаз, - однако на дворе двадцатый век и к гарему сейчас относятся как к пережитку феодального общества.
   - Будьте выше этих предрассудков, коллега, - упрекнул я его.
   - И хотелось бы, дорогой Соломон, да сан не позволяет. Вам вот хорошо, в вашем лице народ видит своего национального героя и потому закрывает глаза на гарем... А у меня этот номер не пройдет. Я и тем доволен, что пока еще терпят меня как короля.
   - Всем бы таких прогрессивных королей как вы, - мастерски ввернул я комплимент.
   Я всегда знал, что во мне умирает великий дипломат и сейчас, как раз представилась редкая возможность реализовать заложенные во мне природой таланты. Уж я-то постараюсь вывести страну из политического кризиса и добиться уважения на международной арене.
   Я склоню симпатии ООН в нашу сторону и продолжу последовательное углубление взаимовыгодных связей с третьими странами.
   - И все-таки, дорогой Соломон, вы в рубашке родились, - грустно улыбнулся мне король, - такое количество жен, в любую минуту готовых к вашим услугам.
   - Да уж, - сказал я, стыдясь своего счастья, - они всегда готовы и в этом их преимущество перед нами.
   - А я, вот, не могу себе позволить даже безобидную интрижку с горничной, - горько пожаловался король, - сразу в газетах растрезвонят. Вы же слышали эту историю с бедным Биллом: улыбнулся, бедняжка, какой-то потаскушке в гостинице, а та возьми да закати истерику в прессе, дескать, господин президент, предлагал ей заняться оральным сексом.
   - Да, не повезло нашему другу, - согласился я, - но на вашем месте, коллега, я бы не брезговал случайными встречами. Оставьте корону родственникам в Иордании и поезжайте в Европу, инкогнито, развлекитесь...
   - Я бы и рад, но сейчас ведь СПИД свирепствует. Я просто в растерянности, коллега.
   - Ну что вы, с вашими возможностями да не уберечься, и вообще, рекомендую вам пользоваться гондоном.
   Его величество не знал, что такое гондон. Мы говорили по-английски, но я намеренно произнес слово кондом в русской транскрипции, чем, собственно, и ввел его в заблуждение.
   Разумеется, король не понял значение данного слова, но чтобы я не заподозрил его в невежестве, он не стал переспрашивать и уточнять, что конкретно я имел в виду.
   Наша беседа наедине длилась сорок минут.
   Мы бы сидели и дольше, но высокопоставленный иорданец, очевидно, почувствовал позывы к мочеиспусканию, судя по тому, как беспокойно он заерзал в кресле. Это обстоятельство, тем не менее, фактически, спасло меня от утомительного и скучного разговора с этим неординарным человеком, выдающимся политическим деятелем и борцом за справедливый мир на Ближнем Востоке.
   Высокий гость удалился в гостиницу писать, а я с трудом дождался обеденного перерыва, после которого выспался и привычно уже потребовал Веронику.
   Она пришла в строго официальном одеянии " а ля секретарь райкома" и с серьезным выражением лица.
   Я привык видеть ее нагишом, и этот сухой партийный стиль несколько удивил и даже обидел меня:
   - Что с тобою, детка, ты не расположена сегодня к сексу?
   Я стал заметно свободнее вести себя в отношениях с ней, и это было лишним свидетельством образовавшейся между нами духовной и физической близости.
   - Что вы, Ваше величество, - зарумянилась она, - для меня нет большего счастья, чем отдаться вам.
   - Какого же рожна ты напялила на себя эту броню? - показал я на райкомовский камзол.
   - Так распорядился Совет мудрейших.
   - Значит, не дашь? - сказал я.
   Пошляк, - мысленно проклинал я себя, - как ты ведешь себя с женщиной, по которой сходишь с ума?
   - Я не могу нарушить запрет мудрецов, но как главный педагог я позаботилась о вас, Ваше величество.
   - Правильно, милочка, мы все сделаем так, что никто и не узнает!
   - Вы не поняли меня. Я привела сюда ваших жен.
   Она вытащила из сумочки мобильный телефон и официальным тоном отдала приказ.
   Тотчас в покои вошло более дюжины девушек в русских сарафанах:
   - Выбирайте, Ваше величество.
   - Откуда они? - спросил я
   - Здесь представлен русский набор, - совершенно отчужденным голосом сказала она, - но если пожелаете можно пригласить жен из Западной Европы.
   Я подошел к ней и сказал на ухо:
   - Мне никто не нужен кроме тебя, родная, можешь отправить их обратно в Европу.
   - Умоляю вас, - бледнея, прошептала она, - среди них могут оказаться наушницы, - сделайте это для меня.
   - Хорошо, милая, не надо бледнеть и пугаться, я сделаю это для тебя.
   Я прошелся перед строем и обратил внимание на голубоглазую стройную блондинку:
   - Имя? - начальственно спросил я.
   - Маша, - потупив взор, отвечала она.
   - Остальные марш в Гарем! - распорядилась Вероника.
   Когда все вышли, она ревниво окинула быстрым взглядом Марию и, поклонившись мне, тихо закрыла за собой двери.
   И все-таки я ей не безразличен, как она зыркнула-то глазенками на Машеньку.
  
  
   Глава одиннадцатая
  
   А был ли мальчик-то?
  
   Я подошел к своей избраннице.
   Она боялась поднять на меня глаза. Господи, уж не целка ли?
   - Сколько тебе лет, Машенька? - спросил я, по-отечески потрепав ей щечку.
   - Девятнадцать, Ваше величество! - отвечала она, густо покраснев.
   Я был тронут ее способностью краснеть, и еще больше утвердился в ее невинности.
   - А чем ты занималась до сих пор? - продолжал я трепать ей щечку.
   - Я работала девушкой по вызову, сказала она, покраснев еще гуще.
   Мне стало как-то неловко оказывать ей отеческие знаки внимания и я, переключившись на деловой тон, предложил ей поработать и на сей раз.
   Машенька хорошо знала свое дело. В мгновение ока она скинула с себя легкий сарафан, обнажив крепкое молодое тело. Затем ловко раздела меня и, уложив на тренажерную тахту, со знанием дела приступила к общеукрепляющему массажу, в котором оказалась большой искусницей.
   На мой изумленный взгляд она робко отвечала, что специально изучала даоскую систему массажа, повышающую сексуальную энергию мужчины. Пальцы ее бегали по моим яичкам, как руки виртуозного музыканта, с чувством исполняющего один из самых бурных сонетов Шопена.
   Я почувствовал легкое половое томление, но мой мальчик продолжал оставаться в глубокой депрессии. Я собрался уже извиниться перед этой юной чародейкой, как обычно делал это с женой или несчастной и навсегда потерявшей надежду соседкой, но она, изменив тактику, вдруг стала дергать мои потеплевшие яйца в разные стороны.
   Сначала это было удивительно, немного больно и непонятно, затем, едва ощутимое желание стало заполнять мои обмякшие чресла, и сморщенный мальчик принялся понемногу набухать.
   - Только без сексуальных фантазий, - сразу предупредила меня Машенька, - расслабьтесь, пожалуйста, и ни о чем не думайте.
   Через мгновение мальчик вырос в былинного богатыря. Машенька нагнулась и восторженно поцеловала его.
   - О, - сказала она, изумленно ухватившись за головку, - настоящий Илья Муромец!
   Вот она общая ментальность, - размышлял я, - ну о чем бы я сейчас говорил с женами из западной Европы?
   На сей раз, мне удалось подзадержать оргазм до разумных пределов. Собственно, это была даже не моя заслуга. Просто Машенька, вскочив на "Муромца", с таким рвением стала галопировать на нем, умело, притормаживая в те самые моменты, когда я начинал терять контроль над собой, что меня хватило на целых пять минут.
   Я уже был не новичок в деле искусственного управления эякуляцией, уроки моего личного педагога не прошли даром. Я гордился собой. Я вырос в собственных глазах. Пять минут! По моим меркам это было нечто вроде мирового рекорда. Оргазм, правда, был средней бурности, если судить по шкале Рихтера, но достаточно продолжительный и с ярко выраженными нюансами.
   - Как тебе удалось возбудить его? - благодарно спросил я Машеньку.
   - Подергивание яичек способствует спермообразованию и крайне возбуждает плоть, - пояснила она.
   Я отпустил ее, распорядившись выделить пожизненную пенсию с назначением на должность главной придворной массажистки.
  
  
   Глава двенадцатая
  
   Проигранное сражение
  
   Вечером на "Мерседесе" меня привезли в Кейсарию. В здешнем амфитеатре все было готово к бою. Меня усадили в императорской ложе. По правую руку от меня устроился Рав Оладьи, по левую премьер-министр Ицхак Самир.
   У Хомячка по обыкновению, был слишком сонный вид, и он продремал почти все представление, в отличие от моей "правой руки", которая завелась с полуоборота при виде моего величества.
   - Вы прекрасно выглядите, Ваше величество, - встретил он меня, иронически улыбаясь в свою редкую бороденку.
   Рав Оладьи был в расписанном золотом халате и в тяжелой марокканской чалме, которая, судя по всему, была ему великовата.
   - Благодарю, ваше преосвященство, у вас тоже здоровый вид.
   - О да, занятия Торой способствуют укреплению здоровья. А вы, я слышал, увлеклись педагогикой? - участливо спросил он, играя лохматыми бровями.
   Ах ты змея подколодная, решил-таки ужалить? Но ничего, мы тоже можем.с.
   - Да, ваше преосвященство, я обнаружил, что педагогика не менее благотворно влияет на здоровье.
   Уязвленный тем, что я посмел сравнить священную книгу со столь обыденной светской наукой, рав замолчал. Я вроде бы отбил у него охоту насмехаться.
   После оваций, которыми встретила нас публика, на арену выпустили бывшего политика левого толка (одного из самых ярых проповедников гражданского брака), и двух высоких тощих студентов ешивы в черных кафтанах, вязаных кипах и с длинными пейсами.
   В Прошлом политик был знаменитым оратором и выдающимся борцом за права евреев сочетаться гражданским браком. Он носил очки в роговой оправе, был обладателем солидной лысины и не менее солидного брюшка.
   Согласно правилам боя плешивый политик должен был противостоять двум худосочным носителям духовных ценностей иудаизма и активистам борьбы против гражданского брака в Израиле.
   Еще толком не начавшись, бой мгновенно вылился в яростное избиение. Получив затрещину от одного из юнцов, плешивый оратор вместо того, чтобы дать сдачу, встал в позу и, обратив затуманенный взор в сторону главного рава, патетически возопил:
   - Демократия неизбежна, как восход солнца!
   Тут он получил второй удар по уху, от которого у него слетели на землю очки.
   - Пидоры! - с воодушевлением сказал политик, нагнувшись и пытаясь на песке отыскать очки. Водрузив их на место, он укоряюще посмотрел на рава и завершил свою речь ужасным проклятием:
   - Чтобы ты свининой подавился, сука!
   Рава передернуло. Редкая седая бороденка мелко задрожала, пудовая чалма съехала на левое ухо.
   - Кончайте его! - нервно приказал он ешиботникам.
   Повеселевшие отроки стали забивать пылкого оратора ногами. Один из них был обут в кованные солдатские говнодавы. Мощным ударом в пах он заставил политика скорчиться. Одного такого удара было достаточно, чтобы оставить человека без потомства.
   - Ой, больно, - завопил тот. - Бо-ольно, сволочи...
   Отработанные, безжалостные удары сыпались со всех сторон. Истекающий кровью правозащитник уже перестал реагировать, а ешиботники все били и били.
   Публика неистовствовала. Публика требовала крови безбожника.
   - Ваше преосвященство, - обратился я к раву, - забьют же насмерть!
   - И поделом, - невозмутимо отвечал рав, - поправляя чалму, - этот козел в свое время утверждал, что у царя Давида были гомосексуальные наклонности.
   - Это не значит, что его надо прикончить тут столь безобразным способом, господин рав, где ваше хваленное еврейское милосердие?
   - Ах, оставьте, Ваше величество, вам ли говорить о милосердии: хоть кому-то в вашей прошлой жизни вы протянули руку помощи?
   Я с удивлением уставился на него.
   - Не надо морщить лоб, господин царь. У меня в сейфе досье на вас. Никому вы не помогали, а только обижались на весь мир и ждали, пока кто-нибудь другой окажет вам помощь.
   - Пусть так, но сейчас вот я хочу помочь этому человеку. Немедленно прекратите избиение!
   - Вам не стоит вмешиваться, господин царь!
   - Это почему же?
   - Потому что отныне и впредь система судопроизводства и последующего наказания в Израиле - возложена на руководство главного раввината.
   - Даже так, а я и не предполагал.
   - Следует предполагать, Ваше величество, кроме того, вы упускаете из виду то немаловажное обстоятельство, что царь Давид, как никак был ваш предок и вы, по сути, а не я должны стоять на страже его авторитета.
   - Со своим предком я сам как-нибудь разберусь, а вас попрошу оставить в покое этого плешивого.
   - Занятия педагогикой плохо влияют на вас, Ваше величество, - сказал он и, нехотя, махнул рукой.
   Худосочные бойцы унесли бесчувственного политика с арены.
  
  
   Глава тринадцатая
  
   Невинные шалости замполита
  
   Повздорив с равом, я вышел из императорской ложи и пошел по направлению к выходу.
   Вдогонку мне рав насмешливо бросил:
   - Запомните, Ваше величество, - блядь никогда женой не станет.
   - Без твоих сраных сентенций обойдусь как-нибудь, - огрызнулся я, жалея, что не могу вздернуть его за бороду.
   Я приехал во дворец и поспешил в свои покои, откуда доносилась подозрительная возня, приглушенный смех и мелодичное позвякивание медалей.
   Я рывком открыл дверь и увидел обнаженную Машеньку в непристойной позе, а за нею небритого маршала, совершавшего фрикции в совершенно бешеном темпе. Меня возмутило не то, что этот недоносок, не стесняясь, трахал ее во всю ивановскую, причем, в моих покоях, а то, что даже за этим деликатным занятием, он умудрился не утерять своей хамской сущности: во-первых, не побрился, во-вторых, спустил милицейское галифе, но оставался в сапогах, которые в такт движению хозяина с таким фраерским шиком поскрипывали, будто хотели подчеркнуть, что они не просто сапоги из дворцовой каптерки, а сапоги офицерские из настоящей кожи с глянцем.
   - Браво, маршал, - сказал я, криво усмехаясь, - а обувь все же надо снимать, хотя бы из уважения к даме. К чужой даме, прошу учесть.
   - Ваша величество, она уже не ваша, - стал уныло оправдываться тип, - после того как вы назначили ей пенсию, она автоматически уволена из гарема.
   - Тем более, козел ты нечесаный, - должен знать, что неприлично и постыдно трахать пенсионерок. Нет, надо было все-таки тебя кастрировать.
   - Ради бога, ваше величество, - взмолился Тип, - не подумайте чего плохого, - я просто поздравил Марию Павловну с назначением на высокую должность придворной массажистки. Она была лучшей ученицей на политзанятиях, которые я проводил.
   - Довольно оригинальный способ поздравления, тебе не кажется, маршал? Впервые вижу, чтобы поздравляли через заднепроходное отверстие.
   - Простите, Ваше величество, неувязочка вышла, мне надо было по факсу ее поздравить, официально, так сказать.
   - Ладно, пошел отсюда, политинформатор хренов!
   Понурив голову, Тип удалился из покоев, вслед за ним, стараясь не глядеть на меня, выпорхнула смущенная Машенька.
   Я устало опустился в кресло, намереваясь предаться горестным раздумьям, но не успел. Снова прибежал Тип, и вид у него на сей раз, был особенно неприглядный. Он был взволнован и растерян. Ширинка на брюках бесстыдно распахнута, а мундир фельдмаршала измят и изжеван.
   - Вот что, любезный, - раздраженно сказал я, - изволь гладить пиджак по утрам, а то он у тебя будто в жопе побывал.
   Тип не отвечал. Он был удручен, он смотрел на меня с состраданием:
   - В чем дело, моряк? - спросил я. Ноги мои похолодели от недоброго предчувствия, - опять жертва политического образования?
   - Да нет, Ваше величество, образовывать я уже покончил и в гареме теперь у вас полная политическая грамотность.
   Я облегченно вздохнул и откинулся на спинку трона.
   Что может быть страшнее политической неграмотности? Когда их семьсот, нужен глаз да глаз. Собственно, меня не особенно трогает политическое образование моих супруг, но ведь об этом будет судачить вся страна. Дело дойдет до моей бывшей жены, а она обо мне и так невысокого мнения. Рога отнюдь не красят мужчину, а сверхмужчине они и вовсе не к лицу.
  О, да я оказывается самолюбив. Не знал за собой этой черты.
   Я вообще не знал о себе многое и теперь, кажется, понемногу начинаю раскрываться и познавать свою сущность.
   - Так в чем же дело, маршал?
   - Ваше величество, - у Типа начал дергаться левый глаз, - какая-то падла написала анонимку вашей жене.
   - Какой жене?
   - Вашей бывшей, той, что вы дома оставили.
   - Та-ак! И что же она?
   - Принесла телевизор, требует, чтобы вы заплатили агру за него.
   Требует, значит. Наверное, она еще не знает, что требовать отныне право монарха, каковым я теперь и являюсь.
   - Ну что ж, пусть войдет.
   Тип пошел к выходу, но я, зная истеричный нрав своей бывшей, живо окликнул его.
   - Знаете, маршал, пригласите, пожалуйста, сюда телохранителей.
   - Слушаюсь, сир!
   По знаку Типа в столовую вошли пятнадцать амбалов с огромными животами и не менее толстыми мордами. Я подозревал, что это были родственники Типа, в прошлом торговцы на рынке "Кармель" или специалисты по китайской кухне в его бывшем ресторане.
   Они стояли вокруг меня истуканами готовые в любой миг вырвать браунинги из-под мышек.
   Меры безопасности были приняты, и я распорядился впустить свою бывшую половину.
   Она вошла этакой вальяжной походкой чужая и ненужная.
   - Ну, здравствуй, Трахтман! - с издевкой сказала она.
   - Допустим, - сказал я.
   - Слышала про твои успехи-то, - сказала она, - не скрывая усмешки.
   - Растем потихоньку, - в тон ей отвечал я.
   Когда я был супругом этой женщины, она часто без всякого на то повода называла меня тюфяком. Теперь я имел возможность доказать ей обратное:
   - Вот удостоверение, - победно произнес я, - здесь написано, что я сверхмужчина.
   Жена залилась звонким смехом и вдруг истошно запричитала:
   - Ой, тошнехонько мне, ой мне тоскливо...
   Дура эта родилась во время коллективизации в Оренбургской губернии и чуть что любила с подвывом поохать, умело пользуясь при этом перлами неисчерпаемого колхозного фольклора.
   - Отставить! - я ударил кулаком по ручке трона. Телохранители потянулись к подмышкам. Я лихорадочно соображал, что бы еще такое предпринять, чтобы эта женщина умолкла. В присутствии посторонних она могла ляпнуть что-нибудь унижающее мое мужское достоинство. И я поспешил отвлечь ее.
   - Ты знаешь, - сказал я гордо, - у меня теперь большая семья.
   - Слышала, семьсот говорят жен-то, - сыронизировала она.
   - А ты как думала, хочешь на должность дворцовой экономки?
   - Плевать, - сказала жена, - плевать я хотела на твою должность.
   Она, в самом деле, плюнула и попала на фотографию в моем удостоверении. Это был акт прямого хулиганства, явное оскорбление моего величества. Телохранители озверели. Они вырвали пистолеты из подмышек.
   - Стоп! Стоп! - вскочил я, - спрячьте пушки, мальчики! Дура! - сказал я жене, - я положу тебе хороший оклад, тужить не будешь.
   - Экономь сам на своих индюшек, - гордо сказала она, - я место потеплее нашла.
   Я рассмеялся:
   - Что нашла-то, Мура?
   - Трон Терпсихоры!
   - Какой там еще Доры?
   - Неуч! Не Доры, а Терпсихоры, царица Египта, - поправила жена.
   Я знал, что она блефует. Вряд ли кто в здравом уме мог предложить моей корове столь ответственный пост.
   - Ну и что? - сказал я с нарочитым равнодушием. Врать она умела и делала это всегда с некоторым даже изяществом. Я в такие моменты неизменно подчеркивал, где именно и как нагло она лжет. И в этом была моя ошибка. Если женщина не права, говорят французы, пойди и извинись перед ней.
   На сей раз, я решил следовать логике французских мужчин и если не извиниться, то, якобы, поверить ей.
   - Ну и что, хорошо платят? - участливо поинтересовался я.
   - Сколько не платят все мои. И семья, между прочим, не меньше твоей.
   - Ну и, сколько же их?
   - Чего сколько?
   - Не притворяйся, мужей сколько?
   Браво, мне, кажется, удалось изобразить задетое самолюбие оскорбленного мужа, что ни говори, а ненавязчивая ревность всегда приятна женщинам.
   - Ах, мужей сколько? Восемьсот восемьдесят четыре, - сказала она, - вчера парад принимала.
   Телохранители захохотали:
   - Ваше величество, - вмешался бригадир амбалов, - она вас перещеголяла на сто с лихером, ха-ха-ха...
   - Цыц! - взорвался я, - тебя никто не спрашивает!
   Бригадир втянул голову в плечи. Хохот оборвался внезапно, как подтяжка от штанов. Один из них, давясь от смеха, продолжал прыскать в кулак, но, уловив мой гневный взгляд, усилием воли подавил в себе неудержимо рвущийся наружу хохот.
   - Куда тебе такую ораву, - с наигранной озабоченностью сказал я, - о здоровье подумала?
   - Да ты на себя посмотри, - вскричала жена, - шатаешься уже, многоженец!
   И снова телохранителей взорвало хохотом.
   - Во-он! Заорал я, - во-он, болваны! Всех уволю!
   Телохранители, держась за животы, повыскакивали из столовой. Работа в китайском ресторане отразилась на их культурном уровне - понятие о юморе они имели примитивное, и каждое пустячное замечание вызывало у них приступы неудержимого смеха.
   Я остался один на один с бывшей супругой.
   За многие годы нашей брачной жизни она причинила мне немало страданий своим пустым и взбалмошным характером.
   У нас не было детей и единственной темой разговора для нее было извечное желание унизить меня и привести в пример других, более благополучных, как правило, соседских мужей. Тем не менее, я понимал, что мое внезапное возвеличение причиняет ей боль, и в душе моей появилась жалость к ней.
   Я никогда не был злодеем, напротив сострадание было отличительным свойством моего характера и такие вот сварливые особы, зачастую, довольно ловко устраивали свои делишки за счет моего мягкосердечия. Собственно, по отношению к ней мое доброе сердце, а вернее, слабохарактерность, были, пожалуй, ни причем. На первых порах нашего супружества, нечто вроде любви, а потом просто жалость к ней я испытывал довольно долго, но постоянными своими попреками и придирками она умудрилась убить во мне все светлые чувства и добрые побуждения моей души.
   До придирок сегодня не дошло, и я по-прежнему испытывал к ней нечто вроде сочувствия:
   - Послушай, - сказал я, - всю жизнь ты гнула спину на тяжелой работе, не спорю, я загубил твою молодость, я повинен в том, что ты не видела ничего хорошего за время нашего неудачного супружества.
   - Еще бы, - согласилась она, - лучшие годы моей жизни я потратила на такое ничтожество как ты!
   - Ты видишь, мне подфартило, - сказал я, стараясь терпением нейтрализовать ее ядовитое настроение, - теперь я царь и могу устроить твою жизнь.
   Кажется, мой смиренный тон и увещания сработали, и у нее действительно изменилось настроение:
   - Шура, - сказала она, - я ведь только тебя люблю и не хочу делить тебя ни с кем.
   Это прозвучало довольно убедительно и я, при всем старании, не уловил присущей ей фальши в этих словах.
   Все складывалось даже лучше, чем я предполагал, уличать ее во лжи, как это я практиковал раньше, сегодня не было необходимости. Напротив, я и сам вроде растаял от ее сладких речей.
   Употреблять ласкательные имена было так несвойственно ей, что на сей раз, это даже меня ввело в заблуждение.
   - А тебе не придется делить, - сказал я, - обхватив ее за талию, и мягко поцеловав в губы.
   В эту минуту я не помнил оскорбительные прозвища, которыми она меня наделяла. Я сник после первой же атаки, как это часто бывало со мной в прежней жизни, и готов был забыть все: характерная черта неудачников, не умеющих постоять за себя в нужную минуту.
   Мне уже не хотелось мстить и обижать. Я действительно почувствовал себя виновным в ее несчастьях - другим везет, а ей попался такой непутевый муж - и потому счел за благо отплатить теперь добром.
   Выбью ей должность при дворе, пусть поживет в роскоши остаток жизни.
   Я чувствовал себя обязанным обеспечить ее старость. Конечно, если принимать во внимание наши совместные мучения в последние двенадцать лет, вряд ли она заслуживала такого великодушия с моей стороны. Но я незлобив и незлопамятен. Пусть ей будет хорошо, если мне это ничего не стоит. Кроме того, меня задели за живое слова рава Оладьи. Я действительно никому не оказывал, скажем так, конкретной материальной помощи. Но это можно понять - у меня не было средств, и я не мог делать взносы на всевозможные благотворительные акции. И вообще, кажется, ежику понятно - чем богаче человек, тем более он полезен обществу. Все, что я мог сделать для ближнего в прошлой жизни - это поддержать словом, а слово в нашем бумажном, бюрократическом обществе совершенно обесценено политиками и не воспринимается ближним всерьез. Так пусть же теперь, когда у меня есть власть, я украшу чем-либо более конкретным, нежели пустые слова, серые будни близких мне некогда людей.
   - Нет, ты не тюфяк! - сказала жена.
   Это было приятно слышать. Я расправил плечи, и, любуясь игрой своих бицепсов в зеркале, нажал на кнопку звонка. И пока Типяры не было, я снова взасос поцеловал жену. Странно, возбуждения я при этом не ощутил. Нет, она, конечно, не Машенька и, тем более не Вероника. Может быть, поэтому я не чувствовал себя до сих пор настоящим мужчиной? Она не смогла пробудить во мне мужчину. Обычно говорят обратное - мужчина, де, должен пробудить женщину в женщине, но все это враки. Первооснова всего сущего - женщина. Она может сделать из партнера галантного рыцаря и неутомимого любовника, она же может превратить его в сплошное и убогое ничтожество.
  
   Глава четырнадцатая
  
   Прибавление семейства
  
   Когда мы оторвались друг от друга, Тип стоял подле нас, и едва заметная тонкая усмешка кривила его губы:
   - Мадмуазель оформить как семьсот первую? - подобострастно спросил он, ехидно улыбаясь.
   - Мадмуазель никак не надо оформлять, - сказал я, едва сдерживаясь от хорошего пинка в его упругий зад.
   - У меня приятная новость, - сообщил Тип, продолжая вилять задом.
   - Ну что еще там?
   - Поздравляю, Ваше величество, у вас родился сын!
   - От кого? - живо подхватила жена.
   - От Лолиты-четыреста восемьдесят семь...
   - Свинья! - сказала жена и театрально влепила мне сочную оплеуху. Она хотела достать меня ногой, но я, зная ее привычки, мигом взобрался на шкаф.
   - Чтоб ты издох! - сказала жена, погрозила мне кулаком, и пошла из столовой.
   Мимоходом она уронила Типа и отработанным движением стукнула каблуком по его маршальской голове.
   - Послушай, замполит! - обратился я к Типу, когда жена вышла, - тебя бы следовало разжаловать, у тебя на глазах на меня покушаются, и ты не в состоянии что-либо предпринять!
   - Виноват, Ваше величество, но вы ведь сами прогнали телохранителей, - Тип нежно ощупывал шишку на затылке.
   - Ну хорошо, - примиряюще сказал я, - пристройте ее куда-нибудь и положите хорошую зарплату. Я проверю.
   - Будет сделано! - он собрался уходить, но я вовремя задержал его.
   - Слышь, лейб-драгун, - сказал я, - что это за новости про моего якобы сына ты рассказывал?
   - Странно, что вы спрашиваете об этом, Ваше величество, - делано удивился Тип, - я ведь предупреждал вас, когда вы реквизит принимали, что одна из жен больна гриппом, а другая на сносях. Лолитой ее кличут, порядковый номер 487.
   - А че ты мне в глаза-то не смотришь, маршал?
   - Ваше величество, я очень даже смотрю в ваши глаза.
   - Ну, признавайся, матрос, проводил с ней политическую работу или нет? Я ведь дознаюсь, если уж на то пошло.
   Тип мелко задрожал, лоб его покрылся испариной.
   - Виноват, Ваше величество, я только раз читал ей лекцию о международном положении.
   - И этого было достаточно, чтобы сделать мне наследника.
   - Случайно вышло, Ваше величество.
   - Случайно говоришь? - я постучал костяшкой пальца по вытянутой головке Типа, - ну для первого раза мы спустим с тебя шкуру на барабан.
   - На барабан? - переспросил Тип и смертельно побелел.
   - Великолепный будет барабан для эстрадного оркестра.
   - Величество! - заорал Тип рыдающим голосом, - случайно вышло, ей-богу!
   - Прекрасный будет барабан, - продолжал я живописать его, - ударный инструмент из шкуры маршала, слыхал про такое?
   - Пощадите, Ваше величество! Прошу вашего милосердия.
   - Что ж ты, ублюдок, портишь жен-то моих?
   - Это было до вас, теперь я уже не смею глядеть на них.
   - Придется тебе переквалифицироваться, парень, пойдешь у нас по административной линии.
   - Ваша воля, но я и в гареме справился бы.
   - Ну да, пусти козла в огород... Вот что, паря, сдай ключи от гарема Веронике Абрамовне, а сам принимай дела в канцелярии тайной полиции.
   Тип, кажется, не верил ушам своим.
   - Да, парень, радуйся, шкуру с тебя снимать передумал. Заметь, пока передумал.
   Тип склонился в привычном подобострастном поклоне:
   - Ваше величество, - только и мог промолвить он.
   - Значит так, ты назначаешься начальником тайной полиции. Наушничать и фискалить ты, пожалуй, мастак, так что должность эта тебе в самый раз.
   - Ваше величество, век помнить буду!
   Тип по-прежнему оставался глубоко не симпатичен мне, но я ценил его поддержку в минуты, когда был еще совсем зеленый властитель, и закрывал глаза на его бестактные выходки.
   Несомненно, маршалу и не снился такой оборот дела и, в порыве благодарности за то, что так легко отделался, да еще и в выигрыше остался, он выдал мне засекреченную информацию:
   - Рав Оладьи, - сообщил он, - приказал мне следить за вами и докладывать ему, если застукаю вас за поеданием трефного.
   - И это все? - с сомнением допытывался я.
   - Нет, - смутился свежеиспеченный начальник тайной канцелярии, - он наказал мне блюсти вашу нравственность.
   - То есть?
   - Не допускать вашей интимной связи с главной фрейлиной, то есть Вероникой Абрамовной.
   - Опять Вероника Абрамовна, какая сволочь доносит ему о ней, знал бы, язык вырвал!
   - Его преосвященству стало известно, что вопреки дворцовому уставу вы настаивали недавно на интимной связи с ней.
   - Стало известно, значит.
   - Более того, ему кто-то передал кассету с записью вашей половой близости с Вероникой Абрамовной. Несмотря на духовный сан, рав просмотрел ее от и до.
   - А кондрашка его при этом не хватила случайно, сан-то его не позволяет смотреть на такое непотребство?
   Я был зол, как никогда: любят все-таки в иудейском государстве внюхиваться в чужую жопу.
   - Насчет кондрашки судить не берусь, но говорят, до сих пор старик не в состоянии оправиться от нервного потрясения.
   - Что же его так потрясло?
   - Он не может простить вам, что во время коитуса вы не соизволили снять корону.
   - А я с тебя пример беру: ты сапоги не снимаешь, а я корону.
   - Сапоги это предмет туалета, - возразил Тип, - а корона все же священная деталь.
   - Я не очень уверен, что именно из-за короны его трясло. Жаль, что совсем душу не вытрясло!
   - Я тоже так думаю, но с другой стороны, Ваше величество, вы просто молодец, пошли на поправку.
   - Почему ты так думаешь?
   - Не скромничайте, Ваше величество, сумели же вот старикашку в конфуз ввести, а ведь совсем недавно у вас это не совсем получалось.
   Его возбужденный вид и неудержимое веселье показались мне подозрительными, и я без подготовки шарахнул его сходу по лбу:
   - Послушай, маршал, а это не ты, случайно постарался с кассетой?
   - Не понимаю, Ваше величество, что вы имеете в виду?
   - Уж, не ты ли, говорю, порадовал старикашку эротическими сценами?
   - Как вы можете, Ваше величество, - веселье его как рукой сняло, - я ведь ваш человек, до корней волос.
   - Хорошо, иди отсюда, мой человек, пока я тебе эти волосы не выдрал.
   - За что гневаетесь, Ваше величество?
   - За невыполнение приказа, сволочь! Я же наказывал тебе снять все видеокамеры.
   - Я снял, Ваше величество, - божился Тип, - наверное, Евсеич насажал повсюду своих агентов.
   - Евсеич? - сказал я с удивлением, - это ты рава Оладьи так называешь?
   - Так точно, рав Оладьи со своей братвой, - не удержался он от морского лексикона, но тут же поправился, - со своей агентурой.
   - Скажи, моряк, а почему у него такая не марокканская фамилия?
   - А потому что он русский, Ваше величество.
   - Русский?!
   Я был совершенно поражен эти открытием. Мне бы это в голову не пришло: густые черные брови рава, его смуглая кожа и не по размерам большая чалма, которая придавала его облику законченный вид бродячего дервиша, выдавали в нем сугубо восточного человека.
   - Абсолютно русский, Ваше величество, - развеял мои сомнения Тип, - в России он был номенклатурный работник и писал атеистические книжки на тему "Религия опиум для народа", а потом приехал в Израиль и подался в марокканцы, то есть в марокканские евреи. Для этого он перекрасил брови и сделал пересадку кожи по методу Майкла Джексона.
   - Но почему в марокканские, он ведь и в турецкие мог, или курдские евреи податься? Слава богу, общин еврейских у нас хватает.
   - Так-то оно так, да только вот марокканские евреи занимают второе место в стране по численности, электоральный потенциал их чрезвычайно высок, а потому каждый, кто претендует на власть, обязан в некотором роде стать марокканцем.
   - В каком это роде, конкретнее, пожалуйста.
   - Ну, к примеру, все политические деятели накануне выборов почитают за честь справлять традиционные праздники марокканских евреев: облачаются в марокканские одеяния и поглощают неимоверное количество марокканской вкуснятины.
   - Ну и что?
   - Господин Евсеев сразу сообразил, что путь в высшие политические сферы простому русскому еврею лежит через национальную кухню марокканских избирателей, и довольно успешно переквалифицировался в выходца из северной Африки.
   - Как это ему удалось?
   - На первых порах он надел кипу - в ортодоксальных кругах Израиля, кипа - это нечто вроде членства в коммунистической партии в бывшем СССР, а потом замахнулся и на чалму.
   - Странно, так вот взять и наплевать на общинные корни, - недоумевал я.
   - Потребует электорат, так волком завоешь ни то что в марокканцы пойдешь. В сущности, это ведь совсем неплохой вариант, Ваше величество.
   - Может быть, я не пробовал.
   - Придется, - сказал Тип, - если хотите в большую политику.
   - Ну хорошо, иди ты со своей политикой куда-нибудь подальше, я должен подумать.
   - Тут и думать нечего, Ваше величество, если что марокканская братва вас поддержит.
   - Я же просил тебя удалиться!
   - Все, меня уже нет, Ваше величество, испаряюсь.
   Он действительно исчез мгновенно, будто растаял в воздухе.
   Старый мудила! - злился я на рава, набирая номер телефона Вероники:
   - Милая, я хочу тебя видеть.
   - Мне не велено.
   - Что значит не велено, лапа моя, к тебе, кажется, царь обращается, а не какой-то там торговец редиской.
   - Я знаю, Ваше величество, но меня держат взаперти, и говорить с вами я могу только по телефону.
   - Послушай, родная, что значит по телефону, какая сволочь заперла тебя? - глухое раздражение разливалось у меня в груди, - да я в бараний рог...
   - Ваше величество, вам не стоит горячиться, я выполняю распоряжение его преосвященства.
   В трубке что-то щелкнуло, и голос Вероники пропал.
  
  
   Глава пятнадцатая
  
   Происки рава
  
   Тщетно взывал я к своей любимой, кто-то основательно и надолго отключил линию.
   Я позвонил в колокольчик, приглашая Типа, но вошла почему-то Машенька.
   Она принесла мне бокал ананасового сока и соломинку. Подавая мне бокал, она как бы невзначай, дотронулась до моего голого под халатом колена.
   Нет, умышленное движение ее не вызвало у меня никаких эмоций. В эту минуту я готов был променять всех своих жен на одну лишь Веронику Абрамовну. "Счастье мое, свет очей моих..." Смысл своей жизни я видел теперь только в ней. Чем дальше отдаляли ее от меня, тем больше я тянулся к ней.
   - Ваше величество, хотите, я вам сделаю даоский массаж? - предложила Машенька.
   - Ну что ж, делай, - обречено согласился я.
   Она разложила меня на софе и принялась растирать мои затекшие ноги. Под ее умелыми пальцами потеплевшая кровь быстрее понеслась по артериям, но как только она дошла до паха, я тут же остановил ее властным движением руки:
   - Достаточно, милая, ты можешь идти.
   Еще вчера я был счастлив от привалившего мне количества жен, а сегодня уже не мог ни о ком думать, кроме Вероники.
   И ведь обыкновенная блядь, а как прикипел-то. Кажется, от короны бы отказался ради нее.
   Почему ты назвал ее блядью, а ты то сам кто был - ничем не лучше и не выше ее. Рядовая, серая и ничтожная личность. Она человек, прежде всего и именно за это ты ее полюбил.
   Что-то непонятное творилось со мной. Может быть, не зря жена всегда считала меня тюфяком? "Таких как ты, говорила она, любая, даже неумелая баба мигом подберет". А ведь на практике так оно и вышло: отнеслась ко мне Вероника по-человечески и чувство благодарности мгновенно переросло в любовь. Но с другой стороны я жил двенадцать лет со своей ныдлой и никто меня не подобрал вроде бы. Наверное, она психологически подавляла во мне мужское начало и подбирать-то, собственно, было уже нечего.
   Самое ужасное, когда женщина пилит, нудит и придирается. Ни одно светлое чувство не выдержит под этим тройным натиском, и именно сей тройственный союз, подтачивает основы брака в частности и личность мужчины вообще.
   Машенька удалилась, а я сморенный под ее ласковыми руками, заснул и проспал даже ужин: метрдотель не посмел будить меня, потому что с утра я был не в духе.
  
  
   Глава шестнадцатая
  
   Тренинг
  
   Проснувшись, я вновь увидел перед собой Машеньку. Она принесла на подносе небольшую шкатулку с набором чугунных гирек.
   - А это зачем? - удивился я.
   - Даосская система, - пояснила Машенька, - рекомендует мужчине носить на пенисе тяжести.
   - Скажешь тоже, - расхохотался я.
   - Я вполне серьезно, Ваше величество, ношение тяжестей развивает половую силу и выносливость мужчины.
   - Что я должен делать?
   Машенька лукаво улыбнулась:
   - Привяжите к Илюшеньке вот эту стограммовую...
   Еще в первую нашу встречу, она нарекла "мальчика" Ильей Муромцем и сейчас говорила о нем с таким благоговением, что я невольно проникся к ней благодарностью.
   - А Он не оторвется? - пошутил я.
   - На то он и Муромец, - сказала она, - выдюжит. Походите с нею недельку, а там поменяем вес.
   Машенька вышла, а я приладил гирьку к срамному месту и прошелся немного по кабинету с оттянутым членом. В общем, ничего, хотя какой-то дискомфорт, конечно же, ощущался.
   Через два часа я привык к гирьке и уже не замечал ее.
   Походка, правда, у меня изменилась, и теперь я ходил как моряк в раскачку. Но зато уже совершенно точно знал, на каком именно флоте служил Тип, и какие эсминцы он брал на абордаж.
   Первые результаты подобной тренировки я ощутил спустя неделю. Во время ночных эрекций Илюша проявлял такую гигантскую мощь, что свободно поднимал байковое одеяло, которым я укрывался. Вообще-то из царской каптерки мне выдали пуховое одеяло, но я решил не изменять своим привычкам и предпочел байковое.
   По указанию Машеньки я пошел на двести граммовую гирьку. Через неделю я и к ней привык, но поднимать планку далее, у меня не хватило духу. Черт его знает - вдруг и в самом деле оторвется. Машенька все пыталась развеять мои опасения, утверждая, что иные спортсмены носят в штанах килограммы. Но я решил не форсировать события, поскольку и так мои достижения в сексе были на грани фантастики, и все, чего я хотел - это закрепить и стабилизировать свои успехи. Кстати, и сон у меня улучшился, по утрам меня было теперь не добудиться.
   Хорошее питание, продолжительные душещипательные беседы с Вероникой и ежедневный гиревой спорт свели на нет мой хронический недосып.
  
  
   Глава семнадцатая
  
   Насилие
  
  
   Поднявшись с постели как-то утром, я увидел перед собой Типа, который преданно дожидался моего пробуждения:
   - Ваше величество, - сказал он дрогнувшим голосом, - мои люди добыли пленку, где рав Оладьи насилует Веронику Абрамовну.
   - Неправда!
   Невыносимо острая боль полоснула меня по сердцу.
   - Нет, к сожалению, это правда, - Тип высморкался, как будто пытался справиться с потрясением.
   Я причислял себя к разряду людей неспособных на убийство, но в эту секунду я не мог справиться с сильным желанием придушить Типа. Я понимал, что он не имеет к страшному известию никакого отношения, но горестная весть эта причинила мне нестерпимую душевную боль, и уже потому он заслуживал казни.
   Тип включил видео и я увидел то, что не забуду до конца своих дней.
   Звука не было и качество съемки оставляло желать лучшего, но почти каждой клеткой своего тела я болезненно и чутко воспринимал все, что происходило на экране.
   Старый пес, путаясь в полах своего длинного халата, ходил вокруг Вероники и в чем-то горячо убеждал ее. Нетрудно было догадаться, что именно он от нее добивается. Вероника не уступала. В какой-то момент у этого козла иссякло терпение, и он позвал на помощь трех своих прислужников. Они порвали на ней одежду, жадно лапая ее своими грязными ручищами. Она кричала, но голоса не было слышно, и кадры постоянно прыгали: снимали скрытой камерой и в не очень удобных условиях.
   Тогда на экране я не слышал ее крика, но с тех пор почти каждую ночь, когда одиночество и тоска подступают к сердцу, он беспрерывно звучит у меня в ушах.
   Один из них заткнул ей салфеткой рот, другой нанес хлесткий удар в висок. Она обмякла. Обнажив свое далеко не старческое тело, мускулистую спину и, показавшиеся мне знакомыми, весьма развитые ягодицы, которые он накачал, очевидно, в своем недалеком атеистическом прошлом, рав энергично взобрался на нее и нескончаемый кошмар этот длился добрых три часа.
   Несмотря на некоторое помутнение рассудка, сознание мое, тем не менее, зафиксировало неиссякаемую выносливость этого священнослужителя.
   Фантазия его была неистощима. И он проделывал с ней такие вещи, о которых ранее я не имел ни малейшего представления.
   Я, конечно, глубоко страдал, наблюдая за этим надругательством, но временами любопытство брало вверх и я, на мгновение, позабыв, что жертва - близкий мне человек, смотрел на происходящее с открытым ртом. Все это бесстыдство, без малейшего зазрения совести сатир, в сане раввина, проделывал на глазах у своих прислужников и они смотрели на это чудовищное зрелище с не меньшим интересом, чем я. Надо полагать, несмотря на свой религиозный сан, новоявленный марокканец тоже был не прочь побаловать с гирями.
   В конце концов, я подавил свое животное любопытство, и чувство глубокого сострадания к любимой женщине окончательно овладело мною.
   Потом он поднялся, устало поправил съехавшую на левое ухо чалму, несмотря на многочисленные акробатические позы, он умудрился удержать ее на темени. Мог бы, впрочем, чалму поменьше напялить.
   Мне тоже по должности полагалось носить корону, но, убедившись, что она велика мне, я спрятал ее в сейф и в редкие минуты близости с Вероникой обхожусь без нее. Тогда как этот лицемер, критикуя меня за осквернение короны, с не меньшим пренебрежением относился к священной чалме.
   Смачно плюнув на униженную жертву, он вышел из помещения, где томилась моя любовь. Вслед за ним двинулись обессиленные продолжительным зрелищем прислужники, оглядев в последний раз бесчувственную Веронику своими масляными глазками.
   - Господи, как же я ненавижу его! - дикий стон, вырвавшийся у меня, вызвал у типа неподдельное сочувствие.
   - Я установил охрану рядом с ее комнатой, - сказал он, - сейчас туда никто не проникнет, если только сам рав не возжелает опять...
   - Я могу с ней говорить?
   - Телефонная линия прослушивается шестерками рава Оладьи. Я принес вам мобильный телефон. Вы можете звонить Веронике Абрамовне, когда пожелаете.
   - Да, но ведь...
   - Я передал ей такой же аппарат, а вот и номер...
   - Спасибо, маршал!
   Я не знал, как благодарить Типа.
   - И не пытайтесь с нею встретиться, - предупредил он, - люди Оладьи могут убрать ее. И запомните - она жива до тех пор, пока вы ладите с равом.
   - Что ему нужно от меня?
   - Народу объявлено, что вы потомок Давида и царя Соломона. Народ устал от войн, и ждет мудрых решений от своего монарха.
   - Почему бы раву не выступить в роли такового?
   - Рав человек осторожный и все делает чужими руками. Он убрал левых с помощью религиозных партий, с вашей помощью возродил монархию и вами же прикроется в случае чего.
   - Мне не нравится все это. Я хотел бы выйти из игры. Могу я на вас рассчитывать, маршал?
   - Я давно заметил, что это не для вас, Ваше величество, - сочувственно поддакнул Тип. - Думаю, что смогу вам помочь
   - Каким образом?
   - Для начала я накатал анонимку на имя рава, где в деталях информировал его о том, что мамаша ваша происходит из рязанских крестьян.
   - Из калужских.
   - Ну да, из калужских, и к еврейству, а стало быть, и к роду царя Давида, вы имеете такое же отношение, как сам рав Оладьи к династии царей Романовых. Он тоже из бывших крестьян и родом из Сибири.
   Сутенера ты кусок, да ты, я погляжу, у нас спец по доносам: анонимка на имя моей жены дело твоих рук, наверное...
   Я даже не подозревал масштабы подлости, на которую был способен маршал. Но в данном случае, подлость эта была мне на руку, и я облегченно вздохнул. Типяра, однако, не преминул, тут же огорошить меня:
   - Должен вам заметить, Ваше величество, что анонимка не сработала: раву Оладьи известно о вашем происхождении и на данном этапе оно его вполне устраивает. Мои агенты записали его разговор с великим каббалистом Джакузи, где он ненароком заметил, что сам царь Давид был нечистых кровей, так что ваши рязанские...
   - Калужские!
   - Простите, калужские корни, так же как и его сибирские, никакого рояля в данном конкретном случае не играют.
   - Что же мне делать, маршал, как спасти Веронику?
   - У вас два выхода: либо вы остаетесь на троне и в качестве послушного орудия главного раввина, пользуетесь всеми преимуществами монарха.
   - Либо?
   - Отречься от престола, вам не дадут, стало быть, вы должны бежать, подготовив почву для своего преемника.
   - Кто же будет моим преемником?
   Типяра потупил глаза.
   - Однако, - сказал я, - скромность далеко не главная черта вашего характера, господин фельдмаршал.
   - Ваше величество, на днях мне должны сделать пластическую операцию.
   - Зачем, у тебя вполне терпимая рожа. Я, во всяком случае, могу смотреть на тебя достаточно долго и не блевать при этом.
   Он уже знал, подлец, что придется подменять мое величество. Ну что ж, хвала и честь ветеранам военно-морского флота Израиля. Бравый десантник неплохо изучил мой характер и был почти уверен, что я сломаюсь. Я мог бы, конечно, проявить себя как тиран и наказать заговорщиков, но кроме Вероники мне не нужны были ни корона, ни трон. Все эти закулисные интриги только раздражали меня. Я понимал, что не создан для дворцовых переворотов, и мое истинное назначение любить и служить любви: настоящей, чистой и красивой.
   Весь остаток жизни я буду рабом моей королевы.
   Я не мог вообразить себе большого счастья в этом мире, чем возможность обожать ее ежечасно и ежесекундно. Как хорошо, что в сутках двадцать четыре часа, все это время я могу думать только о ней.
   Тип явно обиделся за рожу, но не подал виду.
   - У народа не должно возникнуть подозрений: после операции я буду похож на вас как две капли воды. А вам достану билет в Штаты.
   - А Вероника?
   - Я не забыл о ней. Вероника Абрамовна прибудет к вам через неделю.
   Все продумал и за меня тоже, стратег хуев, ничего не скажешь! А может оно и к лучшему, чем быстрее наступит развязка, тем скорее я помогу ей забыть кошмар, который она перенесла, бедняжка.
  
  
   Глава восемнадцатая
  
   Царевна Несмеяна
  
   Всю неделю я томился в ожидании Типа. Это было непросто - ждать. Я весь истомился. Отвратительные сцены насилия оставили во мне неизгладимое впечатление. Хоть это было и противоестественно, но в некотором смысле они меня возбуждали необычайно.
   Что ни говори, а рав проявил себя в этом деле выдающимся специалистом, далеко заткнув за пояс меня и, полагаю, добрую половину мужского населения моей страны.
   Слава Богу, что Вероника лишилась чувств, иначе, несмотря на весь ужас ситуации, она бы, несомненно, сделала сравнение, далеко не в мою пользу.
   Днем и ночью я разрабатывал планы мести. В воспаленном воображении, я бесконечное количество раз четвертовал и колесовал старого сластолюбца и законспирированного атеиста.
   Государственные дела я возложил на плечи премьер-министра.
   В первые несколько дней я не смел звонить Веронике: боялся, что не выдержу и разрыдаюсь в трубку от жалости и любви к ней.
   В четверг, наконец, я решился.
   Она сделала попытку рассказать мне о происшедшем, но я, сдерживая волнение, и понимая ее состояние, прервал ее.
   - Не надо, милая, я все знаю.
   - Я не переживу этого, Ваше величество, я не смогу...
   - Ну что ты, милая моя затворница, это жизнь, а в ней всякое бывает.
   - Меня будто грязью вымазали.
   - Прекрати называть меня величеством. - Потребовал я, пытаясь отвлечь ее от дурных мыслей.
   - Но почему, Ваше величество?
   - Потому что с этой минуты ты моя царица, а я твой раб и ты можешь приказывать мне все, что угодно. Даже повеситься я готов для тебя.
   - Не говорите глупостей, Ваше величество, только этого мне сейчас не достает!
   - Прости, Вероника, я безнадежно поглупел, в тот самый момент, когда ты появилась в моей жизни, царица моя!
   Раз моя смерть пугает ее, значит, она не равнодушна ко мне.
   - Меня никогда не называли царицей. Я была девушка по вызову. Ваше величество, зачем я вам?
   - Не смей говорить так, ты была, и вечно будешь моей царицей Несмеяной, - сказал я, пытаясь развеселить ее, - ты ведь у меня никогда не смеешься.
   - Меня всегда унижали и покупали, - голос у нее задрожал, - а это совсем не смешно, Ваше величество. До сих пор я была вещью, у которой есть своя цена, а теперь...
   - А теперь ты моя повелительница и я твоя вещь.
   В ответ я услышал тихое всхлипывание.
   Вероника плакала, ее горькие и очищающие душу слезы, вселяли надежду в мое истерзанное горестными думами сердце.
  
  
   Глава девятнадцатая
  
   Права и обязанности царя
  
   Шли дни. Тип, казалось, исчез навсегда.
   Наступила осень. За окном завывал ветер и изредка хлестал по стеклам холодный дождь.
   Пасмурная погода усугубляла мою тоску по Веронике. Я звонил ей в последнее время все чаще и чаще. Мы говорили часами, и об этом, кажется, стали шушукаться дворцовые сплетники. Опасаясь, как бы наше невинное занятие не дошло до рава, я стал общаться с ней только по ночам. Залезу в постель, натяну одеяло на голову и начинаю говорить ей о своей любви.
   Точно так же в детстве я читал книги под одеялом и мама, потом искала по всем углам мой фонарик, чтобы отвадить меня от этой вредной привычки.
   В один из таких грустных дней ко мне явился премьер-министр Самир.
   Вечную сонливость его как рукой сняло. Походка у него на сей раз, была вперевалочку, и я понял, что и он увлекся гиревым спортом.
   - Какую гирьку носишь, премьер? - без обиняков спросил я.
   - За триста грамм перевалило, - сказал он с гордостью.
   - Ну и как?
   - Нет слов! Потенции заметно поприбавилось.
   Несмотря на бравый вид и веселое расположение духа, он был, кажется, чем-то весьма озабочен и, видимо, хотел, но не решался открыться мне.
   - Смелее, смелее, господин премьер, - подбодрил я его, - что-нибудь не так на международной арене?
   - Там, как раз, временное затишье, а вот внутренняя политика...
   - Выкладывай, не тяни!
   Я приготовился к худшему.
   - Ваше величество, кабинет министров уполномочил меня заняться вашими семейными делами.
   - С какой это стати, вы и кабинет считаете себя вправе совать нос в мои личные дела? Меня, например, нисколько не интересует, что и как вы проделываете со своей законной женой. Хотя, судя по весу вашей гирьки, у нее есть основания, жаловаться на вас.
   Премьера явно огорчило мое раздражение, и он попытался пустить в ход всю дипломатию, на которую был способен.
   - Ваше величество, - сказал он, раздувая, по своему обыкновению, щеки, что еще более делало его схожим с грызунами, - со своей законной женой я давно уже пришел к полной половой гармонии, а вот ваши жены обратились в правительство с жалобой на отсутствие внимания со стороны августейшей особы.
   - Что это значит?
   - А это значит, что августейшая особа, то есть вы, пренебрегаете вашими прямыми супружескими обязанностями.
   - Импотенты грязные! - заорал я, но тут же взял себя в руки. - Какое дело моим монстрам до моих супружеских обязанностей?
   Называя так своих министров, я хотел побольнее пнуть премьера, но он оставался невозмутим, будто и не заметил моей подколки. Улыбка у него была такой же круглой и идиотской, как и его заспанное лицо:
   - Заблуждаетесь, Ваше величество, согласно галахическому постановлению рава Оладьи, супруга может требовать развода, если супруг не выполняет своих законных прав.
   - Ну так пусть себе и разводятся на здоровье. Лично я всегда готов!
   - Легко сказать, - Ваше величество, - вы ведь лицо легендарное и не зря молва приписывает вам силу и мудрость. А тут вы с женами никак не поладите. Это может привести к тому, что авторитет ваш в глазах народа резко падет, а он, ведь чего доброго и свергнуть вас может.
   - Ну и хрен с ним, пусть свергает.
   - Я не знаю с кем он, хрен-то этот, - укоряюще заметил премьер, - но к женам вы входить обязаны, это постановление рава Оладьи.
   Я тут же вспомнил предупреждение Типа - "Вероника жива, пока вы ладите с равом" и поспешил согласиться с ним.
   Пообещав премьеру отнестись к данной проблеме с подобающей серьезностью, я отослал его ко всем чертям и дал волю своему гневу. Ну вот, достал таки меня, курва марокканская! Я тебе припомню это старый развратник.
   И все-таки, куда же запропастился Тип. Я уже физически ощущал потребность в нем. Все застопорилось, запуталось и зашло в тупик. И развязки без этого пройдохи в галифе я не видел на горизонте.
   Я позвонил Веронике и рассказал ей о коварных замыслах рава:
   - Не смейте препятствовать ему, - заволновалась Вероника, - это такой мерзопакостник! Вы просто не представляете себе, какой он страшный человек.
  - Что он может мне сделать?
   - То же самое, что сделал своим слугам - поотрезал им языки, чтобы не выносили сор из избы.
   - Господи, что же с ними стало?
   - Они от него поубегали к вашему предшественнику Соломону Второму.
   Только теперь я понял, почему вся придворная челядь у меня немая. Мой предшественник, видимо, тоже нуждался в людях, которые умеют молчать.
   - Сегодня же войдите к женам, - настаивала Вероника.
   - О чем ты говоришь, лапонька, я не собираюсь изменять тебе!
   - А я не хочу терять вас.
   - Это ты серьезно?
   - Да, вы первый человек, которому я это говорю.
   - Знай же, девочка, что и ты первая женщина на Ближнем Востоке, которую я по-настоящему полюбил.
   - Я рада это слышать.
   - Я тоже рад, и все-таки ты требуешь невозможного. Я не привык предавать тех, кто мне дорог.
   - Умоляю вас, сделайте это. Не выполнить требование рава, означает погубить себя и меня.
   - Но я люблю тебя, Вероника. И не хочу видеть рядом с собою никого кроме тебя.
   - Умоляю вас, Ваше величество!
   - И не проси, коснуться другой женщины для меня невыносимая мука.
   Я уж столько раз касался других, любя ее, что даже не покраснел, утверждая это.
   - Сделай это для меня, Шура! - неожиданно произнесла она, - я умру, если ты не сделаешь этого.
   Не ослышался ли я? Она впервые назвала меня по имени.
   - Конечно, конечно, родная, я всегда готов сделать все, о чем ты попросишь.
  
  
   Глава двадцатая
  
   Оргия
  
   Я действительно готов был сделать для Вероники что угодно, даже Это, и поэтому дал команду премьеру:
   - Подберите мне кандидатуру на ночь, я намерен приступить к своим обязанностям.
   Премьер, однако, злорадно заметил, что одной кандидатурой тут, пожалуй, не отделаться и, кроме того, право выбора в данном случае не входит в его функции, подыскивать подруг я обязан сам.
   - Через час они соберутся у бассейна, - сказал хомячок, - и вы сделаете свой выбор.
   В указанное время огромная толпа юных жен действительно дожидалась меня у бассейна.
   - Австралийский набор, - сказал хомяк, усаживая меня в кресло, - если желаете, я приглашу жен из Южной Африки.
   - География в данном случае меня не интересует, - отвечал я, принимая из рук прислуги чашечку кофе и вафельное печенье.
   В принципе я, конечно, был за общую между половыми партнерами ментальность и этническое происхождение, но меня уже разбирало любопытство и я сгорал от нетерпения узнать, чем это австралийки отличаются от наших русских баб.
   - О’кей! - сказал хомяк и неожиданно рявкнул в микрофон, - Фельдфебель, подавай фрукты!
   Приказ этот был отдан тягучим, густым басом, который я не слышал у него раньше.
   Я просто не ожидал от этого неуклюжего толстяка с вечно сонным выражением лица такого беспрекословного командирского тона.
   Несмотря на все мои тренировки, выработать у себя подобные интонации мне по-прежнему не удавалось. Нет, некоторых успехов я, в общем-то, добился, но случаев, когда скрипучий писк мой неожиданно срывался на жалкий фальцет, было неизмеримо больше. Это обстоятельство отравляло мне жизнь, и я не мог спокойно слышать низкие баритоны своих подчиненных.
   К бассейну подошла разжалованная мною старушка с корзиной яблок. Поглядывая на меня исподлобья, она небрежно положила у моих ног корзину с фруктами. Похоже, она по-прежнему злилась. Ведь по существу, я испортил ей жизнь. Сейчас, когда глаза наши встретились, я вдруг понял, что где-то уже видел ее раньше. Но где?
   - Вы можете идти, Изольда Михайловна, - распорядился хомяк. Было видно, что некогда они были в хороших отношениях и ему не хочется унижать бывшего сотрудника в его нынешнем положении. Повернувшись ко мне, хомяк продолжил:
   - Вы должны бросить в Бассейн дюжину яблок, кому они достанутся, тот и получит право провести с вами ночь.
   Фи, как банально! То же самое в свое время делал, кажется, эмир Бухарский. Воистину, нет ничего нового под луной.
   - Зачем мне дюжина жен? - попытался противиться я.
   - Этого требует Закон, - неумолимо произнес премьер, - а мы строго придерживаемся его буквы.
   Мне подали корзину с яблоками. Я размахнулся и зашвырнул ее в бассейн. Боже мой, что тут поднялось! С диким визгом жены посыпались в воду и стали вырывать яблоки друг у друга. И все же австралийки темпераментнее наших. В пылу общей свалки несколько девушек, получив удары по голове, стали тонуть. Я дал команду спасателям, и тонущих вмиг вытащили из воды.
   Двенадцать довольных, хотя и заметно расцарапанных жен, прижимая яблоки к блестящим от капель грудям, подошли ко мне и поблагодарили по-английски:
   - Ваше величество, спасибо за оказанную честь, мы постараемся оправдать ваше доверие.
   Да, но оправдаю ли его я, вот в чем вопрос?
   Я продолжал принужденно улыбаться счастливым девушкам, чувствуя, как холодеют у меня яйца.
   Перед тем как приступить к выполнению обязанностей, я позвонил Веронике:
   - Поверь мне, я иду к ним как на эшафот.
   - Не думай об этом, - главное, что ты любишь меня и готов для меня на жертвы.
   Конечно же, она храбрилась, но меня не так-то легко было провести, я чувствовал боль в ее голосе. Нет, не просто, далеко не просто было ей принуждать меня к выполнению моих супружеских обязанностей. Да, она уже знала мои слабые стороны и в нужный момент сумела воспользоваться ими: до сих пор я не мог прийти в себя оттого, что она обратилась ко мне по имени и на "Ты". Я воспринял это как свидетельство ее любви. Я был бесконечно рад этому, и все же тихая безысходная грусть заполонила мое сердце: как же надо любить мужчину, чтобы своими руками толкнуть его в объятия других женщин.
   Умащенные ароматическими маслами, обнаженные девушки ждали меня. Я скинул халат, сбросил тапки и присел на кровать, впервые в жизни искренне желая, чтобы "мальчик" мой не взмыл сегодня. Увы, всем моим мечтаниям не суждено было сбыться: одна из этих милых волшебниц мгновенно приняла его в теплый и влажный ротик, другая занялась массажем яичек, третья ласкала мне грудь, четвертая заняла позицию у ягодиц. Почти каждой достался свой эрогенный участок, и каждая добросовестно и с невероятным усердием принялась возбуждать его.
   Минут через десять я готов был визжать от страсти и желания кончить. Но не тут-то было: одна из жен (та самая - из австралийского племени), перевязала мне яички у основания, от чего желание кончить, мгновенно улетучилось, а эрекция стала стойкой и стабильной.
   И все-таки туземцы может быть не знакомы с Фрейдом, но в знании тонкостей группового секса им отказать нельзя. Девочки прекрасно знали свое дело, но и я был на высоте и проявил такой пыл, что даже сам себе удивился. Я чувствовал себя молодым и очень сильным австралийцем.
   Часа четыре мы трахались, беспрерывно оглашая стены спальни воплями, стонами и кряхтением. После чего мне было дозволено кончить со страстной австралийкой из племени "Ю-Ю". В этот вечер она проявила невиданную сноровку и была, пожалуй, неутомимее всех. Я полагаю, право кончить со мной, она заслужила в предварительном розыгрыше.
  
  
   Глава двадцать первая
  
   Отрезвление
  
   Гордый своим новым достижением, не только и не столько спортивным интересом я руководствовался при этом. Я побил рекорд этого старпера с развитыми ягодицами. В каком-то смысле это была моя месть, и я был даже благодарен за это своим любящим женам. Теперь я, несомненно, оправдывал диплом выданный мне как сверхмужчине.
   Да, я чувствовал себя сверхмужчиной и был уверен, что отныне и впредь, никому не уступлю сей титул в своем королевстве, а может быть и далеко за его пределами. Кстати, урок, преподанный мне подлым равом, существенно обогатил мой опыт, иные из его приемов я употребил на деле и кажется, весьма угодил женам.
   Однако недолго радовали меня эти мысли. После того, как волшебные нимфы мои удалились, я вспомнил о своей любимой, и жгучая краска стыда залила мне лицо. Я боялся позвонить ей, и поэтому вздрогнул, услышав звонок. Вероника не произнесла ни слова, но я знал, что это была она. Я оценил ее такт, она понимала, как гадко у меня на душе и не стала терзать меня вопросами. Я был противен самому себе. И что самое страшное, в глубине души, наряду с угрызениями совести не мог решительно отрицать того, что сама оргия с женами не понравилась мне. Напротив, я испытал, в эти незабываемые часы, может быть, самое острое наслаждение, о котором не ведал в своей тусклой и безрадостной, в прошлом, жизни. Я успокаивал себя тем, что получать удовольствие от секса, меня все-таки научила Вероника. Это был, пожалуй, самый роскошный подарок, о котором может только мечтать мужчина.
   Не будем лицемерить - наслаждение самое главное в мирской жизни. Каждый живущий хочет и стремится именно к этому. В природе человеческой нет оттенков, она полярна и состоит из страданий и наслаждения. Беда наша в том, что страданию не надо учиться - оно есть и все, ничего тут не попишешь. Мучайся себе на здоровье втихомолку. Никого ты этим не удивишь. Страдание привычно, банально и, наконец, воспринимается нами, как нечто само собой разумеющееся. Все просвещенное человечество страдает по той или иной причине.
   Другое дело - наслаждение. Явление это довольно редкое в природе. Наслаждаются обычно избранные, кто в этом понимает толк, и кому позволяют средства. Увы, наслаждение и материальное благополучие во многом взаимосвязаны и тесно переплетаются друг с другом. Как раз избранные разумеют в этом, в отличие от общей, серой и постоянно стенающей массы, ибо наслаждение - это целая наука, и не каждому дано познать ее. Мне, во всяком случае, никогда это не грозило. Моя супружница систематически культивировала во мне чувство неполноценности. В этой области я был, пожалуй, гениален. Так бы я, наверное, и помер в ореоле вечного страдальца, если бы не повстречал свою любовь. Теперь, когда я, все же, повстречал ее, я уже и без Фрейда знаю, что по большому счету, истинная любовь всегда наслаждение.
  
   Глава двадцать вторая
  
   Измена
  
   Прошло несколько дней. Я читал газеты, смотрел телевизор, интересуясь экономическими делами страны. Дела были неважнецкие.
   Арабы принципиально не собирались с нами торговать.
   Японцы, не желая обижать арабов, осторожничали, сократив до минимума торговый взаимообмен. А общий европейский рынок выдвигал ультиматумы, призывающие идти на уступки палестинцам. Палестинцы нервничали и настаивали на создании собственного национального очага. Евреи же, напротив, боялись потерять свой, с таким трудом обретенный очаг. Словом, внешняя политика у меня была ни к черту, и лишь внутренняя несколько утешала. Жены мои вроде бы успокоились, во всяком случае, жалоб на меня в кабинет министров более не катали.
   Я к ним не навязывался, и они тоже в постель ко мне не напрашивались. Возможно, нашли мне замену на чужом ложе: гиревиков при моем дворе было немало и каждый был бы рад, не покладая гири, служить своему монарху.
   Поздно вечером, я залез под одеяло и, по своему обыкновению, стал набирать номер Вероники, но в это время ко мне постучали, я отключил мобильный и громко крикнул:
   - Входите!
   Это был премьер:
   - Ваше величество, - сказал он, - не могли бы вы повысить мне жалование?
   - На каком основании? - удивился я его наглости.
   - На том, что вас обманывают, и я готов указать вам на это.
   Господи, такое впечатление, что все мое царство состоит из сексотов и доносчиков.
   - Что вы имеете в виду, господин премьер?
   - Я имею в виду господина Фельдмаршала и госпожу Ротенберг. По моим сведениям они действуют заодно и все их усилия направлены против того, чтобы свергнуть вас.
   Ах, вот оно что, недаром он носил ее ордена, они из одной шайки. Да это заговор!
   - Вы располагаете фактами?
   - Следуйте за мной, Ваше величество, сами увидите.
   Мы пересекли несколько залов, служащих по всей вероятности, картинными галереями, и прибыли, наконец, к западному флигелю дворца. Здесь находился кабинет некогда уволенной мной старушки.
   За дверью я услышал до боли знакомые стоны. Не надо было особенно вслушиваться, чтобы понять, что стонет моя бывшая жена. Со мной она тоже стонала, но не в постели, а во время ее мнимых и многочисленных болезней. Поскольку я не стоял рядом, и необходимость притворяться больной, автоматически отпадала, следовало предположить, что издаваемые ею звуки свидетельствуют о куда более приятных вещах.
   Интересно, кто же сей герой, коему удалось пробудить в ней нормальные человеческие чувства?!
   Я ворвался в дверь и моим глазам предстала уже знакомая картина: спустив галифе и не сняв сапог, господин маршал довольно усердно трахал мою экс супругу, установив ее предварительно раком. На шум маршал обернулся и я увидел.... Господи, что за наваждение такое?! Я увидел самого себя.
   Прошла целая вечность, пока я сообразил, что это все же маршал после пластической операции. Потрясенный этим неожиданным открытием, я все-таки не удержался от колкости по адресу Типа:
   - Господин маршал, я чувствую вам не одолеть правил этикета, вы опять забыли снять обувь.
   - Можно подумать, вы при этом снимаете корону, - огрызнулся он.
   - Это не твое дело!
   - Может быть, согласитесь, однако, что второстепенные детали придают сексу некоторое своеобразие, вы не находите, величество?
   Это был один из веселых образчиков его морского соленого остроумия.
   Я хотел непременно поддеть свою бывшую женушку и поэтому не стал пока отчитывать маршала за дерзость.
   - Что касается вас, мадам, со мной вы были куда более требовательной, и, по крайней мере, заставляли меня перед этим перед Этим снимать тапочки в прихожей.
   - Ха! - скривилась жена, - уж, не ревнуешь ли ты, муженек?
   - Я вам не муженек, сударыня, извольте выбирать выражения!
   - И то верно, мужем, а точнее мужчиной ты никогда не был. То ли дело, господин маршал...
   Она нежно дотронулась до маршальских яиц, отчего те мелодично зазвенели созвучно с орденами, а сам он самодовольно и шкодливо заулыбался:
   - Величество, - сказал он, отходя от моей жены, и невозмутимо натягивая маршальские брюки. - Есть в этом некая прелесть - трахать чужих жен. Вы не находите?
   - Я знаю, ты уже давно на этом специализируешься.
   - Вы правы, в гарем ваш я вхож давно, скрывать не стану. За что и удостоился всех этих орденов.
   - Разумеется, в морской пехоте отличиться не удалось, пришлось наверстывать в чужих гаремах. Уж, не коком ли ты служил на флоте?
   Мой юмор был хоть и не морской, но не менее убойный, хотя вряд ли этот болван мог оценить его.
   - Оставим мою службу на флоте и поговорим о нас с тобой.
   - Слава богу! Меня ничего не связывает с таким проходимцем как ты, - брезгливо поморщился я.
   - Напрасно рожу корчишь, величество, мы ведь с тобой даже родственники в некотором смысле.
   - Еще чего!
   - Да, да, братан, я трахал твою супругу еще в те времена, когда был для тебя всего лишь телефонным занудой.
   - Неправда! - Вырвалось у меня.
   - Правда, величество, правда. Пока ты названивал в полицию, пытаясь, навести блюстителей порядка на мой след, мы очень даже быстро нашли с ней общий язык.
   - На нашем холодном супружеском ложе, - подтвердила жена, - я предпочла господина маршала, потому что на многие вещи, мы с ним смотрим совершенно одинаково.
   Тип тут же продолжил ее мысль:
   - О тебе, например, дорогой родственник, у нас сложилось (независимо друг от друга, заметь) идентичное мнение, которое на всех языках звучит похоже - Тю-фяк! Причем, не я ее у тебя отбил, а она меня перехватила у соседки, которую тебе так и не удалось оприходовать.
   Господи, вот почему эта женщина так жаждала отомстить моей жене.
   - Кстати, ты, что не признал ее, ведь это Изольда Михайловна. Парик ее старит, конечно. Вряд ли за буклями разглядишь прежнюю возлюбленную. Вы, кажется, Изабеллой ее называли?
   Я схватился за голову: "Боже, все меня обманывали"
   - Так тебе и надо, нагло расхохотался Тип, - да только рано ты отчаиваться стал, ты ведь не все еще знаешь...
   - Что это ты себе такое позволяешь? - сказал я, не узнавая своего голоса. Еще минута и я бы заплакал от горечи и обиды.
   - Ничего особенного, твое тюфячное величество! Это я устроил переворот в стране и подсунул тебя Евсеичу в качестве Соломона. А мне тебя рекомендовала твоя жена, во время наших интимных встреч на вашей квартире, в твое отсутствие.
   - Зачем я вам был нужен?
   - Меня многие знали и не поверили бы, что я соломонов потомок. На какое-то время нужен был такой тюфячок вроде тебя. Твой предшественник - Соломон Второй, оказался твердым орешком и чуть было не лишил нас власти. С тобой было не страшно, мы уже заранее знали, что ты сломаешься.
   - Выходит, все это время вы меня водили за нос?
   - Мы всегда тебя держали на коротком поводке, до тех пор, пока ты стал не нужен. Вот тогда то мы и порешили с твоей женушкой отделаться от тебя.
   - Это ужасно! Это подло! Я уничтожу вас!..
   - Даже не думай, и пикнуть, не успеешь, как я тебе порву гирьку с цугундером вместе.
   - Это мы еще посмотрим, червь ты этакий!
   - Что касается червей, то это по твоей части, они на зло не способны, просто ползают в гнили и все, а я... - он посмотрел на себя в зеркало, - я инициативный, смелый!
  - И готов на любые пакости, - дополнил я.
   - Не иронизируй, и не думай, что ты воплощение добра. Пакости, поверь мне, иной раз более полезны, чем словесный понос о мнимой добродетели. Таким как ты олухам, обычно, твердят обратное. Но это не верно. Ты просто получил неправильное воспитание.
   - Я на свое воспитание не жалуюсь!
   - Ты уверен, что я тебе причинил зло, а ведь благодаря мне ты стал полноценным мужчиной. Правда, для этого мне пришлось изнасиловать Веронику. Так что ты понапрасну на ребе то греши.
   - Этого не может быть! Разве не рав сделал это?
   - Конечно, нет. Немного грима, чалма, халат, да приклеенная бородка, вот и все, что ввело тебя в заблуждение.
   - Но зачем?!
   Теперь я понял, почему фильм был без звука, и чью именно упругую задницу напоминали мне накаченные ягодицы раввина.
   - Ну, во-первых, я совершил мицвцу, это теперь твой "Ильюша" удалой молодец... А во-вторых, из спортивного интереса мне всегда нравилось трахать твоих жен. В сущности, ведь ты никогда не оправдывал своей прекрасной фамилии. И, наконец, чтобы вывести тебя из равновесия. Тебя уже давно пора было гнать с трона, и я готовил почву для последнего и решительного боя.
   В это мгновение он увидел вдруг за моей спиной маленького и бледного от испуга премьера и тут же преобразился. Лицо его, как две капли похожее на мое собственное, приняло вдруг выражение злое и жестокое. Я не узнавал себя в нем. У меня, во всяком случае, никогда не было такого оскала. Даже теперь, когда я узнал об изменах своей соседки и бывшей жены, лицо мое было спокойным и исполненным достоинства. Нет, как не горько это было осознавать, все же Тип во многом прав, и я теперь уже далеко не тюфяк. Я Мужчина и могу постоять за себя.
   - Ты, гнида, - прошипел я, - да я тебя наизнанку выверну! Ты, может быть, забыл, как ползал у меня в ногах?
   - Заткнись! - отмахнулся он от меня и медленно пошел в сторону хомячка. Глаза его кровожадно заблестели. Хомяк, догадавшись, очевидно, что блеск сей, не сулит ему ничего хорошего, выскочил из кабинета и побежал.
  - Измена! - заорал Тип и помчался за ним следом.
  На повороте он догнал заморыша и вонзил ему под лопатку нож.
  Дико вскрикнув, премьер упал. При этом глухо стукнула о пол тяжелая гирька, весом которой еще несколько дней назад он так гордился.
   Откуда у него взялся нож?..
   Я был ошеломлен этой безумной выходкой и совсем не ожидал такого взрыва ярости от этого всегда раболепного слуги. Он совершенно переменился. Теперь это был другой человек, опасный и безжалостный убийца.
   - Да, твое величество, я уже не тот, - как бы угадав мои мысли, отбрасывая в сторону нож, заметил Тип.
   - Зачем ты убил премьера?! - потрясенно спросил я.
   - Это необходимая мера, спортсмены и конкуренты нам не нужны.
   Я все еще пребывал в шоке и не мог собраться с мыслями. Самые противоречивые чувства овладели мной. Типа, однако, не очень заботили мои чувства.
   - Вот твой паспорт, - грубо сказал он, а вот билет на самолет, беги.
   - А как с Вероникой?
   - О ней забудь. Она человек способный и я намерен лично заняться ее политической подготовкой.
   - Я никуда не двинусь без нее!
   - Ну и дурак. Видимо, мои уроки воспитания не пошли тебе впрок. Я давал тебе шанс. Ты им не воспользовался, а теперь сгниешь в тюрьме.
  
   Глава двадцать третья
  
   В застенке
  
   По приказу маршала меня отвели в камеру, где моим соседом оказался плешивый политик.
   - А, монарх вонючий, - приветствовал он меня, - насосался крови народной?
   - Заткнись! - Оборвал я его.
   В свое время я спас этого человека от смерти и теперь он платил мне черной неблагодарностью.
   Три дня, которые я просидел с ним, были сущим адом. Он бесконечно травил и попрекал меня монархическим прошлым. Несколько раз я бил котелком от супа по его плешивой головке. Он начинал визжать, в камеру врывались тюремщики и избивали нас обоих.
   На четвертую ночь, когда я спал, он подло ударил меня осколком бутылки в шею и тяжело ранил.
   Я потерял сознание.
   Очнулся я за городом, заваленный кучей мусора. Скорее всего, меня приняли за мертвеца, вывезли из тюрьмы и бросили на свалку. Ну что ж, политик, сам, не ведая того, ты отблагодарил меня за мой поступок. Теперь мы квиты.
   Придя в себя, я отполз от груды мусора и пролежал рядом с останками разлагающейся рыбы более суток, пока меня не подобрали местные арабы.
   Подлечившись, я задумал пробраться к Веронике, но вдруг увидел в газетах, что моя возлюбленная торжественно назначена главной и любимой женой царя Соломона. Я представил себе на мгновение как Тип, не снимая сапог, с грубым и необузданным натиском овладевает ею сзади, и холодный пот выступил у меня на лбу.
   Горю моему не было предела. Немного утешило меня известие о смерти рава Оладьи. Поговаривали, что старик умер от дряхлости, но я был уверен, что тут не обошлось без козней маршала и его подручных из канцелярии тайной полиции.
   Во время похорон рава разразился страшный скандал. Выяснилось, что он не прошел обряда обрезания во младенчестве, и с марокканскими евреями, точно так же как и с русскими, не имел ничего общего. Для "марокканцев" это был большой удар, для "русских" - подавно.
   Его похоронили без почестей и вместо надгробного камня поставили на могилу двухпудовую гирю. Народная молва гласила, что это был его личный рекорд, и он носил на своих причиндалах именно такой вес. Я не верю в это, хотя всякое бывает, человек он все же был неординарный и если бы ни его безвременная кончина, кто знает, по какому пути пошла бы страна в грядущем, двадцать первом веке.
   Премьер-министром назначили мою бывшую жену. Это было совершенно неожиданно для меня и делало честь ее уму. Из третьеразрядной фаворитки возвыситься в чиновное лицо столь высокого ранга отнюдь не просто.
   Плешивый политик попал под амнистию, и, выйдя из стен тюрьмы, ушел в глубокое подполье, пытаясь сколотить вооруженную оппозицию.
  
   Глава двадцать четвертая
  
   Письмо от любимой
  
   Сначала я обманывал себя тем, что Вероника, наверное, так же как и все, приняла маршала за меня. Но ведь она знала о его затее. Я ничего не скрывал от нее. И потом, разве можно спутать мои чувства к ней с тем, что мог дать ей маршал?
   Конечно, он предлагал ей немало, но вряд ли это стоит той любви, которую я испытывал к ней.
   Так я терзался, пока однажды не получил письмо и чемодан набитый долларами.
   Чемодан принесли арабы, подобравшие меня. Один из них был придворным поставщиком ослиного молока, в котором, для омолаживания, купались царские жены. Через него Вероника вышла на меня. Кроме денег я обнаружил в чемодане письмо. Писала моя любимая. Она умоляла меня покинуть страну:
   "Твое сходство с маршалом беспокоит его. Он не пожалеет сил, чтобы найти и уничтожить тебя"
   В тот же вечер я позвонил ей. Она расплакалась, услышав мой голос.
   - Нас могут подслушать, ты должен немедленно уехать, немедленно, ты слышишь?!
   - Ты ведь знаешь, я и в первый раз остался из-за тебя.
   - А сейчас ты сделаешь наоборот: уедешь ради меня.
   - Я люблю тебя.
   - И я тебя, милый. Только ты один и никто больше не был в моей жизни.
   Это были последние слова, которые я услышал от нее.
   В тот же день я уехал и это спасло мне жизнь, потому что ночью за мной уже пришли агенты тайной канцелярии.
   А через год монархия в Израиле была свергнута.
   Тип бежал в неизвестном направлении. Жен распустили, а религию отделили от государства.
   Премьером был избран плешивый политик. Он стал национальным героем: оппозиция, которую он сколотил в подполье, сыграла свою роль, приведя к свержению монархии.
   Я несколько раз обращался в посольство с прошением вернуть мне израильское подданство, но каждый раз мне вежливо отказывали. Новый премьер считал, что я злейший враг еврейского народа и могу способствовать реставрации монархии. На самом же деле, Плешь не мог простить мне, то, что я бил его в камере котелком по лысине.
   О судьбе Вероники я долгое время ничего не знал, и только недавно (через бывшего придворного поставщика ослиного молока, которому я был обязан жизнью), мне удалось раздобыть документы, подтверждающие, что она была уничтожена в день нашего последнего с ней телефонного разговора.
   Подлый маршал, как всегда, перехватил нашу беседу и убил ее, послав своих агентов по моему следу. Мне удалось, не без помощи моих спасителей, ускользнуть от него.
   Как я люблю тебя Вероника!
  
   Глава двадцать пятая
  
   Тюфяк
  
   10 марта 1977 года.
   Я уже два года в Штатах. Забрался в захолустье, подальше от цивилизации. Смаковать свою тоску мне хотелось в одиночку за поеданием дешевых сосисек из поддержанного холодильника; так мне было легче и привычнее переносить горе.
   Сегодня в местной лавке продавец-индеец с удивлением спросил меня:
   - Ведь вы покупали утром спички, сэр, зачем вам еще?
   Я не обратил внимания на его вопрос, а потом заподозрил неладное. "Может быть это Тип, ведь мы теперь двойники?"
   Чтобы не напугать продавца, я не рискнул ни о чем расспрашивать, но стал ждать появления маршала.
   И он появился, под ручку с моей "Бывшей". Она перекрасила волосы, намалевалась так, что ее невозможно было узнать, и нацепила на глаза солнечные очки.
   Я выследил их, узнал номер телефона и позвонил. Трубку взял маршал.
   - Поздравляю, сказал я, - вы назначены царем Соломоном.
   Он помолчал немного, видимо, разнервничался.
   - Значит, ты жив, дружище? - сказал он, - как поживаешь?
   - Твоими молитвами.
   - Заходи, будем рады тебе, - сказал он и положил трубку.
   Я знал, что он будет убегать сейчас же (не теряя времени и, несмотря на поздний час), и уже ждал его в подъезде. Он, видимо, хотел скрыться без нее, но она, почувствовав это, выбежала за ним, и я встретил их бранящимися у самого выхода.
   Увидев меня, он вытащил нож:
   - Ты был не очень способным учеником, - сказал он, - до сих пор я щадил тебя. Надеялся, что возьмешься за ум, но ты неисправим. Придется от тебя избавиться, как это не больно, я ведь в тебя не мало труда вложил.
   Пока он разглагольствовал, я спокойно подошел и ударил его кулаком в висок. Тип не ожидал этого. Он был вооружен, а я нет. И он, видно, подумал, что и на сей раз, сломил мое сопротивление.
   Я вложил всю силу и ненависть в этот удар. Он упал, как подрубленный. Моя бывшая жена с визгом бросилась к Типу, но я знал, что он мертв.
   - Что ты наделал, ничтожество! - закричала она. Но я знал, что она не права, и она тоже знала об этом. Только ей от этого было тем более горше, а я почувствовал внезапное облегчение. Теперь то я умею постоять за себя. Ей я не сказал ни одного слова. Я не стал даже убегать после убийства. Я уходил от них медленно с достоинством.
   Когда я открыл двери, она вдруг окликнула меня:
   - Тюфяк!
   Я обернулся. Она сняла очки, и к своему ужасу я узнал Веронику. Как мог я принять ее за свою жену?
   - Да, - сказала она, с трудом сдерживая ярость, - ты - Тюфяк! Таких как ты не любят, потому что ты видишь и жалеешь в этом мире только себя.
   - Вероника!
   - И даже в женщине ты любишь и жалеешь только себя. У тебя нет сердца, ты озабочен только самим собой и своими проблемами. Будь ты проклят, ничтожество и червяк!
   И вот здесь я не выдержал. Ужас и страх охватили меня. Я не верил своим глазам. Нет, это не правда, я ослышался.
   - Милая, - сказал я, - я искал тебя, я люблю тебя!
   - Прочь! - сказала она, - и в любви ты в первую очередь любишь самого себя.
   - Вероника!
   - Прочь! - Она вытащила из сумочки пистолет.
   - Убей меня, - сказал я.
   Я хотел умереть у ее ног. Перспектива эта вдруг показалась мне заманчивой и желанной.
   - Прочь, тюфяк, - она отмахнулась от меня как от мухи, - на таких как ты пули жалко.
   Раздался выстрел, и она упала на безжизненное тело Типа.
   "Чем не Ромео и Джульета, - пронеслась у меня кощунственная мысль, - Шекспира на вас нет, педерасты"
   Боже, неужто она так любила его? Опять ложь, опять обман. Зачем мне жить, если она не со мной?
   Я схватился за голову, и, завыв в отчаянии, как дикий зверь в ловушке, пошел в темную глухую ночь, навстречу своему одиночеству.
  
   Эпилог
  
   Сегодня вся мировая прогрессивная общественность отмечает годовщину свержения монархии и религиозного засилья в Израиле.
   Я сижу в своей холодной квартире в Лос-Анджелесе и смотрю по Си-Эн-Эн празднества, проводимые в стране по случаю освобождения еврейского народа от догмы.
   По случаю праздника с торжественным воззванием к народу выступает премьер-министр государства:
   "Граждане Израиля! - говорит он, - демократия неизбежна, как восход солнца! Поздравляю соотечественников с завоеванным нами, в долгой и упорной борьбе, правом сочетаться гражданским браком!"
   Рядом с ним много иностранных гостей и местных политиков.
   И вдруг я вижу... Нет, этого не может быть! По правую руку от премьера появляется - О, боже! Ведь это Тип с Вероникой!..
   Я снял очки, потом снова надел их. Все верно: это Тип, а рядом Вероника.
   Ведущий знаменитого телеканала представляет Его, как нового министра по делам религии государства Израиль, а Ее, как очаровательную супругу "перспективного министра". Далее (какой сюрприз) почти вплотную к блистательной супружеской паре стоит сама госпожа Ротенберг с развевающимися на ветру седыми буклями.
   Прислушавшись к политическим прогнозам словоохотливого комментатора, я узнаю, что моя бывшая неудавшаяся любовница ушла в свое время с "Плешивым" в глубокое подполье, и после вооруженного переворота вознеслась с ним на вершины власти. Она же "убедила" новый парламент уважать традиции древнего народа, и не преследовать опальных религиозных деятелей; а также не отделять религию от государства, и вернуть в кабинет министров их наиболее ярких представителей, не запятнавших себя кровью борцов, сражавшихся в рядах глубокого подполья.
   На последних выборах, Плешь (как оказалось, выходец из Марокко), навострился ходить на праздники к евреям - выходцам из Украины: теперь они уже были большинством в стране, и электорат требовал, чтобы Плешь официально подался в "украинцы". Для этой цели он отрастил запорожские усы, натянул шаровары и выучился танцевать гопака. А когда дело дошло до выборов, изображая Тараса Бульбу, он зычно кричал в сторону портрета с изображением Соломона Третьего (то есть, моего изображения) - "Я тебя породил, я тебя и убью!" Таким образом, он хотел показать избирателям, что главная заслуга в свержении монархии принадлежит все же ему.
   Как в этой компании снова оказался Тип, я не знаю, но подозреваю, что, удачно разыграв меня в Лос-Анджелесе, он вернулся в страну, где Изольда Михайловна, на правах героической подпольщицы, составила ему протеже перед бывшим оппозиционером и ныне продажным премьером.
   Тип отрастил усы и бороду, чтобы уменьшить сходство со мной.
   Он стоял на трибуне и вежливо махал ручкой в камеру, и я вдруг понял, что машет он не народу Израиля, а именно мне. Рядом с ним улыбалась его жена, и я почувствовал, что и она улыбается не кому-нибудь, а лично мне.
   Как она все-таки красиво "застрелилась" на моих глазах, подлая. Недаром ведь спала с режиссером, артистка, роковая женщина... Вот только издеваться надо мной, им не стоило бы. Впрочем, ведь я побежденный, а с такими не церемонятся.
   Но, кажется, она что-то говорит мне, я вижу, как она шевелит губами, как бы приветствуя публику на площади царей Израилевых. "Что ты хочешь сказать, Вероника, ты жалеешь, о том, что произошло?"
   По движению губ я угадываю то заветное слово, которое она произносит - "Тюфяк!" Да, я не ошибся, она обращается ко мне и мною хочет быть услышана.
   Господи, и впрямь тюфяк я. За что, Господи, за что ты сделал меня тюфяком? За что отнял у меня любовь? Нет, не то все это, не то я говорю. Прости меня, Вероника! Я благодарен тебе, Господи, за то, что любовь эта в жизни моей была. Я люблю, и любил Веронику, но не эту, которая на экране, а ту, которая искренне (она не могла меня обманывать) отвечала на мои чувства.
  Что, что с тобою случилось, девочка моя, почему ты предала меня?
   Я люблю мою прежнюю Веронику - чудную добрую славную женщину, которую знал и боготворил. И никой Тип никогда не отнимет ее у меня.
   Да, в жизни она умерла для меня, но она живет в моем сердце.
   И что только женщины находят в таких как Тип? Будь ты проклят, Типяра, на веки вечные! Не потому что причинил мне страдания, а потому что отнял у меня женщину, которую я любил больше жизни.
   Любовь моя, Вероника, я думаю о тебе всечасно. Я не верю, что ты способна на предательство. Как всегда, ты пожертвовала собой ради меня. Я очень тоскую по тебе, родная. Но не отчаивайся, голубушка, мы обязательно будем вместе. Мы увидимся очень скоро. Я не заставлю долго ждать тебя, родная. Верь мне моя единственная и последняя любовь. Я приготовил для тебя и твоего мужа хорошую бомбу. Сегодня я уже получил разрешение на въезд в страну. Ты даже не успеешь ни о чем подумать, счастье мое. Все случится очень быстро. Это потом в газетах скажут "Террорист был связан с арабскими экстремистами", но это не экстремисты, родная, это ребята, которые подобрали меня на свалке.
   Знай, моя радость, мы вновь скоро будем вдвоем, и ты поймешь, наконец, что я уже давно не тюфяк, и никто, слышишь, никто и никогда больше не посмеет разлучить нас.
  
Оценка: 5.70*8  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"