Ирочка тащила огромный свой чемоданчик по перрону, страшно грохоча его колёсиками.
"Это же надо было придумать, чтобы застлать всё этой ужасной пупырчатой плиткой, да ещё и так криво! Ненавижу этот город!" - думала она, обливаясь потом.
Люди отскакивали в сторону и раздражённо смотрели на неё, но взгляды эти она не замечала, ибо была в дикой ярости, ведь никто даже не пытался помочь ей, а чемоданчик-то весил прилично!
Дали объявление: поезд номер семьдесят четыре "Бишкек-Москва" прибыл на 9 путь, 3 платформу. Ирочка несколько испугалась: точно ли она идёт по той платформе, а то, чего доброго, укатит без неё поезд, и будет обидно, ведь на билет ушли последние деньги.
Остановившись и злобно сверкнув взглядом в сторону безучастно стоявших рядом мужчин, она поискала глазами указатели. Допустим, шла-то она правильно, однако, до отправления оставалось каких-то 10 минут, а она прошла всего лишь до третьего вагона. Ирочка дёрнула чемоданчик и порвала застёжкой колготочки.
Проклятая плитка, проклятый город!
Ирочка всхлипнула от обиды и покатила чемоданчик дальше.
***
Жирные тётки в разноцветных платьицах и обвислые мужики в растянутых футболках толпились у входа в вагон. Тощие благоразумно оценив свои возможности, стояли неподалёку и наблюдали. От толпы воняло беляшами, потом, и тошнотворной сладостью дешёвого парфюма. Дети разных возрастов орали и ныли, мамы поили их из маленьких бутылочек и вытирали лбы носовыми платками.
"Спокойно, всё успеем!" - ворчал узкоглазый проводник, противно щурясь и слюнявя палец.
"Да сколько ж можно, дети же, ну!" - отвечали визгливые женские голоса.
Проводик невозмутимо принимал билеты и паспорта в порядке очереди, внимательно вчитываясь.
Ирочка вздохнула.
Когда, наконец, проводник протянул свою лапищу к ней и всё так же противно сощурился, Ирочка между делом заметила, что у него очень грязные ногти.
Сыпля искрами из глазок-бусинок, Ира втащила чемодан в вагон и побрела вглубь. Ей в лицо тут же пахнуло жаром и страшной вонью, - да так, что она аж остановилась, поначалу стараясь глубоко не вдыхать смрадный раскалённый воздух. Но делать нечего, ехать надо.
Внутренне вся сжавшись, Ирочка двинулась дальше и поволокла чемоданчик за собой.
Повсюду, с верхних и нижних полок, свисали ноги различных длин и величин: с грязными пятками, в мозолях, царапинах, с не стриженными жёлтыми ногтями. Ирочка поморщилась и пригнулась, дабы не собрать лбом всё великолепие этой кунсткамеры.
Пока Ирочка шла до своего купе, она успела два раза столкнуться с бегающими туда-сюда детьми. Останавливаясь, она всё время ощущала на себе пристальный взгляд их мамаш. Дойти до своего места оказалось не такой уж простой задачей.
В купе было ужасающе душно, из открытого окна сочился июльский зной с примесью железнодорожной горечи. Ирочка обречённо посмотрела на свою вторую полку, на которой горой были свалены кучей затёртые матрацы и подушки. Крошечное пространство между полками навеяло ассоциацию с гробом. Она вздохнула и начала раскидывать матрацы по другим полкам, дабы постелить уже ожидавшее своей участи бельё, запечатанное в мутный пакет.
"Ой тьфу-тьфу, пыль столбом!" - взвилась бабулечка с нижней полки. - "Деточка, можно я сначала чай допью, а потом ты будешь всё кидать?"
Ирочка даже подскочила. Надо же, какая неприметная бабка - пока она не подала голос, Ирочка была твёрдо уверена, что она находится в купе одна.
"Ой, простите!" - протянула Ирочка и вперилась взглядом в морщинистое старушачье лицо.
"Да ты садись, садись, деточка, давай лучше выпьем чаю!" - откликнулась дрожащим старческим голосом бабуля. - "Как тебя зовут?"
Ирочка обессилено взглянула на огромный чемодан и осознала, что ей ещё запихивать его под нижнее сиденье.
"Ирина..." - пролепетала Ирочка, и покорно присела напротив бабушки, ковыряясь в сумке в поиске купленной на вокзале снеди.
"А я баба Шура" - расплылась в улыбке старушка, теребя краешек повязанного на голове белоснежного платка.
"И не жарко ей" - подумала Ирочка и извлекла мятую пачку печений.
Тут поезд тронулся, и со стороны туалета потянуло сквозняком и мочой.
***
Ах, романтика железной дороги!
Струящиеся ленты рельс, выжженная креозотом трава, весело подскакивающий вагон и вечно куда-то убегающий стакан пиздецки дорогого чаю. В сепии закатного солнца кто-нибудь обязательно будет пытаться читать книгу или журнал, стараясь изо всех сил уловить смысл прыгающих строк, но, рано или поздно, раздражённо отложит её и заговорит со скучающим соседом, задумчиво жующим какую-нибудь воняющую чесноком дрянь. Жажда общения удовлетворяется здесь так отчаянно, будто для попутчиков это последний шанс с кем-то поговорить. И вот уже левый играет в карты с правым, а некогда напуганный хач, улыбаясь, протягивает соль подозрительно смотрящему на него детине в майке-алкоголичке. Нищета невольно объединяет, бросая в один пышущий жаром котёл всех, кому не посчастливилось купить билет эконом-класса.
- "...Ой, вот ведь, Шура, еду хоронить третьего" - сетовала неизвестно как оказавшаяся рядом с Ирочкой женщина из соседнего купе.
Бабушка Шура сочувственно смотрела на неё своими по-собачьи грустными глазами.
- "Ведь полугода нет, как своих двоих схоронила, так бац - и этот помер. Не родной, но хоть похоронить-то прилично надо, ведь кто ж кроме меня эту паскуду зароет-то!" - продолжала женщина.
Баба Шура понимающе вздохнула.
- "Ведь бухают! - Пьют как сволочи, вот и мрут!" - сокрушалась гостья, звонко отхлебнув чаю. - "И ничего ведь не останавливает! Мой вот пил как собака, кровью блевал - от язвы-то, да и всё равно продолжал!"
Тут, в Ирочкином мозгу всплыло расплывчатое воспоминание из детства об отце и его огромных добрых лапищах, пахнущих водкой.
- "Да что уж там" - внезапно присоединилась к ним с верхней проходной полки грузная тётушка лет под шестьдесят. - "Мой вообще помер с бутылкой в обнимку. Так и нашли, в огороде" - злобно закончила она.
- "А я вот..." - тихим голосом начала баба Шура, теребя краешек платочка. - "А я вот всех схоронила. Сначала Васеньку, но то давно было, молодая ещё была...ой как хозяйство одной тянуть было тяжело... Поплыл, пьянь, да сердце остановилось посреди реки... Два года назад сыночку...а ведь молодой был...а жена его, Люда, от горя запила, так её и зарезали по пьянке...не нашли кто сделал - тоже я хоронила... А в прошлом году мне внученьку отдали на воспитание, Вареньку, а то что ж, одна она осталась во всём мире, никого кроме бабушки Шуры и не было ... как солнышко, конопатенька, смешная такая... " - она остановилась и горестно вздохнула. - "...не уследила я...в этом мае-то, ушла Варенька в лес... неделю искали... только курточку нашли, да и та вся изодрана и в крови...еду вот в Москву теперь, к следователю, говорят, маниак у нас там какой-то завёлси..."
Повисло неловкое молчание. Каждый пытался найти слова, но не мог.
- "Да, вот так... вертишься, вертишься, и не знаешь, что одна останешься под конец жизни..." - безжизненно изрекла она в тишине.
"Мда. Одна история веселей другой." - подумала Ирочка, и вдруг, в животе у неё предательски забурчало.
- "Что ж, такова она и есть - жизнь..." - закончила баба Шура и, словно в спасительном реверансе, потянулась к висящей на стене авоське. Всё ещё пребывая в смятении, все молча наблюдали, как из авоськи был извлечён пакет. В пакете обнаружился приличного размера каравай и кулёк из измятой замасленной бумаги, в которую было завёрнуто что-то вкусно пахнущее и явно мясное. Ирочка заворожено наблюдала за тем, как бабушка разворачивает кулёк своими скрюченными куриными пальцами. Это было похоже на какой-то ритуал: сначала она нежно и очень осторожно отогнула один конец, затем другой, третий, а в конце, осторожным движением, наконец извлекла из бумаги колечко колбасы. Всё это происходило очень медленно и сосредоточенно.
Наконец, бабушка Шура, как казалось, сама оправилась от своих слов и сменила тон. Она посмотрела на Ирочку и заботливо произнесла:
- "Деточка, давай я и тебя угощу, домашней колбаской, эх вкусно! Бледненькая-то какая, давай со мной покушаешь!"
Бабушка перевела взгляд на женщину из соседнего купе: "Валерия Павловна, давайте и вас угощу!"
- "Не откажусь, Шура Михайловна!" - довольно улыбнулась та.
Бабулечка, словно ожив, быстрым движением извлекла откуда-то из-за пазухи небольшой затёртый тесак в кожаном чехле на кнопке.
"Хрена ж себе!" - удивилась Ира и вытаращила глаза. Баба Шура, поймав её взгляд, произнесла извиняющимся тоном: "Это от деда моего остался, хороший тесачок, вострый, поточу - так он годами не тупится. Дед-то мой был оружейных дел мастер, да....эх, порой приду к нему, сяду, поговорю - хорошо...."
Опять молчание. Бабка принялась нарезать колбасу и рубить рассыпающийся каравай. Наконец, все принялись есть. Жуя, Ирочка никак не могла оторвать взгляд от старухиных губ: словно первобытная пучина, бездна её рта то разверзалась, то вновь замыкалась, жадно засасывая в себя бесчисленные бутерброды с маленькими кругляшами колбасы. Спустя какое-то время, Ира очнулась от гипноза и подумала, что колбаса-то действительно вкусная - бабка не обманула.
Вот уже полчаса, как трапеза была закончена, Валерия Павловна давно ретировалась в своё купе, а сытая и уставшая Ирочка молча сидела и делала вид, что слушает Шуру Михайловну. Её клонило в сон, пространство неуклонно искажалось. В тусклом жёлтом свете фонаря, окружающее постепенно начинало казаться всё более и более размытым, мягким и нереалистичным. Голос бабушки Шуры, вещавшей о своей трудной жизни, теперь доносился как будто совсем издалека. Сама же старушка казалась теперь тряпичной куклой - мягкой и нереальной, будто персонаж из какой-нибудь детской сказки, случайно проскользнувший в нашу реальность.
"Ох деточка, совсем я тебя утомила своими рассказами. Давай, наверное, ложиться спать!" - наконец-то прервалась Шура Михайловна.
Ирочка согласилась, зевнула, и полезла на своё место, пожелав спокойной ночи. Она положила голову на подушку и начала проваливаться в сон. Всё тише грохотали колёса, вагон немножечко потряхивало, и, засыпая, Ирочка чувствовала себя, словно её укачивали колыбельке. Уткнув свой узкий лобик в стенку, она смежила тонкие бледные веки и тихонечко засопела, чуть подрагивая во сне.
Бабушка Шура аккуратненько поправила платочек, с минуту посмотрела стеклянными глазами в темноту перед собой, сместила мёртвый взгляд на оставшийся кусок колбасы и начала потихонечку собирать свой нехитрый скарб обратно в авоську. Сначала, каким-то механическим движением, она вытерла о рукав свой тесак. Тесак остро блеснул в темноте, а затем покорно нырнул в чехол. Потом, Шура Михайловна было захрустела бумажкой, с любовью заворачивая колбаску, как тут вдруг сощурилась и достала очки.
"Ох, ну надо же!" - недовольно произнесла она, и стала пытаться подцепить негнущимися пальцами рыжий Варенькин волос, торчавший из мясного полукруга. Раздражённо стряхнув его на пол, баба Шура принялась складывать в отдельный пакетик кусочки хлеба, оставшиеся от пиршества. Закончив, она вновь села и уставилась в противоположную стенку опустевшего купе, а через пару минут, всё так же глядя вникуда, совсем тихо запела: "Бабушка придёт, холстинки принесёт, матушка придёт, голосочек проведёт..."
***
Тьма ползла по вагону, тёплой пульсирующей субстанцией обволакивая тела спящих. Осторожно размыкая их ресницы, она просачивалась в глазницы и сны, принося с собой ужас и тревогу.
Вдыхая аромат прелых тел, смешанный с вонью растворимого кофе, дешёвой копчённой колбасы и острой ноткой мочи, спали мёртвецким сном русские Зины и Васи, вздымая могучие груди и бока в царском храпе. Белокурые дети их, с невинными лицами, распластались рядышком. Пока ещё красивые словно падшие ангелы, они прерывисто дышали, беспомощно раскинув руки-крылья. Грохоча, поезд пронёсся над жужжащим ночным полем, и в вагоне на секунду повеяло сладким запахом разнотравья. Гармония русской смерти на момент воцарилась здесь, сравняв в единое конечное целое всех спящих, застывших над пропастью небытия... и тут же рассыпалась в трепетании грязных штор.
За окном побежали столбы очередной пригородной станции, весело замелькала зебра светотени.
Ирочка поёжилась от ночной прохлады и во сне потянула к лицу краешек влажной от пота простыни. Ирочке снилась Москва, блеск её огней, отражённых в глади реки, и белый катер, на котором, как полагается, к ней плыл прекрасный белозубый принц, поджарый и очень галантный. Он катал Ирочку на катере, обещая разрешить все её беды и любить вечно, отчего Ирочка сладко-сладко улыбалась в своём карамельном сне.
Баба Шура лежала на спине, утопая головой в пыльной подушке, и сон её был неспокоен. Глаза, прикрытые полупрозрачными старческими веками с синими прожилками вен, бегали туда-сюда, а сморщенные потрескавшиеся губы беспрерывно двигались и что-то говорили, совершенно неразличимое сквозь стук колёс.
Машинист опустил рычаг тормоза, и вагоны заскрипели, ударяясь друг о друга. Ирочку хорошенько тряхнуло и она недовольно заворочалась во сне. Усатый мужик в соседнем купе проснулся, вылупил глаза в потолок, а затем немедленно уснул. Грохот сменился мерным постукиванием, и, наконец, тихим цоканьем. Поезд останавливался. И теперь уже вполне можно было различить тихий звук сопения ребёнка в крайнем левом купе и тихий лепет бабы Шуры:
"Варенька, внученька, иди поиграть с бабушкой...иди не бойся, внученька, дай бабушка что покажет...смотри, смотри, Варенька, какой тесачок..."