Мы встретились уже за пределами города, я перемещался с юга на север по своим мелким коммерческим делам, они - с запада на восток. Они - это стайка девчушек не старше двадцати двух лет в количестве семи штук. Все румяные, весёлые, можно даже сказать красивые, а точнее - милые и симпатичные. Они были свежи и хороши тем очарованием молодости, которое свойственно только юности и, по мере взросления, очень быстро исчезает. Заботы о потомстве и хлебе насущном быстро накладывают свой уже неизгладимый в дальнейшем отпечаток. А эти девушки явно ещё не знали забот и, собравшись вместе, напоминали стайку шумных воробышков, тем более что их уже успели одеть в чёрно-белые послушнические одежды. Я знал, куда они направляются, и знал зачем. В какой-то мере это был обман, хотя по понятиям общественной морали, может это был святой обман. Девчушки беззлобно потешались над своими новыми нарядами послушниц-кармелиток, не догадываясь, что возможно проведут в них всю оставшуюся жизнь и, скорее всего, возненавидят свои одеяния. Какие-то запоздалые провожающие родственники ещё вертелись рядом с девушками, делая последние снимки на память. Девушки, уже успевшие сдружиться, предпочитали фотографироваться всей стайкой.
Хохоча и подтрунивая друг над другом, они позировали глупым фотографам, пряча в широких складках монастырской одежды свои культи и обрубки. Им наивно казалось, что наряды послушниц прямо таки созданы, что бы скрывать их уродство. Они ошибались, эти просторные одежды будут скрывать отныне всё, а не только физические недостатки.
Я загляделся на этих божьих пташек больше, чем позволяли приличия, размышляя о чём-то своём, давно утраченном, но до сих пор приятном. Эти сладко-горькие воспоминания, под щебетание новообращённых кармелиток, вызвали у меня грустную улыбку. Одна из девчушек вынырнула откуда-то снизу и сбоку и, подхватив меня под руку, потащила в гущу прощающихся. Она как из пулемёта сыпала вопросами и готовыми же ответами на них моих слов, которые я невразумительно мямлил в ответ, она, по-моему, и не слышала.
"Она так рада, так рада, что они едут в монастырь, говорят, там здорово, там есть река и есть озеро, где они будут купаться, Все девушки такие милые, они уже успели все перезнакомиться, их зовут Лола, Бетти, Нина (и как-то ещё). Это хорошо, что нам с вами по пути, жаль только, что всего два дня. А мать-настоятельница, говорят, строгая, но справедливая. Там, в монастыре, происходят чудеса - правда, правда - им обещали, что если они будут усердно молиться, праведно себя вести и выполнять все указания старших сестёр, Бог окажет им помощь и они вернутся домой здоровыми, А ещё её зовут Мария".
Последний снимок на память и, плоская баржа-паром отплывает по тихой реке вверх по течению. Нам действительно по пути до рыбацкой деревушки в месте слияния Белой реки и Голубой реки. Далее все перегружаются на плоскодонки, и каждый продолжит путь по своей реке. Моя была Белая.
В трёх днях пути, в верховьях, меня должен был поджидать напарник Билл, с лошадьми и снаряжением. Дальше наш путь лежал предгорья в Богом забытые места, к горным ручьям, где, якобы, встречаются замечательные изумруды. Большую часть своих наличных средств я вложил в эту экспедицию, на выходе, по всем расчётам, мы должны были получить куш, достаточный, что бы безбедно прожить лет пять - семь, а это уже много для моего возраста. Напарник был парень бывалый, хотя и ещё весьма молодой. Он то и подбил меня на изумрудную экспедицию. Кто знает, нашли бы мы там изумруды или нет, разбогатели бы или нищими вернулись из леса, а может вообще головы сложили там, в диких предгорьях. Однако всё сложилось иначе.
Паром - единственное средство передвижения по единственной дороге - реке, среди непроходимых зарослей и болот, был загружен до предела. Помимо будущих затворниц монастыря кармелиток и случайных пассажиров, вроде меня, на пароме ехали местные жители, возвращающиеся из Города домой с разнообразными покупками. Среди покупок присутствовала живность, которая мало того, что свободно перемещалась по парому, но ещё и мычала, блеяла, квохтала, хрюкала. Перекрывая гвалт скотного двора гортанными резкими голосами, общались местные кумушки. Изредка ещё более резкими выкриками обменивались паромщики. Ну и в довершение, поскольку паром плыл вблизи берега, нас постоянно сопровождал гомон обитателей мангровых зарослей. Я хотел сказать, что тихо на пароме не было.
Мария не отпускала меня ни на шаг, крепко вцепившись правой рукой в мой левый локоть, левую она старательно держала в складках бело-чёрного балахона. В конце концов, истолкавшись среди кур и поросят, девушки забрались на кормовые лавки, повыше и подальше от бродячей живности и, потихоньку смолкли, всё, более печально разглядывая проплывающие заболоченные берега. Мария тоже забилась в угол лавки, не забыв прихватить и меня. Она притихла, зябко жалась к моему боку, вообще стала как-то меньше и, казалась совсем ребёнком. Не надо быть великим дипломированным психологом, чтобы понять состояние девушек - им было даже не просто боязно, а страшно и за бравадой и напускной весёлостью, при расставании с роднёй, они все скрывали жгучую тоску. Девушки прощались со своим прошлым, с детством и юностью, и они знали, что это навсегда. С каждой милей, которые разделяли нас и Город, их лица взрослели, на них как вуаль ложился почти неуловимый отпечаток вечности, готовности нести свой крест и ответственность за не ими совершённый грех.
Здесь, в уголке, вдали от посторонних глаз, Мария показала мне свою изувеченную руку, и рассказала короткую и печальную историю несчастья. Её семья - богатые скотовладельцы с севера - выезжала каждую весну и лето в поместье, к пышной зелени фруктовых садов и парков усадьбы, подальше от пыльных улиц столицы. Маленькой девочкой Мария любила гулять одна в парке, в сад ей заходить не разрешалось, он был большой и диковатый, кроме того, охранялся большими злобными собаками. Но детское любопытство было сильнее запретов и, однажды, просочившись через ограду из плотного кустарника и щель в заборе, Мари оказалась в саду. Насладиться новыми впечатлениями она не успела - сторожевой пёс набросился на девочку и намертво вцепился в левую руку, которой она пыталась защититься. На крики сбежались сторожа, домочадцы, няньки, девочку быстро доставили в больницу к хорошим врачам, и они сделали всё, что было в их силах. Что-то удалось спасти. На левой руке остался только большой палец, покрытый шрамами, а от ладошки - маленький розовый треугольник, который у Марии теперь исполнял роль второго пальца. Она, по началу, несколько смущаясь, продемонстрировала мне, как работает её левая рука. От зрелища сжималось сердце и возникало невольное чувство вины за свой совершенно нормальный без изъянов организм.
В остальном Мария была ладно сложена, вполне развита, на мой непритязательный вкус, у небыли стройные красивые ноги и соблазнительная фигурка, которую не скрывало даже монашеское одеяние. Руки правильной формы, мягкими округлыми движениями перебирали предметы, разглаживали складки одежды и, казалось, при беглом взгляде, что всё в порядке, всё нормально, но взгляд упорно ловил уродливую культю и заворожено следил уже только за ней, не замечая остальных частей тела.
Это было её проклятием. К ней поначалу сватались, Мария была во всём завидной невестой и могла рассчитывать на приличного жениха. Однако с первых же минут, как только женихи видели её изувеченную руку, они уже больше ни о чём не думали, и отказ следовал за отказом. Отец Марии - довольно суровый и деспотичный господин, целиком погружённый помимо своего бизнеса, ещё и в политические интриги, в доме появлялся редко. В один из таких редких визитов, утомлённый многочисленными отказами женихов, он принял решение отправить дочь далеко на юг, в леса, в обитель кармелиток. Это не было ссылкой или попыткой избавиться от дочери-инвалида, подальше с глаз долой, по своему он любил Марию и желал ей только добра. Кроме того, отец до сих пор считал себя в несчастье дочери.
А монастырь кармелиток был выбран не случайно. За ним давно и прочно закрепилась слава святого места, где происходят чудеса исцеления. В короткий промежуток времени между сезонами дождей, когда монастырь был доступен, в него тянулись паломники со всей страны. Основным объектом поклонения в монастыре была мироточащая икона Божьей Матери, попавшая сюда чудесным образом лет двести назад. Её привёз белый человек, истекающий кровью от многочисленных ран, завёрнутую в красно-сине-белое полотнище флага никому не ведомой страны. Прибыл человек откуда-то с дальних гор. Его сбивчивый предсмертный рассказ о происхождении иконы, породил массу легенд. Монахини монастыря, тогда весьма бедного и основательно запущенного, сочли прибытие иконы знаком Божиим и сразу выставили её в главном пределе. А ещё лет через восемьдесят икона замироточила и начала исцелять.
Мироточащая икона Божьей Матери в монастыре кармелиток стала последней земной надеждой для многих несчастных, в том числе и для семи девушек, с отрубленными пальцами или ампутированными руками, невольным попутчиком которых я оказался.
Мария совсем затихла, ещё плотнее прижавшись ко мне. По её побледневшим щекам медленно стекали две слезинки. В порыве непонятных чувств, я взял её изувеченную руку и поцеловал палец и кусок ладошки. Мария вначале попыталась отнять руку, но я не пустил, прижимая обрубок к губам, и она смирилась, только сильнее заплакала. Так мы и сидели, держась за руки и глядя на мутную воду за бортом, и мысли наши витали где-то далеко.
Для ночёвки паром приставал к большой песчаной косе, бывшей продолжением небольшого скалистого хребта, на котором, собственно, и располагались на ночь пассажиры. Поскольку этим местом пользовались регулярно, то оно давно уже было оборудовано под стоянку. На относительно ровной площадке имелись два очага, несколько грубых лавок и столов, так же длинный навес от дождя, под которым были набросаны сухие листья и ветки. На пароме оставались ночевать только сами паромщики и домашняя живность.
Солнце уже садилось в невысокие тропические заросли, тянущиеся до самых гор, когда вода в четырёх котлах закипела на жарком огне, и в неё полетели самые разнообразные пищевые продукты. Варился особый речной "кондёр", где каждый пассажир обязан был что-то бросить в общий котёл. За девушек это сделала сопровождавшая их пожилая монахиня, которая высыпала в каждый из котлов по мешочку местного риса, приправив каждую порцию доброй молитвой, что вызвало гул одобрения среди орудующих черпаками толстых местных матрон. Я свой пай внёс самостоятельно, передав матронам знатный шмат мелко изрезанного сала, чем вызвал такое же одобрение среди поварих. Три котла были предназначены для похлёбки, а один - самый большой - для чая. Чай женщины готовили самостоятельно, доверяя только двоим из своего состава, которые степенно что-то отмеряли и пересыпали из разнокалиберных мешочков.
Священнодействие у очагов продолжалось уже темноте и, кульминацией его было появление главного паромщика с двумя сушёными тыквами на поясе. Он важно обошёл котлы с похлёбкой и чаем, пробуя из каждого, одобрительно кивнул и, приговаривая что-то вполголоса, всыпал в каждый котёл по горсти каких-то специй из обеих тыкв, в том числе в чай.
Девушки - будущие монахини без особого интереса наблюдали за происходящим, видимо, и не собираясь участвовать в общей трапезе. Когда началась раздача похлёбки, они полезли в свои котомки и рюкзачки за продуктами, которыми их снабдили в дорогу сердобольные родители. Однако, сопровождавшая девушек, старшая монахиня, вежливо, но твёрдо пресекла попытки уклониться от общей трапезы - для послушниц начиналась новая жизнь. Начиналась прямо сейчас. Мария, вместе со всеми, съела свою порцию местного варева и выпила целую кружку чая, высказав при этом даже одобрение вкусом употреблённого. От меня она по-прежнему ни на шаг не отходила, и я начал с опаской поглядывать на настоятельницу, но та даже не глядела в мою сторону.
Спать улеглись под навесом, почти, казалось бы, вповалку, однако и здесь присутствовал свой регламент - женщины и дети ближе к очагам, мужчины в дальнем конце навеса. Мария пристроилась у меня под мышкой и, свернувшись калачиком, мгновенно уснула, а я ещё долго вслушивался в несмолкающий ни днём, ни ночью шум леса и разговоры дежурных по кухне, которые ещё долго гремели посудой и укладывались. Мария завозилась во сне, устраиваясь поудобнее, я гладил девушку по волосам и не мог понять, что со мной происходит и происходит ли вообще, кто мне это невинное дитя, какова её роль в моей судьбе?
Утренняя жизнь началась ещё в полной темноте, местные женщины, как опытные пассажирки, уже варили утренний чай, погромыхивая котелками. Чай утренний весьма существенно отличался от вечернего, был очень насыщенным, чуть ли не густым. Я знал, что тонизирующего действия его хватит на весь день, да и чувство голода он притупляет. Поэтому настоятельно рекомендовал чай Марии, да и в отношении остальных девушек, горячо поддержал настоятельницу, предлагавшую основательно заправиться этим напитком. Пока суетились и грузились на паром - небо зарозовело и, с первыми шлепками вёсел по воде, над противоположным берегом реки выскочило солнце и сразу стало светло.
Второй день плавания был похож на первый, за исключением того, что берега начали повышаться и, изменилась растительность - деревья стали выше и разнообразнее. Было еще достаточно рано, когда паром достиг места слияния Белой и Голубой рек. На всех четырёх берегах стояли основательно построенные хижины, всё свободное пространство между ними занимали сохнувшие сети с поплавками кислотных расцветок - дань дотянувшейся сюда цивилизации. Несколько песчаных бухточек были заполнены двумя видами лодок, резко отличающихся конструктивно - одни для рыбной ловли - поменьше, другие для перевозки пассажиров - более широкие и вместительные.
Паром пристал к высокой пристани, и началась выгрузка, сопровождавшаяся немыслимым гвалтом, в котором, помимо прибывших, участвовали и встречающие, в количестве не меньше, чем полдеревни. Я налегке выгрузился на берег, который был мне достаточно хорошо знаком. Здесь, в точке слияния двух вод, моя дорога должна была разойтись с дорогой девушек-калек, но у судьбы имелся свой план.
Мать-наставница собрала девушек в кучку, произнесла короткую речь и, направилась к лодкам, слушательницы гуськом устремились следом. Я поотстал, выискивая глазами знакомого лодочника и, заодно, решая, как бы мне поаккуратнее попрощаться - не люблю я это слезливое дело, но распрощаться не получилось. Мария, обнаружив моё отсутствие при посадке на лодки, мгновенно бросилась на поиски и, таки успела меня перехватить. У нас не было никаких уговоров насчёт дальнейшего пути, во время плавания мы просто разговаривали. Она вспоминала своё детство и юность, а я кормил её байками из своей богатой приключениями кочевой жизни. Мне казалось, что мы достаточно спокойно расстанемся, и дальше каждый пойдёт своей дорогой. Я сильно ошибся.
Мария тараторила без умолку, крепко держа меня здоровой рукой, и настойчиво тянула к лодкам, где уже рассаживались её подружки. В глазах у неё стояли слёзы, голос дрожал, а я, старый осёл, размяк и дал уговорить себя плыть с девушками до монастыря. На мой немой вопрос в сторону настоятельницы, ответ был такой же немой, но весьма красноречивый, который я перевёл на английский как - запретов для провожающих у нас нет, плывите с нами, если хотите.
Голубая река спокойнее Белой, поэтому лодками плоскодонками управляют здесь местные мальчишки. Девушки оказались для них весьма благодарными объектами для зубоскальства и неумеренного выражения своих симпатий. На международном языке жестов юноши принялись описывать своё восхищение красотами девушек, со всей непосредственностью детей природы. Поначалу девушки смущённо хихикали, достаточно благосклонно принимая знаки внимания аборигенов, но в какой-то момент, ребята перешли границу приличия с точки зрения будущих послушниц, и одна из них просто вытащила из складок одежды свою отнятую по локоть руку и погрозила её местным ловеласам. Веселье мгновенно прекратилось, и дальнейший путь протекал в почти полном молчании.
В конце концов, Билл может и подождать несколько дней, успокаивал я себя. В этих краях время измеряется иначе, чем в городах и, опоздание в лесу на встречу даже на неделю, не воспринимается, как что-то из ряда вон выходящее. Мария успокоилась, не сидела рядом, вцепившись как клещ, а пристроилась ближе к носу лодки и с не скрываемым любопытством вертела головой по сторонам. Носовой загребающий парнишка с белозубой улыбкой периодически указывал веслом то на притаившегося удава, то на обезьянку, то на пёстрокрылую птицу. Солнце припекало, вода журчала, убаюкивая, и я задремал. Ну что может присниться уже не молодому охотнику за приключениями, мирно дремлющему в плывущей по тихой реке лодке? Круиз на океанском лайнере? - Даже можно не мечтать. Катание по каналам в Венеции? - Упаси Господь. Я бы согласился и на детскую люльку, качаемую нежной материнской рукой. - Так ведь тоже нет.
Всё нет, я падал в водяную воронку, тёмную и бездонную. Мне туда определённо не хотелось, я упирался всеми частями тела, но воронка была сильнее. Буд-то глумясь над моими потугами, стены из почти чёрной бешено вращающейся воды всё ближе и ближе сжимали страшное кольцо. Толчок, и с хлюпающим звуком воронка надо мной захлопнулась. Сон вроде бы закончился, но окончательно вырваться из него было не так просто - липкая чернота не давала открыть глаза, пошевелить руками и ногами. Конструкция лодки не позволяла неосторожному пассажиру так легко выпасть за борт, но я попытался и больно шмякнулся головой о борт. И девушки и лодочники в испуге вытаращились на меня, видимо своё падение, я сопроводил произнесённым вслух сочным проклятием. Зато тьма отступила, скользнула в сторону, хотя и продолжала оставаться где-то рядом. Утирая липкий холодный пот, я постарался принять вертикальное положение и вымученно улыбнулся, даже взмахнул рукой. Плавание продолжалось.
Деревушки, рядом с которой находился монастырь, мы должны были достичь завтра днём. Нас ждала ещё одна ночёвка на безлюдном берегу реки. Когда солнце стало решительно клониться к далёким синим горам, наши кормчие, звонко перекрикиваясь друг с другом, направили все три лодки в одну им известную заводь. Место было роскошное - песчаная отмель, прозрачная вода, действительно голубоватого оттенка, звонкий ключ, бьющий из-под огромного валуна и великолепная поляна с невысокой шелковистой травой, будто специально созданная, что бы на ней валяться. Здесь тоже был сложен каменный очаг и навес для ночёвки. За дровами, правда, пришлось пробежаться, и сделали это наши лодочники. Еду здесь принято было готовить отдельно, поэтому заботу об утолении голода семи девушек взяла на себя настоятельница.
Девушки явно утомились двумя днями плавания и уснули почти сразу после ужина. Видимо моя молодая спутница решила, что здесь мне сбежать от неё некуда, и залегла вместе со всеми. Ко мне сон не шёл, я сидел у очага и созерцал ещё жаркое пламя. Парни успели местной снастью, в более цивилизованных местах запрещённой, наловить рыбы. Теперь они с тем же азартом, как и при ловле, готовили из рыбы ароматный суп, пекли особо сочные куски в листьях и зажаривали на вертеле.
Ко мне присоединилась наставница, я не возражал, глядеть на огонь можно и вдвоём. Однако монашка не затем села рядом со мной, чтобы любоваться пляской языков пламени под закопченным котелком. Меня ждал длинный монолог, замаскированный под проповедь, а может это и была проповедь, длинная, как дорога без определённой цели, тягучая, как патока, в которую угодила несчастная муха, понявшая, что ей отсюда уже никогда не выбраться и совершенно, на мой взгляд, бессмысленная, поскольку мне казалось, что я знаю себя гораздо лучше всех кармелиток вместе взятых. Я полагал, что всегда поступаю по-своему, независимо от дававшихся мне советов. Наверное, так оно и было, поскольку советов я не любил.
Наивные и глупые люди считают, что в жизни существует только одна единственная правильная дорога, и они по ней как раз и идут, а все остальные петляют грязными переулками, и их святой долг вывести нас слепцов грешных на эту прямую и широкую дорогу. Я не стал отвечать монашке в том духе, что предпочитаю свою кривую тропинку в лесу, её широкому асфальтовому шоссе. Стадом, гуртом, с пастухами, их кнутами и пастушьими собаками - такая дорога меня никогда не прельщала. Я вообще ничего не стал говорить, а пожелал наставнице спокойной ночи и ушёл спать в дальний конец поляны.
Лес жил своей ночной жизнью шумной и жестокой, а жёлтая луна взирала с небес на дольний мир равнодушно, как и сто и тысячу, и миллион лет назад.
...Как быстро тлен придёт за нами -
Так не успеешь жизнь прожить...
Конечно, до конечной цели нашего путешествия на лодках - деревушки рядом с монастырём можно было достичь и вчера, если поднапрячься и нигде не останавливаться, но цена услуги по доставке тогда неизбежно бы упала. В результате такой маленькой хитрости, как промежуточная ночёвка на роскошной поляне, в два раза удлинялся путь и, соответственно оплата. Надо признать, что такой порядок всех устраивал и не менялся уже многие годы.
Оставшиеся пять миль до деревни мы пролетели с ветерком. Весёлые парни-лодочники устроили гонки на своих лодках, явно пытаясь доставить удовольствие пассажиркам, и им это удалось. К финишу азарт охватил всех, лица у девушек раскраснелись от солнца, ветра и криков одобрения, даже наставница скромно прятала улыбку, глядя на будущих послушниц.
От деревни до монастыря три с небольшим мили по плотной каменистой дороге, вдоль неё даже кюветы оборудованы, а кое-где предпринимались попытки высаживать плодовые деревья. Девушки бодро шагали мимо гигантских яблонь и груш, слив и айвы, только гигантскими были деревья, а не плоды, давно выродившиеся в чужом климате. Я залюбовался на Марию, которая весело щебетала вместе со всеми, сейчас она показалась мне самой милой и симпатичной из всей компании. Глядя на это цветущее молодое создание, я никак не мог избавиться от дурацкой улыбки, которая постоянно появлялась на моём лице.
Последний раз я был в этих краях лет шесть назад. Как и в предыдущие разы меня снова поразил монастырь - удивительный памятник не местного зодчества. Собственно, сооружение не было архитектурным шедевром, скорее наоборот. Постройки располагались по территории абсолютно бессистемно, стиль их был совершенно разный и, на мой непросвещённый взгляд, мало сочетабельный. Но не это было достойно удивления, а то, что подобный комплекс вообще был построен здесь, где есть одна единственная дорога через сельву к деревне, стоящей на несудоходной реке, вдали от центров цивилизации.
Доступ внутрь монастыря удавалось получить не многим, однажды я был удостоен такой чести, когда подрабатывал на поставках продовольствия в обитель. Нас троих или четверых, тогда ещё молодых парней, в числе прочих гостей, по случаю праздника, под строжайшим присмотром допустили присутствовать на молебне в центральном храме. Был праздник Сретения Господня. Хор проникновенно пел псалмы, прихожане молились вместе с монашками, а я больше таращился вокруг, невпопад крестясь и кладя поклоны.
Я стоял сбоку, у громадной иконы Святого Николая Чудотворца в богатом серебряном окладе, и совершенно беспардонно разглядывал задний фон иконы, пейзаж на котором был выписан святой. И там, сбоку, в самом низу иконы я, молодыми глазками, углядел впаянный в оклад цилиндр. Цилиндр был небольшой, но основательно сделан и снабжён сургучной печатью. Маленькая латунная табличка, текст которой мне удалось разобрать только потому, что я стоял совсем рядом, оповещала, что внутри цилиндра находится частица мощей Святого. Крышка цилиндра, несколько выступающая за пределы оклада, была до зеркального блеска отполирована прикосновениями верующих. Любопытство подтолкнуло меня на не вполне благовидный в храме поступок - обойти и проверить остальные иконы на предмет содержания в них мощей. Оказалось, цилиндрики с мощами находились во всех иконах, кроме тех на которых изображён Иисус Христос и Богоматерь.
Я удовлетворил своё любопытство, но гораздо удивительнее было другое. Сколько с тех пор не колесил я по свету и не посещал различных храмов, церквей и часовен, везде обращал внимание на исполнение икон. И нигде ни разу не встречал икон со встроенными капсулами с мощами. В конце концов, в одном тихом приходе, я озадачил пожилого патера мучившим меня вопросом. Священник был крайне удивлён, что мне вообще известно о существовании подобных икон ибо, с его слов, подобные находятся только в Ватикане и Иерусалиме. Мои уверения, что я видел такие иконы в монастыре кармелиток, святой отец отмёл, как полную ересь. Загадка осталась.
Среди изумрудной зелени показались монастырские постройки. Хоть и создавало их сборище бездарных архитекторов, но среди пышных крон деревьев и высоких раскидистых пальм, на фоне далёких гор и близких холмов, здания смотрелись очень романтично.
На площади перед воротами нас встречали - мать игуменья и её подручные. Я остался стоять в стороне, с неожиданной для себя грустью сознавая, что вот и закончилось моё кроткое романтическое путешествие. Мать игуменья произнесла приветствие и перекрестила новоприбывших. Девушки подхватили свои котомки и рюкзачки, ожидая команды скрыться за воротами, когда случилась короткая заминка. Все дружно повернулись в мою сторону, о чём говорилось девушкам, я не слышал, но выражения лиц у них были странные, какие-то напряжённо-удивлённые. От чёрно-белой стаи отделилась одна птица и, торопливо спотыкаясь, побежала ко мне. Это была Мария. Пунцовая от смущения, запыхавшаяся, она обхватила меня руками и крепко прижалась. Я слышал её горячий громкий шёпот - "Пожалуйста, не уезжай, останься!".
Я расчувствовался, как последний осёл, и целомудренно поцеловал Марию в переносицу. Дальнейшее от меня ускользнуло - глаза были полны слёз, а протереть я постеснялся, и только когда лязгнули, закрываясь ворота, я удалил несвежим рукавом непрошенную влагу. И здесь слёзы окончательно хлынули у меня вместе с рвущимся наружу смехом. Я не стал сдерживаться, пока не отсмеялся и не умылся живительной влагой слёз - Мария за короткие секунды прощания, успела вложить мне в руку записку, да так, что я даже ничего не почувствовал. Ох, артистка, ох, фокусница.
Возвращаясь в деревню, я несколько раз перечитал записку, она была короткой, но не оставляла никаких сомнений в цели написания.
"Дорогой, любимый, Джон. С первой минуты, когда я Вас увидела - поняла, что хотела бы видеть Вас рядом всегда. Я не переживу и дня в монастыре, если не буду знать, что Вы рядом. Пожалуйста, поселитесь в деревне. Я найду способ выбраться из монастыря и встретиться с Вами".
До деревни ещё шагать и шагать, а я уже всё для себя понял - понял что пропал, пропал целиком с головой. Понял, что всё сделаю, как просит Мария - поселюсь в деревне, где-нибудь на краю и буду ждать её столько, сколько понадобиться, хоть вечность. Теперь из меня можно верёвки вить, даже посылать на смерть. Я влюбился!
Вдовствующая рыбачка с тремя детьми сдала мне свою хижину на ближайший месяц, переселившись ради этого к родственникам. Хижина производила впечатление чуть живой, но располагалась, действительно, на отшибе, у самой кромки леса, что меня вполне устраивало. Чтобы скрасить ожидание, я нанял пару местных умельцев, и за неделю мы перекрыли крышу, укрепили стены, почистили пол, хижина приобрела вполне жилые очертания. А когда я приобрёл у местного "антиквара" столик и пару одеял, хижину смело можно было называть домом. Мои успехи на поприще домостроения вызвали панику у вдовствующей рыбачки. Я долго не мог понять, когда на третий день появилась на пороге хижины и принялась голосить. Умельцы растолковали, что дама опасается, как бы я не вычел стоимость ремонта жилища из арендной платы. Женщина не сразу, но успокоилась, когда через двух толмачей я дал страшную клятву, что не буду этого делать, и весь ремонт - за мой счёт. С чувством исполненного долга и победы в нелёгкой борьбе за кусок хлеба, вдовствующая рыбачка удалилась.
Мария появилась поздно вечером на девятый день. Как она узнала, где я остановился, и в темноте нашла хижину, осталось для меня загадкой, но она это сделала. Откинув бамбуковый полог, ворвалась как ураган, смерч, торнадо. Что мы говорили друг другу я, убей, не помню, вряд ли что-то связное. Но мы прекрасно понимали всё, наши губы, руки, наши тела договаривали за нас то, что не прозвучало вслух. Кто пережил подобное, меня поймёт и без подробного описания, тем более что оно всегда плоско и не может передать того, что взорвалось внутри нас. Ну а кого Господь лишил возможности хоть раз в жизни пережить любовь, тому и никакие описания не помогут.
Маленькая лампадка перед иконой Божьей Матери, оставленная рыбачкой, не могла осветить даже стены хижины, но нам она казалась ярче солнца. Тихий ветерок, подувший с реки и зашелестевший листьями соседних деревьев, нам представился свежим морским бризом, наполняющим паруса нашей с Марией лодки судьбы.
Она ушла затемно, прошептав на прощание, помимо слов любви, что в её вылазке ей помогают сёстры, но это возможно не всегда.
-- Жди меня - сказала Мария.
И я ждал. Она приходила, когда раз в неделю, когда два, и каждый раз всё было заново, как впервые. Я почувствовал помолодевшим лет на десять, если не дольше. Всё то, что годами копилось в душе, и не было востребовано, сейчас я отдавал Марии, всю нежность, тепло, страсть, нерастраченную заботу о любимом человеке - всё это сливалось в одно чувство - любовь. Мыс ней просто жили друг другом и не думали больше ни о чём. Так прошло два месяца.
Я уже забыл о своих планах разбогатеть на изумрудах, и был даже рад, когда узнал, что напарник не дождавшись, в одиночку отправился за заветными камнями. Конечно, деревня была в курсе происходящего в моей хижине и, как бы я не был поглощён страстью, меня смущало, что однажды всё выйдет наружу.
Однажды, ранним утром, меня посетила вдовствующая рыбачка в сопровождении древней старухи, которую до того я в деревне не встречал. Визит произвёл на меня действие сходное с выливанием ведра холодной воды на голову и оставил в полном смятении. Пользуясь месивом из всех местных языковых наречий, включая неумеренную жестикуляцию, старуха поведала, о чём считает своим долгом меня предупредить. Она знает, что белый охотник и белая послушница любят друг друга, что они встречаются по ночам в этой хижине, что им помогают подруги, но всё это до поры до времени. Через две луны, перед началом сезона дождей, в день праздника Рождества Пресвятой Богородицы, пройдёт инициация послушниц, они станут монахинями. С этого дня их содержание за стенами монастыря станет куда как строже, и наказания за самовольные отлучки такие, что лучше не рассказывать.
Если белый охотник так любит свою девушку, то она (старуха) готова помочь соединить два любящих сердца. Для этого белый охотник должен придти к ней ночью, накануне полной луны и сделать всё, что она скажет. И если белый охотник выполнит все её указания, то не только их сердца соединятся, но и рука девушки снова станет как здоровая, и они смогут покинуть обитель на благо любящих сердец. Старуха ещё долго пыталась что-то объяснить, но главное я уже понял - есть слабый, но шанс помочь Марии.
Всю ночь не смыкал я глаз, размышляя о словах старухи. Карга была на вид мерзкая, голос имела каркающий, блеск глаз подозрительно дьявольский. Но колдунья предлагала выход из тупика, в который мы попали, по крайней мере, мне тогда так казалось. Сколько могли бы продолжаться наши встречи - ещё месяц, ещё два, дальше - сезон дождей. Деньги, для проживания в деревне у меня кончатся, послушниц после принятия монашеского сана, действительно переведут на более строгое содержание. Что дальше? А принимая предложение старухи, у меня появлялся шанс. Я думал так, как может думать только влюблённый, верящий во всё, во что он сам хочет поверить. Если есть шанс вылечить Марию, даже с помощью колдовства, и ей тогда не будет нужды находиться за стенами монастыря, а потом мы уж как-нибудь, найдём способ убедить родителей девушки сочетать нас законным браком. Тогда мне казалось это возможным, во всяком случае, другого варианта развития событий, я себе не представлял.
За три дня до полнолуния, на закате, за мной явилась вездесущая вдовствующая рыбачка и повела к колдунье. Место обитания ведьмы соответствовало роду занятий и её внешнему виду. Всё находилось на болоте, которое постоянно булькало и смердело какой-то гадостью, под ногами шныряли то ли грызуны, то ли гады, над хижиной кружили летучие мыши. Для полноты картины, из пристройки к хижине, больше похожей на собачью будку, появились два субъекта, смахивающие на скелеты и передвигавшиеся как зомби. Они заняли место почётного караула у входа в хижину и замерли, как деревянные истуканы. Рыбачка в хижину не пошла, а только постучала палкой по стене, и тут же исчезла, когда в свете почти полной луны появилась старуха. Не церемонясь, колдунья поволокла меня внутрь. Там сразу оказалось, что переводчик нам не нужен, а всё что требуется - это деньги и моя добрая воля быть согласным на всё.
После оплаты услуг колдуньи я оставался без ружья, патронов, снаряжения и почти без денег, но с этим я готов был расстаться. А вот, что касается той части, где присутствует "добрая воля" и "согласие на всё" - меня одолели сомнения. Но старуха не зря слыла колдуньей, то есть была, в том числе хорошим психологом, а мой случай в её практике не был первым. Поэтому ей не понадобилось много слов, чтобы убедить меня следовать колдовским предписаниям.
Этой же ночью плата была доставлена в хижину ведьмы вместе с образцами "доброй воли", в виде человеческих выделений. Главное действо ожидалось в полнолуние. Мария в последующие дни не приходила, но я посчитал это нормальным ходом событий, поскольку был целиком поглощён подготовкой к ритуалу. Слепец и глупец - оба рядом.
Настала ночь полной луны. Меня уже заранее била лихорадка. Я бродил по деревне пока было светло, не замечая странных взглядов, которые искоса бросали на меня местные жители, а точнее не придавая им значения. Как стемнело, я забился в хижину, и чуть ли не впервые в жизни по своей воле начал молиться. И ведь что удивительно - вспомнилась подходящая случаю молитва, благотворно на меня повлиявшая. Я уже почти спокойно дождался нужного часа и отправился на встречу с неизбежным.
Все были на месте - зомби, крысы, летучие мыши и старуха. Правда добавился костёр и котелок над ним. Старуха усадила меня у костра, а сама принялась ходить вокруг стучать в бубен и подвывать. Затем по её знаку один из зомби принёс чашку с каким-то напитком, даже взошедшая луна не давала возможности разглядеть, что там налито. Естественно, этот неведомый напиток предполагалось споить мне. Если убрать внешний антураж происходящего, например, закрыв глаза, и представить себя в кабаке у Мортона - в этой вонючей дыре на плато, то предложенное пойло очень напоминало его любимые напитки, короче, я выпил и не поморщился.
Коварство напитка непременуло сказаться буквально через несколько минут. Все звуки стали громче, луна ярче, а тени зашевелились. Колдунья всё неистовее продолжала кружиться вокруг костра. Летучие мыши обнаглели и вертелись уже перед самым моим носом. Правда, мне сейчас было не до них - второй зомби вынес из хижины здоровенный кривой кинжал, хищно блеснувший в свете луны. Колдунья приняла кинжал, и мы вдвоём встали вплотную к огню. Странным образом бубен и гортанные выкрики продолжали звучать, хотя старуха стояла рядом со мной не шелохнувшись. В моём вполне затуманенном мозгу происходящее уже воспринималось как вполне естественный ход событий. Появление в круге света чёрного петуха и белой совы, разлетающиеся над костром цветы, тут же сгорающие в пламени, какое-то крупное животное прошло сзади и потёрлось шкурой о мои ноги - страха не было. Темп бубна всё нарастал. Старуха взяла мою ладонь и без предисловий воткнула в неё нож. Кровь брызнула во все стороны.
Оставив истекающую кровью руку над котелком, колдунья забежала мне за спину и, несмотря на свой карликовый рост, голос её зазвучал у меня прямо над ухом. Слов поначалу было не разобрать, как будто продолжается камлание. Но оказалось, что этого и не нужно - за сплошной абракадаброй слов постепенно проступал смысл, да так, как будто я сам его нашёл.
В наркотическом тумане, по ту сторону костра я увидел Марию, она была чудо как хороша. Моя любимая протягивала ко мне руки и что-то настойчиво пыталась мне сказать. Её левая изуродованная рука была сейчас здорова, все пальцы на месте, кисть плавно скользила в лунном свете, и мне стоило труда оторваться от видения здоровой руки и вслушаться в слова Марии. Она говорила о нашей любви, о том, что мы всегда будем вместе, надо только делать то, что велит колдунья.
Одна половина моего сознания (меньшая) понимала, что это колдовские чары, морок, наваждение, вторая, уже подвергнутая действию наркотика, внимала безоговорочно. Тело моё было послушно только этой второй половине. Старуха снова появилась перед костром, ловко ухватила кровоточащее запястье и сильно надавила костлявыми пальцами - кровь перестала течь
Видимо, основная часть ритуала, с моим участием подошла к концу. По знаку колдуньи из хижины выбрался подручный зомби и сунул мне в руки чашу с очередным пойлом. Допивая последний глоток, меня посетила мысль, чудом вынырнувшая из самой глубины остатков трезвого сознания. Почему все зелья и в сказках и в жизни такие мерзкие на вкус, не пора ли что-то в рецептах подправить, например мёду добавить. Мне стало как-то даже очень смешно от этой мысли. Я расхохотался в голос и плюхнулся на удачно подвернувшийся пень. Ни саму старуху, ни её команду мой смех ничуть не удивил, видимо, это была естественная реакция на наркотик. Поэтому весьма терпеливо мне дали отсмеяться, а затем колдунья приступила к инструктажу. Она выдала три сушёные тыквы с готовыми снадобьями, и снабдила их наставлениями - из жёлтой пить самому, из коричневой давать пить Марии, из чёрной - мазать увечную руку.
-- Иди домой, Мария завтра к тебе придёт - прозвучало последнее напутствие. В моей весьма мутной голове никакого удивления не возникло - а откуда, собственно, старухе знать, когда придёт Мария - ну да, она ведь колдунья.
Я проспал всю оставшуюся ночь и весь следующий день, сказалось не только действие наркотика, но и, то изрядное количество крови, которое старуха из меня выкачала. Слабость, разбитость, головная боль прошли мгновенно, как только я увидел в дверном проёме знакомый любимый силуэт. Все предписания колдуньи были исполнены - мы выпили зелье каждый из своей тыквы, а затем, я долго и нежно втирал состав из чёрной тыквы в единственный левый пальчик и обрубок ладошки.
Мария стала появляться через день, что опять-таки не встревожило меня, а наоборот обрадовало - мы чаще были вместе. Хотя, присмотрись я повнимательнее к происходящему, обрати больше внимания на события, в которые нас с Марией втягивали, что бы это дало? Мы уже прошли точку невозвращения, но об этом я узнал гораздо позже.
Мы быстро привыкли к ночному ритуалу потребления зелья из мерной плошки и притирания калеченой ручки. Мы жили одним днём, точнее от ночи до ночи, когда приходила Мария и, старухино колдовское снадобье становилось просто частью наших ночных ласк и ритуалов. Чего стоили одни только мои приговорки, когда я массировал то место, из которого по замыслу должны были появиться новые пальцы.
Мы так увлеклись друг другом, что когда на месте увечной ладошки обнаружили четыре плотных бугорка, то испытали даже не удивление, а настоящий шок. Мария накануне жаловалась, что её культя чешется и жжёт, но я не придал этому значения, приписывая всё действию снадобья. В свете единственной свечи мы с упоением разглядывали эти самые бугорки. Происходящее вдохнуло в нас столько новых надежд, что мы тут же принялись строить планы нашего уже, как нам казалось недалёкого будущего. "Господи, если считаешь нужным, дай, если не достоин, помилуй мя, и да будет во всём воля Твоя. Аминь".
Пальцы у Марии отрастали быстрее, чем хвост у ящерицы, она уже пыталась ими пользоваться, заворожено глядя, как по её воле шевелятся эти совсем ещё маленькие отростки. Новость, конечно, стала известна в монастыре, а ещё через день и в деревне. В разговорах, правда, никто не связывал это чудо ни со старухой - колдуньей ни со мной.
Мария опять стала редко приходить ко мне, в монастыре ей стали уделять больше внимания. Где-то тогда же, примерно через месяц после памятного ритуала, когда снадобье в цветных тыквах уже кончилось, я почувствовал первое недомогание - кружилась голова, периодически бил озноб. Я грешил на приступы застарелой лихорадки, ввиду приближающегося сезона дождей. Как я был далёк от истины.
Всё случилось сразу в одни сутки. Утро ясное и тихое застало меня с очередным жестоким приступом, как я считал малярии, лежащим на циновке в хижине. Заглянула вдовствующая рыбачка и оставила какой-то еды в горшке и свежей воды. Поведала о том, что в монастыре скоро большой праздник, там уже готовятся, приедут гости, будет весело.
-- И тебе, и твоим пацанам перепадёт с праздника несколько монет и немного бесплатного монастырского угощения - закончил я за рыбачку. Мария пришла днём, рассказала, что сегодня всех отпустили погулять вокруг внешних стен, похвасталась своими успехами с рукой. Новые пальцы, молодые с нежной младенческой кожицей, составляли уже три четверти от нормы, да и ладошка росла пропорционально. Мы допили и втёрли остатки зелья. Мария была весела как никогда, щебетала словно птичка.
-- Да, в монастыре готовятся к празднику, приедут гости, будут, конечно, её родители, они уже знают о произошедшем чуде. Она молится всем святым все дни напролёт. Мать - игуменья говорит, что это чудо сделала икона Божьей Матери, которой она молится теперь больше всего.
Я смотрел на Марию, на её счастливое, молодое лицо, шею, руки, как она беспрестанно подносила к лицу левую ладонь, как бы желая лишний раз убедиться, что чудо не исчезло. А сердце моё, тем временем всё сильнее сжималось от тяжёлого мрачного предчувствия. Мария поцеловала меня в лоб, как покойника, и убежала. Я чувствовал - моё солнце закатилось, я знал это так же верно, как и то, что больше мы не увидимся.
Лихорадка моя не унималась, есть я не мог только пил. Рыбачка ещё несколько раз приносила воду, я не замечал когда, надолго проваливаясь в забытьё.
Вечером пришла колдунья, долго сидела на пороге, разглядывая меня в свете угасающего дня. Затем вынула несколько свечей, зажгла их и расставила по углам хижины, сама же переместилась поближе ко мне. И опять долгое глядение в глаза друг друга. Зачем? Она всё знает, я почти всё понимаю, она знает, что я почти всё понимаю, так чего выглядывать? Колдунья чего-то ждала или в чём-то сомневалась. Наконец она на что-то решилась и, покопавшись в своих лохмотьях, вынула что-то завёрнутое в тряпицу и положила рядом со мной на циновку.
-- Ты не умрёшь - обнадёжила ведьма - и не станешь, как мои помощники, но Марии тебе не видать. Когда станет совсем невмоготу, и ты увидишь Ангелов Небесных, и позовут они тебя, ты съешь, то, что я тебе принесла, ну а дальше - как Бог даст.
Приступы одолевали меня всё чаще, Я перестал различать день и ночь и потерял им счёт. Кто-то приходил ко мне, кормил и давал напиться, но это уже была не Мария. В день Великого праздника мне стало лучше, настолько, что я самостоятельно встал, сходил к ручью умыться и привести себя в относительный порядок. Хотя о каком порядке могла идти речь, если я не узнал своё отражение в воде. На меня оттуда смотрел глубокий старик с двухнедельной щетиной на впалых щеках.
Вся деревня празднично одетая тянулась на праздник. Продолжали прибывать лодки с гостями, которые шумно вливались в толпу прибывших ранее. Сколько же я провалялся в беспамятстве? Чтобы не смущать празднично одетых гостей я старался двигаться от них в стороне, но всё равно ловил на себе настороженные взгляды. На большой монастырской площади толпилось множество народа, готовилось грандиозное шоу. Были сколочены трибуны для почётных гостей, для хора певчих, помост для выступающих, ограждение для черни. Не забыто и угощение - отдельно навес для почётных гостей, отдельно для простого народа. Я не причислял себя ни к одной из категорий, поэтому отошёл в сторону развесистой смоковницы и присел на пеньке. Путешествие к монастырю стоило мне больших усилий, голова кружилась, колени дрожали.
Среди гостей на трибуне я без труда узнал родителей Марии. Даже если бы мне не довелось их видеть несколько месяцев назад, счастливая пара настолько выделялась, сидя к тому же на почётных местах, что ошибиться было невозможно. Ещё не до конца увядшая супруга и её спутник - крепкий седой мужчина, выглядели весьма достойно, а вот рядом с ними увивались два молодых хлыща в модных расфуфыренных нарядах. Судя по поведению этих двух "петушков", даже с расстояния, на котором я находился, было понятно - это претенденты на руку и сердце Марии. На её доброе сердце и её чудесным образом выросшую руку, выросшую благодаря мне.
Торжественное открытие праздника приближалось. Я поднялся и поковылял к трибунам. Толпа уже густо заполнила площадь, и протиснуться через неё мне стоило большого труда. Однако, как только люди оборачивались и узнавали меня, сразу менялись в лице и отступали в сторону, на всякий случай, осеняя себя крестным знамением. Я вышел к ограждению прямо напротив почётных мест, вокруг меня сразу образовалось пустое пространство, хотя в трёх шагах люди теснились и вытягивали шеи, чтобы лучше видеть происходящее.
Праздник катился своим чередом, а я, вцепившись в ограждение, чтобы не рухнуть на землю, пытался понять - зачем сюда пришёл.
После всеобщей молитвы и пения соответствующих псалмов, выступала мать - игуменья, где-то в середине её речи у меня наступил провал. Нет, я не потерял сознание, всё происходящее я видел и слышал, но ничего не понимал. На трибуну поднимались какие-то разодетые люди и что-то говорили, опять были молитвы и песнопения и только трубный звук главного колокола вернул меня к действительности. Вышли монашки, совершенно одинаковые в своих одеяниях, с одинаково потупленными взорами. Я вдруг забеспокоился, что не узнаю среди них Марию, только сейчас вспомнив, что я пришёл посмотреть на неё.
Нет, её не потеряли и не забыли, Мария была гвоздём праздника. Её торжественно вывели на помост под звуки очередного псалма. На помосте произошло какое-то построение, Марию вывели вперёд, пение затихло. Пауза. Толпа замерла в ожидании чуда. И вот оно - резким движением Мария выбросила обе руки, которые прятала под одеждой, вверх, и толпа взвыла. Конечно, всё это было отрепетировано, шло театрализованное представление, где Марии отведена была заглавная роль, и играла она её замечательно - лицо прямо-таки светилось счастьем и радостью. Ещё дважды взмахивала Мария руками, после чего на сцену вынесли икону Божьей Матери. Нёсшие икону монахини, по сигналу подняли её вверх и тут же вся толпа пала на колени.
Я не падал, не кланялся и даже не осенял себя крестным знамением, я просто стоял и смотрел на Марию, с весьма запоздалым сожалением размышляя о том, какую жестокую шутку сыграла с нами судьба. Вспоминал я и колдунью, которая сыграла здесь отнюдь не последнюю роль, как и мать-игуменья - они режиссеры и сценаристы этого редкостного спектакля. Мы с Марией - жертвы и основные действующие лица, остальные - статисты и просто зрители. Наши взгляды встретились, конечно, она узнала меня в этом измождённом старике, смущение заливало краской её лицо, в конце концов, она не выдержала и отвела глаза.
В толпу понесли иконы - впереди Богородица, за ней все остальные, в том числе с мощами святых. Я нашёл на трибуне мать Марии, оказалось, она уже давно разглядывала меня со своего места. Её глаза сказали мне всё - она всё знает о нас с Марией, наверное, девочка ей писала. Кроме понимания там было немного сочувствия и безжалостный приговор. Моя вымученная улыбка вряд ли кого могла обмануть, пришлось добавить нервный кивок и, уткнув глаза в землю, я стал пробираться наружу.
Очередной приступ свалил меня на пороге хижины, заползти внутрь сил уже не осталось, да и зачем? С полным равнодушием к своей жизни я отъехал в страну грёз.
Мучительно было слышать и не иметь возможности вспомнить, кому принадлежит голос, грубо и цинично комментирующий моё теперешнее состояние. Знакомый голос обзывал меня вонючим покойником, достойным быть лишь кормом для рыб. Рыба, да, главное - это рыба. Я вспомнил, кто из моих знакомых больше всех любит рыбу.
Билл, дружище, хотел я закричать. Ничего у меня не вышло кроме судорожной дерготни. Это конвульсия, однако, не ускользнула от внимания моего напарника, о чём он тут же громогласно оповестил весь свет.
- Очнулся, труп ходячий, не хочешь идти на корм рыбам, тогда вставай!
Кто-то помог мне открыть глаза и принять сидячее положение. Да, это был Билл, мой лучший друг и напарник собственной ругающейся персоной! Он опять прибыл вовремя, чтобы вынуть меня из очередной передряги. Я всё ещё находился в деревне, в той же хижине, на тот свет меня пока не взяли. Вокруг суетились деревенские женщины, но вдовствующей рыбачки среди них не было. Мне дали выпить что-то зелёное и не вкусное, отчего я тут же уснул.
Волны, издалека заворачиваясь, набегали на пустой песчаный пляж, оставляя пену, перекатывая водоросли, омывая великолепные раковины. И ни одного живого существа, только чайки горланят в небе. А ведь где-то на Ривьере сейчас груше негде упасть и цена за место на пляже как билет на самолёт. Рядом со мной ехал Билл - мой старинный друг и бессменный напарник вот уже несколько последних лет. Его кобыла, по кличке Тарелка, норовила прихватить из песка куст зелёной травы, но каждый раз безуспешно. Билл замечательный попутчик - он всё время что-нибудь рассказывает, но что приятно - его можно не всегда слушать - он на это не обижается. Моя монастырская эпопея безумной любви отстояла уже на три месяца от сегодняшнего дня. Я не просил Билла пересказывать мою собственную историю, он это сделал по собственной инициативе, пока мы пересекали чёрное каменистое плато. Его рассказ заполнил лакуны в моей памяти, расставив всё по своим местам.
Звучало это примерно так: давно всё началось. Примерно лет двести назад, когда в тех краях банда мессионеров-монахов-иезуитов заложила фундамент обители, чтобы прямо на месте нести слово Божие в народные массы жителей джунглей. Основным религиозным культом которых, было язычество, и командовали парадом, соответственно, местные шаманы. За влияние на паству между шаманами и иезуитами разгорелась нешуточная борьба. С засадами и поджогами, стрельбой и кровопролитием. Бои шли с переменным успехом до тех пор, пока иезуиты не привлекли в поддержку слова Божия регулярную армию. Сказано - сделано. Шестерых шаманов поймали и, не рассуждая об этике и правах человека, так же о свободе вероисповедания, просто повесили, остальные разбежались и попрятались. Иезуиты праздновали победу, но не долго. Оставшиеся в живых местные колдуны (шаманы) поднатужились и сотворили такое проклятие, в результате которого вся монашеская обитель, включая домашних животных, полегла от неизвестной, но весьма смертельной болезни.
Снова присылали войска, снова бегали по лесам и ловили колдовское отродье, но без особого успеха. Надо заметить, что местное население - оно же паства - изначально была на стороне своих, можно сказать родных шаманов, постоянно вставляя палки в колёса служителям креста и меча.
Лет двадцать после таких жестоких побоищ монастырь пустовал, служа прибежищем для одиноких путников, вроде нас с Биллом. А около ста лет назад его пригрел орден кармелиток. Женщины оказались хитрее своих предшественников - мужчин - они сразу наладили контакт со служителями местных культов, благо среди них остались тоже, в основном женщины - мужчины сложили головы в боях. Институт местного шаманизма и женский монастырь кармелиток заключили негласный союз о разделе сфер влияния. Шаманы взяли на себя внутренние функции и решение местных проблем, монашки - внешние связи и взаимодействие с остальным миром. Уговорились, как решать спорные вопросы. Билл при этом хохотал до упаду, рисуя картины совместных заседаний игуменно-шаманского совета. У меня эта картина тоже вызвала улыбку, когда я представил свою знакомую старуху - колдунью среди монашек.
Тем не менее, в течение десятков лет договорённости соблюдались неукоснительно к вящей пользе обеих сторон. Более того, проведав о совершенно чудесных способностях местных врачевателей регенерировать утраченные конечности, кармелитки, посоветовавшись с Папой и, получив его благословение, организовали плановое производство чудес. Монастырь взял себе соответствующую специализацию, освящённую Папой, разжился чудотворной иконой, разослал предложения заинтересованным органам и, дело пошло. Местные колдуны из очередной партии увечных отбирали кандидатку на чудо, лечили её в соответствии с древней методикой и утверждённым сценарием, а когда чудо свершалось и, конечность отрастала, в дело вступал монастырь и объявлял о чуде во всеуслышание.
Естественно, кандидатка могла быть только дочерью весьма состоятельных родителей, чтобы их благодарности хватило монастырю на долгие годы. Матери-игуменьи строго следили, чтобы чудеса стрясались не слишком часто и всегда были неожиданными. Благодарные родственники возводили за свой счёт на территории монастыря часовни приделы и прочее - отсюда за сто лет такая эклектика стилей монастырских построек. Над монастырём проливался золотой дождь. Ватикан тоже не оставлял обитель своим вниманием. Как постоянный поставщик документально подтверждённых чудес, в монастырь жертвовались иконы, да не какие-нибудь, а с мощами соответствующих святых (так вот откуда у них иконы с капсулами), таких, которых во всём мире раз, два и обчёлся.
Не остались внакладе и местные жители, которые помимо привычной им медицинской помощи от родных шаманов, были заняты на перевозке и обслуживании прибывающих многочисленных паломников и гостей.
Идиллия несколько нарушалась тем обстоятельством, что объектом чуда непременно следовало избирать девственницу, что с каждым поколением становилось всё более трудной задачей. А кроме того она обязана была полюбить и быть любимой пока совершался ритуал регенерации.
Мы с Марией оказались идеальной парой, причём первой подходящей за последние двенадцать лет. Нас вели от самого города, дозволяли делать то, что никому другому не было дозволено. Нас профессионально толкали в объятия друг друга, а мы и не сопротивлялись.
Вот так всё и вышло, каждый получил своё: родители - живую здоровую дочь, женихи - завидную невесту, сама девушка - перспективу в жизни, колдунья - увеличение своей практики, монастырь - очередную икону и золотой дождь пожертвований, а местные жители поток туристов и паломников на ближайшие годы.
А вот, что получил второй главный герой этой драмы - так я стал именовать себя после всех прошедших событий? У меня была любовь, последняя в этой жизни, такая, какую дай Бог пережить многим молодым. Я не считал себя пострадавшим - шкатулка воспоминаний была всегда при мне, и вечером, у костра, за крепким чаем, я вынимал из неё нежные лепестки моих прежних чувств, прикладывал их к сердцу и вспоминал. Это была мука, сладкая мука и она была моя.
Здоровье моё, после длительного вмешательства Билла и местных матрон, почти полностью восстановилось, остался только шрам на левой руке от старухиного кинжала. А, кроме того, мы с выгодой продали то, что было завёрнуто в тряпицу и оставлено колдуньей под моей циновкой - огромный изумруд чистой воды. Камень потянул достаточно, чтобы мы заново снарядились для своих новых похождений. Ну и в банке нам открыли счета на весьма круглые суммы. Поэтому, со слов Билла, я должен считать себя, гораздо счастливее той старухи из сказки о "Золотой рыбке", которая, в результате, даже корытом не разжилась. Хотя роднит меня с ней масса воспоминаний.