Как в этом году с осени непогода задалась, так и пошло до самого декабря: то ливни, то заморозки ночные, то ветрище такое, что лес шатается. Хреньва разлилась, забурлила, а тропу через овраг залило вовсе, так что и не пройти в Полубесово, что притулилось на берегу между лесом, обрывами да небольшим полем.
Деревня, где Гущеневы жили, говорят, в кадастрах как Балбесово записана, только кто те кадастры видел? Сюда и нахлебник-то раз в год заходит, по сухой осени если, мешки посчитать; доход с лица на телегу погрузит, и был таков.
Бабы от него лица прячут, а то в погреб залазят, а нахлебник хитрый чёрт, всё равно найдет, да ещё велит птичку в бумаге рисовать. "Надо, - говорит, вас, чертей копчёных, за филей брать! В законе надофыэль прописан! А кто зажилит, того профессор за шкирняк, да розгами. В том профессоре пудов семь, как медведь, да в шапке меховой с медной бляхой! Только с малых не берут - то Федька знал и не прятался вовсе, а с мужиками ходил глядеть, как ведром десятину отсыпают.
В ночь на среду буря особо разгулялась: дождь хлещет, ветер изгородь шатает, бересту с крыши рвёт, в трубе воет. Хорошо, печь прогорела, и закрыл её батя, а то бы искры в дом задуло!
Лучина погасла, и Гущенёвы спать легли, хотя вроде и рано, но тьма такая, что ладонь не видно. Федька с Лёшкой на полатях, в сено зарылись, а чтоб не страшно было вой да скрип слушать, байки друг-другу читают. Хорошие байки, старинные:
"Маленький мальчик льдинки колол, сзади подкрался к нему ледокол..." - что такое ледокол, никто не знал, но смешно было, и братья прыснули в ладонь. А то ещё сказка про Бабамку-черта и трёх хазаринов, но она такая длинная и страшная, что её и батя не всю помнит, а просить его не стали: захрапел.
Посерёд ночи проснулись все от треска, грохота и протяжного скрипа, переполошились, но сквозняк не дул, крыша цела была, да и дверь тоже! Батька вышел ненадолго, вернулся.
- Пустяк, - говорит, - дерево упало.
- Како дерево?
- Утром поглядишь, темно там!
И опять сном забылись до самого света. А вышел Федька с ранья по нужде, глядь - липа старая, что в углу двора, на земле лежит, переломана вся, ветвями, бедная, распласталась. С корнями её буря выдрала, опрокинула, хорошо, не на курятник. Той липе-то лет сто или больше, корявая, огромная. Если наверх залезть, то на другом берегу за холмами Вешняки можно было разглядеть. А ближе вроде и нет жилья?
Где корневища были - ямина глубокая, песок да глина, да комья земли по грядкам раскиданы, и сбоку от корней длинный ящик гнилой, разломанный валяется.
Знать его корнями опутало, да так всё бурей и выдрало из сырой земли. Федька ящик обошёл, с него крышка вполовину содрана, и оттуда кости торчат: рука с пальцами.
Гроб это! Федька как закричит "Покойник!", да в дом. Все заполошились, выскочили босиком, даром мороза нет, и смотрят: правда покойник! Батька крышку снял, на одном гнилье держалась, сбоку поставил.
Внутри скелет желтый, в тёмных очках, в остатки гнилого тряпья одетый. Вроде как раньше оно разноцветным, богатым было, да так растрепалось, что и не поймешь, и волосы рыжие рядом с черепом лежат.
Федьку даже дрожь пробрала, хотел сбежать, да тут соседи на крик идут. Окатьевы с вилами, Кызылбаевы, Михельсон с козой. Он всегда с козой ходит.
- Большой, говорит, человек был. Нажоритарий! Кость широкая и очки дорогие.
А там и менежор пришел с рогатиной, на всякий случай. Юлиан его зовут, а менежором выбрали, чтобы порядок блюсти. Чтобы в ручей не ссали и коноплю заместо редьки не садили.
Юлиан отогнал всех, стал рогатиной в лохмотья тыкать. Вдруг там полон гроб золота? Или какие-то священные артефаки: образ Державы, серп с молотом, крест с полумесяцем? Или вовсе древние книги! Их трогать нельзя. Во-первых опасно, во-вторых нахлебник за них семь пудов соли даст либо мыла. Потому что законодержавие так велит! А то говорят, в гробе куколь может быть.
Что за куколь, Федька толком не знал, но слышал, что дело это такое страшное, что можно разбогатеть, как мельник тот из Вешняков, а можно вовсе дураком стать или немым, или помереть невзначай. Шептались, что вроде его в старину покойник откладывал, как бабочка куколку. Но мало-ли что про древность говорят? Говорят, вот дорога была каменная на край света. Да кто её видел?
- Пусто, - сказал Юлиан, - нет там не шута! Заройте его, говорит, у леса. Нечего тут мертвым нажоритариям валяться!" - и осенил себя пятизвездием. А очки велел обратно положить: вдруг нахлебник узнает, спрашивать почнет, что да как? Да с розгами!
Так и сделали до темна! А липу, хоть и жалко очень, принялись с малых сучьев на дрова пилить. И придумывали, на что ствол пустить? Есть тут в Полубесово охотники, могут и лодку долбленую сделать, или утварь какую.
В четверг ясный день был, Федька с Лешкой опять пилили, да бегали овраг смотреть, да без дела по двору мыкались, и как пошел Федька кур кормить, слышит из-под пола стон тихий и звуки странные, вроде как горох в крынку сыпется.
Может, зверь какой залез раненый? Или собака щенится? Курятник на подклети стоит низкой, туда и голову толком не просунешь, то для продува щель, чтоб не гнило.
Нагнулся Федька, глядит - там сверток лежит в серой дерюге, едва с кошку или младенца, не шевелится, а вроде как стонет и шипит хриповато. Мальчик отпрянул, и тут батька - цап его ухо!
- Любопытной, говорит, Варваре, кое-что оторвали! Вот как выпорю! А вдруг там барсук? Он бы тебе нос и откусил.
- Да не барсук это! Давай поглядим? - и Федька пошел за граблями.
- Не надо, я сам. - нахмурился батька и ловко вытащил сверток, - куколь это!
- Куколь?! - глаза Федьки округлились, - покойник отложил?
- Ночью, как в гробе увидел, и припрятал. Луна вышла, и блеснуло. Молчи только. Набегут, причитать будут. А надо этот куколь разъяснить! Вдруг какая удача привалит?
Батька отнес куколь в овин, на верстак дощатый положил, и развернул дерюгу.
И правда куколь! Нечто похожее на личинку огромного жука мутно блестело на верстаке. Батька взял тряпицу, и дрожащими руками стер древнюю пыль и грязь с диковинной вещи. По верху, как сложенные крылья, шли чешуйки воронёных пластинок, кольцами темно-зелёной бронзы блестело продолговатое тело. На нем были причудливые знаки, кружки, дырочки, и бусины как бы глаз с обеих сторон. А ещё маленькие серебристые клешни, торчащие изо рта.
Внезапно, внутри вещи что-то запищало, и несколько глаз на гибких стебельках выскочтили наружу и закачались, вертясь по сторонам. Федька отпрянул, а батька потянулся к вилам.
Куколь опять застонал, а потом прошипел что-то невнятно-смутное.
"На свет..." - батянь, он вроде "На свет..." сказал?
Мужчина кивнул, и подхватив рогожкой, перенес куколь под оконце, на мешки, где на него падал жидкий свет зимнего солнца.
Некоторое время они стояли молча, слушая биение собственного сердца.
Потом куколь вновь забормотал, вроде по-нашему, но какую-то околесицу, про кофе, полдень, звал кого-то, а потом закричал. Кричал он негромко, но со странным жестяными присвистом и отчаянием, долгим, заунывным, полным тоски криком.
- А из него новый мертвец не вылупится? - прошептал забившийся в угол Федька.
- Не должон, - ответил батька, крепко держась за вилы.
Внезапно крик прекратился.
- Так скоро! - прошипел куколь, - я... я не знал! Рябит... Великий архитектор! Сила Джобса! Вы видите сияние моего аватара?
- Чаго?!
- Хрен через плечо! - выдал куколь - что это за место? - и зашевелил десятком глаз-усиков. - Здесь есть сеть?
- Бред сороконожки. Что это за место? Вы хоть понимаете, кто я?
- Это, куколь ты!
- Идиот! Этой стране не поможет парикмахер. Только крокодилы!
- Ты, куколь - батька поднял вилы, - херами-то не надо ругаться, мы честные поддержавники левого толка. Практически рожковеры. Гречу, рожь сеем. А вот ты кто такой, исчадие подземельное, как не куколь? А ну говори, где сокровища! Книги там, полумесяцы разные, серебро-плутоний?
- Идиот! Я идиот! Святой Элеонорий! У вас связь есть? Банк "Менатек", Рейлвэй, терминалы дрон-мегафудс-компани? Станции подзарядки? Что-то у вас есть?
- Не понял тебя. У нас нахлебник есть. Через год приедет. А тебе зачем, нажоритарий? Раз толку от тебя нет, в бочку положу и прикрою, чтоб не убёг. Надумаешь чего, потом доскажешь.
Батька завернул куколь в рогожу, сунул в сухую бочку из-под овса, и придавил крышку колодой. - темнеет уж. Ну его, нечисть усатую! Его из-под земли вытащили, а он кобенится. Не бывает, чтобы такой большой нажоритарий где-то бриллиантов не припрятал.
Федька весь день гордый ходил, будто сани новые сделал, мамка допытывалась, мол, чего так? Да только он отвертелся, сказал, что стволище от липы доброе. Его Воробейниковы себе возьмут, и взамен две бочки сладят. Нужны нам бочки или нет?
А пополудни, как братья сено, бурей расшвыренное, собирали, Сенька и говорит: "Покажь куколь! Куда вы его перепрятали?"
- Какой-такой куколь?
- Да уж такой, вроде чертика рогатого. А то я не видел, что вы вчера в овине делали?
Федька рассердился, и хотел было влепить младшему затрещину:
- А тебе велели подглядывать?
- Я немножко, в щель, за дверью постоял!
- А кому сказывал ещё?
Сенька потупил взгляд.
- Не сказывал никому. Я Бориску Окатьева позвал. Помоги, говорю, колоду с бочки снять, там-де овса немного, а я тебе штуку покажу.
- И чё?!
- И ничё. Пусто там.
- Как пусто?! - Федька бросился в овин. Бочка стояла раскрытая, внутри было тряпье, чуть-чуть опилок и круглое ровное отверстие, как в улье, размером с ладонь. Рядом на полу лежал деревянный кругляшок.
- Ни хрена себе! - выдохнул Федька, - сбежал, гад!
На шум прибежал батька, и мамка с ведёрком вареной шелухи, кричали, ловили куколь, да где там? Он крысиную нору в углу овина расширил, да ушел.
Сеньке надрали уши до красна, да и Федьке досталось. Сам Юлиан пожаловал, приведённый Окатьевыми, а за ними и Михельсон.
- Как же это вы нас, товарищ Гущенёв, говорит менежор, - в заблуждение ввели? Сейчас вот присядем на бревно и разъяснять вас начнем. А вдруг тот куколь чумой свиней болен, или вот место покажет, где плутоний лежит? В инструкции хлебороба четко сказано: при обнаружении плутония надо пометить место обнаружения специальным флажком и утилизировать рабочую одежду. Я вот сейчас флажок принесу и воткну в одно место за самоуправство!
- Да он сам убёг, а я вчерась под корнями словил, и в бочку его. Кто ж знал, что он прогрызёт?
- Куколь - это субстанциональная форма духа высших менежоров, ересь второжопия! - Михельсон говорит, - он может затаиться, а может и не затаиться. Вылезет и укусит кого. Зря вы его втуне сокрыли, товарищ Гущенев.
- Да я не в туне, а в бочке! Думал, бочка крепкая, а у ней бок подогнил.
Михельсон из настоящих рожковеров. У него и книги священные есть. Рожковеры думают, что честный трудящийся будет после смерти жить в Белом доме, есть отварные хлебцы с коровьим маслом и носить на голове дырчатый колпак, навроде тех, что державные дураки надевают, а печь топить и навоз выносить будут бывшие нажоритарии и железные люди.
Привязал старик козу к яблоне, и стал разъяснять.
Говорит, нажоритарии древние верили в пришествие второго жопса, по имени Стив. Когда первый жопс был, стало темно, как ночью, и свет погас. Тогда много нажоритариев умерло, и менежоров, которые не попрятались. Всю жизнь они растили куколь. Окукливались, значит. Знали, что тело копыта отбросит, а когда второй жопс случится, по имени Стив, он те куколи раскуклит и даст им тела желеные и вечные, каждому по богатству его. А потому очень они то богатство любили и уважали, и по углам складывали: кто золото, кто шмотье, а больше битые Коены. Потом, сколько тех коенов не искали, так и не нашли ни одного. И второжопия не случилось, потому как ересь!
Надька Окатьева так заслушалась, что сок от моченого яблока, которые она жрала, доставая из передника, потек по подбородку.
- А если он, куколь, первым своё золото откопает? - резонно спросила она, давясь мякотью.
- А тут мы его и поймаем! - Юлиан говорит, - а лучше бы он полезное откопал, сита или топоры. Ты что его про топоры не спросил, наждаки, бутыль пластиковую? - обратился он к батьке, - дурья башка! Старые все погнили, скоро квас не в чем ставить будет.
- Да ничего, скучно будет, вылезет. А потом он зол сильно, что его до второжопия разбудили. Я разумею, он покусать вылезет. Душу отвести - промолвил Михельсон, - вы как думаете, кого он первого кусать будет? - и старик зловещим взглядом обвел толпу.
Юлиан задумчиво перевернул рогатиной гнилую корзину в кустах за курятником.
- Нет, скоро не найдешь! Вы думаете, он совсем дурак? Нет. Он знает, что мы знаем, что он поперед вот ему, Кольке Гущеневу, горло перегрызет, пока тот дрыхнуть будет. Или два усика подле сердца воткнет. Говорят, и такое было!
Батька побледнел.
- Не бойсь. Он знает, что мы знаем, и к другому пойдет. Вот к ней например, - Юлиан ткнул рогатиной к ногам Надьки.
- А я при чём? - заголосила баба, - я его сроду не видела, и гроб не наш, и дерево не наше!
- А ты ни при чём, - говорит старик Михельсон, - найдёт такая злоба, он может и козу внутри выесть, гнездо в ней сделать. Давайте так: кто найдет, мне тащите. Их надо солёной водой размачивать, очень того куколь не любит. А найдём топоры или свёрла, поделим на всех, чтобы без обиды.
С тем и разошлись. Все подполы перетрусили, стожки вилами тыкали, в колодцы глядели - как в землю ушёл! А там и сугробы намело по колено. Ищи-свищи!
Да, видно не уснул куколь, скучно ему было, и мелких пакостей никто не избежал. У Водянищевых баклажку самогона продырявили, у Гущеневых печку подрыли, Юлиановой кошке хвост в мелкую косичку запели, а девки Окатьевы раз проснулись все лысые, как пень, а волосы рядом лежат. Вот крику-то было. Чуть батьке глаза не выцарапали по этому делу.
Закончилось это несчастье лишь в марте, конфузно довольно вышло. Хрючников, что подле опушки жил, и раньше-то мужик был себе на уме, жлобоватый. Колун у него хороший, острый был, а не допросишься. И картошки сажал соток двадцать, а ни с кем никогда не делился. Лучше погниет вся, и свиньям по весне скормит. Такой жлобоватый мужик был, что и не ходил к нему никто, окромя великой нужды.
Как-то было дело, закваска испортилась, тесто не подходит, и послала мамка к тому Ваське Хрючникову щепоть попросить. Дала кружечку малую и тряпицу. Говорит, мол, у него всегда самогон, а значит и дрожжей полно. Не даст полную, так мне и четвертушки хватит. Только зови его почтительно, Василий Андреич, и на пол не сморкайся, а то прогонит.
Дошел Федька до Хрючниковых, калитку скрипучую отворил, поглядел, во дворе пусто, только пара гусей по свежему снегу бродит. В дом сразу стучать не стал, пошел к хлеву, свиней поглядеть в щёлку.
Вдруг сзади как закричат, как закряхтят, да завоют, - из нужника белёного, невысокого, что в углу у сарая притулился.
"Ах ты, драный медведь! Ах, сучий хвост! Да моб вашу об колоду! Помогите! Примёрз!" - ревёт Хрючников.
Тут и его родня из дома выскочила: жена, да бабка, да младший брат, да двое детей! Мечутся, а там нужник ещё внутри щеколдой закрыт.
Вдруг в будке заскрежетало, загромыхало, дверь с петель слетела, и сам Васька с криками матерными вывалился, штаны спущены, пузо болтается, а сзади вроде как рыбий хвост, только золотой и на солнце сияет! Васька его руками держит, и, враскоряку, как гусь, к дому топает.
Федька, рот раскрыв от изумления, посторонился, и обратно побежал, про чудо чудное сказывать. А ему уж навстречу спешат и Кызылбаевы, и Михельсон любопытный.
Ничего так, жив остался Хрючников, отморозили возле печки, только вся кожа с жопы слезла, стонал он много и ходил прихрамывая.
Правильно Михельсон говорил, что у всякого нажоритария свой золотой унитаз припрятан, в нужнике на него садиться. Видом как горшок большой, только тяжёлый. Васька-то по дури решил проверить, а задница с тепла сырая была, как лягушка, вот и прихватило морозом.
Только зря Васька тот куколь сгубил: засолил его до смерти. Заржавел куколь и не разговаривает. Да и унитаз тот решили на всех распилить, а он дурного металла был: трещинами пошёл, и на серые куски развалился. Лишь с виду золотой был.
Не впрок нам добро нажранное! Федька место прознал, где золотое очко нашли, все лето битые коены искал, а нашел десяток битых плиток, красивых: синих и розовых. Отнёс Михельсону показать, а тот говорит, не коены это. Коены круглые бывают, как дураки, а плитка - завсегда квадратная, её под сковороду класть хорошо.