Вот и наступил долгожданный отпуск. Осень - самое лучшее отпускное время. Город пустеет, жара спадает, море очищается, фрукт созревает. Как, впрочем, и овощ. В природе появляется тот самый благодатный промежуток, когда спадает летняя жара-духота, а до слякотной зимы ещё далеко, можно даже не думать о нагревательных приборах, которые, как известно хороши, если есть электричество. Там, гораздо севернее, куда сбежали от последнего тепла курортники, зима ударом кованого валенка уже нанесла апперкот в неутеплённые двери домов - заморозки, первый снег и...заблаговременная подготовка к чужому Рождеству.
А я намереваюсь сполна вкусить прелестей длинного бабьего лета. Я основательно подготовился, на свой вкус, правда. У меня имеется тент - защита от возможных ещё тёплых осадков, уютный китайский спальник на синтетическом утином пухе, котелок и боевой рюкзачок с припасами на несколько дней. Интернетный прогноз, как всегда противоречив - сколько сайтов, столько вариантов развития погодных явлений. Что называется - на любой вкус. По-моему, они там просто кидают кости вместо изучения метеокарт. Интересно, а чем в это время занимаются наши метеоспутники?
Вокзал с утра, как не странно, полон народа. Все спешат, как и положено на вокзале, суетятся - первый признак отъезжающих. Когда пассажир прибывает на курорт, он не торопится. Всё, он приехал, позади все хлопоты подготовки визита в модный когда-то город, отсюда можно расслабляться, торопливость на отдыхе вредна. Не способствует. Хотя встречаются и исключения. Сегодня, похоже, я единственный кто не торопится. Бывшие уже теперь курортники по старой советской привычке тащат коробки и ящики с овощами-фруктами, венки лавровых листьев, напоминающие могильные, и неизменные саженцы субтропических пальм. Кстати, трёхлетние пальмочки, добытые прямо из декоративного подлеска, чистые дички прекрасно приживаются в комнатных условиях на любом самом дальнем Севере.
Вот свежая порция Средне - Азиатских гастарбайтеров (неужели их ещё сюда завозят?). Они боязливо жмутся кучкой, странный город их пугает, полураздетые мужчины, дети, а, главное, женщины заставляют круглить глаза и поминать всуе Аллаха. Вполне возможно, что их непроизносимые по-русски имена золотыми буквами впишут в славную летопись Олимпийского движения. Так, смотришь, и туркмены приобщатся к бобслею.
Электричка, которая идёт на север, почти пуста. Местные жители предпочитают поддерживать сообщение "Центр" - "Родной Посёлок" на личном транспорте. Они постоянно что-то или кого-то туда-обратно возят. В вагоне только несколько странных личностей, вроде меня. Путь их извилист и окружающим не понятен. Непонятен он, скорее всего, и самим личностям. Подверженный малейшему дуновению Ветерка Судьбы этот путь длинной извилистой трассой проходит и по удалённым деревням и через столицы.
Некоторое время до отправления поезда я пытаюсь представить откуда и куда, а главное, зачем оказался в вагоне пассажир. Бабка с узлами - к внукам едет? Или же наоборот, кочует от них подальше. Дедок, уснувший сразу, как только сел на скамейку, наверное, посещал могилы родственников или старого друга.
Молодёжь среднего школьного возраста уже с утра живо обсуждает электронные новинки Южно-Корейской промышленности. Эти сойдут через две остановки, и их звонкие голоса затихнут на перроне. Вагон снова погрузится в полудрёму.
Гнусавый женский голос из репродуктора скомандовал отправление. В вагон почти на ходу запрыгивает пара нетрезвых мужичков. Сразу заметно, что они что-то давно празднуют и никак не могут остановиться. Глядя, как они хлещут из банок пиво, я вспоминаю, что взял с собой всего одну бутылку воды. Вода вдали от города - первое дело. Найти источник на природе - задача почти непосильная. Их чистота вообще отдельная тема. За пределами городского района централизованная канализация практически отсутствует.
Панорама строительства до первого туннеля впечатляет, как индустриальные пейзажи первых пятилеток. Второе рождение города. Или третье, если быть точным. Младенчик рождается кривой и косолапый, кем-то он вырастет. Лебедем, как в один голос обещают чиновники от Москвы до самых до окраин, или так и останется мертворождённым монстром. Тут говорят: " Будущая приморская олимпийская трущоба". Возможно ядовитость и преждевременная, зато, когда всё случится, гораздо забавнее выглядит любое сетование и сожаление, что не досмотрели.
Туннель чёрен, как дорога в ад, благо, что короткая. Поезд выскакивает из мрака. Каменные разноэтажные джунгли, там, где раньше зеленели и цвели сады, наползают вплотную к железной дороге. Останавливает их только забор из колючей проволоки, оберегающий покой правительственной резиденции. Поворот - и сразу море. Как оно красиво ранним утром, как, впрочем, и в другое время. Утренний бриз исполосовал гладкую поверхность широкими загогулинами, полосами, как будто кто-то неаккуратный оставил следы наждачной бумагой на полированном столе.
Еду и с удовлетворением отмечаю, что я правильно выбрал маршрут. Сама идея подкупающе положительна. Предвкушаю, как расположусь на берегу на мелкой гальке. Меня будет обвевать морской ветерок, а я буду бездумно таращиться в голубую даль и ни о чём не стану переживать. Там на меня среди тишины, нарушаемой только шумом прибоя, снизойдёт благодать. Умиротворение и покой. И таким путём что-то я познаю, что ускользало от меня до сих пор, какой-то осколок истины, без которого я не смогу правильно завершить свой земной путь.
Поезд нещадно мотает на стрелке разъезда.
"Специально они там, что ли кривые рельсы кладут, чтобы машинист не дремал".
Редкие пассажиры покидают вагон, он почти совсем пустеет и затихает.
Облака над морем движутся быстрее поезда. Море темнеет, теряет блеск, за какие-то четверть часа движения на нём появляется волна и белые "барашки" пены. Здесь у осени есть один существенный дефект - по морю иногда бродят смерчи, которые потом падают где-то в горах и создают локальные наводнения. Вот и сейчас из тёмной тучки нарисовался такой смерч. Но он маленький, чахлый, ему никак не удаётся достичь поверхности моря. И смерч умирает не родившись.
На очередной станции входит монашенка. Собственно, это я причислил её к служительницам женского монастыря, имея в виду её чёрное длинное одеяние. Вряд ли она из таковых. Подобные существа без возраста с постными лицами, вооружившись парой икон и ёмкостью для денег, активно собирают пожертвования "на храм". Не надо обладать великой прозорливостью, чтобы догадаться, что строят они храм собственной хромой судьбы. Форма подаяния. Обычно они, эти псевдомонашки, весьма скромны и не назойливы, справедливо считая свой "бизнес" с душком. Однако же данная особа целенаправленно шествует ко мне, игнорируя остальных редких пассажиров. Ишь, как взгляд вперила, зарится на мои полторы тысячи мелкими купюрами, которые составляют мой скромный финансовый актив на поездку.
Ложная монашка останавливается в проходе напротив меня. Мы начинаем играть в гляделки. Сборщица пожертвований в фонд самой себя нагло, с вызовом, не мигая вперилась взглядом и застыла.
На наглость надо отвечать наглостью - я беззастенчиво разглядываю профессиональную нищенку с дипломом, пардон, с иконой. Кстати, на иконе кто-то действительно изображён. Но если это и в самом деле святой, ему надлежит краснеть даже там, на небесах, либо, как говорили в моём детстве - я трамвай на батарейках. С иконы на мир и на меня заодно взирает что-то косматое и угрожающее. На круглом, выступающем под лоснящейся рясой животе (уж не беременна ли побирушка?) висит отполированный от долгого употребления жбан со щелью для вложения денежных средств и надписью: "На постройку храма Великомученика Барбария". Я вздрагиваю и перечитываю снова - слава Богу - это всё-таки Варвара, просто буквы стёрлись.
Но душевное равновесие нарушено, какое-то беспокойство и тревога поселились в груди. При этом я твёрдо решаю, что ни рубля не отдам, сколько бы ни сверлила взглядом наглая нищенка. Мы снова играем в гляделки, я твёрд и не уступаю.
Поезд мотает на очередной стрелке, да так, что я скольжу задом по сидению. А фальшивой монашке хоть бы что, стоит, не шелохнувшись, только жбан мотается из стороны в сторону, утробно звякая внутри себя мелочью. Гнусавый голос из репродуктора сообщает название очередной станции, и поезд тормозит.
-- Пути наши многочисленны. Но только сам человек выбирает, какой дорогой идти.
Голос женщины, стоящей передо мной, настолько похож на голос электропоездной трансляции, что невольно пугает и наводит на мысль о раздвоении личностей. Неожиданно для себя самого, моя правая рука тянется вверх, пальцы складываются в щепоть, и я троекратно осеняю себя крестом.
Эффект проявляется мгновенно. Странная женщина, выдающая себя за монашку, медленно растягивает лицо в жуткий оскал. Вполне возможно, что это её улыбка. Так улыбается голый череп.
Псевдомонашка двинула свой крестный ход дальше. Поезд, лязгая сцепками, тронулся, а я остался на лавке приводить свои чувства и впечатления в порядок. Кто на свете может знать, что означает эта встреча. А сколько подобных странных встреч мы переживаем на пути своём. Присутствует ли здесь какой-то тайный смысл. Пройдёт несколько дней или даже несколько часов и встреча забудется, покроется пылью неверия, или будет вспоминаться с изрядной долей юмора, как забавный, но рядовой эпизод.
Самое доступное средство отвлечься от нежелательных мыслей - съесть что-нибудь, желательно вкусное. Бутерброды ещё холодные, как и вода. Второй, не запланированный завтрак оказывает положительное терапевтическое действие. Кровь из излишне возбуждённой головы отливает к желудку, мыслительные процессы замедляются, даже слегка начинает клонить в сон. Я не противлюсь, в конце концов, ехать мне ещё не меньше получаса, можно и покемарить.
Мелькание столбов за окном убаюкивает. Неожиданно вагон становится совсем родным и уютным, его не хочется покидать. Мелькает на грани сна крамольная мысль - может вернуться. Вон как ветер на море разгуливается, волна в берег бьёт не меньше двух с половиной баллов. А что дальше будет? Грядёт незапланированный шторм.
Решаю, что в этом тоже что-то есть. Но с планами определиться на месте, по прибытии в назначенную точку. А сейчас не забивать голову и действительно подремать.
Поезд опять мотает на стрелках, что-то долго и навязчиво бубнит радио. Приморило меня не по-детски - глаза не разлепить, мышцы затекли, шея не гнётся. Сижу, как чурбан и вспоминаю, как меня зовут - вот как заспался. Медленно и аккуратно, мелкими возвратно-вращательными движениями восстанавливаю подвижность. Правую ногу, заброшенную на левую, приходится снимать руками - до того затекла. В проснувшуюся голову приходит первая смешная мысль из далёкого студенческого прошлого, времён военных сборов - а если дадут команду - "ГАЗЫ!!?". М-да, не успею уложиться в норматив, накроет меня ипритом-люизитом.
Под бравурный единственный известный мне куплет полувоенной песни "Вот, новый поворот..." разминаю мышцы до состояния минимальной работоспособности. Подъём, приседания, держась крепко за раму окна. Такие кадры практикуют в дешёвых фильмах, обычно комедиях положения. Герой сел-встал, сел-встал. Вначале бодро, потом всё медленнее. Камера живописует, как у него крупным планом отвисает челюсть, и округляются глаза. Ни с тем, ни с другим я ничего не мог поделать, они отвисали и круглились помимо моей воли.
И было от чего. За окном вместо черноморского побережья тянулись бесконечные постройки, какие-то склады и ангары, множество чисто железнодорожных сооружений, раскрашенных во все оттенки зелёного и бежевого (как железнодорожники это любят). И никакого моря.
Вихрь мыслей проносится в ещё сонной голове. Мозг безуспешно пытается сопоставить то, что видят глаза, с тем, что должно быть на самом деле. А на самом деле, на всём протяжении электропоездного маршрута слева должно быть море. Синее, зелёное, бурное с "барашками" или тихое как в тазике, но море. Максимум на минуту оно должно скрываться в паре-тройке коротких туннелей. Но тут-то не туннель, а очень даже наоборот. Такой пейзаж характерен для индустриальных пригородов большого города. Дело осложняется тем, что ближайший большой индустриальный город находится в двенадцати часах пути, и электропоезда туда не ходят. Или уже ходят, пока я спал. Или появился рядом с домом неожиданный мегаполис. Может я проспал двенадцать часов, и поезд скоропостижно перегнали в краевой центр, скажем, на ремонт, для замены рессор, а меня забыли ссадить. Меня забыли.
Бредовая ситуация - бредовые объяснения. А как сознание упорно, прямо-таки когтями цепляется за спасительные, но бесполезные гипотезы происходящего. Спасительная мысль - попить водички. Пью. Если так пойдёт дальше, я выпью и съем все свои запасы. И на отдых ничего не останется. Вовремя я вспомнил об отдыхе, осталось найти, где этот отдых теперь находится. Вода придала бодрости, не зря она названа "КАНЧВАРАПСЕ", а очередной бутерброд прямо-таки впихнул в меня порцию энергии.
Доеду до ближайшей крупной станции, огляжусь, освоюсь, у людей поспрашиваю. Найдётся моё море, никуда не денется. Не может с бухты-барахты пропасть кусок стратегического побережья.
Только звёзды вели себя сегодня странно, где-то в верхних хрустальных сферах произошёл технический сбой, что-то пошло поперёк алмазной червячной передачи или масло вытекло, как говаривал наш школьный учитель по труду (светлая ему память). Я явственно увидел его доброе пожилое лицо.
По переднему вагону, навстречу движению, то есть прямо ко мне, двигался наряд пограничников. Офицер при погонах и трое солдат с короткоствольными автоматами.
Как-то сразу стало понятно, что идут они ко мне, при этом офицер ни у кого ничего не проверял, только раскланивался с пассажирами и улыбался. Надо отвернуться к окну и сделать вид, что меня до крайности интересуют облезлые сараи снаружи. Но офицера не проведёшь, если он намётанным глазом выбрал жертву, ей уже не улизнуть.
-- Ваши документы, пожалуйста.
Это он, конечно мне. Ближайший альтернативный объект - алканавт с бутылкой пива, прижатой к груди, дремлет, не тронутый в четырёх рядах от меня. И больше - ни души.
С паспортом я не расстаюсь. Никогда. Такая дурацкая привычка ещё с незапамятных времён. Обложка паспорта набита пропусками, членскими билетами в городскую библиотеку, пенсионными свидетельствами. Офицер всё тщательно осматривает, даже на просвет. На лице дежурная улыбка, он хорошо выбрит, форма новенькая, значки-медальки начищенные блестят-переливаются. Такой молодой образцово-показательный офицер-пограничник. Зато автоматчики - деревенские угрюмые парни, как и положено - настороже. Рассредоточились у офицера за спиной и исподлобья наблюдают за мной.
Внимательный осмотр закончен, ничего крамольного не обнаружено, я чист, как агнец Божий. Паспорт возвращается к владельцу, то есть, ко мне, с лихой отмашкой двумя пальцами у козырька и напутствием:
-- Добро пожаловать в обновлённую Россию. Вам повезло, лапердуци сегодня не заседают.
Вся вооружённая компания удаляется по проходу в соседний вагон, а у меня медленно, как от ледяной воды начинают ныть зубы. Не то что-то. Нормальные погранцы так не изъясняются. Офицер, вроде, ничего особенного не сказал, и в то же время, что-то здесь не то. С одной стороны офицер был весьма любезен и предупредителен, с другой - какие-то "лапердуци". При любом раскладе, мне надо сориентироваться. В голове каша, манная, размазня, никакого плана нет и в помине.
Я решаюсь догнать пограничников и попытаться у них осторожно прояснить обстановку. Перемещаются они быстро, мне удаётся догнать наряд только через два вагона. Автоматчики, завидев меня запыхавшегося, реагируют мгновенно - стволы автоматов вздёргиваются на уровень моего живота. Суровые молодцы занимают настороженно-выжидательную позицию. Старший наряда по-прежнему предупредителен и так же улыбчив.
-- Офицер, вы не подскажете, на какой станции сойти поближе к центру?
Что двигало мной, когда я задавал своё вопрос, я и сам не знаю. Возможно тайная надежда, что пограничник сам догадается, войдёт каким-то образом в моё положение и всё растолкует, объяснит и подскажет выход. Это где-то в глубине, а на поверхности и в жизни - что спрашиваем, то и получаем.
-- А какой центр вам нужен?
Во, влип-то. Сколько их тут центров этих, и какой, действительно мне нужен. Биться в истерике, что я не понимаю вообще, где нахожусь, как-то было не с руки, да и поздно менять легенду. Я закусил удила и лихо принялся разруливать непонятную ситуацию:
-- Думаю, что для начала мне подойдёт торговый.
Без торгового центра нигде не обойтись. А где торговля, там люди, где люди, там помощь. Так подумалось мне. Ведь не пускаться же, в самом деле, в объяснения, что я нахожусь не совсем там, где должен. И ещё - короткие, но такие конкретные стволы автоматов и суровые лица сержантов откровенности не способствовали.
-- Тогда вам надо сойти на станции "ЧЕРЕШЕНКИ".
И всё ещё пока в порядке. Офицер по-прежнему лучезарен, и он полагает, что сделал для меня всё что мог, отдавая наряду неуловимую команду двигаться дальше.
Дальше. А вот дальше. На этом можно было остановиться, принять к сведенью, сойти, где рекомендовано, в тех самых "ЧЕРЕШЕНКАХ". И ведь мог остановиться, выждать, пока наряд перейдёт в следующий вагон, и поговорить с самим собой на любую тему.
Но, нет, маленький невидимый смерч просвистел над головой. Я как будто раздвоился. Один из меня, стоя в проходе, достал из рюкзака бутылку с остатками воды и, небрежно прихлёбывая, переспросил:
-- Это такие кругленькие, красненькие?
А второй в это самое время наблюдал, как резко после моих слов изменилась обстановка. Улыбка окаменела на гладко выбритом лице офицера, ещё более посуровели автоматчики, бесшумно рассредоточиваясь по вагону:
-- Вам необходимо проследовать с нами. Будьте добры.
Ещё несколько секунд назад я стоял на вершине, передо мной расстилался мир, вольный ветер холодил чело, и я мог выбирать путь. Мог направо пойти, мог налево или вперёд двинуться. Точка. Точка выбора. Точка невозвращения ещё не была пройдена.
И вот выбор сделан, и я качусь кубарем влево. И чувствую, что не туда надо было, совсем не туда. А поздно. Можно цепляться ногтями, зубами за скользкий склон, но никак не удержаться. Почему так? Почему не сделан правильный выбор, а точнее - почему сделан неправильный? Ведь и время было, и предчувствие наличествовало, и практически видел-таки все возможные пути, они почти открыто передо мной лежали, эти возможные стёжки-дорожки. А выбрал не то. Чёрт подтолкнул? Хотя привлечение дополнительных сущностей ничего не меняет, а только усложняет проблему. Это, по сути, жалкая попытка переложить на кого-то ответственность за неверное решение. Ну и не чего перекладывать.
Обо всём об этом я размышляю сидя в камере предварительного заключения. Здесь она, правда, называется камерой предварительного дознания, ну суть та же. Грязное помещение крашеное в тёмный серо-зелёный цвет, решётка, параша, лампочка и металлическая дверь. Да, есть ещё три соседа-урода. Сейчас они заняты игрой в карты и, судя по подозрительным взглядам в мою сторону, я незримо тоже участвую в игре. Вполне возможно, что играют на меня, как цельный ещё организм или, что, скорее всего, на мои вещи. Рюкзак, спальник - всё почему-то оставили со мной, хотя паспорт изъяли у дежурного.
Надо поспать, ночью уроды спать не дадут, да и сам не уснёшь. Я уже смирился с ночёвкой в тюрьме, пусть и предварительной. Вечереет. На сером потолке клетчатый прямоугольник заходящего солнца. Звякает замок, с противным скрипом открывается тяжёлая дверь - нашего полку прибыло, ещё один клиент бочком входит в камеру. Этот заметно отличается от троицы картёжников, и одет прилично и взгляд человеческий. Он внимательно осматривает камеру, быстро оценивает расклад сил и садится на лавку рядом со мной. Не смотря на цивильный, я бы даже сказал щегольской внешний вид, в ситуации новоприбывший ориентируется, как завсегдатай. Быстрое, короткое знакомство, как перед боем - его зовут Борисом. Разговор вполголоса, вопросы короткие и очень конкретные: кто? откуда? почему? есть ли деньги? О себе, кроме имени, говорит в двух словах - попал по глупости, хочет завтра покинуть эту гостиницу. Но до завтра надо дожить.
Добрый самаритянин подтверждает, что спать точно нельзя, даже сейчас. В случае конфликта, который неизбежен, как восход солнца, на помощь никто не придёт. Зарезать не зарежут, но зубы повыбивать могут.
Троица продолжает азартно резаться в карты, Борис на них никакого впечатления не произвёл. Полушёпотом продолжаем разговор.
-- А если, как в анекдоте - прямо сейчас подойти и треснуть вон того самого разрисованного, он у них, похоже, за старшего, - Это моя глупость, на которую Борис даже не отвечает, сочтя за неудачную шутку.
Снова гремит замок, скрипит дверь, и конвойный уводит того самого разрисованного. Подельники откидываются на лавке в ожидании его возвращения. Выглядят так, как будто всё идёт по заранее известному им плану. Урки скалят гнилые зубы в нашу сторону и перебрасываются только им понятными шуточками.
Борис вдруг вскакивает и начинает бешено барабанить в дверь. Почти сразу она распахивается. Невнятная скороговорка и несостоявшийся сокамерник исчезает за ней. Появляется стойкое ощущение надвигающихся неприятностей. Причём неприятности эти мне придётся встречать одному.
Где-то в недрах рюкзака у меня лежит нож модный, красивый, швейцарский. Достаю его, демонстративно раскладываю. Урки напротив начинают демонстративно ржать, тыкают в мою сторону пальцами, хлопают от полноты чувств по лавке ладонями, изображают бурное веселье. Наверное, я действительно смешон, только мне почему-то не весело.
Возвращается разрисованный и тут же начинает с напарниками совещание. Какая долгая прелюдия к ограблению. Наконец, все трое замолкают и, как по команде так же молча встают. Сейчас меня будут лишать имущества, здоровья и, возможно, даже жизни. Я не успел толком пожить на свете, помолиться, проститься с близкими, написать свежее завещание. Я много чего не успел, в том числе попасть в "ЧЕРЕШЕНКИ". Но, главное, всё-таки маловато пожил, так, как хотелось бы. В эту клоаку меня занесло одно неверное движение. Не вовремя брякнутая глупость. Эх, "ЧЕРЕШЕНКИ"
Приступ вполне мотивированной злобы захлёстывает мозг. Причина путается со следствием, переносится на нового носителя (это теперь не я). Адреналин с шипением газированной воды разгоняется по сосудам. Пелена на глаза, в руках и ногах появляется сила "Терминатора".
"Это мы ещё посмотрим, кто в доме хозяин. Ублюдки чёртовы".
На стороне урок численный перевес и врождённая привычка подавлять сопротивление. На моей - бешеная злость и откуда-то взявшееся намерение если уж умереть, то в бою и с достоинством.
На середине камеры мы сошлись. Первым бил я. Так получилось. И попал. Точно в нос главарю, хотя целился в челюсть. Удар в корне неверный, но получился эффектно, с прихлюпом и брызгами крови. Главарь на время выбыл из окружающего пространства. Двое его подручных опешили настолько, что я успел съездить одному из них по уху.
Дальше была свалка, концовка которой была весьма предсказуема. Мне накостыляли безо всякого достоинства по всем частям тела и затолкали под лавку. Горячка боя ещё не угасла и боли я почти не чувствовал, но лёжа под лавкой, предполагал многочисленные на себе повреждения. Противнику я больше урона не нанёс. Однако, наблюдая за ним из-под лавки одним глазом, второй быстро заплывал после меткого удара, чувствовал некоторую гордость. У вожака был сломан нос, да так, что он сполз куда-то ближе к уху. Главарь придерживал его, видимо опасаясь, что тот может уйти ещё дальше. Ухо второго мерзавца превратилось в огромный красный пельмень, видимо весьма болезненный.
Заскрипела металлическая дверь и в проёме возникли трое в форме с уже закатанными рукавами и резиновыми дубинками. На урок они не обратили внимания, все трое внимательно разглядывали меня.
"Добьют. Живым не оставят. Оказал сопротивление властям и перестал жить".
Но случилось странное, даже, на мой взгляд, загадочное. Полицейские молча выволокли меня из-под лавки, встряхнули так, что сразу заныли все синяки и шишки, и пинками вывели из камеры.
На вокзал меня снова сопровождал наряд из офицера (теперь уже другого) и трёх автоматчиков. Что за инструкции они получили в отношении меня несчастного, одному Богу известно, но опекали как важную птицу. Разглядеть куда идёт поезд, я не успел, поскольку молниеносно был водворён в отдельное пустое купе и заперт. Проводник по ходу беспрекословно принял данную в полголоса краткую инструкцию офицера, по-деловому изъял лишнее постельное бельё и набросанные на столике журналы. А поезд тут же тронулся.
За окном потянулись всё те же унылые лабазы, сараи и ангары серые, безлюдные. Поезд медленно тащился среди грязных запасных путей, и его нещадно мотало на многочисленных стрелках. И вдруг. О, чудо! Платформа с аршинными буквами - "ЧЕРЕШЕНКИ".
Медленно тянулся состав вдоль пресловутой платформы. Ничего особенного мне не удавалось на ней разглядеть сквозь пыльное окно. Платформа, как платформа. Не очень старая, в меру замусоренная, подслеповатые фонари, как и положено, горят через один. Однако, глядя как уплывают назад облупленные местами буквы названия станции, я ощутил невыносимый, просто чудовищный приступ тоски. Обшарпанная безлюдная лестница с платформы вела, как мне представилось в неведомое. И это неведомое меня поджидало, даже звало. Что-то там, в сумраке угасшего дня осталось навсегда, что-то такое, что Судьба уже больше никогда не преподнесёт, не подарит, даже если сам целенаправленно буду этого добиваться. Там осталась упущенная возможность, сулившая удачу, счастье, успех, здоровье. Всё, чего мне не хватало или хотелось. Однако, проехали.
Шальная мысль - вылезти через фрамугу - угасла, ввиду отсутствия таковой. Окно было цельное, массивное и непробиваемое. Дверь так же мне не поддалась. Оставалось покорно лечь на полку и дожидаться конца поездки, чтобы это не означало. Одно я знал наверняка. Я совершил ошибку. Избрал неверный путь. Не прочувствовал ситуацию. Погорячился. Отнёсся бездумно. Фортуна меня отторгла.
Я не сомневался, что каким-то образом всё равно вернусь домой, а не застряну на полпути из "ЧЕРЕШЕНОК". И ещё знал, что всю оставшуюся жизнь буду страдать и мучиться тем, что мог и не попал в эти волшебные, загадочные "ЧЕРЕШЕНКИ".