Теперь, когда все позади, все - даже разочарование в НЕМ. Я пытаюсь понять, каким был мужчина, которого я так безрассудно полюбила, безрассудно и безвременно. И
чем больше я задумываюсь об этом, тем больше убеждаюсь, что его и вовсе не существовало в реальности, он был выдуман моим голодным воображением,
истосковавшимся по сильным эмоциям. Я пытаюсь вспомнить, был ли ОН молод и красив. Нет и нет. Он не был ни молод, ни красив. Средний возраст, средняя наружность.
Слишком много геля на коротких темных волосах. Что-то хищное или голодное в улыбке. Не помню, какого цвета глаза. Наверное, темные. Нет, пожалуй, зеленые.
Кажется, он был выше меня. Так трудно докопаться до этих маловажных подробностей. Память замуровала их в непроходимые пещеры подсознания. Только она не в
состоянии избавить меня от трех надоедливых свидетелей прошлого. Заточенные в отдаленной келии, они бьются о каменные стены моего внутреннего мира и стенаниями
и воплями нарушают мой покой. И я сдаюсь и тайком, как преступница, приближаюсь к зарешеченным дверям, чтоб с оглядкой войти в темную комнатушку и утешить
бедных моих заключенных, которых я вынуждена была спрятать для всеобщего блага. И я сажусь на грубую каменную скамью и с замиранием сердца слушаю их
откровения.
Моих узников трое и они такие разные - двое мужчин и юная девушка с длинными чувственными пальцами. Она всегда первая усаживается ко мне на колени, привлекает
меня к себе и проникновенным шепотом рассказывает, как вот эти пальцы (и она всегда показывает мне свои тонкие длинные пальцы, иногда даже позволяет целовать их)
ласкали ЕГО волосы.
- Вот так - говорит она и запускает свои чувственные руки в мою шевелюру. Я ощущаю, как мурашки неудержимой волной пробегают по всему телу, и тогда она
отстраняется, заглядывает в мои глаза и говорит голосом, полным упрека:
- О нет, неужто ты не понимаешь, мои руки никогда в жизни не прикасались ни к чему более нежному и шелковистому, чем его волосы. И я сказала ему об этом, сказала,
что без геля гораздо лучше. Но он, кажется, не понял меня, не придал должного значения моим словам. И тогда я прижала руки к своим губам, чтоб не закричать от боли.
Тогда я поняла, что больше никогда не окунусь кистями рук в его свеже вымытые блаженные волосы. Наверное, я погрустнела. Потому что он спросил меня - что? Но я
отрицательно покачала головой и в немом отчаянии поцеловала его волосы. Господи, на улице было лето, а они пахли морозной свежестью. Я несколько раз нежно
поцеловала его голову, силясь навечно запечатлеть запах его волос в своей памяти. Я и сейчас чувствую его. Ты спросишь, где? На своих руках, на своих губах... О, мне
больше никогда не испытать этого блаженства, - и она разрыдалась. А потом поднялась и, тихонько всхлипывая, ушла в отдаленный темный угол пещеры.
Тогда ко мне приблизился высокий сильный мужчина. Можно было залюбоваться его телосложением. Он буквально набросился на меня, одарив меня крепким объятием.
Если бы я и захотела, то не смогла бы вырваться из его объятий. Но я не хотела. Он буквально вжался в меня, слился со мной. Я чувствовала, как бешено стучало сердце, но
уже затруднялась сказать наверняка, чье - его или мое. Возбуждение хищной кошкой взбиралось по дереву моего тела. Дыхание сбилось, ноги подкашивались, сердце
грозило разорваться. Но я не пыталась высвободиться из его мощных рук, не пыталась отстраниться от его могучей груди. Я чувствовала, что мне становится тяжело
дышать. Но меня ничуть не пугала смерть от его объятий. Все, чего я боялась, так это того, что он отпустит меня. И в последний миг, когда я уже почти перестала дышать,
он вдруг ослабил свою хватку и дал мне бессильно соскользнуть на каменный пол. Я закашлялась.
Я еще не успела прийти в себя, когда обнаружила, что моя голова покоится на худых коленях третьего узника. Я с трудом приподнялась и села. Спина
нащупала холодную каменистую опору. Он молчаливо смотрел на меня. Глаза тоскливые, уставшие. Под глазами темные синяки от длительной бессонницы. Вокруг глаз
множество глубоких морщинок от длительных размышлений. Я не могла отвести своего взгляда от его лица. И вновь я переживала то беспокойство о его здоровье,
которое испытывала всегда, видя его.
-Ты опять плохо спал?
Но он не ответил "да". Он сказал свое извечное "угу" и утвердительно покачал головой. Я не знаю, что было в этом "угу", но только сердце мое защимело от боли и
сочувствия. Я продолжала в полголоса неторопливо расспрашивать его. Вскоре я заметила, что как-то по наитию умудряюсь задавать такие вопросы, на которые он мог бы
просто ответить кивком и еле слышным полусловом. Когда же он все-таки хотел поделиться со мной своими непоследовательными недоразвитыми мыслями, такими
уместными для 16-летней девушки и такими странными в устах почти сороколетнего мужчины, я спешила прижаться губами к его губам. Я знала все это наизусть, и каждое
сказанное им слово теперь больно ранило меня. Ведь в жизни нет места догадкам и домыслам. Нужно не бояться жить и чувствовать, тогда непременно найдешь ответы на
все вопросы. Но он думал иначе. Он спрашивал: "Как ты думаешь, это любовь или похоть?" или "Как ты думаешь, это судьба?"
И я не выдержала. Я резко встала и опустошенная, едва сдерживая горькие слезы направилась к двери. Я не хотела оборачиваться, но не смогла не бросить последнего
взгляда на моих бедных заключенных. Девушка все так же рыдала в углу, заламывая свои изящные чувственные руки. Сильный мужчина мерил шагами каменную комнату.
А мой печальный философ провожал меня тоскливым взглядом полным неотвеченных вопросов. И я ушла, плотно затворив двери за собой, но кажется в попыхах забыла
закрыть келию на ключ. Иначе почему время от времени я чувствую морозный запах волос на своих руках? Отчего я дрожу как в лихорадке когда кто-то дарит мне
невинное объятие? Отчего задавая вопросы так надеюсь услышать полусонное "угу" и едва заметный кивок? Они преследуют меня.
Но теперь все позади, все - даже разочарование в НЕМ. И я пытаюсь понять кем был мужчина, которого я так безрассудно полюбила, безрассудно и безвременно. И
чем больше я задумываюсь об этом, тем больше убеждаюсь, что он существовал в реальности, он не был выдуман моим голодным воображением, истосковавшимся по
сильным эмоциям. Я пытаюсь вспомнить, был ли ОН молод и красив. Нет и нет. Он не был ни молод, ни красив. Средний возраст, средняя наружность. Только волосы
однажды были у него такие мягкие! А объятия его были такие всепоглощающие! И согласие выражал он так тоскливо - полуулыбкой, полусловом, полужестом! И не важно,
что другие видели слишком много геля на его коротких темных волосах. И не важно, какого цвета были его глаза. Важно то, что они говорили мне. А говорили они мне