Если бы Курт родился лет на пять раньше и в другой стране, он вполне мог бы стать Ромой. Наверное, это сходство и позволило ему пробыть в моей жизни так долго. Курт был одним из немногих, кто осознавал свою обречённость ПЖ. Он точно знал, в какой именно момент он начал следовать за стрелкой компаса, и говорил, что ему уже сначала было ясно, каким именно будет встреченный им его личный коллекционер.
Курт впервые увидел меня во время одного фестиваля. Я тогда мучалась вновь порванными связками в колене, залечить их не было никакой возможности, наступить на ногу - тоже, фестиваль в самом разгаре. Поэтому на ногах я старалась передвигаться как можно реже. А тут какая-то сволочь закрыла ворота. Я стояла перед ними и сигналила. На сцене шёл плановый sound check; клаксона, скорее всего, не было слышно, но вылезать и открывать ворота самой было настолько больно, что я сигналила дальше. Никого вокруг не было видно, хотя, как выяснилось позже, Курт стоял недалеко. Но, как истому немцу, ему и в голову не пришло проявить джентльменство - он решил, что только своенравная дура может стоять и сигналить, вместо того чтобы вылезти и открыть. Позже он часто повторял: "У меня ты бы до сих пор там стояла". Конечно, потом появилась охрана, узнала машину и бросилась открывать ворота. Конечно, потом, месяцы и годы спустя Курт бежал открывать мне двери машин и магазинов, ворота и калитки, возил меня по своим любимым местам, водил по ресторанам и всегда и всюду с гордостью расплачивался сам.
Когда я впервые увидела Курта, я не помню. Наверно, тогда же на фестивале, но я его не заметила. Курт был лучшим другом моего, тогда ещё будущего, мужа. Когда с мужем мы расстались, Курт остался в моей жизни уже моим лучшим другом. У мужа не осталось никого. При всём своём "нордическом" характере, на самом деле, Курт был самым русским немцем из всех, кого я знала. Оказалось, что он безумно любит женственную одежду на красивых женщинах, обожает покровительствовать и подавать руку, носить сумки, исполнять капризы. Для всего этого ему нужен был катализатор. Поэтому он осознанно пёр по стрелке в моём направлении, чтобы стать тем мужчиной, которым мог и хотел быть.
Всегда, когда эмоции по отношению ко мне начинали переполнять Курта, он говорил, что ведь на самом-то деле ненавидит русских, ещё со времён ГДР. Лицо у него при этом было очень милое и немного безнадёжное, и я всегда принимала эту фразу как комплимент лично мне. Курт закончил восемь классов, потом влился в струю дикого капитализма на немецкий лад, сразу после падения Берлинской стены войдя в дорогой дискотечный бизнес. Тогда у него были шикарные машины, шикарные проститутки и шикарный дом в шикарном районе на берегу Одера. Он возил деньги чемоданами, откупался ими от неподкупной немецкой полиции, носил оружие без разрешения. Он проигрывал тысячи марок сначала в немецких, потом - когда по Германии получил запрет на игру, - в чешских, польских и голландских казино. А потом пришли более крутые ребята, предложили поделиться, а, получив отказ, поставили Курта с партнёром на счётчик, на астрономические по тем временам полмиллиона марок. Партнёр пошёл в полицию, потом его грохнули где-то под Берлином, а Курт принял странное, на первый взгляд, решение - он решил деньги ребятам отдать.
Курт продал джип, продал дом, переселился в старый не ремонтированный домишко с печным отоплением и текущими крышами, и устроился работать на завод. На заводе он работал на конвейере по сборке шин, работа была посменная, платили за неё хорошо, и за восемь лет несвободы Курт свой долг отдал. Примерно в то же время он попал в свою новую несвободу - в центр моего компаса...
Мы бродили с Куртом по огромному западно-германскому авторынку. Машины окружали нас со всех сторон, симметрично заполняя собой пространство, множество их блестящих круглых спин походило на лежбище металлических морских котиков. Курт приехал сюда за минибусом. А я - на экскурсию по самому интересному для меня музею, музею авто. Была холодная солнечная зима без снега, воздух не двигался и морские котики, казалось, подставляли спины яркому солнцу. Мы бродили уже часа три, подходящих минибусов не было видно, поэтому мы рассматривали другие машины, долго сидели в каким-то чудом там оказавшейся Волге Г21, и я рассказывала Курту о советском фильме "Берегись автомобиля!". Потом я уговаривала его плюнуть уже на минибус и взять квадратный, как сошедший с рекламы про первопроходцев, Лендровер. В конце концов, мы завернули на ряд новых Мерседесов, ведущий к выходу. Машины цвета чёрного металлика стояли по обе стороны от прохода, от их огромного числа они больше не казались ни дорогими, ни красивыми; волшебство музея таяло перед количеством металлических символов западного благополучия.
Почти у выхода я увидела его. Он как будто был того же чёрно-металлического цвета, но одновременно какого-то другого, цвет был писан по нему как по шёлку и давал в этом морозном воздухе слегка матовый оттенок. Значок на бампере отсутствовал, но я почувствовала, что это был Ягуар. Курт прошёл дальше, а я подошла заглянуть через стекло внутрь.
Там, внутри этой дикой, не морской кошки, был другой мир. Там желтели бежевым низкие кожаные сиденья, торчал сжатым кулаком слоновой кости рычаг коробки передач, а на руле, обитым мягкой, почти пушистой лайкой, золотистым гербом смотрел мне в глаза Ягуар. Там панель передач светилась мягким, жёлто-коричневым, пятнистым как мех кошки деревом. Я смотрела, как заворожённая, ткнувшись носом в боковое стекло; Курт уже стоял рядом и медленно гладил рукой гибкий, слегка изогнутый, как перед прыжком, бампер.
Сказав, что Ягуар выглядел дорогим, можно было его оскорбить. Он был совершенен, он был идеален и безумно эротичен. Его хотелось трогать, гладить, в нём хотелось не ездить, а жить.
- Я хочу его, - каким-то вдруг охрипшим голосом сказала я.
Курт приподнял брови. Это означало: а ещё чего ты хочешь? Может, 32 метровую яхту а-ля Абрамович...
- Нет, я понимаю, что я его не получу, но я его хочу. Я же могу просто что-то хотеть.
Курт улыбнулся.
- Помнишь, я тебя спрашивал, чего ты хочешь в этой жизни. А ты мне говорила, что не знаешь, чего хочешь, но зато точно знаешь, чего не хочешь. Теперь тебя можно поздравить?! - Курт говорил иронично, как бы наслаждаясь моей слабостью перед этой машиной. - Кошка захотела большую, дорогую и стильную кошку.
- Он не стильный, понимаешь, он мой. Он такой, каким бы я сделала свою машину, если б делала сама.
- Я могу тебе его купить... - Курт смотрел серьёзно. - Ты будешь любить его, ... а мне будет приятно.
Соблазн был велик; соблазн заполнял собой весь горизонт. Господи, дай мне силы. Согласиться на предложение Курта, значило впасть в двойную несвободу - несвободу от обладания этой незаслуженной мною машиной, и в несвободу от Курта, на все времена, пока моя жизнь будет проходить рядом с этим шикарным зверем. Курт куда-то ушёл, ещё раз оставив меня вдвоём с моей желёзной мечтой. Я отодвинулась на шаг, и мне захотелось убежать, забыть эту кошку, так похожую на меня.
Курт вернулся с маленьким, щуплым, похожим на еврейского бухгалтера мужичонкой.
- Мадам интересует эта машина? У мадам изысканный вкус. Она так подходит Вам, - с ярким русским акцентом произнёс мужичонка.
- Открывайте! - сказал Курт.
Мадам была в ступоре. Я не могла противиться магии этого железного представителя кошачьих. Мужичонка нажал на кнопку брелка, кошара мигнула жёлтым цветом, Курт открыл передо мной дверь. Я села на сиденье водителя секунд на пять, и выскочила как ошпаренная. Сиденье было мягким, как набитая шкура, оно втягивало в себя, прижимало и не давало шанса на побег.
- Садись ты, пожалуйста, я посижу с другой стороны, - попросила я Курта.
- Кар для мадам? - Русское Р прокатилось над плацем.
- Если мадам будет угодно, - с ироничным полупоклоном сказал Курт.
Я сидела внутри и смотрела как зачарованная на магию разноцветных лампочек, круглых послевоенных указателей уровня давления масла, температуры, зарядки аккумулятора, бензина, таких же кругленьких, как игрушечных, часов. Я опустила козырёк и под мягким жёлтым цветом двух старомодных лампочек из зеркала на меня посмотрели два безумных раскосых глаза. "По-моему, я влюбилась" - подумала я.
- Любовь даёт нам счастье, но отбирает свободу, - по-русски раздалось справа. Мужичонка хитро улыбался. - Мадам подумала вслух.
- Откуда он у вас? - спросила я уже по-русски.
- Это дикие люди, все эти ваши германцы. Такой кар как этот, мог бы подойти такой мадам как вы, или горячему быстрому юноше. И с кем он, по-вашему, мучался? С жирным как все их колбаски, старым пархатым рентнером. Он, видите ли, кушает много бензина. А что он должен делать с таким сердцем, на 3,2? Этот рентнер поменял его на новый Опель Вектра - вы себе это видите?
Я себе этого не видела. Мне казалось, что у такой гордой кошки не должно было быть хозяина. Даже я робела перед ней. Казалось кощунством жать на его педали, загружать в него сумки с продуктами, развозить на нём по домам пьяных друзей.
- О чём вы там? Он русский?
- Я не русский, я поволжский немец, - честно выпучив глаза, сказал мужичонка. - Мы с мадам говорим о любви.
- О какой любви? - поинтересовался Курт.
- Мадам полюбила. Нет, не вас, пока ещё не вас, - мужичонка подмигнул Курту. - Хотя, если вы ей купите этот кар, то, боюсь, у мадам не будет выбора.
- Я не хочу, - глухо сказала я. - Я не хочу эту машину. Спасибо вам. Пойдём.
Мы ехали обратно в город молча. У Курта хватало ума не спрашивать, почему я отказалась от Ягуара. По моей просьбе мы заехали в супермаркет купить виски. Сидя на кухне у Курта, я курила стоившие здесь двенадцать евро сигареты "Sobranie Black Russian" и пыталась напиться. Напиться не получалось. Ягуар стоял перед моими глазами с той безжалостной яркостью, которую не брал даже Black Label.
- Послушай, помнишь, ты пару лет назад выиграла конкурс, ну, литературный, в вашем кино-баре. Ты тогда читала что-то про твою смерть, и что хорошо бы было умереть осознанно, набрав дикую скорость и сорваться с обрыва серпантина.
У нас с Куртом часто совпадали мысли. Я как раз думала о том, что, наверное, именно на такой машине и стоило разбиваться, и взять её с собой навсегда в последнем эгоистичном порыве.
- Да. Помню. Как раз думала... Я ведь там не описывала машину - наверное, тогда ещё не видела той самой.
- А теперь - да? - Я кивнула. - То есть, сбежав оттуда, ты как бы спасалась от верной смерти? - Я не могла понять, шутит он или нет.
- Не знаю. Я просто не могла. Ещё это твоё предложение. И этот еврей с его любовью. Просто не сложилось всё в правильную мозаику. - Я хлебнула виски и передёрнулась.
- Ничего себе, как он тебя зацепил, этот ягуар. Помню, когда ты приезжала ко мне после разрыва с мужем, ты так не дёргалась...
- Ты что? Я же тогда ревела как корова.
- Ревела. Но знаешь, это было как-то менее трагично. А тут сидишь, пьёшь молча... И, знаешь, ты вроде смотришь куда-то на стену, а глаза как бы рисуют на стене что-то... ну, эту машину... Очень пугает на тебя смотреть.
- Тебя так просто не испугаешь, - я улыбнулась. - Не волнуйся, я как-нибудь переживу без него. Разлюблю.
- Полюбишь - разлюбишь... - протянул Курт. - А скажи, ты можешь полюбить машину так же сильно, как и мужчину?
- Не знаю. Про так же сильно - не знаю. Но точно - я никогда не влюблялась ни в кого с первого взгляда, кроме этого Ягуара.
Курт знал о машинах всё. Он знал их настолько хорошо, что мог объяснить строение двигателя внутреннего сгорания и значение кобальтовых колец даже мне. Курт знал всё о жизни - так он говорил. В том, что касалось его жизни, я ему верила. Про мою жизнь он знал очень много, но понять её и объяснить, так же как про машины, не мог. Курт любил кошек, а они обожали его - все, кроме меня. То есть, я, конечно, любила Курта - я могла разговаривать с ним о чём угодно, мы болтали иногда днями напролёт; он звонил мне за тысячи километров и мы снова разговаривали, пока у мобильных не садились батарейки. Он приезжал ко мне в гости, а мои вещи занимали в его квартире больше места, чем его собственные.
30 декабря прошлого года Курт позвонил мне в четыре утра. Я не спала. Он сказал "а давай ты прилетишь завтра ко мне встречать Новый Год. Мне без тебя скучно". Он купил мне по Интернету билет, и через три часа я была в аэропорту, а через пять - в его старом Лендровере, который он всё-таки тогда купил, наплевав на минибус. Мы с Куртом обожали футбол, всегда болели за разные клубы и национальные сборные, но всегда смотрели матчи вместе. Он приезжал в те города, где я была в командировках, и в барах отеля, в ночных клубах, подключив его компьютер, мы смотрели футбол. Делали ставки на тотализаторах в Интернете, даже часто выигрывали.
Курт был по отношению ко мне очень заботлив и внимателен. Когда я жила у него, в своей комнате, он мне ничего не позволял делать, говоря "ты моя единственная долгожданная гостья", и готовил каждое утро завтрак, мыл посуду, убирался в квартире. Всем тем общением, которого он был лишен на своём заводе, он наслаждался со мной. Он жадно слушал про искусство и книги, а потом ходил в галереи на выставки любимых мною художников и внимательно прочитывал всю упомянутую мной литературу. Он завёл дома коллекцию лучших фильмов всех времён и народов. Он почему-то не верил, что мне с ним и так интересно, и пытался узнать побольше обо всем, чем в силу образования, профессии и личных интересов жила я. У него хорошо получалось.
Единственное, что не получилось у Курта - это в меня не влюбиться. Любовью ко мне Курт очень мучился - он понимал, что у этой его любви нет продолжения, что единственной возможностью жить со мной рядом, было вечно молчать о ней. Курт молчал. Но как жить дальше, не знал. Время, проведённое без меня, расстояния, которые преодолевать каждый день или неделю было невозможно, давили на него. Его любовь дарила ему счастье, но отняла свободу. Стрелка на моём компасе дрожала всё реже; Курт всё чётче чувствовал, что время, когда он, изжёванный и изменённый будет выплюнут в этот мир, приближалось.
Я окончилась в жизни Курта очень быстро. Он два раз повёл себя по отношению ко мне не по-джентельменски. В самый первый раз, когда он так и не открыл мне ворота. И в самый последний, когда он их - если говорить метафорично - их перед моим носом закрыл...
Говорят, что каждый раз, когда кто-то из наших многочисленных общих друзей вспоминает обо мне, Курт выходит из комнаты, садится за руль Лендровера и до утра ездит по пустым дорогам. Говорят, что он ушёл с работы и начал жить на социальное пособие. Говорят, что он вдрызг разругался со своей семьёй.
Но вещи мои в своей квартире оставил все на своих местах, и мой запасной ключ до сих пор висит на известном мне месте.