Прозябая хвостатый год в полуразрушенном, открытом всем ветрам, включая ветра перемен, НИИ, Хлебников предавался одиноким мечтаниям о славе и богатстве: вот он на вершине финансовой пирамиды, видевшейся ему непременно в виде пирамиды Хеопса; вот он на великолепном "Мустанге", в ковбойской шляпе, тычет шпорами в педали под музыку "кантри", а вот и голубоглазая блондинка Клавка Черепицына в его магических объятиях. Эти приторные мечтания, отдававшие засахаренным монпансье, который года два назад рассыпался в ящике стола, и с тех пор обнаруживал свой след на каждой канцпринадлежности главинженера, мало чем отличались от мечтаний других глав и просто инженеров, выросших в пионерлагерях советской эпохи и оказавшихся мало приспособленными к эпохе Кока-колы, Интернета и сетевого маркетинга. Каждое рабочее утро его мысли начинали медленно, тягуче плыть вдоль Бескрайней Артиколийной Магистрали*, заполненной вещичками, названия которых для Хлебникова звучали столь же отдаленно, как очередной неудобоваримый "изм" на семинарах "Истории КПСС". И точно также, как в те студенческие годы, полные романтического пофигизма, когда он страдал от непримиримой внутренней борьбы с этими не вмещающимися в его языковое поле "измами", выразившейся во внешнем конфликте с профессором Шапошниковым, грозящим ему исключением из института; так и сейчас: невозможность примирения с засильем "англоизмов", имеющих силу притяжения покупательской массы во много раз превышающую модуль произведения рабочей силы Хлебникова, выраженной в рублевой эквиваленте с постоянным коэффициентом ноль целых и еще несколько нулей после запятой, на закоренелый пессимизм, выраженный в пиво-литрах и табако-пачках, привела его к скоропостижному разводу с единственной ненаглядной женой его Любаней. Нельзя сказать, что Любаня была жадной до всякой заморской диковинки, но фраза "так жить нельзя", заменявшая ей последние четыре года все богатство живого русского языка Ожегова и Даля вместе взятых, стала для Хлебникова своего рода павловской лампочкой, которая сигнализировала только одно - у жены потекла слюна. А раз потекла слюна, значит надо кормить, а не то от переизбытка желудочного сока может начаться гастрит, а там гляди и язва - это Хлебников помнил точно из школьного курса "анатомии человека". И не стала его ненаглядная Любаня дожидаться развития симптомов данных заболеваний и ушла к завидному кормильцу - директору мясокомбината...
К обеду мысли Хлебникова собирались в неровный строй (давала себя знать первая бутылочка пивца, выпитая в полусонном состоянии по дороге на работу), и начинали свое движение в направлении ближайшего ларька за углом... Нет, не то чтобы сразу прямиком да и к пиву, нет, они огибали пару риэлторских контор, куда можно было бы устроится агентом по недвижимости и получать от передвижения людей по этой недвижимости некий процент; потом пару - тройку фирмочек, торгующих всякой белибердой, за впаривание которой жителям Белибердянска можно было бы обеспечить себе безбедную старость в кресле-качалке с кубинской сигарой в зубах; затем на пути вставал Васька из третьего подъезда, сеятель листовок, имевший за свою деятельность всегда полный холодильник, соблазняющий присоединиться. Но, несмотря на все преграды, мысли все же достигали вожделенного ларька и покрывались медленно тающей пеной безделья и расслабления.
Вечер не оставлял ему большого выбора: дежурные сосиски с картошкой в компании телевизора, редко Васька со своей пропагандой и чипсами. Данное однообразие, превратившиеся однажды в автоматизм, хоронило любую мысль еще на пороге до боли родной ему пятиэтажки. Последнее о чем он думал, заходя в подъезд, был его отец, который умер от инфаркта в том самый день, когда все его рублевые сбережения, обещавшие превратиться в праздник мира и труда рядового советского труженика, а именно в покупку "Жигулей" шестой модели, стали равны ящику водки и бензопиле "Дружба", так и не востребованную на даче. Сном он забывался обычно около двух, когда переставали слышаться знакомые с детства шаги, крики и запахи соседей. Сон всегда приносил ему неподдельное облегчение, дарил под утро исполнение заветных желаний, и его желтоватый рот расплывался в улыбке. Звук будильника поднимал его, но не успевал отнять ночных грез, которые развеивались лишь в курилке пресловутого НИИ при дружеском похлопывании по спине, похожем на смачный пинок, отвешиваемый начальником цеха Муромским.
Так бы и текла его серая жизнь в окружении сладких мечтаний и пивных будней, если б не вырезали ему в один из таких будних дней аппендицит. Случилось это на исходе зимы, в длинном високосном феврале, когда переел он халявных чипсов, вызвавших воспалительных процесс излишним содержанием неудобоваримого крахмала, а может так кишки его среагировали на васькины листовки, которыми по привычке интеллигентного человека Хлебников вытирал губы и руки. И увезли его родимого в городскую больницу, да в хирургическое отделение и сразу определили в операционную, где у незадачливого главинженера то ли видения начались, то ли благодать божья снизошла на него, то ли произошло обострение интеллектуальных способностей, что пылились до сих пор невостребованными. В общем, полтора часа, которые он провел на столе, не прошли для него, как говорится, даром...
Увидел себя Хлебников в самом что ни наесть банальном гробу, засыпают его серой землей, крестятся мать его и тетка рядком, Васька сопли утирает, да человек восемь из родного НИИ стоят, обсуждают кадровые и наличные вопросы, т.е. по сколько скидываться и на сколько человек брать. И гладя на все это, Хлебников оторопел. Понимает он, что о нем-то теперь и позаботиться некому. Закопают, да и все. Заживут себе дальше. А ему-то как? Ведь как был здесь на земле грешной не при делах, так и там голью перекатной слоняться. А тут уже и лестница с небес, как эскалатор спускается, ангелочки его приглашают на ступеньки подняться, в спину подталкивают, чтоб сильно-то не мешкался. Испугался Хлебников, упирается, не дает себя на эскалатор белокрылым архангелам затащить, как закричит, завопит. А тут еще свет ярчайший с небес на него изливается, аж слепит, и один ангел другому подмигивает, "пора" - говорит, а то уже за следующим посылать надоть, - "замешкались мы тут". Очнулся Хлебников на пружинистой кровати - во рту сухо, тошнит, на кровати рядом кто-то сопит, на двух других кроссворд отгадывают. Кто-то подошел, промокнул ему губы мокрым полотенцем, Хлебников подумал, взвесил все pro и contra, и пришел к выводу, что еще живой, и рай ему пока не светит. И тут наступил глубокий здоровый сон.
Выйдя из больницы, Хлебников почувствовал, что удалили ему не только аппендицит, но еще и напрочь лишили надежды на доброго дядю, который однажды изменит мир и восстановит справедливость, причем справедливость во веки веков обладала интересным свойством - смысл ее настолько зависел от толкователя, что оно являло собой чуть ли не самое широкое понятие, уступая по широте только Богу, душе и сознанию. Приняв решение - с этого дня заботиться о себе самому и на этой земле грешной и после оной, первое, что сделал этот патриот НИИ - подал заявление об увольнении, что вызвало немалое удивление, возмущение, неодобрение, изумление и злословие у той небольшой группы из восьми человек, что привыкли соображать на девятерых вместе с Хлебниковым. Но он был непреклонен, в объяснения не вдавался, пиво по утрам пить перестал, а мечты его с некоторым неудовольствием уступили место холодному расчету и мысленному гроссбуху, напоминающему таблицы Excel в его трезвом мозгу.
Несколько месяцев бывший главинженер потратил на то, чтобы отыскать капитал, нашел он его в ленинской библиотеке, в одноименном нетленном творении Карла Маркса: на довольно скучном месте лежала в качестве закладки рекламная брошюрка, сулившая кредит на выгодных условиях под залог недвижимости. Взял Хлебников кредит, заложив свою двухкомнатную со всеми привычными соседскими шагами, запахами и криками, треть денег предусмотрительно потратил на обустройство своей дачи, на которую смотрел теперь с любовью и трепетом, предвкушая небольшой особнячок -комнат на десять и обязательно с бильярдным столом (Главное не забыть в суете!). Оставшуюся сумму Хлебников распределил с завидным расчетом: арендовал торговое помещение - небольшое, но удобно расположенное, закупил товар, дал на лапу чинам постарше, чтоб младшие не совались, нанял продавцов и рабочих - старался брать людей интеллигентных, с образованием, но знакомых избегал, знал, что бизнес и дружба - две вещи не совместные.
К ноябрю наметил бывший главинженер открытие своего "дитяти". "ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ" следуя логике не менее парадоксального героя своего времени - капитана Врунгеля, должен был оказаться для Хлебникова действительно последним, но ... в течение каких-то трех месяцев он вышел из минуса. За это время новоявленный бизнесмен сделал для себя массу интересных открытий, что заставило его пересмотреть ассортимент. Первое время заходили больше из любопытства, первой же ласточкой (весны он конечно не сделал, но оставил неизгладимое впечатление у Хлебникова, которого затем часто приглашал на различные презентации, видимо для пары) стал средней руки делец, который, как выяснилось, владел небольшим, можно сказать, домашним производством съедобных шашек и шахмат, игра в которые соединяла насыщение утробы и интеллектуальный тренаж. Именно он порекомендовал при подборе ассортимента опираться на психологию потенциального покупателя - ведь то, что приглянется стареющей примадонне, вряд ли купит седеющий интеллектуал или скажем цыганский барон. А также не лишним было бы изучить все существовавшие похоронные ритуалы, поскольку набор того, что клали покойничку в дорогу, поистине иногда оказывался довольно любопытным и, как обнаруживалось, вполне жизнеспособным в плане спроса в наше плюралистическое время в нашей много конфессиональной стране.
За следующие несколько месяцев Хлебников здорово озадачил бывшего одноклассника, теперь уже доктора исторических наук, списками литературы, которую просил взять для него в научной библиотеке. Перелопатив с десяток книг, бывший главинженер вполне мог бы причислить себя к самому осведомленному "маркетологу загробного мира". Наряду с этим он умудрялся присутствовать в магазине во время торговли и делал для себя множество любопытных открытий. Большую часть своих наблюдений он коллекционировал как моментальные фото, по мере накопления коих удавалось выделить некую зависимость между видом покупателя и товара. Не укладывалось у него в голове только одно - для чего все эти люди покупают его товар. Каменные бумажники с запаивающимся верхом - чтоб доллары свои с собой в гроб забрать; кожаные сапоги, сшитые швами наружу - чтоб ноги на том свете не натереть; очки с защитным напылением от сверх яркого божественного света и т.д. и т.п. Иногда доходящее до злобы недоумение у него вызывали престарелые истерического склада тетушки, скупавшие целыми килограммами флюорестирующие драгоценности, наверно, предполагавшие, что и на том свете они призваны ослеплять своим блеском окружающих. С другой стороны, сомнения оставляли его перед лицом растущих продаж и пополняющейся кассы. За полтора года ему удалось вернуть кредит, правда, его малогабаритной квартире пришлось отдать свои засаленные стены под товарный склад. Мечта об особняке пока только грела Хлебникова, крутящего баранку своего "Сааба" по подмосковному бездорожью в направлении деревни Дурыкино Солнечногорского района - он предпочитал два часа провести в дороге, нежели оставаться на ночь в этом "склепе" (название напрашивалось само собой).
В его личной жизни также произошли некоторые изменения, Хлебников завел себе двух любовниц - помладше и постарше, бультерьера Ваську на дачу и дурную привычку выкуривать натощак сигару. Любаня к нему не вернулась, хотя и заезжала однажды в "Последний путь" прикупить экс-теще защитные очки. Она долго выбирала форму, крутя их в руках так, чтобы ее движения порождали колыхание норковой шубы, обнажая края глубокого аппетитного декольте, к которому Хлебников остался равнодушен. В очередной раз задумался он о том, что же движет людьми и почему даже его Любаня, подававшая в свое время надежды аспирантка филфака, не оказалась исключением. Да, наверное, с жиру, - думал Хлебников, - или дань моде, будут друг перед другом хвастать на смертном одре, кто чего с собой возьмет. Тьфу, черт. Кощунство какое-то. Скорее, это они по старой русской традиции - "на всякий случай", да "авось пригодится".
Бизнес раскрутился и Хлебников закрутился под его дуду. Времени ни на что не хватало: ни на двух любовниц, ни на Ваську - пришлось нанять сторожа. Все чаще новоиспеченному русскому среднего пошиба приходилось ночевать в Москве, в своем "склепе", как попало, на старом диванчике. И именно во время этих ночевок Хлебников начал чувствовать, что творится с ним что-то неладное. Начиналось это с ощущения удушья, ему хотелось то ли куда-то бежать, то ли что разрушить до основанья, а затем к этому прибавлялась стенокардия, тахикардия и валидол в особо крупных дозах. Приступы учащались. Они мешали ему работать, часто ему хотелось все бросить. За несколько месяцев Хлебников похудел, осунулся, стал многих чураться и обходить стороной. Он знал, что часть из его окружения посмеивается над ним и складывает анекдоты, но не это было причиной тревоги. Причиной тревоги стал товар, все предметы как будто дышали смертью - то старуха с косой из голенища выглянет, то среди амулетов проглянет мужичок с мешком, в котором томятся души, то среди груды всяческой утвари проявляются очертания крестов. Так продолжалось сравнительно недолго, первыми неладное почувствовали продавцы. Опасались, конечно, говорить ему в лицо о его душевном нездоровье, старались намеками показать, что, мол, заработался, пора в отпуск съездить, на горных лыжах покататься где-нибудь в Альпах, и погода подходящая и опасаться нечего - бизнес-то уже налажен, крыша рядом, своя, родная, все схвачено, все путем. Но Хлебников упорствовал, буйствовал, как только об этом заходила речь. Но под конец пришлось ему взять, но уже не отпуск, а больничный.
Через месяц терапией транквилизаторами Хлебников вернул себе более-менее человеческий облик, и в один из будних дней отправился в "Последний путь". Спокойный и угрюмый точно с похмелья, он зашел в стеклянную дверь, колокольчик нехотя звякнул, как будто знал, что это хозяин, приход которого ему объявлять вовсе не с руки, т.е. конечно, нет у колокольчика руки, но "не с языка" - не звучит. Очень вежливо и интеллигентно, как-то очень по-домашнему, Хлебников попросил продавцов закончить на сегодня работу и отправиться по своим неторопливым делам, а сам сел на табуретку у задней двери, которую пользовали во время перекура. Было видно, что сей делец плыл вдоль берегов разбушевавшихся за последнее время и грозящих покинуть любые берега мыслей. Он оглядел еще так недавно пугавшее его барахло. И он наконец-то понял. Истина как всегда оказалась простой до неприличия. Понял. ПОНЯЛ. Понял, что пока существует человеческий страх, его можно эксплуатировать, на нем можно наживаться, им можно играть. Пока существует человеческий страх перед неизведанным, единственное, что ему не грозит - страх нищеты.
Ноябрь, 2002.
*Аллюзия на стройку XX века страны Советов - Байкало-Амурскую Магистраль (БАМ), ARTICOLI - сеть магазинов дорогой косметики и парфюмерии.