Лишь маленький рыдающий ребенок останется сидеть у непогасшего экрана, там, где прежде мелькало сознание, и даже порой витали тени улыбок, а сейчас лишь сеть бросается пригоршнями зелено-красных лепестков ромашек. Они окутывают сердце, запутывают душу, увлекая ее в потоки чужих мыслей, лжедружеского непонимания и попыток убежать от себя, от своей ограниченности, своей ненависти. Да, признаюсь, я ненавижу... Все вокруг мне тошно и противно, но куда хуже все то, что внутри. Зажатость и беспомощность, запуганность, неуверенность... Вырвать бы это с корнем из больного сердца, оставить лишь холодный стучащий мотор.
Пускай перегоняет кровь туда-сюда по немощному телу. Кроме него ведь вам ничего от меня не надо, не так ли? Пускай ходит туловище на учебу, вовремя возвращается домой ужинать и рефлекторно растягивает губы в улыбке в ответ на ваши никчемные приветствия. Пускай оно само открывает глаза и впитывает в себя ваши "преведы" и вовсе не заинтересованные в ответе "как дела?" Пускай смотрит оно на желтолицые рожицы, которые заменили вам улыбки, пускай кокетничает, нарисовав себе в воображении образ предполагаемого собеседника. Пускай льет фальшивые виртуальные слезы и картинно сморкается в розовый платочек, пытаясь вызвать у вас каплю жалости. И пускай ложится спать ровно в 03:00, отчаявшись эту каплю в вас найти...
Пускай! А я останусь здесь, полуубитым рыдающим ребенком. И пускай никому не будет до этого дела. Я постараюсь к этому привыкнуть...
Одиночество... Какое острое слово. Какие больные звуки. Какая звонкая тишина, какая всеобъемлющая пустота. Какое трепетанье останков духа, что колеблются на хребте подобно лоскутам давно забытого знамени, в такт рыданьям вместо порывов ветра. Он был бы и рад расколотить окно и ворваться чрез закрытые шторы прямо внутрь, разбивая на осколки превратившиеся в лед чувства, задувая колючим дыханием пожар оставшихся в живых эмоций. Но он знает, что у меня есть другой спутник...
Одиночество... Оно войдет в комнату, тихонько скрипнув дверью. Мерной поступью подойдет к письменному столу, проведет костлявой рукой по спутавшимся волосам немного убитого ребенка. Присядет рядом, снимет изъеденную молью шаль с худощавых плеч и укроет ею малыша. Посидит еще немного. А потом уйдет, с грустной улыбкой обернувшись у порога и не без тревоги бросив последний взгляд на мирно похрапывающего на диване взрослого и бледного ребенка, нервно вздрагивающего, увидев во сне что-то странное и непонятное...