Когда Макани Хисока-О'Брайен встретила убийцу, она подумала, что он хороший парень, возможно, как раз тот, с кем она, возможно, хотела бы разделить свою жизнь.
В ту теплую среду августа небо Южной Калифорнии было широким, как вселенная, глубоким, как бесконечность, таким же синим, как глаза Макани, и она не могла больше сопротивляться зову океана, чем могла отключить свое принуждение дышать.
Ее мать, Кику, настаивала на том, что Макани родилась в океане, хотя на самом деле она родилась на острове Оаху, в больнице Гонолулу. Ее милая махуакине имела в виду, что Макани была зачата в море, под мягко набегающий прибой, на пустынном, залитом лунным светом пляже. Макани собрала эту пикантную правду по кусочкам из серии мелочей, которые ее родители говорили на протяжении многих лет, из взглядов, которыми они обменялись, и многозначительных улыбок, которыми они обменялись. Несмотря на то, что Кику была коренной гавайчанкой, ее японская мать-традиционалистка научила ее сдержанности; она не говорила о занятиях любовью никак, кроме как самым косвенным образом. Прислушиваясь к зову прибоя, ложа своего зачатия, Макани направила свой street rod, блестящий черный "Шевроле Бель Эйр" 54 года выпуска, который был подстрижен, выбрит, украшен остроконечным френчем и сверкал, на полуостров Бальбоа, массив суши, защищающий гавань Ньюпорта от открытого моря. Chevy мурлыкал, как пантера, потому что она поместила в него высокопроизводительный V-8 GM Performance Parts 383ci с небольшим блоком. Она не была уличной гонщицей, но если бы Калифорнию когда-нибудь преследовали дорожные бандиты, она смогла бы обогнать их всех.
Она припарковалась в жилом районе, в полуквартале от парка полуостров-пойнт, в тени древнего подокарпуса. Ее доска для серфинга висела на специальной подвеске на заднем сиденье, в большей безопасности, чем в плечевом ремне безопасности водителя. Она расстегнула виниловую молнию, освободила доску и отправилась на пляж.
В бикини она была пламенем, которое притягивало молодых людей так же верно, как лампа на крыльце ночью зачаровывала мотыльков, но этот день был посвящен не мальчикам. Этот день был посвящен морю и его силе, его красоте, его вызову. В шортах средней длины, спортивном лифчике и белой футболке Макани представила себя преданной своему делу спортсменкой, предостерегающей толпу от тестостерона.
Одним из самых известных мест для серфинга в мире был Клин, образованный нетронутым пляжем и волнорезом из сложенных валунов, который защищал вход в гавань Ньюпорта. В другие дни, когда волны были чудовищными, поднимаясь из-за шторма в южной части Тихого океана в нескольких тысячах миль отсюда, серфингистам грозила опасность быть выброшенными на скалы. Некоторые там погибли.
Макани прошел по влажному, утрамбованному песку вверх по полуострову около ста пятидесяти ярдов, оказывая Клину должное уважение. Волны были примерно восьми-девяти футов, гладкие, приятно качались, по четыре-пять раз, между ними были более спокойные условия. Она подождала, пока море ненадолго утихнет, прежде чем отправиться на линейку. Другие серферы сидели верхом на своих досках, предвкушая следующую волну, все они были парнями и добропорядочными гражданами, которые держались на расстоянии друг от друга и вряд ли могли поймать чужую волну. Один серфер - одна волна - это закон природы.
Ей пришлось подождать два сета, прежде чем настала ее очередь третьего. Она поймала один из самых больших подъемов, которые когда-либо видела, поднявшись с двух колен на одно, а затем на ноги. Она выполнила поплавок с загибающейся кромки, и когда она склонилась вниз по поверхности, то поняла, что прерыватель достаточно большой и обладает достаточной энергией, чтобы выдолбить его.
Она прошла по доске, пригнувшись, когда вокруг нее образовалась труба, и оказалась в оранжерее, оранжерее, которая сияла зеленым солнечным светом, разбитым стекающей линзой воды на калейдоскопические фрагменты.
Катание на тюбинге было самым захватывающим в серфинге. Лучшего начала сессии и придумать было нельзя. Как обычно случалось, когда поднимались высокие волны, она оказалась глубоко во власти Тихого океана, утратив всякое ощущение времени. Шли часы, а она ни с кем не разговаривала, общалась только с морем, пребывая в каком-то приятном трансе.
В двух разных случаях она заметила мужчину, стоявшего на берегу рядом со своей доской, чтобы отдохнуть от происходящего. Высокий и загорелый, с рельефными мускулами и копной выгоревших на солнце волос, он казался сияющим, как полубог. Когда она увидела его в первый раз, ей показалось, что он, возможно, наблюдает за ней. Во второй раз она была уверена в этом. Но море оказалось более могущественным и манящим, чем полубог, и она забыла о нем, когда последовательные волны постепенно снесли ее вниз по полуострову к Клину.
Когда она решила закончить на сегодня, выбираясь со своей доской из пенящихся бурунов, она посмотрела на свои часы для серфинга с GPS, ожидая, что будет около 3:30, но было 5:15. Ее ноги должны были болеть, но этого не было. Она не чувствовала усталости, хотя и умирала от голода.
Когда она вернулась в свой "Шевроле" 54-го года выпуска, заходящее солнце косо пробивалось сквозь ветви подокарпуса и проецировало спиральные галактики мрачного света на темноту капота автомобиля. Она положила свою доску в сумку. Поскольку ее волосы были мокрыми, а одежда влажной, она достала из багажника пляжное полотенце, намереваясь накинуть его на водительское сиденье. Когда она закрыла крышку багажника, полубог стоял на тротуаре, всего в нескольких футах от нее, наблюдая за ней.
Он сказал: “Эй, ты была потрясающей там. Совершенно стильная”.
Крупным планом парень был просто великолепен, но он не сыграл момент так, как будто он красавчик. Он не использовал свое физическое совершенство. В соответствии с ЭТИМ лозунгом он надел футболку с надписью Volcom, а поверх нее расстегнутую гавайскую рубашку с рисунком пингвинов-серфингистов. В нем были обезоруживающие мальчишеские качества.
“Я просто была в ударе”, - сказала она. “Время от времени это случается со всеми великими”.
“Это был не просто хороший день. Это было серьезное мастерство. Ты когда-нибудь соревновался?”
Она улыбнулась и покачала головой. “Только с собой”.
“Возможно, тебе стоит стать профессионалом. Ты бы зажигал”.
Он был не в ее вкусе. За одним исключением, она обнаружила, что парни, которые были сногсшибательно красивы, были настолько увлечены собой, что их основной роман всегда был с зеркалом.
Она сказала: “Стать профессионалом и ездить по трассе? Я здесь счастлива”.
“Что тебе не нравится в Ньюпорте, а? Я Райнер Спаркс”.
Когда он не протянул ей руку, она почувствовала облегчение. Она не прикасалась к кому попало. У нее были свои причины.
“I’m Makani.”
“Должен сказать тебе, Макани, эта машина радикальна. Настоящая красавица”.
“Построил это сам. Ну, я и мои ребята. Мои сотрудники. У меня собственный цех по производству хот-родов ”.
Он ухмыльнулся и покачал головой. Даже зубы у него были идеальные. “Итак, ты катаешься на волнах, как Каха Хуна, строишь хот-роды, выглядишь так, как выглядишь ты ...”
Каха Хуна была гавайской богиней серфинга. Макани нравилось, когда ее сравнивали с Каха Хуной. Она отчаянно хотела сбежать с Гавайев, но гордилась своим наследием.
Он сказал: “Тебе нужно реалити-шоу на телевидении. Вот только ты слишком реальна для этого”.
Если он собирался приставать к ней — а так оно и было, - то у него был приятный способ сделать это.
Она не была девственницей, но с ней было нелегко. Она верила, что где-то там существует идеальный мужчина, ее судьба, и худший способ найти его - перепробовать каждого придурка, который ей подмигнет. Однако она была одна больше года, и “Lonely Surfer” определенно не была ее любимой песней.
“Эй, судя по тому, как ты рассекал волны, у тебя, должно быть, разыгрался чудовищный аппетит. Может быть, я мог бы пригласить тебя на ужин?” Когда она заколебалась, он сказал: “Я знаю, я знаю, миллион парней, должно быть, постоянно клеятся к тебе. Я сочувствую. Парни тоже всегда ко мне клеятся, и это так скучно ”.
Черт, он был еще и забавным. “Дело не в этом”, - сказала она. “Я в беспорядке и не в настроении идти домой и прихорашиваться”.
“Я тоже”, - сказал он, хотя выглядел так, словно сошел с обложки гламурного журнала "Foam Symmetry". “Мы просто уходим такими, какие мы есть. Ты знаешь Шаркина?”
Sharkin’ на жаргоне бордхедов означало серфинг, но это также было название обалденного ресторана неподалеку от ближайшего из двух пирсов полуострова, непринужденного заведения, где были рады босоногим посетителям в пляжной одежде.
Когда в памяти всплыли слова песни “Lonely Surfer”, Макани не могла оправдать свой отказ, поэтому сказала "да".
Райнер отреагировал так, словно он был подростком, который не мог поверить в свою удачу. Он несколько раз кивнул. “Хорошо, окей, круто, тогда ... увидимся в Sharkin’”. И он потряс кулаком. “Я ухожу сейчас. Я доберусь туда первым. Займи столик”. Он бросился через узкую улицу к большому белому внедорожнику Mercedes GL550 и крикнул ей в ответ: “Не подставляй меня. Я бы напился, если бы ты это сделал, и бросился с конца пирса. Навстречу своей смерти. ”
“Я бы этого не хотел”.
“Нет, ты бы не стал. Потому что я бы преследовал тебя”.
Она смотрела, как он уезжает, прежде чем повесить пляжное полотенце на водительское сиденье своего "Шевроле".
"Мерседес" помог ей преодолеть последние сомнения по поводу ужина с ним. Ее не так уж сильно заботили деньги, потому что она жила просто и имела чуть более чем скромный трастовый фонд от своего дедушки по материнской линии, в который она вошла, когда ей исполнилось двадцать, почти шесть лет назад. Уже через пять лет после того, как она открыла свой бизнес, заказные автомобили, выпускаемые в ее магазине, стали легендарными среди любителей хот-роддинга; она могла заказывать столько работ, сколько хотела. Внедорожник Mercedes Райнера Спаркса имел значение только потому, что казался доказательством того, что он не был одним из тех бездельников, которые ютятся с пятью другими серфингистами в полуразрушенном трейлере, существуя на государственные выплаты по инвалидности, которые он получил обманным путем, живя только для того, чтобы кататься на волнах. Макани любила культуру серферов, сообщество, но в нем была своя доля онанистов, и влюбиться в одного из них было бы не менее саморазрушительным занятием, чем долго плавать в пруду-охладителе на атомной электростанции.
Садясь за руль, захлопывая дверцу, заводя двигатель, она улыбнулась при воспоминании о его мальчишеской реакции на то, что она приняла его приглашение. Он был высоким, подтянутым, великолепным, забавным, милым и, по-видимому, успешным. Может быть, он, наконец, был тем самым.
Когда они впервые соприкоснулись, она, возможно, в тот момент поняла, был ли Райнер Спаркс ее будущим или нет. Что еще она узнала, соприкоснувшись кожа к коже, было единственным облаком, оставшимся после прекрасного ужина. Свидание.
2
Отчаянно пытающийся сбежать с Гавайев
Макани могла бы доехать до ресторана за три минуты, но ей потребовалось десять, петляя по жилым улицам полуострова Пойнт, поворачивая назад, на лобовое стекло, испещренное непрерывно меняющимися кружевами солнечного света и теней от листьев, пока она вспоминала свою жизнь на Гавайях.
Спустя всего шесть лет те дни и места казались нитями и фигурами на гобелене грез: тропические леса, ананасовые поля и потухшие вулканы, которые были древними богами, спящими, но осознающими происходящее, внезапные дожди и многочисленные водопады в горах Коолау, освежающие пассаты ....
Она скучала по всему этому. Время от времени она переживала долгие дни грусти, когда слишком остро осознавала, как рай ее детства и юности медленно исчезает из ткани ее души.
Больше всего она скучала по маме и папе. Двоюродной бабушке Локемеле. Бабушке Колокеа. Дяде Пилипо, который предпочитал, чтобы его называли английским эквивалентом — Филипп. Ее сестра Дженис. Ее брат Роберт, который отзывался только на свое гавайское имя — Лопака.
Она тосковала и по всем остальным, как по кровным родственникам, так и по друзьям, которых оставила позади.
Однако с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, жизнь становилась все труднее, когда она жила среди стольких людей, которых она любила. В этом возрасте ее дар снизошел на нее внезапно и без объяснения причин. Дар — или, возможно, проклятие — заключался в том, чтобы открывать малейшим прикосновением самые темные секреты других людей.
Ее семья и друзья были хорошими людьми, которые изо всех сил старались жить с изяществом и заботой о других. Однако они не были ангелами, ни один из них, а человеческими существами со слабостями и недостатками. Как и сама Макани. По сравнению с безобразиями, которые были совершены другими в этом падшем мире, желания ее близких, их моменты зависти и их далеко не благородные побуждения были почти невинными. И все же это нежеланное знание изменило отношение Макани к каждому человеку; чтобы сохранить тот образ, который у нее был до того, как на нее снизошла сила , она обнаружила, что реже берет их за руки, почти не целует и даже уклоняется от их прикосновений.
Ее положение ухудшалось год от года, потому что со временем она стала еще более чувствительной к самым мрачным секретам тех, кого знала слишком хорошо. С друзьями и семьей прикосновения больше не требовались кожа к коже. Рука, нежно положенная ей на плечо, передала бы через ее одежду тлеющее негодование или низменное желание, охватившее человека в этот момент.
Однажды, потеряв мальчика, любви которого она искала, Дженис позавидовала Макани, голубоглазой, унаследованной от их отца-ирландца, и раздраженно пожелала своей младшей сестре какого-нибудь несчастья, которое лишило бы ее привлекательной внешности.
Роберт, который настаивал на том, чтобы быть Лопакой, однажды был возмущен тем, что его коллега получил незаслуженное повышение. Ему страстно хотелось придумать способ обвинить этого человека в каком-нибудь проступке, за который его уволили бы.
Зависть Дженис пройдет. Она любила Макани не меньше, чем Макани любил ее. Ни один из них не причинил бы вреда другому и не радовался бы страданиям другого. Точно так же Роберт был слишком сосредоточен на морали, чтобы действовать в соответствии со своим недостойным желанием.
Если бы Макани могла читать мысли целиком или, по крайней мере, видеть более широкий спектр мыслей человека, ее странный талант мог бы быть более терпимым. Когда происходило прикосновение, если человек не был во власти горького негодования, или ненавистного вожделения, или самого сильного побуждения, Макани не получала психического воздействия. Она была настроена исключительно на мерзкие и сильно ощущаемые эмоции и желания, которые люди никогда бы добровольно не раскрыли. Она была осведомлена только о самых низменных, самых подлых, самых порочных тайнах или невыраженных страстях. Как следствие, ей становилось все труднее всегда осознавать, что тот проблеск, который она получила в сердце другого, не отражал всей личности, даже не указывал на истинное "я", а лишь крошечную часть его или ее настоящей природы.
Чтобы избавить себя от повторяющихся травм, которые в конечном итоге могли бы сделать ее циничной, которые могли бы привести к недоверию к тем, кого она любила больше всего, она самостоятельно покинула славный Оаху сразу после своего двадцатилетия.
Она завела друзей здесь, на материке; но она не была с ними так близка, как могла бы быть. Она создала отношения, которые были более формальными, чем обычно в обычной Южной Калифорнии, менее щекотливыми. Она неизбежно проводила в одиночестве больше времени, чем ей бы хотелось.
Завести любовника для нее было сопряжено с большим эмоциональным риском, большей вероятностью разбитого сердца, чем для людей, которые не были обременены ее паранормальным талантом. В моменты величайшей близости, когда она поддавалась страсти, она казалась более психически восприимчивой, чем обычно, и если ее партнер питал чрезмерную враждебность к кому-либо или скрывал от мира отвратительное желание, он мог раскрыть это в своем восторге.
У нее не было намерения затаскивать Райнера Спаркса в свою постель сегодня. Возможно, никогда. Но пока он ей нравился. Сама возможность совместной близости, привязанности и дружбы, которые могли бы перерасти в любовь, подняла ее настроение так же сильно, как и часы, проведенные на волнах. И теперь она бездельничала, петляя по улицам полуострова Пойнт, боясь, что перспектива нормальных отношений будет у нее отнята, если она осмелится к этому стремиться.
Наконец она припарковалась на общественной стоянке рядом с пирсом. Она надела легкую накидку с длинными рукавами, которая подходила к ее шортам, и минуту или две постояла возле своей машины, слушая жидкий рокот прибоя, бьющегося о берег, звук вечности, заявляющий о себе — и, следовательно, голос надежды.
Она пошла в ресторан Sharkin’, где Райнер ждал в кабинке. Каким он был красивым. И как он, казалось, обожал ее, когда увидел, что она приближается.
3
Внутри Прекрасного Мужчины
К потолку были подвешены акулы в натуральную величину, которые были не пластиковыми копиями, а настоящими экземплярами, сохраненными таксидермистом, такими же извилистыми, какими они были бы во время плавания, словно сейчас искали очередную порцию еды. На стенах висели изготовленные на заказ красочные доски для серфинга и фотографии местных знаменитостей, занимающихся серфингом, начиная с 1930-х годов и по настоящее время. Столешницы из коа, красные, блестящие и с чувственным рисунком. Дику Дейлу и the Deltones, The Beach Boys, the Ventures, Santo & Johnny, the Chantays, Яну и Дину за ностальгическую фоновую музыку. Ломтики лайма украшают пивные бокалы. Это могло бы показаться слишком тематическим рестораном, если бы детали не были правильными и реальными, и если бы владельцы не были пожизненными серфингистами.
После большого глотка ледяного пива, пока Райнер просматривал знакомое меню, Макани спросила: “Чем ты занимаешься, когда не наблюдаешь за девушками на пляже?”
“Известно, что я сам иногда гребу на веслах и катаюсь на волнах”.
“Я не видел тебя сегодня на прогулке”.
“Ты бы этого не сделал, не настолько увлеченный этим, как раньше”.
“Мне это нравилось”, - призналась она.
“Я подозреваю, что ты всегда этим увлекаешься. Я никогда не видел такой концентрации”. Он отложил меню в сторону. “Итак, где ты впервые научился серфингу?”
“Оаху. Я там родился”.
“Хамакуапоко?” спросил он, назвав популярное и иногда сложное для серфинга место на Оаху.
“Я кое-чему научился там. Здесь, там и повсюду на острове, с тех пор как мне было семь и я занимался только бодибордингом”.
“Нуумехалани?” спросил он, а затем перевел, возможно, чтобы произвести на нее впечатление тем фактом, что он знал больше, чем просто имя. &# 8201; "Небесное место, где ты один ’. Это означает "наедине с богами", независимо от того, сколько людей там может быть ”.
“Конечно. Ходил туда так часто, что, возможно, мог бы заявить права на часть пляжа ”.
Что-то похожее на восторг оживило его лицо. Пока он подносил пиво к губам и пил, Макани ждала, что же его позабавит.
Он слизнул пену с губ, поставил стакан и сказал: “Я видел тебя там однажды”.
“Я так не думаю. Я не был на Оаху более пяти лет”.
“Это было десять лет назад. До моего двадцать первого дня рождения оставался месяц, я был на островах по делам, хотел поймать немного волн. Октябрьский будний день. Ты была с тремя девушками и парой парней. На тебе было желтое бикини.”
“Должно быть, миллион девушек в желтых бикини”.
“Вы устроили настоящий Хаос на Потерянных Досках”, - сказал он.
Удивленная, она сказала: “Мне понравилась эта доска. Я сломала ее два месяца спустя, когда сбежала с большой съемочной площадки”.
“В мире не могло быть двух девушек, похожих на тебя, с такими глазами и верхом на Хаосе”.
“Ты сразу узнал меня там, сегодня?”
“С первого взгляда”.
“Стань настоящим”.
“Это правда”.
Она была польщена, но также и смущена. “Я тебя не помню”.
“Зачем тебе это? Ты был со своей командой, отлично проводил время”.
В тот октябрь, десять лет назад, нежеланный дар экстрасенсорного прозрения ей еще не был дан. Она была нормальной. Бесплатно.
“Я восхищался тобой на расстоянии”, - сказал он. “Почти подошел к тебе, чтобы сказать "Ужинать", или что-то столь же глупое. Потом я понял, что тебе, должно быть, столько же лет, сколько другим ребятам, пятнадцать или шестнадцать. А мне был почти двадцать один. Это было бы неправильно ”.
Макани нелегко было краснеть, но сейчас она покраснела.
“В тот день, - сказал Райнер, - ты была такой радикальной, такой живой, самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел”.
Лесть всегда смущала ее. Практически с пеленок мать учила ее, что смирение - такая же важная добродетель, как честность, точно так же, как ее учила ее мать, бабушка Колокеа. Теперь Макани могла ответить на восхищение Райнера только мягким сарказмом: “Что — ты был слеп до того дня?”
“Ну, теперь я не слепой”, - сказал он, усугубляя лесть и ее смущение.
Чтобы выиграть время, чтобы перевести дыхание, она спросила: “Вы были в Оаху по делам в тот день? Каким бизнесом вы занимаетесь?”
“Я фасилитатор”, - сказал он и отхлебнул пива, как будто это одно слово должно было сказать все.
“Звучит важно. Ты делал все это, когда тебе было всего двадцать?”
Он пожал плечами. “Мне нравятся люди. У меня всегда была эта способность, знаете, сводить их вместе, когда все, чего они хотят, - это поспорить друг с другом. Я терпеть не могу, когда люди ссорятся, всегда ищут повод вцепиться друг другу в глотки ”. Его охватила торжественность. Скрытая бледность, казалось, вытянула часть блеска из его загара. Он опустил взгляд на стол. “Когда я был маленьким, я видел достаточно этого. Мой старик, моя мама. Слишком много выпивки, так много гнева. Я ничего не мог поделать с ... жестокостью ”. Он поднял глаза со сдерживаемыми слезами в глазах. “У нас есть только одна жизнь. Мы не должны тратить ни дня на гнев ”.
Поскольку Макани слишком хорошо знала темные уголки человеческого сердца, она сочувствовала его детской травме и надеялась, что отношения между ними сложатся таким образом, что она сможет быть для него утешением.
“Вы помогаете в бизнесе?” спросила она. “В мире серфинга?”
“Да, именно так. Я сделал то, о чем мечтает каждый серфингист—дворняга - нашел способ зарабатывать на жизнь, живя на волнах ”.
Она не знала правил покера, не умела читать подсказки другого игрока, но внезапно что-то в его улыбке, или, может быть, определенный блеск в глазах, или слабый намек на высокомерие в легком поднятии подбородка, подсказало ей, что он, возможно, лжет о своей работе.
Она, должно быть, ошибается. Он был таким большим, сильным мужчиной, но не использовал свой рост, чтобы запугать. Он сидел в футболке с надписью "Серфинг с пингвинами", как мальчик-переросток, такой милый, как все на свете. Ее подозрения, без сомнения, проистекали из бесчисленных случаев, когда ее паранормальный талант раскрывал ей чей-то хорошо скрытый обман.
Если бы она позволила чистому цинизму поселиться в ее сердце, она бы никогда больше никому не доверяла. У нее не было бы надежды на дружбу и, конечно же, никаких шансов когда-либо разделить свою жизнь с мужчиной. Возможность одинокой жизни уже вызывала у нее бессонные ночи; уверенность в этом навевала депрессию, от которой не могло избавиться даже утешающее море, со всей его мощью и красотой.
Отставив недопитое пиво, сложив руки на столе и наклонившись вперед, Райнер сказал: “Для меня все это немного неловко. Я имею в виду, я думал о тебе десять лет и ни на минуту не представлял, что когда-нибудь увижу тебя снова. Но вот ты здесь. ”
“Теперь по—настоящему - ты не мог думать обо мне все эти десять лет”, - сказала она, хотя ей хотелось верить, что то, что он сказал, было скорее правдой, чем нет.
“Не каждую минуту, конечно. Чаще, чем ты думаешь. Когда волны были большими и стеклянными, у берега и качались, когда это был идеальный день, тогда ты как бы выплыла из глубины моего сознания, такая же яркая, как тогда, когда я впервые увидел тебя, как будто ты должна была быть там, чтобы этот день действительно стал идеальным. Не слишком ли сложно поверить, что мужчина может увидеть женщину в переполненном зале или на пляже и его так потянет к ней, что он почувствует, что все вот-вот изменится? Но тогда, по какой-то причине, у него никогда не будет шанса встретиться с ней, и поэтому его преследует эта упущенная возможность, с ней много лет спустя? Ты думаешь, такие вещи случаются только в романах?”
Макани понимающе улыбнулась, отставила свое пиво в сторону, сложила руки на столе, наклонилась вперед, как это сделал он, и спряталась за защитным сарказмом. “Преследуемая? Райнер, ты кажешься мне милым человеком, правда. Но что ты скажешь мне дальше — что ты берег себя для меня все эти годы, что ты хранил целомудрие, как монах? Парень, который похож на тебя, притягивает к себе малышек?”
Он смотрел на нее с серьезной серьезностью, встретился с ней глазами и не отвел взгляд. “Вовсе нет. Были женщины. Я любил всех этих девушек, любил одну. Но никогда не любил достаточно. У меня никогда не было этого... волнующего момента, хотя я и надеялся на это. Я обещаю тебе вот что — отнесись ко мне серьезно, дай мне шанс, назначь больше свиданий, чем только это, и я не буду давить на тебя, чтобы добиться близости, ни разу, никогда. Если это произойдет, то тогда, когда ты захочешь. Займет ли это год, дольше, мне все равно. Твоя компания, дружеское общение, вид тебя — этого будет достаточно для меня до тех пор, пока тебе этого не станет недостаточно”.
Он лишил ее дара речи. Любой парень, которого она когда-либо знала, произнес бы эту речь таким образом, что неискренность сочилась бы из каждого слова. Но в устах Райнер это прозвучало так же искренне, как клятва невинного ребенка в верности другу. Когда она обрела дар речи, она сказала: “Я не привыкла к подобным разговорам, к тому, чтобы вести их так быстро. Я не уверен насчет территории.”
“Макани, ты веришь в надежду?”
“Судьба?” Она подумала о непрошенном и обременительном подарке, которым судьба — или что-то в ее обличье - наградила ее. “Должна сказать, у меня были причины задуматься об этом”.
“А у тебя есть?”
“А кто этого не делал? Иногда, кажется, что все происходит без причины. Понимаешь? Следствие без причины. Безумные поступки ”.
Его правая рука отделилась от левой. Он потянулся к ней через стол.