Он переписал эту игру у приятеля и установил себе на компьютер. Он долго не притрагивался к ней, считая её детской и легкомысленной.
Рубился себе в C.S., считал "фраги"... Лениво так рубился, от нечего делать, тем более что он был уже на втором курсе института, и давно успел понять, что в перерыве между сессиями можно спокойно расслабиться.
Мать только иногда донимала: "Перестань, да перестань! Сходи в библиотеку, почитай книжки! Что тебе, нечем больше заняться, как только своих чертей в ящике гонять!"
Мать всё нудила, а он отмахивался от матери, как от назойливой мухи.
Раза два-три в неделю он выбирался в институт, сидел на парах и даже пытался записывать чего-то.
Если "препад" был уж очень зловредным, он ходил так же "на лабы" и на семинары. А после занятий сидел в парке, пил с ребятами пиво, "тусовался" с девчонками. Особо - никого не отличал. Так, немного на Таньку, старосту, поглядывал.
Впрочем, бесплатно глядеть можно было сколько угодно, и на кого угодно. У Таньки был парень, из параллельной группы.
Жизнь текла спокойно, ни шатко, ни валко. До тех пор, пока, в один прекрасный день он не решил посмотреть, что это за детскую игрушку он установил себе. Он так просто решил посмотреть, что это за игра.
Так, как всегда. От нечего делать.
Игра, действительно, оказалась - проще некуда. На заставке к игре - фигура, похожая то ли на бога древних китайцев, толи на бога древних индейцев. Фигура бога, или просто идола с двенадцатью - то ли ртами, то ли входными воротами.
Казалась, что фигура этого идола скрывает какую-то тайну. Тайна эта манила и завораживала. Ведь именно индейским богам приносили человеческие жертвы.
А сама игра...
Сидит себе лягушка, или какая-то, похожая на неё, тварь, и выплёвывает изо рта шарики. Он вошёл на первый уровень, и попытался выбить шарики с их траектории, закручивающейся простой спиралью.
Однако, не тут-то было! Он не успел! Шарики провалились в тёмную дыру, и он потерял "жизнь", одну из трёх.
- Что за ерунда! - сказал он сам себе. - Неужели я... да какие-то шарики...
Он поднялся с компьютерного кресла, пошёл на кухню, и заглянул в холодильник. Он уже предчувствовал, что не отстанет от этой зловредной лягушки, и ему захотелось подкрепиться, прежде чем засесть за неё основательно.
Мать была на работе. В холодильнике стояла кастрюля с супом, лежали сардельки, сыр, яйца. Суп разогревать ему не хотелось. Он взял сардельку, и закинул её в микроволновку.
"Вот я сейчас..." - думал он, жуя почти безвкусную сардельку, и заедая её тоненькими кусочками сыра, которые он отправлял с ножа, и прямо в рот.
Он дожевал свой "обед", и вернулся к компьютеру.
К вечеру он уже почти одолел первый уровень, ещё промахиваясь на его последних ступенях.
И голос за экраном говорил ему волшебное слово "Zuma", когда он особо удачно выбивал шарики. По крайней мере, так ему казалось.
- Ма, такая игра классная, - сказал он усталой матери, когда она вернулась вечером с работы.
Мать скидывала в прихожей туфли.
- Ну, я и устала... - вроде бы как ответила мать. - Ты не представляешь, сколько сегодня было народу! Ни вздохнуть! Ни до туалета добежать... Да все ругаются, да все торопятся...
Мать работала в Сбербанке. В том отделе, где принимают плату за квартиры и коммунальные услуги.
- Опять суп не ел!
Это мать уже дошла до кухни.
- Ма, ну мне неохота было...
Мать уже начинала распаляться. Вернее, не распаляться... а так... начинала выкрикивать то, что выкрикивала почти каждый вечер, да теми же словами:
- Лень тебе было, а не "неохота"! Небось, опять в "стрелялки" свои гонял полдня! Хоть бы ты учился! Я тут из кожи лезу, чтобы ты учился, а ты - в "стрелялки" играешься! Не хочешь учиться - тогда работать иди!
Они жили вдвоём с матерью. Отца он помнил смутно, и алиментов от него давно уже не получал. Во-первых, потому, что ему недавно исполнилось восемнадцать, а во-вторых - потому, что в последние годы алименты были такими мизерными... ну просто смешными...
Впрочем, как и многое в этом мире.
- Ма, если тебя на работе завели, так ты на мне не отрывайся! Я в институт хожу! Я сессию сдал! Чего тебе ещё надо?
Это действительно было так. И кричала мать одно и то же, и одинаково плакала, покричав. Иногда кричала подольше, иногда плакала поменьше. Но суть от этого не менялась.
- Ладно, ма, - сказал он. - Ты отдыхай. Я к себе пойду. Я сегодня в твои любимые "стрелялки" не играю. Я тут так... шарики гоняю... детская игрушка...
- Сынок... - мать пыталась что-то ещё сказать, но он уже закрыл за собой дверь.
В тот день он гонял шарики часов до двух ночи, и сумел только доползти до середины второго уровня.
"Ёлки-палки, - подумал он, засыпая. - Ну и "Zuma"! Ну и игрушка! Погоди, я тебя сделаю!"
В эту ночь, и с этой ночи, во все последующие, ему снился один и тот же сон - во сне он видел шарики, летящие один за другим, и слышал торжествующий голос, с лёгким металлическим оттенком: "Zuma"! "Zuma"! "Zuma"!
Он проснулся около одиннадцати утра. Мать уже ушла. На кухонной плите остывала яичница, заботливо поджаренная матерью.
Яичница была проглочена за пять минут.
"Zuma"! "Zuma" ждала его, и он спешил ей навстречу...
Примерно через десять дней он дошёл до пятого уровня, и в процессе игры понял одну простую вещь. "Zuma" была удивительной, затягивающей со всеми потрохами игрой. Она была покруче, чем "C.S.".
В "C.S.". можно было рубиться просто так, от нечего делать. "Zuma" же требовала борьбы и победы!
Ведь невозможно же изо дня в день видеть только "game uver" и терять жизнь за жизнью! Нет! Радость победы - вот что давала ему "Zuma"! Именно ту радость, которой он никогда не ощущал наяву!
Да какая там радость победы (в смысле - наяву)! Кого побеждать-то? На кого замахиваться? А на кого ни замахнёшься - всё равно где сядешь, там и слезешь, если не на метр дальше!
Впрочем, он об этом не особенно размышлял. Так, что-то чувствовал...
С пятого уровня игра усложнилась. В игру вступили шарики нового цвета. Честно дойдя до пятого уровня, он решил попробовать открыть двенадцатый уровень. "Может, там ничего сложного и нету", - подумал он.
Но двенадцатый уровень, с пяти попыток, да по три жизни, не позволил ему пройти даже первой своей части, состоящей из просто закрученной спирали. Шарики приобрели ещё один, уже шестой цвет, и очень быстро уплывали с игрового поля, проваливаясь в чёрную дыру.
В который раз он удивился своей прекрасной "Zumе". Он начал испытывать к ней что-то вроде нежности... она была так сложна... так непредсказуема... и так прекрасна... и таила в себе столько неизведанного...
Мать забила тревогу примерно через две недели.
- В институт не ходишь! - кричала она. - Даже яичницу не съел с утра! Что ты себе думаешь!
- Ну, не съел... - вяло отбрыкивался он, томясь от того, что его оторвали от "Zumы". - Подумаешь, не съел. Сейчас съем.
Он оторвал себя от кресла, и потопал в сторону кухни. Мать жарила картошку. Застывшая яичница стояла в тарелке на столе.
Он сел за стол и начал проглатывать яичницу почти автоматически. У него болела шея, от постоянного сидения в одном положении. Глаза его слезились, и он закрыл их.
И там, в темноте собственных закрытых глаз, он наблюдал, как летят друг за другом тени шариков. В голове же его непрерывно гудело: "Zuma", "Zuma", "Zuma"...
Это было как бы сном, но сном наяву...
Он очнулся от прикосновения матери. Она стояла рядом, и гладила его по голове.
- Сынок... не надо... оторвись ты от своей игрушки... ведь жил же ты когда-то без неё... сынок...
- Ма, - хотел он что-то возразить.
- Да не ешь ты эту холодную яичницу! Бог с ней! Я сейчас картошечки поджарю, с чесночком, как ты любишь...
- Ма, я не хочу. Я наелся. Я уже на шестом уровне, ма...
- Да мне наплевать, на каком ты уровне! - мать всё-таки не выдержала, и сорвалась. - Ты же сам на себя не похож! Бледный, страшный! Ты же сидишь уже две недели, с утра, и до вечера...Я этот компьютер возьму, и разобью! Мы же с тобой пыжились, компьютер тебе покупали, чтобы ты учился, а не гробил себя этими игрушками!
Мать ещё что-то кричала, а потом заплакала, как всегда.
Нельзя сказать, что он не понимал, что мать в чём-то права. Но "Zuma" была сильнее. "Zuma" крепко держала его, "Zuma" манила его...
И он сказал:
- Ма, ты не плачь. Ма, слышь... я тебе обещаю - как дойду до конца... как до двенадцатого уровня дойду, и пройду его - я брошу. Вообще - играть брошу. Ты слышишь? Только сейчас - не трогай меня! Не трогай!
Мать плакала. Сквозь слёзы она провсхлипывала что-то вроде:
- Ладно, ладно, сынок... ну смотри... ты обещал...
С этого момента что-то произошло в его взаимоотношениях с матерью, и в его взаимоотношениях с "Zumой".
Мать притихла, а "Zuma"...
Он уже давно понял, что "Zuma" никак не терпит, чтобы от неё отвлекались. Уровни давались ему с трудом. До восьмого уровня он дошёл ещё недели через две, с большим трудом.
Чем больше он нажимал на кнопку мыши, тем сильнее он чувствовал себя чем-то нераздельным со своей неподражаемой "Zumой".
И чем нераздельнее он мог почувствовать себя с ней, тем быстрее ему покорялись уровни игры. Это было именно так, и не могло быть никак иначе.
И уже не радость победы, а возможность, на какое-то мгновение, быть полностью слитым с "Zumой", вызывало в нём чувство, подобное внутреннему восторгу... некоему счастью... Он цеплялся за это чувство... он уже не вставал, чтобы есть... он "вырубался", прямо сидя за компьюторным столом - на час, на два, и снова вызывал к жизни свою любимую "Zumу", и снова нажимал на кнопку...
Иногда он всё-таки падал и спал на кровати, которую уже давно не стелил. Если, конечно, можно было назвать сном его короткое, рванное забытьё, наполненное бегущими тенями цветных шариков, и эхом металлического голоса, неизменно повторяющего: "Zuma", "Zuma", "Zuma"...
Он иногда добирался и до туалета - но тут уж ничего не поделаешь!
Мать уже отчаялась звать его, даже к столу. Она молча ставила на компьютерный стол то стакан сладкого чая, то сок, то кефир... Он прихлёбывал жидкости, не замечая вкуса. А мать всё меняла и меняла стаканы.
И плакала, плакала...
Три раза его надолго отрывали от любимой.
В первый раз его оторвал от "Zumы" телефонный звонок. Звонок так долго тарахтел, что ему пришлось встать, и на ватных ногах подойти к аппарату.
Он тогда почувствовал себя слабым. Очень слабым. Странно, но за компьютерным столом он себя слабым не чувствовал.
- Алло, - сказал он, и удивился тому, каким чужим был его собственный голос.
Это была Танька, староста. Конечно, ей по штату было положено звонить отсутствующим.
- Привет, - сказала она. - Тебя уже месяц в институте нет. Что с тобой?
Он что-то промямлил в ответ, и хотел было положить трубку, но Танька задала ему совершенно неформальный вопрос:
Он не нашёлся... он просто не знал, что ответить Таньке. Она не сочеталась... Вообще, с "Zumой" не сочеталось ничего. Но кому-то объяснять это - было ему не под силу.
И он повесил трубку. Увидев себя посреди комнаты, он решил использовать вынужденный отрыв от "Zumы" для того, чтобы зайти в туалет... и он заснул в туалете, сидя на унитазе... и проснулся от того, что начал сползать с унитаза на туалетную плитку...
Но стоило ему вернуться к компьютеру, как бодрость вернулось к нему, и он снова потерял ощущение времени...
Второй раз его оторвала от "Zumы" мать. В промежутке между заходами он почувствовал, как кто-то теребит его за руку.
Он повернулся, и увидел мать, стоящую перед ним на коленях. Лицо матери осунулось, а по щекам текли слёзы.
- Сынок... ты уже полтора месяца сидишь...заклинаю тебя... перестань... мне так плохо... уже два сердечных приступа было... я не могу смотреть на тебя... что ты с собой делаешь... ты же угасаешь на глазах...
- Ма...
Он не мог ничего ей сказать, а про себя подумал, что мать, как всегда, представляется больной гораздо больше, чем есть на самом деле, и что пустить слезу - для матери - плёвое дело...
- Ма, я уже перехожу на одиннадцатый уровень. Я уже десятый уровень... почти прошёл... Ты же обещала не трогать меня...
Но мать продолжала стоять перед ним на коленях, теперь уже молча. Ему это мешало,
и он потерял три жизни подряд.
- Да когда же ты уберёшься отсюда! - не выдержал он, и прикрикнул на мать. - Сколько можно талдычить одно и то же!
Он поставил игру на паузу, и снова решил использовать вынужденный перерыв для того, чтобы пойти в туалет.
Мать всё стояла на коленях.
Он обошёл мать на своих ватных ногах. То, что вылилось из него в туалете, было тёмного цвета, очень мало по объёму, и с резким, неприятным запахом.
Он плюнул в унитаз, едва собрав в пересохшем рту слюну для плевка. До кухни он не дошёл - мать поставила на компьютерный стол стакан сока. Он это помнил, вернулся к столу, и отхлебнул немного.
Мать уже ушла. Через пару минут он был уже в форме, и мог продолжать.
К концу десятого уровня счастье слияния с "Zumой" было уже почти непрерывным.
В третий раз его оторвал от "Zumы" настойчивый звонок в дверь. Когда он, спотыкаясь и чертыхаясь, добрался до двери, и открыл её, то очень удивился. За дверью стояли два человека в форменной одежде. Мужчина, и женщина.
- Чего не открываете? "Скорую" вызывали?
Он не успел ответить. Женщина отодвинула его от порога, и, не дождавшись ответа, прошла в прихожую.
- Вот, ноги торчат, - сказала она.
Он обернулся, и увидел ноги матери, обутые в домашние туфли. Ноги торчали из комнаты в прихожую. Лицо матери было совершенно безжизненным и синим, а в руке её была зажата телефонная трубка.
Женщина склонилась над матерью, опустила руку, и потрогала у матери пульс на сонной артерии.
- Abs, - сказала женщина.
- Что - "аbs"? - переспросил он.
- Это - мать твоя?
- Да.
- Болела? Сердцем - болела?
- Вроде бы...
- "Вроде бы"! Умерла твоя мать, - сказала женщина в форме. - Я сейчас перевозку вызову. Её надо в морг перевезти. Да что ты за тормоз, ей Богу! Отойди в сторону! И вообще - сходи в поликлинику, что ли. А то видок у тебя... извини... краше в гроб кладут...
Бригада "Скорой" уехала, а он, впервые за много дней, оказался в материнской комнате, и сел в её кресло.
Он сидел, и смотрел на равнодушно лежащую мать, и в сердце у него почти ничего не было, кроме досады.
"Вот, валяется тут, - подумал он, - и думает, что она права. Да что она может понять! Разве она может что-то понять! Ведь я уже почти дошёл до двенадцатого уровня! Как ей объяснить... как это здорово... как это..."
Ещё одна, или две вялых мысли промелькнули в его мозгу, и он погрузился в своё обычное подобие сна, наполненное тенями шариков, и металлическим голосом, вещавшим: "Zumа", "Zumа", "Zumа"... За шариками периодически, как бы наплывами, появлялась фигура языческого бога, похожего то ли на бога древних китайцев, толи на бога древних индейцев. Фигура бога, или просто идола с двенадцатью - то ли ртами, то ли входными воротами...
"Zumа", "Zumа", "Zumа"...
Он очнулся от того, что приехала перевозочная бригада, чтобы забрать в морг тело матери.
Санитары почти не разговаривали. Они молча сделали своё дело. И только один из них, пожилой, уже на пороге сказал ему:
- Да не убивайся ты так! Все там будем... Жалко, конечно. Всё-таки мать... ишь, бедный, оторопел совсем. Родственники-то есть?
- Есть, - ответил он, чтобы поскорее отвязаться.
Дверь захлопнулась. Теперь уже ничего не могло помешать ему дойти до двенадцатого уровня.
Но что-то разладилось в его игре. Он никак не мог собраться... сосредоточиться...
Он не мог преодолеть последнего этапа одиннадцатого уровня! Он терял жизнь за жизнью.
Прошло некоторое время. Может, несколько часов, а, может, и несколько суток. Периодически он впадал в своё обычное забытьё. Периодически он ещё протягивал руку к тому месту, где раньше стоял стакан с чаем, или с соком, который ставила ему мать.
Но стакан давно уже был пуст, и он, в конце концов, сбросил его на пол. Стакан жалобно звякнул, и затих.
Он бился с одиннадцатым уровнем. В его состоянии... в его ощущениях что-то изменилось... Он не сразу смог дать себе в этом отчёт.
Он уже не был счастлив, нажимая на кнопку мыши. Нет. В какое-то мгновение ощущение счастья сменилось на ощущение страха. Тяжёлого, липкого, страха. Всеобъемлющей, нарастающей тревоги.
Холода... ничем не согреваемого холода, охватывающего его целиком... со всеми внутренностями, с его мозгом, с его сердцем...
Он понял, почему не может перейти на двенадцатый уровень. Он не мог отдаться этому холоду, этому страху точно так, как он отдавался счастью слияния с "Zumой".
Но ему уже ничего не оставалось. Ведь он почти уже дошёл до конца...
И он пошёл навстречу страху. Он шагнул в этот липкий страх, как в пропасть... Он снова слился с "Zumой" в последнем, судорожном рывке... в последнем, холодном объятии...
Он прошёл двенадцатый уровень
Он прошёл двенадцатый уровень
Он прошёл двенадцатый уровень, и обмяк на своём кресле.
На экране монитора появилась фигура языческого бога, похожего то ли на бога древних китайцев, толи на бога древних индейцев. Фигура бога, или просто идола с двенадцатью - то ли ртами, то ли входными воротами...
Так вот какую тайну скрывали двенадцать ртов индейского бога! Вот какой жертвы требовал этот бог!
Он разгадал его тайну...
А стоило ли разгадывать... Не ясно ли было ему с самого начала... и мать что-то такое говорила... да, мать...
Он лежал, положив голову на компьютерный стол, и наблюдал в закрытых глазах тени разноцветных шариков. Потом он попытался встать. Он вдруг захотел убежать от этого стола как можно дальше... как можно быстрее...
Он захотел вырваться из цепких, холодных объятий "Zumы"
- А-а-а!
Он рванулся, и упал около стола...
Даже потеряв сознание, он всё ещё видел тени шариков в своих глазах, на фоне тяжёлой тьмы, наполненной липким, удушающим, и наплывающим на него страхом...