Аннотация: Апокриф, записанный братом Апполинарием со слов предивного и ужасного Тыгыдымского зверя, в экспедиции кротчайшего Плано Карпини, нунция Святого Престола, в земли Тартарии и поднебесной империи Китая.
Среди тёплых волн Тыгыдымскаго моря, на маленьком острове, где круглый год цветет сирень и журчат ледяные ручьи, жило небольшое семейство. Ну, как жило? Обитало в гражданском браке в домике из дикого камня. Потому что никаких государственных институций на острове отродясь не водилось. А домик уже стоял, под нумером 1 на улице Луговой, один-единственный, под развесистым каштаном, и табличка с адресом имелась, на случай внезапной почты. Да только почтовый ящик пустовал, даже платежки не шли. Не изобрели их ещё!
А ещё на острове жили два древних змея, очень древних и грозных обликом. Они ещё до смартфонов на свет появились, и до татаро-монгольского ига, когда Тыгыдымское море было ещё шире, а в его зловещих волнах плескались динозавры. Так Змеи сами утверждали, хотя выглядели для своих лет довольно бодро. Видом они были похожи, только масти разной: Змей Горыныч зелен, как жук-бронзовик, а Змей Гаврилыч синь, как майская ночь. А какого они семейства были, никто не знает. Дарвин о ту пору ещё не родился и не пронумеровал аспидов сих.
Змеи те никого не трогали и не докучали особо, ели себе лягушек и, за неимением полезных дел, философией увлекались: рассуждали мудрёно о простых вещах, на которые Адам и Ева, супруга его, вовсе внимания не обращали за множеством забот: и кур надо покормить, и кашу сварить, и чеснок выкопать. Один Бог знает, сколько дел до вечера переделать надо!
Всякая мелкая живность, вроде лис и щеглов, тоже в роще водилась, никто на неё не охотился. Змей Гаврилович рассуждал, что хорошая экосистема привлекательна эстетически, и не нам её портить. Хотя зайцы иной раз репу разрывали, жрали её, только в путь.
Пришла как-то сим Змеям мысль поздравить Еву с днём рождения. Календаря специального, с выходными и праздниками, на острове не было, а дни для порядка считали: Змей Гаврилыч по звёздам, Адам на дощечке липовой галочки ставил. А Ева считать не любила, и только спрашивала, когда среда, чтобы огурцы навозом подкормить.
- Давай, Змей Гаврилыч, - сказал Змей Горыныч, цветы ей подарим! - штук тринадцать роз, самых алых и томных...
Синий змей задумчиво почесал хвостом чешую головы, и согласился.
- Хорошая мысль. Ты шесть роз подаришь, и я семь!
- Это как шесть?! - возмутился Змей Горыныч, - она же подумает, что я намекаю на что-то. Ей ещё жить да жить! Веранду достроить, внуков завести...
- Ну тогда оба по семь подарим, - пробормотал змей Зеленый.
- Ещё хуже! Четырнадцать от двоих, древних аспидов, это между прочим, даже не намек. Черная метка. Приговор фактически.
- И по шесть плохо, - вздохнул змей лазурный, - говорил я ему, - змей указал хвостом в небо, не надо изобретать натуральных чисел, и цифр не надо. Считали бы цыплят буквами, как нормальные люди. A, B, C, D...
- Ламед тоже неплохая буква.
- И Юс малый презатейлив. А то сперва цифры, потом интернет-казино, а потом автоматические дроны со сложным внутренним миром стрелять начнут в кого попало, и плакать. Списки казненных вести...
- Тьфу на тебя, - прошипел Змей Горыныч, - аспид ты безжалостный и прековарный! Постучи по дереву, по кипарису сему. Нам откуда знать, что будет? Может, Он противодроновое ружье уже изобрел? Да вообще мы не о том. Поздравлять надо, а не умножать печали.
- Тогда ну их, цветы. Платье вечернее подарим, из самого Парижа.
- Парижа ещё нет, там рыси бродят. Есть бальное платье из Сыктывкара, расшитое бобрами.
Змей Гаврилыч нырнул в глубины медитации и изрек:
- Роскошная одежка, но не прокатит. Строчка неровная. И потом, замужним дамам нижнее белье не дарят.
- Значит, мимо, - вздохнул Змей Горыныч, - может, ей роллы преподнесём? Коробки две или три? Она как увидит, скажет "Ой, роллы!" и растает. Что же ты, отец лжи и разврата, покровитель берсерков и таксидермистов, не можешь роллы изобрести?
- Могу. И даже палочки настрогаю. А она роллы схомячит и забудет. Надо что-то такое подарить, чтобы надолго запомнилось.
- Может, алмазы?! - воскликнул синий Змей, - у тебя алмазов полна пещера. Набери лукошко разноцветных. У неё лицо свежее, руки тонкие. Хорошо смотреться будет.
- Нет, не хорошо, - ответил собеседник, - дамы мнительны. Подумает, что мы кого-то ограбили и съели. И загрустит. Подозрения портят кровь и растлевают душу. Лучше ты ей золото своё подари. Корону, например, и золотых дельфинов? Она их вокруг дома расставит.
- Ну нет! - возмутился Змей Гаврилыч, - она об этих дельфинов спотыкаться будет, всю голову расшибет. И потом, мне самому золото нужно, чтобы над ним чахнуть. Я чахнуть должен хотя бы по часу в день. Во мне и так пудов двести, скоро в пещеру влезать перестану!
- А давай, - задумчиво проговорил Змей Горыныч,- подарим ей духовой инструмент? Пусть развивается культурно, от работы немного отвлечется, а то - кухня, огород, куры, и никакого парения духа. Не для грядок же Он её создал?
- Валторну, что ли? Валторну я ещё не придумал, а орган под дождем размокнет. И вообще это эклектично: валторна и гуси, плетень и скрипка. Искусству нужна гармония.
- А вот и нет! - заговорщицки прошептал Горыныч, - есть нужная вещь на примете. Подарим ей аварийный сигнал.
- Тот самый?! А не влетит?
- На крайний случай дубликаты есть, их несколько твердь сия имеет. Сам подумай, вещь изящная, преискусная, и какая с диким камнем гармония, древними оливами и каменистой тропой у брега морского? Лучше подарка и не придумать!
- Что-то есть в твоей мысли, изверг полуночный, чье имя Мегедрион, птиц убивающий взором.
Змей Гаврилыч переполз в тень и призадумался.
- А катапульта не сработает? - опасливо произнес он, - нам тогда шляпа. В порошок сотрет, в пропасть сбросит, шкуры на барабан натянет.
- Не должна, - сказал зеленый Змей, - биометрия другая. Геном, ментальный отпечаток. Он же сам говорил, что сотворил.
- Что-то меня всё таки беспокоит. Если бы просто сотворил, соргинальничал бы в мелочах, а они оба ладные, функциональные, что ли. Ни тебе рожек, ни хвоста полосатого, и ядом не плюются.
- Так и быть, кивнул Змей Гаврилыч. Не будь я пожирателем плоти, ужасом расщелин, если не порадую даму.
После чего оба змея скользнули к обрывистому берегу, к изумрудным волнам Тыгыдымскаго моря, нашли камень замшелый с глубоко врезанной надписью Б.Г.К., начертали хвостами на песке секретный код и, свившись сверкающими кольцами, сдвинули Бел Горюч Камень.
Под ним же открылся тайник, и был распакован, извлечен на свет ритон из драгоценной раковины, богато украшенный жемчугами.
Перевязав его алой лентой, предстали древние змии перед Евой.
- Я, похититель снов, сосуд внеземных пороков, соблазнитель невинных, убийца надежд, тень тени на перекрестке, чьё имя Тентарион, дарю тебе, дитя, сей инструмент. Радуйся, чистая душа! - произнес Змей Гаврилыч.
- Я, пожиратель плоти, ужас болот, дух ущелий, разрушающий ревом скалы, чье имя Амдусехас, дарю тебе сей ритон драгоценный, возлюбленное Богом дитя. Постигай же тайны музыки и гармонию мира сего, - сказал Змей Горыныч.
Тут и запыхавшийся Адам подоспел. Бросив на землю мешок, сунул Еве здоровенный букет вызывающе алых роз и обнял её.
- С днюхой, короче! Чтобы всегда было восемнадцать!
Пока Ева нюхала и пыталась пристроить букет в ведро, супруг вытряхнул из мешка яблоки, и они покатились по траве - румяные, сочные.
- Угощайтесь все! И вы, аспиды, тоже. Особых приглашений не будет.
- Откуда это? - удивленно спросила Ева у синего змея, - и розы... Давно таких не видела.
- Известно откуда, из запретной зоны. Но моё дело предупредить, - прошамкал Змей Гаврилыч,- а за яблоки спасибо, вкусные очень,- и змеи продолжили хрустеть.
После яблок Ева внимательно изучила ритон, улыбнулась, и приложила его к губам. Тростниковую дудку она знала, но звук её был жалкий, хриплый какой-то. А здесь настоящее чудо, холодящее руку древностью вселенной.
Первая же нота, печальная, как крик далекого журавля, заставила всех притихнуть. Даже кузнечики смолкли. Звук был чистый, но сильный, и пару секунд эхо перелетало по склонам лесистого холма над деревней.
Уверенней Ева вздохнула и вывела мелодию, что подсказала душа. Повторила её, украсив полутонами. Ритон, казалось, помогал ей, а может, так и было на самом деле?
- Всё. Дальше я не придумала, - робко сказала Ева. Вид её был растерянный.
- Браво,- крикнул Змей Горыныч, - не будь я Олгой-Хорхой, дух пустынного ветра, если девочка не способна оживить камень и растопить ледяные скалы!
И только Змей Гаврилыч настороженно смотрел на горизонт, где уходящее солнце закрыла над морем туча. Края её поблескивали розовыми всполохами. Стая чаек вдруг снялась и потекла на восток, навстречу бледной вечерней луне. Ветер прошелестел в сухих листьях сентября.
- Ну ты даёшь, мать, - сказал взволнованный Адам,- по моему, это было круто. Впрочем, дай мне попробовать. Хочу понять, как это у тебя получается.
Адам повертел ритон, любуюсь жемчужным орнаментом, набрал в лёгкие воздуха и дунул со всей мощью. Вышло... грозно и устрашающе, как рев истребителя, как прощальный голос тонущего Титаника, и трубы царской охоты отвечали ему в чаще. Впрочем, это было эхо.
Неожиданно, земля содрогнулась, раздался скрежет корней, с рокотом открылась на берегу черная щель, и целый утес сполз в море, подняв к небу облако водяной пыли, падающие с деревьев каштаны и сливы заскакали по тропе, из леса с визгом выскочили кабаны, и, не разбирая дороги, скрылись в кустах. Небо прорезала вспышка круглой формы и, выбросив щупальца к горизонту, погасла. Адаму заложило уши, он подхватил Еву под пояс и бросился между навозной кучей и плетнем, и вовремя - столетний каштан, под которым они собрались, рухнул, подняв беспомощно к небу корни. Домик покачнулся, но устоял.
А вокруг, по линии горизонта, над морем, за лесом, за садом и каменистой долиной, где тёк ручей - вспыхивали и гасли, уходя в небо, яркие алые лучи. Раз... Два... Три... Четыре... Потом ещё чаще, но Ева и муж её уже не видели этого, уткнувшись лицом в прелую траву. А потом удар грома оглушил их и всё стихло.
Когда это началось, Змеи наперёд своих мыслей свернулись в кольцо и укатились в свои глубокие пещеры, полные драгоценностей. Таковы уж их рептильные инстинкты.
Наутро, когда воцарилась тишина, Змеи осторожно выползли на свет и не узнали вчерашних мест: на месте запретной зоны дымились переломанные остовы яблонь и груш, половины берега не было, ручей завалило камнями, а верхушки сосен на холме будто срезало бритвой. Домика номер 1 не наблюдалось, как и огорода, и всей улицы Луговой. Одинокая курашка растерянно рылась под смородиной. Вот, собственно, и всё, что осталось от прежней жизни...
- Сработала! - подвел итог Змей Гаврилыч, - вот теперь нам шляпа.
- Штатно сработала, - согласился Змей Горыныч, - расщепление метапроекта прошло на отлично. Может быть, мне не ждать, а удавиться самим собой?
- Ну уж нет! Отвечать, так вместе.
На третий день Он явился, и был грозен. Не выслушивая объяснений, добавил к обширному списку имён древних змиев ещё пару. Змей Горыныч стал Иппокак, осквернитель вод, а Змей Гаврилыч - Поливалет, соблазнитель дев. После чего низвегр обоих в пропасть физического труда: корчевать коряги, выкладывать дорожки и сажать саженцы. Змей Горыныч, конечно, большой ученый и прекрасный собеседник, но в житейском смысле дурак. Да и Змей Гаврилыч не лучше. Разве что яблок с тех пор не любит.
Ева стряхнула с очей солому и огляделась: домик был на месте, зеленел лук, и куры, разбежавшись из повалившегося вольера, усердно копались в грядке.
Адам посмотрел вокруг и нахмурился:
- Слышь, сестра, а море ушло! И сада не вижу. Капитально тряхнуло. Надо бы змея спросить, что это было?
Мужчина обошел дом, заглянул внутрь и вернулся с парой попискивающих комочков:
- Смотри, живы!
Ева погладила котят.
- Приберешся там? Всё попадало. А я вольер починю, а то куры всё перероют...
Однако же, ни завтра, ни послезавтра, ни через тысячу лет, Адам тех змеев не встретил.... И что поделать? Пришлось обживать открывшуюся ветвь космоса самому, раз так получилось.
p.s. Некоторые имена змеев в переводе изменены во избежание несанкционированного вызова.