Как взгляд на портрет создает у наблюдателя представление о судьбе объекта, так и карта Франции рассказывает о нашей собственной судьбе. В центре страны находится цитадель, неприступный массив вековых гор, обрамленный плоскогорьями Прованса, Лимузена и Бургундии; а вокруг - обширные склоны, по большей части труднодоступные для любого, кто нападет на них извне, и рассеченные ущельями Соны, Роны и Гаронны, прегражденные стенами Юрских Альп и Пиренеев или уходящие вдаль в Ла-Манш, Атлантику или Средиземное море; но на северо-востоке существует ужасная брешь между основными бассейнами Сены и Луары и немецкой территорией. Рейн, который природа предназначила галлам в качестве границы и защиты, едва коснулся Франции, как покинул ее и сделал открытой для нападения.
— Капитан Шарль де Голль, Армия будущего, 1934
HOTEL EUROPEJSKI
В угасающем свете осеннего дня 1937 года некий герр Эдвард Уль, секретный агент, вышел из железнодорожного вагона первого класса в городе Варшаве. Небо над городом было охвачено войной; последние лучи солнца отбрасывали кроваво-красные угольки от скопления черных облаков, в то время как чистый горизонт на западе был цвета голубого льда. Герр Уль подавил дрожь; резкий вечерний воздух, сказал он себе. Но это была Польша, граница русской степи, и то, что достигло его, было далеко за пределами прохлады октябрьских сумерек.
Такси ждало на улице Ерозолимской, перед вокзалом. Водитель, старик с морщинистым лицом, терпеливо сидел, положив узловатые руки на руль. - Отель “Европейский”, - сказал Уль водителю. Он хотел добавить, и побыстрее, но слова были бы написаны по-немецки, а говорить по-немецки в этом городе было не очень хорошо. Германия поглотила западную часть Польши в 1795 году - Россия правила востоком, Австро-Венгрия - юго-западным краем - в течение ста двадцати трех лет, периода, который поляки назвали “разделом”, времени национальных заговоров и подавленного восстания, оставившего обильную вражду со всех сторон. С возрождением Польши в 1918 году новые границы оставили миллион немцев в Польше и два миллиона поляков в Германии, что гарантировало, что плохая кровь останется плохой. Итак, для немца, посетившего Варшаву, поток молчаливой враждебности, замкнутые лица, мелкие насмешки: мы не хотим, чтобы вы были здесь.
Тем не менее, Эдвард Уль с нетерпением ждал этой поездки в течение нескольких недель. Когда ему было под сорок, он зачесал то, что осталось от его волос, прядями поперек головы и отрастил густые темные усы, призванные отвлечь внимание от выдающегося носа луковицей, разделенного на кончике. Особенность, которую достаточно часто можно увидеть в Польше. Итак, обычный с виду мужчина, который вел довольно обычную, более чем приличную жизнь в маленьком городке Бреслау: жена и трое детей, хорошая работа - старшим инженером на металлургическом заводе и литейном цехе, субподрядчиком гигантской фирмы Rheinmetall в Дюссельдорфе, - несколько друзей, членство в церкви и певческом обществе. О, может быть, политическая ситуация - этот несчастный Гитлер и его жалкие нацисты, расхаживающие с важным видом, - могла бы быть лучше, но человек держался, жил тихо, держал свое мнение при себе; это было не так уж трудно. А зарплата приходила каждую неделю. Чего еще может желать мужчина?
Его рука инстинктивно нащупала кожаную сумку на сиденье рядом с ним. Легкий укол сожаления коснулся его сердца. Глупо, Эдвард, это действительно так . Потому что у ранца, подарка от его первого контакта во французском посольстве в Варшаве, было фальшивое дно, под которым лежала пачка инженерных схем. Что ж, подумал он, человек делает то, что должен, и жизнь идет своим чередом. Нет, человек делал то, что должен был делать, чтобы делать то, что он хотел делать, - так что жизнь действительно шла своим чередом. Предполагалось, что он не должен был находиться в Варшаве; его семья и работодатель предполагали, что он должен был находиться в Гляйвице - как раз на немецкой стороне границы, разделяющей немецкую Нижнюю Силезию от польской Верхней Силезии, - где его фирма нанимала большой слесарный цех для выполнения работ, превосходящих их возможности в Бреслау. В связи с перевооружением рейха они не могли успевать за приказами, которые поступали от вермахта . Завод в Гляйвице функционировал достаточно хорошо, но это было не то, что Уль сказал своим боссам. “Там, внизу, кучка ленивых идиотов”, - сказал он, мрачно покачав головой, и счел необходимым раз в месяц ездить поездом в Гляйвиц, чтобы уладить дело.
И он действительно поехал в Глейвиц - этот вредитель из Бреслау, снова вернулся! — но он там не остался. Когда он закончил надоедать местному руководству, он сел на поезд до Варшавы, где, так сказать, прояснилась одна очень важная вещь. Для Уля - блаженная ночь занятий любовью, за которой следует короткая встреча на рассвете, тайная встреча, затем возвращение в Бреслау, к фрау Уль и его более чем пристойной жизни. Обновленные. Возрожденные. Слишком много, это слово? Нет. В самый раз.
Уль взглянул на часы. Езжай быстрее, крестьянин! Это автомобиль, а не плуг. Такси ползло по Новому Святому, главному проспекту Варшавы, пустынному в этот час - поляки расходились по домам ужинать в четыре. Когда такси проезжало мимо церкви, водитель на мгновение притормозил, затем приподнял фуражку. В этом не было особого благоговения, подумал Уль, просто мужчина делал это каждый раз, проезжая мимо церкви.
Наконец, впечатляющий отель Europejski с его гигантом-швейцаром в фуражке с козырьком и униформе, достойной наполеоновского маршала. Уль заплатил водителю за проезд - у него был запас польских злотых в столе в офисе - и добавил небольшие, подобающие случаю чаевые, затем сказал: “Данкешон .” Теперь это не имело значения, он был там, где хотел быть. В комнате он повесил свой костюм, рубашку и галстук, разложил на кровати свежие носки и нижнее белье и пошел в ванную, чтобы тщательно вымыться. У него было ровно столько времени; графиня Зеленская прибудет через тридцать минут. Или, скорее, это было время, назначенное для встречи; она, конечно, опоздает, заставит его ждать ее, позволит ему подумать, предвосхитить, выпустить пар.
И была ли она графиней? Настоящей польской графиней? Вероятно, нет, подумал он. Но так она себя называла, и для него она была как графиня: властная, надменная и требовательная. О, как это его раззадорило, когда вечер затянулся и они пили шампанское, когда ее настроение незаметно перешло от вежливого презрения к лукавой покорности, а затем к захватывающей дух настойчивости. Это всегда было одно и то же, их личная мелодрама, с концовкой, которая никогда не менялась. Ул жеребец - несмотря на изображение в зеркальном шкафу, джентльмен средних лет с тонкими ногами, пузом и бледной грудью, на которой виднелось несколько прядей волос, - явно взволнованный, стоял на коленях на гостиничном ковре, в то время как графиня, глядя посмотрела на него через плечо, подняв брови в притворном удивлении, и соизволила позволить ему стянуть ее шелковые трусы с ее большой, дерзкой, жирной задницы. Noblesse oblige . Вы можете получить свое маленькое удовольствие, казалось, говорила она, если вас так вдохновляет то, что сделала благородная родословная Шеленских. Уль обнял бы ее за талию и почтил благородное наследие нежными поцелуями. Со временем это будет очень эффективно, такая честь, и она возвысит его, с нетерпением ожидая того, что будет дальше.
Он познакомился с ней полтора года назад, в Бреслау, в Вайнстубе, куда офисные служащие литейного завода заходили перекусить после работы. У Вайнтьюба в задней части была небольшая терраса, три столика и виноградная лоза, и там она сидела одна за одним из столиков на пустынной террасе: угрюмая и озабоченная. Он сидел за соседним столиком, нашел ее привлекательной - не молодой, но и не старой, с пышной грудью, с высоко заколотыми волосами цвета меди и привлекательным лицом - и сказал "добрый вечер". И почему они такие мрачные в такую приятную ночь?
Она приехала из Варшавы, объяснила она, чтобы повидать свою сестру, семейный кризис, катастрофу. На протяжении нескольких поколений семья владела небольшой, но прибыльной лесопилкой в лесу вдоль восточной границы. Но они потерпели финансовые неудачи, а затем склады были сожжены бандой украинских националистов, и им пришлось занять денег у еврейского спекулянта. Но проблемы не прекращались, они не могли выплачивать кредиты, и теперь этот ужасный человек обратился в суд и забрал мельницу. Совсем как они, не так ли?
Через несколько минут Уль подошел к ее столику. Что ж, такова была твоя жизнь, сказал он. Судьба оборачивалась злом, часто к тем, кто меньше всего этого заслуживал. Но не расстраивайтесь так сильно, удача отвернулась от вас, но все могло обернуться хорошо, так всегда бывало, если бы было время. Ах, но он был симпатичным, сказала она, аристократический рефлекс использовать французское слово посреди ее беглого немецкого. Какое-то время они ходили туда-сюда. Возможно, сказала она, когда-нибудь, если он окажется в Варшаве, он сможет позвонить; рядом с ее квартирой было самое красивое кафе. Возможно, он бы так и сделал, да, дела время от времени приводят его в Варшаву; он предполагал, что скоро будет там. Теперь, позволит ли она ему заказать еще бокал вина? Позже она взяла его за руку под столом, и к тому времени, когда они расстались, он был в огне.
Десять дней спустя он позвонил ей из телефона-автомата на железнодорожном вокзале Бреслау. Он планировал быть в Варшаве на следующей неделе, в "Европейском", не согласится ли она присоединиться к нему за ужином? Ну да, да, она бы это сделала. Ее тон на другом конце провода сказал ему все, что ему нужно было знать, и к следующей среде эти идиоты в Гляйвице сделали это снова! — он был на пути в Варшаву. За ужином с шампанским и лангустинами он предложил после десерта сходить в ночной клуб, но сначала хотел зайти в зал, сменить галстук.
И вот, после кремового торта, они отправились наверх.
Во время двух последующих ежемесячных визитов все было райски, но, как оказалось, она была самой невезучей из графинь. В его номере в отеле, разметав медные волосы по подушке, она рассказала ему о своем последнем несчастье. Теперь это был ее домовладелец, неуклюжий зверь, который косился на нее, издавал ртом звуки чк-чк, когда она поднималась по лестнице, который сказал ей, что она должна уйти, а на ее место будет поставлена его последняя подружка. Если не … Ее затуманенные глаза рассказали ему остальное.
Никогда! Там, где только что был Уль, эта свинья не пойдет! Он погладил ее по плечу, влажному от недавних усилий, и сказал: “Ну-ну, моя дорогая, успокойся”. Ей просто придется найти другую квартиру. Ну, на самом деле она уже сделала это, нашла дом еще лучше, чем тот, который у нее есть сейчас, и очень уединенный, принадлежащий мужчине в Кракове, так что никто не будет следить за ней, если, например, ее милый Эдвард захочет приехать в гости. Но арендная плата была на двести злотых больше, чем она платила сейчас. И у нее ее не было.
Сотня рейхсмарок, подумал он. “Возможно, я смогу помочь”, - сказал он. И он мог, но ненадолго. Два месяца, может быть, три - после этого у него действительно не было никаких углов, которые он мог бы сократить. Он пытался немного сэкономить, но почти вся его зарплата уходила на содержание семьи. Он все еще не мог выбросить “неповоротливого зверя” из головы. Чк-чк.
Удар был нанесен месяц спустя, мужчине в Кракове пришлось повысить арендную плату. Что бы она сделала? Что ей оставалось делать? Ей пришлось бы остаться у родственников или оказаться на улице. Теперь у Уля не было ответов. Но у графини они были. У нее была двоюродная сестра, которая встречалась с французом, армейским офицером, работавшим во французском посольстве, веселым, щедрым парнем, который, по ее словам, иногда нанимал “промышленных экспертов”. Не был ли ее милый Эдвард инженером? Возможно, ему следует встретиться с этим человеком и посмотреть, что он может предложить. В противном случае, единственной надеждой для бедной графини было уехать и остаться со своей тетей.
А где была тетя?
Чикаго.
Итак, Уль не был глупым. Или, как он выразился про себя, не настолько глупым. У него были сильные подозрения относительно происходящего. Но - и тут он удивил себя - ему было все равно. Рыба увидела червяка и подумала, что, может быть, там просто крючок, но какой вкусный червяк! Посмотрите на него, это самый сочный и вкусный червяк, которого он когда-либо видел; такого червя больше никогда не будет, по крайней мере в этом океане. Итак …
Сначала он позвонил - по-видимому, в частную квартиру, потому что горничная ответила по-польски, затем перешла на немецкий. И через двадцать минут Уль позвонил снова, и встреча была назначена. Через час. В баре в районе Прага, рабочем квартале через Вислу от элегантной части Варшавы. И француз был, как и обещал, настолько весел, насколько это возможно. Вероятно, эльзасец, судя по тому, как он говорил по-немецки, он был невысоким и коренастым, с мягким лицом, светившимся чувством собственного достоинства, с некоторым наклоном подбородка и напряжением верхней губы, что наводило на мысль о неминуемой насмешке, в то время как щегольские маленькие усики нисколько не смягчали впечатление. Он, конечно, был не в форме, но на нем были дорогой свитер и синий блейзер с медными пуговицами спереди.
Он называл себя “Анри” и, да, иногда нанимал “промышленных экспертов”. Его работа требовала, чтобы он был в курсе событий в определенных областях немецкой промышленности, и он хорошо платил за чертежи или схемы, любые спецификации, касающиеся, скажем, вооружения или брони. Насколько хорошо? О, возможно, пятьсот рейхсмарок в месяц за нужные документы. Или, если Уль предпочитал, тысячу злотых или двести американских долларов - некоторым из его экспертов нравилось иметь доллары. Деньги должны быть выплачены наличными или переведены на любой банковский счет, на любое имя, которое может предложить Uhl.
Слово шпион никогда не был использован, и Анри был очень вскользь про весь бизнес. Подобные сделки были обычным делом, его немецкие коллеги делали то же самое; все хотели знать, что к чему по другую сторону границы. И, он должен добавить, никого не поймали, пока они были осторожны. То, что делалось частным образом, оставалось частным. В наши дни, по его словам, в такие хаотичные времена умные люди поняли, что их первая лояльность - это преданность самим себе и своим семьям. Мир правительств и изворотливых дипломатов мог бы катиться к черту, если бы захотел, но Уль, очевидно, был человеком, который был достаточно проницательным , чтобы позаботиться о своем собственном будущем. И, если он когда-нибудь находил это соглашение неудобным, что ж, так оно и было. Так что, подумайте хорошенько, спешить некуда, возвращайтесь на связь или просто забудьте, что когда-либо встречались со мной.
А графиня? Возможно, она тоже была, э-э-э, “экспертом”?
От Анри, утонченный смех. “Мой дорогой друг! Пожалуйста! Что-то в этом роде, ну, может быть, в кино”.
Итак, по крайней мере, червь не был в этом замешан.
Вернувшись в "Европейский" - посещение новой квартиры было еще впереди - графиня превзошла саму себя. Привели его в восторг, о котором Уль знала, но никогда не испытывала; ее очередь встать на колени на ковре. Восторг. Еще один бокал шампанского и еще одна новизна. Со временем он откинулся на подушку и уставился в потолок, ликующий и обиженный. И храбрый, как лев. Он был проницательным парнем - один обмен репликами с Анри, и эта тысяча злотых помогла бы графине справиться с трудностями в течение следующих нескольких месяцев. Но жизнь пошла не совсем так, как планировалось, не так ли, потому что Анри, уже далеко не такой жизнерадостный, как при их первой встрече, настаивал, действительно настаивал, чтобы соглашение продолжалось.
А затем, в августе, вместо Анри появился высокий француз по имени Андре, тихий и сдержанный, гораздо менее довольный собой и выполняемой им работой, чем Анри. Раненный, как догадался Уль, в Первую Мировую войну, он опирался на изящную палку черного дерева с серебряной волчьей головой вместо рукояти.
Ранним вечером осеннего дня в отеле "Европейский" герр Эдвард Уль закончил принимать ванну и оделся, чтобы раздеться, как он надеялся, ненадолго. Официант, обслуживающий номера, принес бутылку шампанского в серебряном ведерке, одна маленькая лампа была зажжена, шторы задернуты. Уль отодвинул одну из них в сторону, чтобы посмотреть в окно на вход в отель, где к тротуару подъезжали такси, и огромный швейцар с вежливым поклоном распахивал двери, выпуская пассажиров. Действительно, прекрасные люди: армейский офицер и его роскошная подружка, джентльмен в цилиндре и фраке, весельчак с бородой и моноклем. Улю очень нравилась такая жизнь, эта варшавская жизнь, мир его мечты вдали от коричневой сажи и комковатой картошки Бреслау. Он заплатит за это утренней встречей, а затем снова вернется домой.
А, вот и она.
Теннисный клуб "Миланувек" был основан поздним июньским вечером 1937 года. В тот момент это было что-то вроде забавы. “Давайте создадим теннисный клуб! Почему бы и нет? Теннисный клуб Milanowek - разве это не потрясающе?” Деревня Миланувек была садом в сосновом лесу, в двадцати милях от Варшавы, знаменитым своим воздухом с ароматом смолы - “воздухом красного дерева”, как гласит шутка, потому что жить там и дышать им было дорого, - знаменитым своими великолепными особняками, окруженными английскими лужайками, греческими статуями, бассейнами и теннисными кортами. Известна также своими жителями, так называемым “сердцем польской нации”, всевозможной знатью в Готском Аламанахе, всевозможными богатыми еврейскими купцами. Если водитель оказывался недоступен, из города отходила узкоколейная железная дорога, останавливаясь сначала в деревне Подкова. Подкова - польское слово, обозначающее "подкова", которое навело несведущих людей на мысль о крошечной старинной деревушке, где крестьянин-кузнец трудился в своей кузнице, но вскоре они узнали, что Подкова была спроектирована на рубеже веков английским архитектором Артуром Говардом, с домами, расположенными в форме подковы, и общим садом в центре.
В поместье, которым владели принц Каз, формально Казимеж, и принцесса Тони, Антовина, было три теннисных корта, поскольку у благородной четы Бросович, имеющей семейные связи с различными ветвями Радзивиллов и Понятовских, не было ни одного из ничего. Это стремление к разнообразию, давняя традиция с обеих сторон семьи, включало в себя поместья - другое их загородное поместье простиралось на шесть миль, но находилось далеко от Варшавы, - а также квартиры в Париже и Лондоне и дома отдыха - шале в Санкт-Морице, палаццо в Венеции - и распространялось на слуг, секретарей, лошадей, собак и любовников. Но для принца Каза и принцессы Тони лучшим в мире было иметь, где бы они ни находились в данный момент, много друзей. Ежегодный выпуск рождественских открыток продолжался несколько дней.
В дом Милановеков пришли их друзья поиграть в теннис. Вся нация была увлечена этой игрой; в Польше было только одно поле для гольфа, но после возрождения страны теннисные корты появились повсюду. И вот поздно вечером того июня они решили объявить об этом официально. “Теперь это теннисный клуб ”Милановек"", - рассказывали они своим друзьям, для которых было честью попасть в него. “Приходите играть, когда захотите; если нас здесь не будет, Януш вас впустит”. Какая хорошая идея, подумали друзья. Они назначали свои матчи по телефону и заходили в любое время дня и раннего вечера: барон такой-то и маркиза такая-то, милый еврей-дантист и его умница жена, генерал армии и промышленник, депутат Сейма Польши от социализма, министр почт и телеграфа-роялист, разные элегантные молодые люди, которые почти ничем не занимались, и недавно прибывший французский военный атташе, бравый полковник Мерсье.
На самом деле подполковник, раненный в двух войнах, он не очень хорошо стрелял. Он делал все, что мог, обычно играя в парном разряде, но все же пасовый удар вдоль линии штрафной часто ускользал от него - если он не получался, теннисные боги наказывали его соперника за то, что тот воспользовался прихрамывающей походкой полковника.
В тот октябрьский четверг днем, когда бескрайнее небо над степью было темным и угрожающим, партнером полковника Мерсье была сама принцесса Тони, которой было под тридцать, совершенная и хорошенькая, как кукла, эффект усиливали нарумяненные щеки и волосы того же соломенного цвета, что и у принца Каза. Люди говорили, что они действительно выглядели как брат и сестра. И, знаете, иногда в этих благородных семьях … Нет, это неправда, но сходство было поразительным.
“Хорошая попытка, Жан-Франсуа”, - крикнула она, когда мяч отскочил в сторону, откинула волосы со лба и несколько раз перевернула ракетку, ожидая подачи.
По ту сторону сети женщина по имени Клодин, жена бельгийского дипломата, приготовилась служить. Здесь можно было видеть, что парные команды были достаточно составлены, потому что у Клодин была только правая рука; другая - рукав теннисной рубашки, заколотый ниже плеча, - была потеряна немецким снарядом во время Первой мировой войны, когда она служила медсестрой. Стоя на задней линии, она держала мяч и ракетку в одной руке, подбросила мяч вверх, снова перехватила ракетку и провела довольно быструю подачу. Принцесса Тони вернулась на корт в отличной форме, но с низкой скоростью, и доктор Гольдштейн, еврейский дантист, послал мяч обратно в полковника, достаточно близко - он никогда, когда они играли вместе, не попадал по мячам, до которых Мерсье не мог дотянуться. Мерсье нанес низкий удар в центр корта; Клодин ответила ударом слева, высоким ударом. “О черт”, - процедила принцесса Тони сквозь стиснутые зубы, отбегая назад. Ее стремительный удар справа отправил мяч за ограждение на дальней стороне площадки. “Извините”, - сказала она Мерсье.
“Мы вернем это”, - сказал Мерсье. Он говорил по-французски, на языке польской аристократии, а значит, и в теннисном клубе "Милановек".
“Сорок пятнадцать”, - выкрикнула Клодин, когда проходивший мимо слуга перебросил мяч обратно через ограждение. Подавая Мерсье, ее первая попытка попала в сетку, вторая была на месте. Мерсье нанес резкий удар справа, доктор Голдштейн отразил удар, принцесса Тони отыгралась, Клодин подбежала к сетке и нанесла мягкий удар. Слишком высоко, и Мерсье вытянул руку и нанес победный удар сверху - мяч попал в сетку. “Игра за нас”, - крикнула Клодин.
“К моим услугам”, - ответила принцесса Тони с вызовом в голосе. посмотрим, кто возьмет этот набор. Они почти добились успеха, выиграв следующую партию, но в итоге проиграли со счетом шесть-четыре. Уходя с корта, принцесса Тони положила руку на предплечье Мерсье; он почувствовал запах духов, смешанный с потом. “Неважно”, - сказала она. “Ты хороший партнер для меня, Жан-Франсуа”.
Что? Нет, она имела в виду теннис. Не так ли? В свои сорок шесть Мерсье уже три года был вдовцом, и его считало более чем подходящим общество в городе. Но, подумал он, не принцесса. “Скоро мы сыграем снова”, - сказал он вежливо и по-настоящему дружелюбно.
Ему почти всегда удавалось взять нужную ноту в разговоре с этими людьми, потому что технически он был одним из них - Жан-Франсуа Мерсье де Бутильон, хотя частица дворянства de была опущена его демократически настроенным дедом, и название его родовой вотчины исчезло вместе с ней, за исключением официальных бумаг. Но участие в обрядах этого мира вовсе не было тем, о чем он заботился - членство в теннисном клубе и другая общественная деятельность были требованиями его профессии; в противном случае он бы не беспокоился. Предполагалось, что военный атташе должен что-то слышать и знать, поэтому он взял за правило находиться рядом с людьми, которые время от времени говорили вещи, заслуживающие внимания. Не очень часто, подумал он. Но на самом деле - он должен был признать-достаточно часто .
В доме он остановился, чтобы взять свою белую холщовую сумку, затем направился по коридору. Старые доски скрипели при каждом шаге, воздух был наполнен ароматом полироли из пчелиного воска - ничто в мире не пахло так, как идеально убранный дом. За гостиной, бильярдной и небольшим кабинетом, уставленным книгами, находилась одна из ванных комнат на первом этаже, предоставленная в распоряжение членов теннисного клуба. Как они живут. На травертиновой полке у раковины свежие лилии в японской вазе, ароматное мыло в позолоченной вазочке. На решетке из медных полотенцесушителей с подогревом висели толстые турецкие полотенца цвета свежих сливок, а занавеска для душа была украшена сюрреалистической фигурой в полголовы и закорючками - где, черт возьми, на зеленой земле они нашли такую вещь?
Он снял свой теннисный костюм, затем открыл сумку, достал голубую рубашку, фланелевые брюки и свежее белье, сложил аккуратной стопкой на маленьком антикварном столике, убрал свою теннисную одежду в сумку, снял с безымянного пальца шевалье, золотой перстень с печаткой дворянина, надел его поверх одежды и встал под душ.
Аааа.
Огромная насадка для душа выбрасывала широкие, мощные струи горячей воды. Там, где он жил - в квартире давнего французского военного атташе в Варшаве - были только ванна и дьявольский газовый водонагреватель, который в лучшем случае обеспечивал прохладную ванну и, возможно, когда-нибудь завершит работу, которую не смогли завершить его немецкие и русские враги. Какую медаль они получили за это? интересно, подумал он. Бейнский крест , вручен посмертно.
Очень тихо, чтобы его не услышал кто-нибудь из проходящих по залу, он начал петь.
Медленно поворачиваясь в душе, Мерсье был высоким - чуть больше шести футов, с едва заметным намеком на сутулость, извинением за рост, - и худощавым; мускулистые ноги и плечи, и все в шрамах. На внешней стороне его правого колена виднелся красный рубец - ему сказали, что там осталось немного шрапнели, - и иногда, в сырые, холодные дни, он ходил с палкой. На левой стороне его груди - трехдюймовая белая борозда; на задней стороне левой икры - шрам от ожога; вдоль внутренней стороны правого запястья - плохо зашитый разрыв от колючей проволоки; а на спине, чуть ниже левой лопатки, - сморщенная рана от пули снайпера. После последнего он не должен был прийти в себя, но пришел, и это сделало его в лучшем положении, чем большинство студентов военной академии Сен-Сир 1912 года выпуска, которые покоились под белыми крестами на полях северо-восточной Франции.
Что ж, он покончил с войной. Он сомневался, что сможет снова встретиться с этим лицом к лицу, просто слишком много всего этого повидал. С некоторым усилием он заставил себя отогнать подобные мысли, которые, как он полагал, посещали его чаще, чем он должен был себе позволять, и такого рода решимость легко читалась на его лице. У него были густые темные волосы с пробором слева, которые лежали слишком густо, слишком высоко, на правой стороне головы. У него была светлая кожа, бледность и утонченные черты лица, из-за чего он казался моложе своих лет, хотя этим пропорциям, классическим для французского аристократа, каким-то образом противоречили очень глубокие, очень вдумчивые серо-зеленые глаза. Тем не менее, он был тем, кем был, с присущей его породе непринужденной уверенностью и, когда он улыбался, оттенком беззаботного взгляда на мир, характерного для южной половины Франции.
Они были там очень, очень давно, мерсье де Бутильон, в затерянном уголке Дрома, чуть выше Прованса, с титулом шевалье - рыцаря, первоначально присвоенным в двенадцатом веке, который дал им деревню Бутильон и ее окрестности, а также право умереть в войнах Франции. Что они делали снова и снова, начиная с иерусалимских тамплиеров - Мерсье также был рыцарем Мальты и Родоса в тридцать шестом поколении - и совсем недавно, во время войны 1914 года, которая унесла жизни его брата на Марне и дяди, раненого и утонувшего в воронке от снаряда во второй битве при Вердене.
Приглушенным баритоном Мерсье спел старую французскую балладу, которая преследовала его годами. Глупая вещь, но у нее была запоминающаяся мелодия, грустная и сладкая. Бедная маленькая Жанетт, как она обожала своего ушедшего возлюбленного, как она помнила его “,на бис и далее. ” Жанетт, возможно, и запомнила, Мерсье - нет, поэтому он спел припев и напевал остальное, медленно поворачиваясь в струящейся воде.
Когда он услышал, как открылась и закрылась дверь ванной, он остановился. Сквозь плотную хлопчатобумажную занавеску в душе он увидел силуэт, который снял рубашку и шорты. Затем медленно отодвинул занавеску в сторону, ее кольца заскрежетали по металлическому бруску. Там, в облаке пара, с куском мыла лавандового цвета в руке, стояла принцесса Антовина Бросович. Без одежды она казалась маленькой, но, опять же как кукла, идеально сложенной. С озорной улыбкой она протянула к нему руку и ногтем провела линию вниз по влажным волосам, прилипшим к его груди. “Это мило”, - сказала она. “Я могу нарисовать тебя”. Затем, через мгновение: “Ты собираешься пригласить меня войти, Жан-Франсуа?”
“Конечно”. Его смех был не совсем нервным, но близким к нему. “Вы меня удивили”.
Она вошла в душ, задернула занавеску, шагнула к нему так, что кончики ее грудей едва касались его груди, встала на цыпочки и легко поцеловала его в губы. “Я собиралась”, - сказала она. Затем она протянула ему лавандовое мыло. Только принцесса, подумал он, могла присоединиться к мужчине в душе, но пренебречь мылом для гостей.
Она один раз повернулась под струями, подставила лицо воде и пальцами зачесала волосы назад. Затем она оперлась обеими руками о кафельную стену и сказала: “Не будете ли вы так любезны вымыть мне спину?”
“С удовольствием”, - сказал он.
“Что это вы там пели?”
“Старая французская песня. Она остается со мной, я не знаю почему”.
“О, причины”, - сказала она, которая знала, почему что-либо происходит.
“Ты поешь в душе?”
Она повернула голову, чтобы он мог видеть, что она улыбается. “Возможно, через некоторое время я так и сделаю”.
Кожа ее спины все еще была слегка загорелой от летнего солнца, а под изогнутой линией купальника - очень белой. Он взбил кремовую пену, положил мыло в миску на стене и стал водить руками вверх-вниз, из стороны в сторону, круг за кругом.
Он снова намылил руки и обхватил ее. По мере того, как вода стекала по ним, белая часть ее тела, теплая и скользкая, постепенно становилась розовой. И со временем она действительно спела или что-то в этом роде, и, хотя они пробыли там довольно долго, горячая вода так и не закончилась.
17 октября, 5:15 утра, пересекая Вислу в переполненном троллейбусе, Мерсье оперся на стальной столб сзади. На нем была поношенная шляпа с низко надвинутыми на лоб полями и грязное пальто, купленное в магазине подержанной одежды в бедном еврейском квартале. Под мышкой у него был дешевый портфель, и он выглядел, как ему казалось, как какая-то потерянная душа, приговоренная к жизни в русском романе. Рабочие, набившиеся в троллейбус, которым предстоял долгий день на фабриках Праги, были мрачны и молчаливы, глядя в окна на серый рассвет и серую реку под железнодорожным мостом.
На третьей остановке в Праге Мерсье сошел с задней платформы, сразу за кондитерской фабрикой Wedel, в сыром утреннем воздухе сильно пахло жженым сахаром. Он прошел вдоль фабрики, пересек улицу с кирпичными многоквартирными домами, затем направился к ряду мастерских, где в обшитых вагонкой сараях грохотало и скулило оборудование. В одном из них высокие двери были раздвинуты, и он мог видеть темные фигуры, загребающие уголь в открытые топки, пламя вспыхивало желтым и оранжевым.
Он свернул в переулок к безымянному маленькому бару, открытому на рассвете, переполненному рабочими, которым требовалась рюмка-другая, чтобы попасть на заводы. Здесь тоже было тихо. Мужчины в баре допили свою порцию, оставили несколько грошей возле пустых бокалов и вышли. За столом у противоположной стены флегматично сидел Эдвард Уль, инженер из Бреслау, с чашкой кофе и польской газетой, сложенной на столе рядом с чашкой и блюдцем.
Мерсье сел напротив него и пожелал доброго утра. Он говорил по-немецки, плохо и медленно, но справлялся. Как язык традиционного врага Франции, немецкий язык был обязательным предметом изучения в Сен-Сире.
Уль поднял на него глаза и кивнул.
“У вас все идет хорошо”, - сказал Мерсье. Это был не совсем вопрос.
“Лучшее, чего я могу ожидать”. Бедный я. Ему не очень нравилось дело, которым они занимались вместе. Он был, Мерсье видел это по его лицу, неохотным и напуганным. Возможно, жизнь сложилась лучше при предшественнике Мерсье, “Анри” Эмиле Брюнере, ныне полном полковнике и начальнике Мерсье в Генеральном штабе, но он в этом сомневался. “Учитывая, что я должен сделать”, - добавил Уль.
Мерсье пожал плечами. Какое ему было дело? По его мнению, на встречах с агентами лучше всего быть холодным и официальным - у них было коммерческое соглашение; дружба не требовалась. “Что вы привезли?”
“Мы переоборудовываемся для Ausf B”. Он имел в виду версию "В" Panzerkampfwagen 1, боевого танка вермахта. “У меня есть первые чертежи новой башни”.
“В чем разница?”
“Это новая конструкция от завода Круппа; теперь башня будет поворачиваться на триста шестьдесят градусов вручную наводчиком”.
“А доспехи?”
“То же самое. Тринадцать миллиметров по бортам, восемь миллиметров в верхней части башни, шесть миллиметров в верхней и нижней частях корпуса. Но теперь плиты должны быть закалены лицевой стороной - это означает цементацию углеродом, это очень дорого, но прочность значительно повышается ”.
“От прекращения ружейного и пулеметного огня до прекращения применения противотанкового оружия”.
“Казалось бы, так”.
Мерсье на мгновение задумался. Panzerkampfwagen 1A не очень хорошо зарекомендовал себя в Испании, где его использовали войска Франко против советских Т-26. Вооруженный только парой 7,92-миллиметровых пулеметов в башне, он был эффективен против пехоты, но не мог победить бронированный вражеский танк. Теперь, с 1В, они готовились к другому виду боя. Наконец он сказал: “Хорошо, мы посмотрим на это. И в следующий раз мы хотели бы посмотреть на процесс закаливания лица, который вы используете, на формулу ”.
“В следующий раз”, - сказал Уль. “Ну, я не уверен, что смогу...”
Мерсье прервал его. “Пятнадцатого ноября. Если возникнет чрезвычайная ситуация, по-настоящему чрезвычайная, у вас есть номер телефона ”.
“Что было бы, если бы я просто не смог быть здесь?”
“Мы перенесем встречу”. Мерсье сделал паузу. “Но нам совсем не легко, если мы должны это сделать”.
“Да, но всегда есть возможность...”
“Вы справитесь, герр Уль. Мы знаем, что вы находчивый человек, в такого рода работе всегда возникают проблемы; мы ожидаем, что вы справитесь с ними”.
Уль начал говорить, но Мерсье поднял руку. Затем он открыл свой портфель и достал сложенную польскую газету и листок бумаги, напечатанный на машинке, а затем скопированный на дубликаторе roneo: бланк квитанции с датой, суммой и именем Уля, напечатанными в соответствующих строках, и строчкой для подписи внизу. “Вам нужна ручка?” Спросил Мерсье.
Уль полез во внутренний карман, достал авторучку, затем подписал свое имя внизу квитанции. Мерсье положил листок бумаги в портфель и подвинул газету к Улю. “Тысяча злотых”, - сказал он. Он оторвал уголок газеты Уля, обнажив края инженерных схем.
Уль взял сложенную газету Мерсье, крепко зажал ее под мышкой, затем поднялся, чтобы уйти.
“Пятнадцатого ноября”, - сказал Мерсье. “Мы встретимся здесь в это же время”.
Очень подавленный герр Уль кивнул в знак согласия, пробормотал "До свидания" и покинул бар.
Мерсье посмотрел на часы - правила гласили, что он должен дать Улю двадцатиминутную фору. Двое рабочих в серых промасленных куртках и брюках вошли в бар и заказали водку и пиво. Один из них взглянул на Мерсье, затем отвел взгляд. Что ничего не значило, подумал Мерсье. Офицер А встретился с агентом Б в стране, незнакомой им обоим, на нейтральной территории, это даже не было противозаконно. Во всяком случае, так ему сказали, когда он проходил шестинедельные курсы для новых военных атташе в Высшей военной школе, являющейся частью комплекса инвалидов в Париже.
С недельным разделом об управлении шпионажем - отсюда сложенные газеты. И холодный внешний вид. Мерсье не притворялся; ему не нравился Уль, который предал свою страну по эгоистичным причинам. На самом деле, ему ничего из этого не нравилось. “Посмотрите на изобретательность месье Д.”, - сказал капитан-эльф из Deuxieme Bureau, который преподавал курс. “Во время войны, имея сложный набор цифр, которые нужно было передать своему куратору, месье Д. сбрил клок шерсти на спине своей собаки, написал несмываемой ручкой цифры на собачьей шкуре, подождал, пока у собаки отрастет шерсть, затем легко пересек границу”. Да, очень умные, как господа А, Б и С. Мерсье мог только представить, как бреет своих бракованных Арьежуа, своих любимых пойнтеров, Ахилла и Селесту. Он мог представить себе их глаза: почему вы так поступаете со мной?
Оставайтесь. Хороший мальчик, хорошая девочка. Помните изобретательного месье Д.
В ящике стола Мерсье, в его кабинете на втором этаже посольства, лежало письмо об увольнении с занимаемой должности. Написано в неподходящий момент, в трудные первые дни новой работы, но не выброшено. Он и представить себе не мог, что действительно отправит это письмо, но трехлетнее назначение показалось ему целой жизнью, и его могли назначить повторно. Возможно, он попытается в следующий раз, когда окажется в штаб-квартире Генерального штаба в Париже, запросить перевод в полевое командование. Его первая просьба, направленная по предписанным каналам, была отклонена, но он решил попробовать еще раз, на этот раз лично. Это могло сработать, хотя, если бы это не сработало, он не мог просить снова. Таково было неофициальное правило, высеченное на камне: две попытки, не больше.
Возвращаясь в троллейбусе в центр Варшавы, он задавался вопросом, что же пошло не так, почему его перевели шестью месяцами ранее со штабной должности в Армии Леванта со штаб-квартирой в Бейруте в посольство в Варшаве. Причина, как он подозревал, была больше всего связана с Брунером, который хотел продвинуться вверх, хотел быть в центре власти в Париже. Это ему удалось сделать, но они должны были заменить его, и заменить кем-то, кого польский генеральный штаб нашел бы привлекательной заменой.
А для Мерсье это должно было стать плюсом, победой в карьере. Назначение в Варшаву любого французского офицера или дипломата считалось честью, поскольку Польшу и Францию связывали особые отношения, долгая, устойчивая история политической дружбы. Во времена французских королей французская и польская королевские семьи вступили в браки, французский язык стал и оставался вежливым языком польской аристократии, а поляки, особенно польские интеллектуалы, были страстно увлечены идеалами Просвещения и революции 1789 года. Наполеон поддерживал стремление Польши восстановить себя как свободную нацию, а французские правительства с XVIII века приветствовали польских изгнанников и поддерживали их борьбу против раздела.
Таким образом, летом 1920 года, после того как на Украине вспыхнули боевые действия между частями польской армии и украинскими партизанскими отрядами, а Красная Армия атаковала польские войска в окрестностях Киева, именно Франция пришла на помощь Польше в так называемой русско-польской войне. В июле Франция направила в Польшу военную миссию под командованием ни много ни мало одного из героев Великой войны генерала Максима Вейгана. В состав миссии входил сослуживец Мерсье, скорее коллега, чем друг, капитан Шарль де Голль - они вместе окончили Сен-Сир в классе 1912 года - и Мерсье тоже. Оба вернулись из немецких лагерей для военнопленных в 1918 году после неудачных попыток побега. Оба были награждены за службу в Великой Отечественной войне. В июле 1920 года оба отправились в Польшу, чтобы служить инструкторами в офицерском корпусе польской армии.
Но в середине августа, когда Красная Армия, прорвав польские линии обороны на Украине, достигла окраин Варшавы, Мерсье оказался втянутым в боевые действия. Русские были готовы к завоеванию, иностранные дипломаты бежали из Варшавы, Красная армия находилась всего в нескольких милях к востоку от Вислы, и Красную Армию было не остановить. Капитану Мерсье было приказано присоединиться к польскому кавалерийскому эскадрону в качестве наблюдателя, но затем, после гибели нескольких офицеров и с помощью переводчика, он принял командование эскадроном. И так приняли участие в ставшей знаменитой фланговой атаке под предводительством маршала Пилсудского, перерезав линию наступления Красной армии в том, что позже было названо “Чудом на Висле”.
В пять часов пополудни тринадцатого августа 1920 года в городке Радзимин, в пятнадцати милях к востоку от города, начался последний штурм Варшавы. Когда началась контратака Пилсудского, 207-му уланскому полку под командованием Мерсье было приказано захватить железнодорожную станцию Радзимин. Местного четырнадцатилетнего подростка посадили за седло улана и отвезли их на станцию. Было почти восемь часов, но летний вечерний свет только начинал темнеть, и, когда Мерсье увидел вокзал в конце длинной, узкой улицы, он поднял револьвер, махнул им вперед и пришпорил свою лошадь. Уланы кричали, бросаясь в атаку, люди в квартирах над улицей высовывались из окон и приветствовали их криками, а стук копыт по булыжнику эхом отдавался от стен зданий.
Когда они ехали по улице, уланы начали стрелять по вокзалу, и винтовочные пули просвистели над головой Мерсье. Ответный огонь русских сбил со стен зданий фонтаны кирпичной пыли, на брусчатку посыпалось стекло, упала лошадь, а всадник слева от Мерсье вскрикнул, выронил винтовку, завалился набок, и его потащило за стремя, пока другой всадник не схватил лошадь за уздечку.
Они на полном скаку выехали на улицу, а затем, по призыву переводчика Мерсье, разделились влево и вправо, поскольку водители выбегали из радзиминских такси, а пассажиры бросали свой багаж и ныряли во весь рост, прижимаясь к бордюру в поисках защиты. Только небольшое подразделение, взвод или около того, русских войск защищало станцию, и они были быстро побеждены, один из них, офицер с красной звездой на фуражке, был пронзен уланским копьем.
На несколько минут все стихло. Лошадь Мерсье, вздымая бока, заржала, когда Мерсье пустил ее рысью немного выше по тропе, просто чтобы посмотреть, что он сможет увидеть. Где была Красная Армия? Где-то в Радзимине на данный момент первый артиллерийский снаряд упал на площади, окружающей вокзал, раздался громкий взрыв, в воздух взметнулся столб черной грязи, платан раскололся пополам. Мерсье развернул лошадь и поскакал обратно к зданию вокзала. Он увидел, как остальная часть эскадрона покидает площадь, направляясь под прикрытие соседней улицы.
Следующее, что он помнил, это то, что он лежал на земле, зрение затуманилось, в ушах звенело, из колена текла кровь, а лошадь ускакала галопом вместе с остальным эскадроном. Какое-то время он лежал там; затем улан и лавочник пробежали сквозь разрывы снарядов и отнесли его в магазин сухих продуктов. Они осторожно положили его на прилавок, оторвали длинные полосы обивочной ткани от рулона - хлопчатобумажная салфетка для лордов и леди, он будет помнить это всю свою жизнь - и сумели остановить кровотечение.
На следующее утро его нашли в повозке, запряженной лошадьми, вместе с другими ранеными уланами, направляющимся обратно в Варшаву по дороге, вдоль которой стояли поляки всех мастей, которые приподнимали шапки, когда повозка проезжала мимо. Вернувшись в город, он узнал, что дерзкая авантюра Пилсудского увенчалась успехом, Красная армия в замешательстве бросилась бежать обратно на Украину: так произошло “Чудо на Висле”. Хотя в определенных кругах польского руководства это вовсе не считалось чудом. Польская армия разбила русских, перехитрила их маневрами и одержала верх над ними. Во время кризиса они были сильны - достаточно сильны, чтобы одолеть великую державу, и, следовательно, достаточно сильны, чтобы выстоять в одиночку в Европе.
Несколько месяцев спустя капитан Мерсье и капитан де Голль были награждены польскими военными наградами - Крестом Военной доблести.
После этого две карьеры некоторое время продолжали идти параллельно, поскольку они служили во французских колониальных войсках в Ливане, сражаясь с бандитскими группировками, известными как дандаши, в долине Бекаа. Расхождение произошло в 1930-х годах, когда де Голль, к тому времени самый престижный интеллектуал во французской армии, известный благодаря своим книгам и монографиям как “офицер пера” французской армии, получил назначение преподавать в Высшую военную школу. К тому времени он был хорошо известен в армии и часто цитировался. За ряд запоминающихся заявлений, особенно за фразу, произнесенную во время Великой отечественной войны, когда под внезапным пулеметным огнем его товарищи-офицеры бросились на землю, а де Голль крикнул: “Ну же, джентльмены, ведите себя прилично”.
У Мерсье не было такой дурной славы, но он продолжал, вполне довольный, выполнять ряд заданий Генерального штаба в Ливане. Пока, будучи французским офицером, награжденным как Францией, так и Польшей, ему, идеальной и привлекательной замене полковника Эмиля Брунера, не было приказано служить военным атташе в Варшаве.
На центральной варшавской трамвайной остановке Мерсье вышел из троллейбуса. Серый рассвет сменился серым утром с сырым, холодным ветром, и колено Мерсье ужасно болело. Но, по правде говоря, сказал он себе, не без удовольствия, боль была в обоих коленях, так что дело было не столько в состоянии раненого воина, сколько в состоянии высокого мужчины, который накануне вечером занимался любовью с невысокой женщиной в душе.
Мерсье сначала зашел в свою квартиру, быстро переоделся в форму, затем пешком вернулся в посольство, красивое здание на Новом Святом, в нескольких шагах от британского посольства, на обсаженной деревьями площади со статуей. В своем кабинете он напечатал краткий отчет о своем контакте с Улем. Очень кратко: дата, время и место, поставка схем для производства новой версии танка Panzer - 1B, произведенная оплата, организация следующей встречи.
Должен ли он учитывать тот факт, что Уль извивался? Нет, на самом деле ничего не произошло; конечно, в Париже им было все равно, что их беспокоят такими мелочами. Он долго и внимательно изучал схемы, чтобы убедиться, что они соответствуют описанию - здесь таилась опасность настоящей катастрофы; такое случалось не раз, сказали ему; планы общественного туалета или дизайн механического консервного ножа, - затем передал отчет, схемы и подписанную квитанцию одному из служащих посольства для передачи обратно в Генеральный штаб в Париже, копию отчета - в офис посла , а другую - в сейф, где хранились его служебные документы.