Аннотация: Лоскутное одеяло снов. Алхимический опыт их превращения в фантастический рассказ.
Синее колесо луны скользит по ухабам туч. Ночная прохлада льется в распахнутое окно. Здесь невозможная тишь, на тринадцатом этаже. Бесшумно скользнет по полу тень летучей мыши: их много там, в чердачных закоулках. Завтра меня уж не будет в этом пыльном пристанище. Прощайте, мыши!
Гаснет в полете сигаретная искра. Засыпая, сквозь смежающиеся веки, наблюдаю игру теней и геометрических фигур лунного сияния, ведущих свои пляски черных и белых фигур безумного шахматиста.
Вдруг, в центре комнаты сгущаются тени. Внезапное ли облако тому причиной? Подле стула с висящей на нём одеждой, возникает кружение серебристой пыли, и, отделившись от пепельного сияния, ко мне приближается смутный, колеблющийся столб тьмы.
Ещё миг, и его неверные очертания застывают в человеческую фигуру. Сердце выпрыгивает из груди, и волосы, волосы шевелятся с приятной щекоткой, будто в них заблудилась стая золотистых лесных жучков.
- Кто ты... - выдавливаю я непослушным языком. Комната закрыта на ключ, и потайных лестниц, которыми богато это здание , я знаю, здесь нет. Что происходит?
Успокойся. Ты не сошел с ума. Здесь не клиника господина Стравинского, да и ты не поэт. Хотя, как знать... Но атеист ты никудышный.
- Но как?
- Тебя ведь предупреждали, чтоб не совался куда не надо?
Да. Предупреждали. Я отчего-то со стыдом вспоминаю тот странный случай, не имеющий отношения к реальности. Противный всякому здравомыслящему химику. Вагонетки, со свистом уносящие меня вглубь тоннеля, к подножию города. Блуждание по влажным рельсам. Зеленоватое сияние в тесной бетонной комнате. Три огромных, заросших мхом, как столетние бревна, тела, отдаленно напоминающие людей. Раздающийся, как взрыв, внутри черепа голос: "Прочь! Тебе здесь не место!"
Вот такие вы любопытные, люди! Да считай меня кем хочешь. Хоть бесом, хоть призраком. Или прищельцем.
Стоящий напротив меня ткнул пальцем в потолок, и тот разверся, открыв сияющий звездный рой.
Вот отсюда. Я изредка здесь бываю. Божественный город! Здание мне давно приглянулось. Но вот беда: никого нет. Чудесное, невероятное здание. И никого! Один глупый растерянный молодой человек. Ну я и заглянул.
- Так ведь ремонт, всех выселили...
- В общем, это лирика, любитель совать нос. Лиса бежала, и растеряла лисят - вдруг пробормотал он, и моему взору открылось снежное поле. Капли крови складывались в строки и числа. Один, два, три... А где же двенадцатый?
Внутри похолодело. Он и это знает! Он всё знает, даже то, чего толком не знаю сам. Господи Иисусе!
- А вот этого не надо. Спи! Я покажу тебе чуть-чуть. Найдешь ли дорогу домой, зависит от тебя.
- Двенадцать!
Солнечный зайчик от оконного стекла растревожил, проник сквозь веки, багровым сиянием прервав такой замечательный сон. Кажется, я скользил на лыжах домой, взметая синие буруны снега.
Всё-таки это была дурная идея, устроиться на ночлег в пустующих этажах высотки МГУ. Вот и не верь после этого в привидения! Приснится же... - вспоминал я, влившись в уличную толпу.
Солнце и свежий, росистый воздух рассеяли морок. Воронка метро с мерным гулом всасывала людей, как ручей, впадающий в подземелье. Всё было, как обычно - переваливаясь утками, тормозили поток неуклюжие пенсионерки в вязаных шапках, шныряла беспечная молодежь, буравом врезались в толпу смуглые мужчины в кожаных куртках, нахохленным сычом переминался миллиционер.
Спеша, я прыгнул в боковой желоб. Ускоряясь, лестница со свистом понеслась вниз, мимо мраморных арок, мимо поперечных мостиков, мимо бронзовых решеток, огромных и загадочных ноздрей подземелья. Наконец, сделав лихой вираж, она выкинула меня на платформу, и, проскользив метров семь, я еле устоял на краю платформы.
Вспомнил, как вчера хотел ещё раз заглянуть в библиотеку. Когда ещё представится такая возможность? Как собака, нюхом, оглядываясь на указатели и присматриваясь к поездам, нашел под аркой, украшенной воздушной мозаикой несбывшихся эпох всеобщего счастья и коммунизма, вход в небольшой, ярко освещенный тоннель.
Переход вдруг расширился в величественный, освещённый жемчужным светом хрустальной люстры зал. С трех сторон в него вливалась толпа, уносимая вниз ещё одним эскалатором. Лишь когда он подхватил меня неумолимым течением, я понял, что меня окружают огромные, в рост человека, голуби. Это были не сизари! Радужное, плотное оперение, мощный клюв, крепкие лапы. Господи! - догадался я,- витютни! Натуральные витютни. Людей почти не было, и витютни, пытаясь скрыть высокомерное удивление, косились хищным лазоревым глазом. Наконец, ближайшая ко мне вальяжная птица, похожая на профессора физматнаук, пощелкав клювом, спросила: молодой человек, а у вас документ есть? Это ведь библиотека, а не закусочная.
- У меня паспорт есть. А справку номер два я потерял!
Голубь нахмурил надбровные перья.
- А потом мне новую выписали. Вот! - путаясь в ключах, спичках и пятаках, я вынул зелёную бумажку.
- У него справка, справка... - понесся шепот по эскалатору, и голуби потеряли ко мне интерес.
- Вам в какой отдел? - спросила нахохленная сова за дубовой стойкой.
- Физхимия. Что-нибудь по теории прочности жесткоцепных полимеров. И что-нибудь для души. Де Шардена, например...
Сова долго протирала очки, разглядывала под лупой гербовую печать на моей бумажке.
- Во первых, это не справка, а слевка! Я должна её пробить по базе. - сова прижала листок к стойке и долбанула клювом, сделав аккуратную дырочку,- держите! Отдел оккультизма слева по коридору. В научный отдел по слевке нельзя.
- А книжки Ивана Борисовича там есть?
- Шутить изволите? - сова нахохлилась, - шутить в буфет, прямо. А вам налево. Между вторым цехом и преисподней. Там спросите.
Со вздохом окинув взглядом уходящие вдаль полки научного отдела, я шмыгнул в левый коридорчик, пропахший сыростью, и, толкнув скрипучую дверь, оказался под серым, мглистым небом, зажатым меж громадами почерневших от угольной пыли кирпичных цехов. Явственно пахло гарью, а в окнах дальнего корпуса мерцало пламя.
Стараясь не глядеть в бездонные глазницы окон, по скрипящему под каблуком шлаку я двинулся туда, где багровые отсветы тщетно разгоняли мрак у подножия гигантской трубы, чей верх, украшенный фигурами каменных птиц, терялся в туманной мгле. Чьи-то взгляды провожали меня из-за потемневших стекол, и в одном из промелькнули рыжие волосы и безумные, серые глаза.
Распахнувший свой зев семиэтажный корпус как бы горел изнутри. Морщась от жара, я увидел уходящее вниз уступы,балки, колонны - а между ними раскаленные докрасна станки, трубы и лестницы. Всё выглядело так, как будто час назад здесь бушевал яростный пожар, и лишь мерное спокойствие синих языков горящего газа говорило мне, что этот огонь был всегда.
Обернувшись в испуге, я увидел сзади коренастого рабочего в грязной куртке, с мутными от пыли глумливыми глазками. Кого-то он мне напоминал...
- Оно самое! Не видел, как горит, что-ли?- сказал он, опираясь на ломик, а тебе направо, Иван! Там круг большой, на него и иди.
Действительно, метрах в двухста, на круглой, мощеной желтым огнеупорным кирпичом площадке находился приземистый каменный постамент. На нем лежало нечто среднее между крышкой реактора и книгой.
Двухметровый переплёт из толстой чернёной стали был украшен причудливым орнаментом, с многоугольником посредине, горгульями по углам и надписями на незнакомом языке, похоже, греческом.
Разумеется, не стоило и пытаться поднять её вручную. Тщательно изучив края, я нашел вполне цивильных размеров кнопочку "open" и стрелки для перелистывания.
Книга с грохотом распахнулась. Украшенные лазурью и киноварью желтоватые страницы листались удивительно легко, как всякий приличный компьютер, омывая лицо мощными порывами горячего воздуха.
На иных страницах были рисунки, местами даже отвратительно движущиеся, на других яркие, украшенные буквицами тексты и таблицы. Практически ничего понятного, кроме нескольких алхимических символов и формул волновых функций.
- Время! Минута истекла! - прозвучал сзади хриплый басок. На это раз работяга притащил напольные часы с кукушкой и ружьем внутри, за стеклом, и, пытаясь привлечь мое внимание, вынул его, присматриваясь к затвору.
"Verbera ventorum" - ярь-медянкой светилась надпись под гравюрой со змеем и мельницей. Не зная, что из того выйдет, я нажал маленькую, стилизованную под рогатого жучка кнопку "Ок" подле рисунка.
Над головой потемнело, воздух вокруг книги скрутился в ревущий вихрь, озаренный по краям бледными разрядами, швырнул в огонь преисподней старикашку с дурацкими часами, буквально выдернул меня вверх, выше мшистых стен, заросших березой крыш, пронес вокруг трубы, над громадной её короной из каменных сов, и бросил прочь, за пределы мглы, в синий дневной простор.
Высота была так велика, что почти не требовалось усилий для неспешного полёта над зеленеющими лугами, лесными обрывами, обнажившими серые валуны, пушистыми верхушками елей и желтыми ленточками дорог. Не без трепета оставил позади гладь обширного озера, притягивающую к себе зеркальным магнитом темных вод. Над черными водоворотами кружили лимонные бабочки, заманивая неосторожного путника в зыбкую глубину, стиснутую обрывистыми глиняными берегами, приютом ласточек.
Ещё одно усилие, и в тумане под холмом открылся город, железная дорога, высокие тополя и крыши многоэтажек.
Построенный на холмах город воронкой сползал к реке. С радостью узнавал я песчаные обрывы карьера, угловатые корпуса общежития - плод мысли безвестного авангардиста 20-ых годов, печальные руины монастыря. Там, где когда-то чадила электростанция, сейчас выступала из дымки колоссальная, ажурная арка моста. Здесь, в коммуналке, живет мой друг.
Я очнулся от запаха растворимого кофе и сонной утренной перебранки за стеной. Вспомнил вдруг, что вчера пытался выехать домой. Ледяная, пахнущая железом вода смыла остатки дремоты. Как всегда, в комнатенке было пыльно и неубрано. В углу громоздилась вещевая ванночка - большое пластиковое корыто, полное движимого имущества владельца - от книг до кроссовок.
Молча мы намешали крепкий, вонючий кофе из жестяной банки.
- Как спалось? - спросил Александр, - мне какая чушь снилась. Точно, надо проветриться. Угощайся! - он протянул мне пакетик с диодами. Крупные, с толстыми лужеными выводами. На любителя.
- У тебя резисторов типа млт нет? Красненьких таких?
- Нет, ещё прошлом году вышли. Есть тараканы в часах, - он кивнул на стенку, - все время три показывают. Съели их напрочь.
Мы вышли из дома и неспехом побрели к центру, туда, где подле пруда высятся вековые тополя и белеет стена монастыря. Собеседник мой пошел за пивом, а я так засмотрелся на величаво скользящих по воде черных лебедей, что не заметил, как он исчез. Осмотревшись в его поисках, я обнаружил странную вещь: там, где стоял разрушенный в девяностые годы памятник Феликсу Дзержинскому, высилась небольшая изящная церковь.
Приблизившись, я понял, что церковью её назвать трудно: стройный шатровый храм, облицованный коричневатой плиткой, венчала небольшая рубиновая звезда. Тяжелые, дубовые двери несли на себе печать благородного сталинского ампира. Пудовые бронозовые ручки с завитками, того же металла решетка с орнаментом - виноградными гроздьями, пятиконечными звездами, молотами, циркулями и ещё какими-то псевдомасонскими символами. За темным стеклом едва мерцали лампады.
В немом удивлении я обошел здание и обнаружил на гранитном его цоколе серую мраморную табличку: "Храм ленинистов, 2030 г. Охраняется государством."
- А сейчас какой? - спросил я проходившего мимо мужичка, слегка затрюханного, вполне советского облика, в дешевой куртёнке. Тот глянул на меня, как на психа, и убежал.
Поняв, что ничего от него не добьюсь, толкнул тяжелую дверь и оказался внутри сумрачных сводов храма, расписанных сюжетами времен покорения космоса. В углу, у лампад, дремала на стуле пожилая дама в очках, с раскрытой книгой. Стены внутри храма опоясывал ряд высоко расположенных ниш, в которых, как у буддистов, стояли бронзовые бюсты. Только не Будд. То были многочисленные, всяких размеров и обликов Ленины, Сталины , Дзержинские и Марксы. Дама проснулась и обвела меня взглядом.
- Интересуетесь? Между прочим, это не простой храм. Один из первых. А там, - она показала взглядом в самую верхнюю нишу,- хранится частица праха вождя. Можете подойти.
Дух марксизма беспечно поднял меня к самому своду, я взял в руки серебряную баночку, вроде кофейной, и увидел внутри горстку пепла.
- Что вы делаете! - завопила дама. Вздрогнув, я вернул сосуд на место, и тут, через раскрытую форточку чудесного многоцветного витража ротонды, влетел ворон, схватил клювом святыню и молнией выскользнул обратно.
- Держи!!! - завизжала дама,- мы в шесть закрываемся! Я бросился вслед птице, но было поздно. Напуганная истошным криком стая грачей снялась с громад тополей, окружавших храм и, кружа, заполонила небо.
Налетевший теплый ветер подхватил меня и унес прочь от замшелых крон, развалин монастыря, за крутой берег реки, мимо ржавых барж, плывущих по сонной воде, мимо зарослей ивняка, багровых на закате перепаханных полей, поднял выше и, набирая скорость, бросился я вслед за стрелой поезда, спешащего догнать алый диск заходящего солнца. Мой дом там! - подумалось вдруг, - вот и хорошо. Всё равно бы не успел на автобус.
Оранжевый в последних лучах солнца паровозный дым протянулся за горизонт. Вспомнились свои старые строки "В рыжем пышном хвосте позапутался я, убегающей вдаль лисы-времени". Господи помилуй, я сплю! И этого поезда нет, и лесов. Но где-то там, на закате, мой родной город. Какой-же, черт побери, на самом деле год? - думал я, не забывая уворачиваться от редких высоковольтных линий, перелетая их сверху, на головокружительной высоте.
Смутно вспоминались куры, дача, жена, кошка. Пушистая, трехцветная, мудрая кошка. Та тень с когтями вампира, на тринадцатом этаже, хитрила. Кроме известной немногим глупой выдумки о двенадцати, в её словах был иной смысл. До двенадцати я должен найти свой дом. Могу найти, а могу вынырнуть в неизвестном году многочисленных эвереттовских прошлых советской империи, или приземлится в чужом 2030-ом, или остаться навсегда здесь, в царстве снов. А нужен ли там я кому? Жалкий огарок человека с тремя болезнями, скучной работой и приближающейся немощью. Здесь мне давно некого боятся - тени подземелий изрядно распуганы моими частыми визитами, хранители перестали обращать внимание. Я могу часами любоваться несуществующими станциями метро, заглядывать в любимое место - университет. Бродить по дремучим лесам с рысями на ветвях и заглядывать в полюбившиеся окна, тихо перелистывая чужие книги.
Невидимый, никого не беспокою на этом празднике жизни. Только постоянные обитатели университета и некоторые из мертвых видят меня. А ещё вздорный китайский колдун. Лет двадцать назад он выполнил-таки свое обещание, и отдал меня собакам. Жаль, его давно нет.
Если повезёт, можно полистать несколько книг из библиотек. Надеюсь, моих сочинений там нет. Их надо ещё написать. Создашь ли их в этом зыбком и странном мире, где взлететь за облака, пройти сквозь стену и зажечь взглядом свечу проще, чем вскипятить чайник? Конечно, можно и вскипятить: он или взорвется, или превратится в писающую таксу.
Догнав-таки поезд, я задремал на теплом деревянном сиденьи старого вагона.
- Молодой человек! Приехали! - трепала меня за плечо какая-то тетка. Взяв сумку, я вышел на перрон. Вроде бы Коломна. Странная идея ехать домой на перекладных, да ещё на старинной электричке. Но раз уж занесло, надо кое-что посмотреть. Там, где древний кремль, рядом на холме замок, а в нём музей. Туда я и отправился.
В музее было тихо и малолюдно. Картины старых мастеров, яркие, радостные пейзажи советских художников, деревянные скульптуры, божки, древняя керамика, африканские маски, ожерелья из зажигалок и коллекция керосиновых ламп. Перебираясь по узким лесенкам с этажа на этаж, я вдруг заметил слева от входа в коридор тускло освещенную нишу. В ней, на бронзовой плите с глазом в треугольнике, испещренном египетскими символами, лежало несколько предметов масонского культа. Маленьких и изящных. Некоторые вовсе не были мне знакомы. Среди них были также лупа, чернильница и странный медальон тусклого серебра.
Я почувствовал, что на меня кто-то смотрит, и обернулся. Седой мужчина, похожий на отставного чиновника, сказал:
- Бери и пошли. Соплей и подписей кровью не надо.
- Какого лешего?
Не надо лазить по сайтам для взрослых мальчиков, а в особенности интересоваться родословной Алана Брэдфорда. И серый дар не забудь! Главное, ты один видишь эту нишу, и потому просто обязан взять вещи.
"Серый дар" шевельнул какие-то нехорошие предчувствия, но вспоминать было некогда, и я поспешил вслед за мужчиной. Петляя, и переходя перекрестки, мы вышли к пестрым торговым рядам, и тут путь нам преградили двое священников. В последнем я не сомневался. Чёрные, как смерть, эфиопы в рясах и скуфьях коптских монахов. Сзади стоял ещё один.
- Ты же обещал! - обратился один из монахов к моему провожатому.
Тот поднял на него яростный, пылающий синью взгляд. Я понял, что дело пахнет керосином, и побежал. Крики "держи!", шум драки за спиной, мерные прыжки двух монахов, практически через головы прохожих.
Так быстро не бегал я никогда! Впереди железнодорожный мост, и глубокий, захламленный овраг под ним. На миг я задумался, и вдруг вспомнил про серый дар. Вовремя. Швырнув проклятую штуку под ноги преследователям, я бросился вниз с обрыва. Хлопок небольшого взрыва, и чихающих монахов заволокло облако дыма. Под звонкую ругань на чужом языке, я перелетел реку, оставляя за спиной Коломну с её тайнами африканской церкви.
Вперед, вдоль бугристого шоссе, оставляя за спиной хмурые ели, одинокие ветхие домишки, сонные луга и овраги! Путь преграждает разлившаяся река, ворчливо бурля, плещет она у обрыва, почти поглотив мост и прибрежные кусты. Последним усилием перемахнув снесенный пролет моста, я касаюсь шоссе, хватаю чужой мопед и несусь к городу. На двухэтажном, с рыжей облупившейся штукатуркой, ветхом домике, над входом - башенные часы. На стрелках - без десяти двенадцать. Какой сумасшедший архитектор их туда приладил?
- Молодой человек, сколько времени? - спрашивает меня седая старуха, - они давно не показывают. Никто за свет не платит, и ничего не показывают.
- Часов одиннадцать, думаю...
Бросив мопед, я взлетаю с железнодорожной насыпи, перемахивая домишки, яблони, гнилые заборы, брехливых собак, теплицы и голубятни. Так похоже на город моего детства! Вот и купол храма засеребрился, скоро большая улица. На улице - праздничная толпа, люди гуляют, смеются, надувают шарики, смотрят в синеющее ночное небо.
Здесь, рядом, наш старый дом. Если войти... Но нет, они давно умерли. Дважды нельзя, лучше и не пытаться!
- Что празднуем? - спрашиваю я молодых людей, которых ничуть не беспокоит мое внезапное появление.
- Конец света сегодня! Видите те звездочки? Правда, красиво?
Круг разноцветных звездочек приближается, затмевая редкие фонари, раскрывается невиданной хризантемой. Края горизонта пылают сиреневыми всполохами, словно догорающие угли, из середины цветка появляются два невиданной формы аппарата, похожие на светящихся злых насекомых.
- Конец света требует серьезных структурных преобразований, - бормочет из динамиков президент,- в условиях волатильности мирового рынка...
Я вспоминаю, что во снах все происходит наоборот. Чтобы вернуться, надо удалиться, чтобы воскреснуть, надо умереть. Время уже вышло. Посмотрев ещё раз на свои руки и сосчитав до трех, я бросаюсь в пучину неба, туда, где раскрывается хризантема, и превращаюсь в столб белого пламени, сливаясь с ней.
Я лежу в душистой траве и смотрю, как под легкими облачками играют голуби. Отчего-то болит затылок.
- А ведь я говорила, что когда-нибудь ты с этой лестницы упадешь! - причитает жена, - привязываться надо, когда красишь! Кости-то все целы?
- Да вроде... - кряхтя, поднимаюсь я с колен, отряхиваясь. Голова кружится, и я сажусь обратно. Кажется, от удара встали часы. Странно на них как-то цифры идут: двенадцать, одиннадцать, десять. И кто так придумал?
Вскоре, обнявшись пышными хвостами, мы сидим на лавочке и едим запечённых с луком мышей. Ничего так мыши! Лучшие мыши в нашем городе.