Сначала были только тоненькие, робкие ручейки, пробивающиеся сквозь барханы и безнадёжно теряющиеся на сухом морском дне. Но изо дня в день ручейки ширились, становились всё крепче и уверенней, пока не превратились в могучие потоки. Реки уходили из заброшенных каналов и возвращались в прежние русла; каналы мелели, зарастали, ветер гнал над хлопковыми плантациями клубы просоленного песка и комки перекати-поля.
Вода стекалась в низины и оттуда начинала свою экспансию. Она брала в окружение гряды холмов, превращая их в острова, взбиралась по склонам вверх, слизывая выгоревший на солнце песок, и холмы погружались в воду, как обречённые белые круизные лайнеры.
Вода была речная, пресная, холодная, пахла тиной. Вся соль пластами лежала здесь, на сухом дне, и её надо было подобрать, проглотить и переварить. И вода упорно делала это, и вот от неё уже тянет не речной промозглостью, а настоящей свежестью моря.
Десятки разрозненных озёр поднимались выше и выше, тянулись, искали друг друга, сливались в пламенном рукопожатии и продолжали своё консолидированное наступление. Вода шла всё дальше и дальше, она уже простиралась от горизонта до горизонта, как настоящее море, но не собиралась останавливаться. Впереди были ещё сотни и сотни километров сухого солёного пространства, ещё нужно вернуть так много из того, что было безжалостно отнято десятки лет назад.
Сколько всего было на её пути! Ржавые консервные банки, канистры, остовы автомобилей, шины, выбеленные песком верблюжьи кости. Всё это было набросано уже после ухода моря. И - грязь, грязь, много грязи. Вода хмурилась и мутилась, а мусор не желал гибнуть, ему тоже нужно было солнце, нужен был ветер. Он всплывал, покачиваясь, расползался в разные стороны. Ему было всё равно: лежать ли в песке, плыть ли - главное, жить. Воде это не нравилось, она окрасилась негодующим буро-рыжим цветом, но мусору было наплевать. Однако подкрепление шло, неслось за тысячи километров, с отрогов древних азиатских гор... Десятки тонн свежей, чистой воды. И море воспряло духом, вспенилось, вздулось своей могучей грудью. И отяжелевший, набрякший мусор, протестуя из последних сил, медленно уходил вниз, на дно, где уже было темно, куда еле пробивались солнечные лучи. Там было уже глубоко. А море радовалось: прочь, уйди, сгинь, туда, туда, на дно! Там тебя оплетут водоросли, там тебя заметёт песком, и ты навеки исчезнешь в осадочных отложениях новой жизни!
Волны радостно продолжали своё победное шествие. В испуге бежала от них пустынная трава, а они настигали и топили её: прочь, прочь, мы здесь хозяева, а не ты. Ты иди, окапывайся на берегах, там твоё место, ты будешь сидеть и слушать, как мы шумим и резвимся, а наш друг ветер будет ерошить тебя. Что, не нравится? Привыкай, привыкай - новая жизнь идёт!
Волны шли, и от них бежала сухопутная жизнь: суслики, ящерицы, вараны, тушканчики, давным-давно обосновавшиеся на бывшем дне моря и чувствовавшие себя здесь, как дома, заслышав воду, мчались прочь. Они недоумевали: как же так, откуда такое наваждение? Моря никто не ждал, оно было никому уже не нужно. И никто ему не радовался. Но и море не отступалось от своего. Это моё ложе, здесь плавали мои рыбы, здесь колыхались мои водоросли, а вы здесь - незваные гости, мародеры, пришедшие на чужое пепелище. Прочь, прочь!
Вот, наконец, и первые корабли. Это ещё не те корабли - рыбацкие сейнеры, шхуны, моторные лодки, ржавым пунктиром обозначающие бывшую береговую линию - это угрюмые полковники, генералы и маршалы. Их пушки по-прежнему грозно глядят в небо, высматривают какие-то цели в сухой пустыне, их локаторы, приняв последний сигнал много лет назад, застыли в одной им ведомой пантомиме.
Эти корабли, оторванные от всего мира, затерялись посреди моря, уткнувшись носами в бывший берег маленького островка. Они привыкли к одиночеству. Пушки первыми увидели приближающееся море и удивились: как, не может быть! Корабли стали ещё мрачней. Они знали - это смерть их шла, гнала солёный ветер, рокотала и пенилась. Вон она, тёмной полоской на горизонте, а потом всё ближе и ближе.
Море тоже заметило корабли. Эй, старики, здорово! - приветственно закричало оно ещё издали, за десятки километров. Корабли не ответили. Что они могли сказать?
Первая волна задела за выживший из ума винт, забывший от старости, что такое движение. Эй! Ты ведь должен крутиться! Ну так крутись! Винт не крутился. Так ничего от него и не добившись, море устремилось дальше вдоль бортов судна, тыкаясь в них десятками любопытных морд. Корабль, как стыдливая девушка, весь дрожал от этих прикосновений. А море искало и находило лазейки в ржави бортов - там, где железо совершенно иструхлявилось, и малейшего толчка было достаточно, чтобы проникнуть внутрь. Море бултыхалось внутри корабля, осматривалось. Вокруг была темнота и ржавчина. Всё здесь давно истлело. Вода вокруг корабля почернела - вытекал наружу накопившийся за десятилетия прах.
Всё, хватит с тебя, долго ты портил солнцу нервы. Прощай. Корабль покорно вздохнул. Что ж... И провалилась в трюм палуба, а за ней полетели пушки, локаторы, трубы, рубки. Трюм не выдержал такого обилия пищи и лопнул, расползлись по швам борта - и осыпались. Тихо и плавно опустились на воду ржавыми хлопьями.
Решающая ночь близилась. Море наступало, всё ближе подходя к своим прежним берегам. Суша отчаянно сопротивлялась, вбивая в море клинья полуостровов, но оно безапелляционно отсекало эти клинья, превращая их в острова, а потом дробя на маленькие архипелаги или вовсе топя. Точно так же давным-давно суша теснила море, загоняя его всё дальше, в самую глубь котловины, отрезая пепельно-песчаными щупальцами заливчики и лиманы, просовывая в самые морские недра наглые острые языки. Пришёл час мести, час расплаты.
Взошла луна. Луна в этих местах давно не улыбалась - она была цвета старого золота, как переспевшее яблоко, её глаза налились тьмой и походили на пустые глазницы. А сегодня луна вновь прояснилась и заулыбалась - ведь она знала, что происходит.
Город с удивлением слушал далёкий прибой. Сначала он думал, что ему почудилось, но ветер, тяжёлый, влажный ветер, какого давно не было, нёс явственный запах моря. И вот он блеснуло в лучах восхода на горизонте, оно близилось. Город смотрел. Много лет перед ним была почти неизменная картина: пески и ржавые сейнеры на траверзе. Море было почти забыто старым городом. Оно ушло так давно, что последние жители города просто не представляли, какое оно - море - и как можно жить, когда под боком плещется что-то большое и непонятное.
Глядели пустые окна на море и не понимали... За окнами не было ничего, кроме неба и ветра. Где-то на дне этих многооконных колодцев, из которых состоял весь город, лежали квартиры, шкафы, люстры, двери, перекрытия. Но их никто не видел -всё до вторых этажей было заметено песком, и год от года песка становилось всё больше.
Ветер крепчал. Он врывался на пустые улицы и гнал песок прочь, в пустыню. Город и оглянуться не успел, как выплыли на поверхность забытые первые этажи с их обломками и воспоминаниями.
На закате море было уже совсем близко. Оно цеплялось за первые корабли, и те с тихим шелестом поднимались над водой размытыми облаками, и через несколько минут оседали чёрными снегопадами.
Луна была бела и радостна. Она ждала решающих событий. Море вплотную подошло к городу. Волны подхватили старый бакен, потащили по дну и вытолкнули на берег. Бакен рассыпался. Город ждал. Ждали выхолощенные дома, ждал порт, ждала железнодорожная станция.
Море лизнуло насыпь. Ветер надавил - и надломились, как спички, костыли в шпалах, повлеклись клубами пыли старые товарные вагоны, мёртвыми змеями покатились плети рельсов. На миг почернел белозубый прибой и засверкал с прежней силой: пыль ушла далеко, в глубину.
Город уходил достойно. Слишком тяжела была его жизнь, чтобы уходить с воплями, грохотом и скрежетом. Молча осыпались подъёмные краны в порту, таяли последние корабли. Сквозь стены домов просвечивали луна и звёзды, свет их делался всё ярче, и стены исчезли в нём. Города не было. Над местом, где он стоял, кружила одинокая птица - старя карта морских фарватеров.
Ветер неожиданно ударил с берега, и карта понеслась над морем. Её бросало то вверх, к луне, то к воде. Затем ветер неожиданно стих, и карта, медленно планируя вниз, стала удаляться от города, пока нетерпеливая волна не прервала полёт этой самозваной чайки.
Море встречало своё первое утро. Очумело глядели берега - им теперь долго привыкать к щедрости солнца и упругости ветра, несущего сенсационную новость в глубь пустынь.
Море начинало свою жизнь с нуля: ведь оно было ещё совсем необитаемо. Первые живые твари, приносимые сюда из рек, ещё только прокладывали свои маршруты. Не было жирной, вскормленной морской благодатью рыбы, не было чаек, поедающих эту рыбу, берега были всё так же рыжи и безотрадны - лишь глупые тушканчики удивлённо пялили круглые глаза в невиданную даль.