Шихарева Варвара Юрьевна. Волчонок

ИРИЙСКИЕ ХРОНИКИ

ИСТОРИЯ ПЕРВАЯ

ВОЛЧОНОК

Что предназначено ему

Один лишь ветер знает:

Но буревой тот гнёт траву,

И тайну охраняет...

(из триполемской баллады)

ПРОЛОГ

Я еще раз посмотрел на исписанный мною лист - весь исчёрканный, с жирными, похожими на жаб, кляксами, смял его и отправил в горящий камин. Пусть... Пусть горит! И переписывать это задание я не буду!.. Результат моего двухчасового труда немедля охватило жаркое пламя, но я, глядя на него, лишь сжал испачканные чернилами пальцы в кулак. Может, после такого, уж совсем наглого, неповиновения у Велда все-таки закончится его железное терпение, и он, отхлестав меня розгами напоследок, сложит с себя обязанности учителя... Вот ведь, свалился на мою голову... "Ястреб" подраненный... Сухарь лендовский!.. Последнее ругательство я услышал от одной из служанок, и хотя за него ей тут же влетело от Изенгаи, запомнил накрепко, ибо Велду оно подходило так, что лучше уже и не придумаешь.

От предведущего учителя я смог избавиться после пары занятий, а с этим лендовцем воюю уже без малого два месяца! Конечно, набравшийся книжной мудрости наставник и близко не стоял рядом с ушедшим из-за ран в отставку сотником, но ведь и лендовец - не каменный!.. Или нет?.. Я снова вспомнил неизменное спокойное, несмотря на все мои выходки, выражение на строгом, с точеными чертами лице учителя и вздохнул. Иногда мне думалось, что если бы в библиотеке вдруг разошёлся каменной пол и оттуда б вылезли жуткие Бледные Призраки, Велд, даже бровью бы не повёл, а усадил бы подземных жителей за написание диктанта!..

При очередном воспоминании об учителе по спине неожиданно прошёл холодок, и я передвинулся ещё ближе к огню. На самом деле, мне было немного страшно - Брунсвик любил повторять, что Устав лендовских ратников пишется плетями на их же спинах, и я, глядя на захваченных отцами пленных, уже давно понял, что имел в виду старшой...По хорошему - злить лендовца, у которого наверняка не только вся спина в шрамах, но и рука тяжёлая, было опасно, но всё равно - пусть лучше крик и лютая порка, чем ледяное спокойствие Велда вкупе с горьким пониманием, что из этого капкана мне уже не выбраться...

Железный Волк, ты знаешь, я никогда не мечтал о жизни в замке и несметных богатствах, да и теперь отдал бы всё на свете, чтобы вновь увидеть своих отцов... Я не княжич, и не хочу им становиться... Не хочу забывать свою прежнюю жизнь!..

СКРУЛЬСКАЯ СТАЯ

Моё появление на этот свет пришлось далеко не на самое лучшее время: уже без малого год, весь Ирийский хребет, вкупе с Молезом и Грандомом, был охвачен внезапно разгоревшейся кровавой междоусобицей, прозванной теперь "Большой Войной". Как это, обычно, и бывает, вскоре после начала резни, на земли увязших в сваре княжеств обрушились голод и поветрия, выкашивающие селения быстрее, чем сталь и огонь...

И вот, вьюжным зимним вечером, в затерянной среди горных отрогов крошечной и опустелой деревеньке, которую не миновали ни мор, ни пожар, рыскающие в поисках хоть какой-то поживы воины разбитого на голову в битве князя Демера, среди дощатых обломков и горелого мусора нашли меня. Находящегося на последнем издыхании младенца, имеющего на своём счету не более шести-семи месяцев голодной и суровой жизни. Конечно же, им: отрезанным от своих, не спавшим и не евшим толком вот уже несколько дней, хотелось отыскать в вымершем поселении нечто более полезное -- мешок зерна или бочонок сивушной браги подсобили бы ратникам, придясь им как раз кстати, но всех этих сокровищ в деревеньке не оказалось. В ней был лишь я -- напрасная и никчемная находка, сулящая утомительные хлопоты!

Никто и никогда не осудил бы ратников -- бесконечно вымотанных и усталых, если бы они просто оставили меня там же, где и нашли. Никто (даже я!) не обвинил бы их в излишней жестокости, если б они, уходя, полосонули меня кривым ножом по горлу, тем самым избавляя свою нечаянную находку от долгой и мучительной агонии. На войне нет места слабости и жалости, особенно если враг наступает на пятки, а писк глупого младенца может стоить жизни всему отряду... Все эти прописные истины "волколаки" знали, но поступили не так, как подсказывали им опыт и осторожность. Жестокие, закалённые войной и не раз битые жизнью, люди вытащили меня из обломков и, завернув в тёплую куртку, забрали с собой!

Вот так у меня и появилась семья -- целый отряд отцов, которых я по сей день считаю родными, ведь именно они согревали меня в своих плащах и скармливали мне свои последние, разжёванные в кашу сухари... А когда обнаружилось, что найденного ими младенца ещё и гложет лютая хворь, ратники не испугались неведомого поветрия, а стали с ним бороться, имея при этом лишь одно средство и один способ лечения. Меня с ног до головы яростно растирали вигардом и эти, выцеженные из их, уже почти опустелых фляг, капли были со стороны моих отцов самой большой жертвой, ведь пущенный на моё излечение бальзам является, по сути, крепчайшим, настоянным разом на двух десятках горных трав, самогоном. Делать эту, похожую на дёготь, жидкость умеют лишь в Триполеме и Скруле, а ратники этих княжеств ценят вигард выше золота, свято веря в его целительные силы: им промывают раны, изгоняют из тела любую привязавшуюся хворь, принимая напополам -- внутрь и наружно, ну и, конечно же, этим жидким огнём лечат душевную тоску и пьют его перед боем, обещающим стать последним...

Мне же вигард не только принёс излечение, но и подарил имя: ратники -- "Волколаки" назвали меня Виго именно в честь этой, несомненно, достойной уважения жидкости. По их понятиям, такое прозвище должно было, в будущем, помогать мне преодолении любых жизненных невзгод и оберегать от болезней. Когда я вошёл в кемеровскую семью, написание моего имени немедля переиначили, добавив вторую букву "Г", а потом ещё и присовокупили к моему прозвищу целую историю. Дескать, назван так я был в честь одного (конечно же, очень героического) предка, прибывшего в наши края из каких-то дальних земель! Ну, а о том, что этот прадедушка по сей день плещется в воинских кружках, наши летописцы как-то сразу и основательно забыли... Немного позже я узнал, что такая забывчивость коснулась не только меня - разбирающий хроники в библиотеке замка Велд иногда холодно замечал, что не перестаёт удивляться вывертам человеческой памяти, но от этих его замечаний мне легче не становилось, да и не об этом сейчас речь....

Так уж повелось, что в любом Ирийском княжестве бок-о-бок живут общие по языку, но разные по верованиям и укладу люди, поэтому нет ничего удивительного в том, что рати Владык очень сильно разнятся между собой и даже отряды одного войска имеют, помимо княжеской эмблемы, свой собственный штандарт. В той войне триполемский князь, в согласии с заведёнными на Ирии обычаями, сам возглавлял делящийся на десять сотен отряд, будучи в нём и старшим, и главою первой сотни. Эти, с ног до головы, закованные в массивную броню, грозные конники именовались "Золотыми" и их знамя в точности повторяло родовой демеровский герб -- на тёмном пурпуре золотой василиск терзал человеческий череп. Многочисленные "Грифоны" и "Рыси" были тяжёлыми пехотинцами -- копейщиками и лучниками, а нанятые князем в Скруле "Волколаки" считались лёгкой конницей, хотя не брезговали сражаться и в пешем строю, а в лесах чувствовали себя вольготнее, чем на открытых просторах

Вообще-то обитатели сплошь покрытого заповедными пущами Скрула редко идут в найм к другим князьям, но в тот раз получилось так, что лесное княжество уже несколько лет находилось в мире со всеми соседями. Обычаи же скрульцев таковы, что полноправным членом общины у них может считаться либо опытный, добычливый охотник, либо заматеревший в походах воин. Вот поэтому, когда один из входящих в Совет Волчьего рода старейшин решил размять начавшие скрипеть без дела косточки, к его поначалу небольшой дружине тут же присоединилось множество молодых, не имеющих права голоса, воинов и охотников - пришли даже два десятка молодых "Бэров" из рода Медведя! Брунсвик принял всех и повёл свой отряд в Триполем. По слухам, тамошний князь (бывший, к тому же, старым союзником скрульского Владыки Моргена) собирался поддержать Лакон в его сваре с Крейгом. Но обещающий быструю победу и богатую добычу поход неожиданно перерос в настоящую войну - Владычица Ленда Нахимена, которую в Триполеме именовали не иначе, как Железной Княгиней и Демоницей, поддержала уже проигравший две битвы Крейг, а всегда жадный до чужих земель Амэн не преминул встрять в начавшуюся междоусобицу...

В битве у Чёрной Речки Нахимена подтвердила все, данные ей прозвища и теперь смертельно усталые, отрезанные от основных войск "Волколаки", пытались укрыться в глухих дебрях от упорно преследующих их лендовцев: "Совы" и "Ястребы" шли за ними по пятам и лишь тяжёлые "Молниеносные" завязли на перевале... По странной прихоти, удача, так долго демонстрировавшая "Волколакам" своё полное пренебрежение, впервые улыбнулась ратникам как раз тогда, когда от меня отступилась хворь: встреча с "Совами" окончилась победой отцов, и они сочли это совпадение добрым знаком. Ну, а когда ещё через пару дней "Волколаки" обнаружили в одной, хорошо скрытой расщелине, покинутый обоз с провиантом, виновником торжества вновь был признан я! Эйк уверил всех, что нипочём бы не додумался сам заглянуть в засыпанную нетронутым снегом лощину, но я так серьезно и не по-детски пристально смотрел в ту сторону... Как оно было на самом деле, я, конечно, сказать не могу, но скорее всего, удача вернулась к моим отцам тогда, когда они вновь обрели присущие им боевые ярость и задор, а моя роль во всём этом сводилась лишь к тому, что возня с младенцем хоть как-то отвлекала "Волколаков" от грустных мыслей!

Как бы то ни было, вскоре Брунсвик окончательно оторвался от неугомонных "Ястребов" и смог вывести отряд к своим; Демер начал собирать рассеянные войска и отправил зов о помощи до сих пор стоящему в стороне от всеобщей вражды Моргену, а война... Война продолжалась ещё целых девять лет! На ней я и вырос: среди "Волколаков" -- жестоких и отчаянных, но при этом всегда честных и искренних в своих суждениях; суровых и недоверчивых ко всему миру, но подарившим мне всю теплоту и ласку, на какие только были способны их сердца, и большая часть моих самых первых воспоминаний связана именно с ними...

Мерная поступь коней, колеблющийся высоко в небе серо--белый, украшенный волчьими хвостами штандарт; лица в неизменном боевом окрасе; грубые серые куртки с кольчужными вставками и твердые из-за мозолей руки... А ещё запах конского пота и железа, кровь, хриплые крики; дикое разрубленное напополам лицо с выпученными глазами, звон, грохот! Мои отцы никогда не разлучались со мною и брали даже в самые жестокие и лютые сечи: когда я был ещё совсем несмышлёнышем, конные "Волколаки" просто привязывали меня к себе за спину, ну, а когда я стал постарше, отцы начали усаживать меня в седло позади себя и я крепко вцеплялся в проклёпанный бронзовыми бляхами "Волколачий" пояс...

Но особо мне памятны наши с отцами привалы: в сгущающихся сумерках у костров раскладываются попоны; тянет дымом и острым запахом во всю булькающей похлёбки. "Волколаки" правят оружие и чинят сбрую, неспешно переговариваясь: Ламерт, как всегда, тихо напевает, куховаря, Эйк и Аррас обсуждают грядущий бой или достоинства взятого недавно приступом города... Но даже они стихают, когда Брунсвик начинает рассказывать о делах давно минувших дней. Вначале старшой, хмуря кустистые брови, пристально смотрит на пляшущие языки огня, и лишь потом неспешно начинает своё повествование.

-Вот сегодня мы стоим возле Девятиголового Холма, а кто из вас знает, почему он так называется?.. Так я и думал, что никто. Времена идут, люди меняются и теперь забывается даже то, что не должно быть забыто, так что слушайте стариков, пока они живы, а услышав их рассказ, не забывайте о нём, а в свой черёд дальше передавайте... Когда то, в незапамятные времена наш край почти весь год укрывал снег - зима была невероятно длинной, а лето - совсем коротким, не более месяца, а потому ирийцы хлеб тогда не сеяли и города не строили. Жили небольшими поселениями по родам, а занимались охотой да рыбалкой. Прокормиться тогда было трудно, и за охотничьи угодья между родами шла борьба, но Железный Волк и Большой Медведь никогда не пренебрегали просьбами своих детей, да и другие божества - те, кого теперь называют Семёркой, чаще откликались на людской призыв. Жизнь, конечно, была трудная, но зато - честная, да только сами люди ей конец и положили. В те времена, раз в год на Праздник Трав, все ирийцы собирались вместе, чтобы почтить богов. В это время запрещалась любая вражда и злоба, и этот закон чтился свято, до тех пор, пока некоторые из людей не додумались до того, что праздник - самое лучшее время для того, чтобы расправиться с противниками. Теперь уже никто не помнит, кто выхватил оружие первым, да это и неважно - главное, что пролитая в священное время кровь не только прогневила богов, но и открыла ворота злу, которое и стало проклятьем Ирия. Бледные Призраки пришли к нам из царства вечной ночи и, выстроив свои подземные жилища, стали изводить людей под корень - одних они пожирали, других обращали в живых мертвецов, или чудовищ, которых не брали ни сталь, ни огонь...

Первым на мольбы отчаявшихся откликнулся Железный Волк, а потом и всегда стоящий в стороне от всех других богов Седобородый вмешался. Хозяин Троп создал Ловчих, которые преследовали Призраков и созданных ими чудовищ повсюду, и которых можно было призвать на помощь, если чуешь, что беда близко. Да только ни Волк, ни Ловчие не могли спуститься в Подземелья Аркоса - не было там их власти, а загнанные в лабиринты Бледные Призраки пополняли во тьме свои силы, ведь открытые подлостью и предательством врата оставались открыты...- Устав от долгого рассказа, Брунсвик замолчал, и всегда нетерпеливый Ламерт не выдержал:

- А Девятиголовый Холм тут причём?

- Притом, что если будешь впереди меня лезть, то сам голову сложишь! - сердито осадил его Брунсвик, но тут Аррас подал старшому кружку с вигардом. Брунсвик сделал глоток, снова нахмурился, но затем продолжил.

- Сколько лет так минуло, не ведомо, но потом среди людей стали появляются те, кого позже нарекли Чующими и Знающими. Одного они были корня, и от одного истока шла их сила, но проявления у неё были разные. Чующие могли с любым зверьём разговаривать и у любых сил нашей земли помощи попросить, а Знающие владели колдовством и Призраки над их волей не были властны. Были эти люди точно щит и меч, и задумали они спуститься в Аркоские подземелья и положить конец Власти Бледных Призраков. Девятеро самых сильных Чующих и девять самых умелых Знающих со всех уголков Ирия тогда объединились и спустились в самое сердце Аркоса. Чующим удалось навсегда закрыть врата в царство Ночи и Холода, да только все они там головы и сложили. Лишь девять колдунов вновь вернулось на солнечный свет: они-то выходы из Аркоса и запечатали, а в память о погибших товарищах этот холм насыпали, поклявшись, что вовек будут Чующим братьями...

Может, оно так бы и вышло, да только после этого случая перестали рождаться среди Чующих по-настоящему сильные и сведущие. Будущее мельком увидеть, жилу вывести, со зверем поговорить или целебной травкой хворь отвадить они могли, а на большее их уже не хватало. Потомки же колдунов, глядя на ослабевших Чующих, возгордились. С тех пор Чующие со Знающими хлеб не переломят - у одних обида, у других - гордыня, и по-другому, видно, уже не будет. Одно хорошо - Бледные Призраки теперь заперты в своих подземельях, а если и вырываются иногда на свободу, то их Ловчие изводят, да только и людям от встречи со Всадниками Седобородого радости мало. Ловчие смерть и несчастья предсказывают, а иногда у случайных путников память или зрение забирают, если что не по ихнему будет...

Завершив повествование, Брунсвик ещё долго смотрит на пляшущее пламя костра, то и дело пощипывая длинный, пепельно-серый ус, а линии сложного узора, сливаясь с глубокими морщинами на щеках, придают его лицу суровое и грозное выражение... Тщательно подновляемый раскрас -- главная отличительная черта всех скрульских воинов: серые и чёрные, а у "Медведей" ещё и бурые краски уже через два месяца намертво въедаются в кожу, и их уже ни чем не смоешь -- они тускнеют лишь от яркого солнца, да и то ненамного. Отцы, к тому же, окрашивают ещё и свои волосы, придавая им точное подобие волчьей масти и всегда собирая их в хвосты на затылках, так что их легко узнать издалека даже без "волколачьих", тёмно-серых курток. А вот у лендовцев и крейговцев краски, хоть и похожи на скрульские, но совсем не такие едкие, ведь сложный узор воины этих княжеств наносят лишь на время боя. Лаконцы, астарцы и грандомовцы просто рисуют перед схваткой на щеках руны, ну а что изображено на лицах молезовских "Гадюк" знают только они сами -- краска у них настолько нестойкая, что уже через полчаса превращается в бесформенные потёки... Только триполемцы и амэнцы никогда не наносят на лицо узор, но амэнцев легко узнать по богатым доспехам, а триполемцев - по длинным, спускающимся ниже лопаток гривам, которые они холят так же, как девушки - свои косы!..

Я получил свой раскрас сразу же, как только встал на ноги и его мне первые годы подновляли либо Ламерт, либо Эйк: я же, в свою очередь, всегда очень гордился своим узором, а потому шуточки иногда заглядывающего к нам на огонёк Ракса поначалу необычайно меня злили. Правда, обидится толком я никогда не успевал - "Золотой", увидев, что зацепил меня за живое, тут же начинал мириться, а потом ещё и вручал мне какой-нибудь гостинец, приговаривая: "Ешь, волчонок, и расти здоровым да сильным". Сладкое было моей слабостью, но перепадало, ясное дело, не часто, так что перед пряником или орехами в меду устоять я не мог. Ракс же, потрепав меня по волосам, тут же подсаживался к устроившимся около костра отцам и начинал травить свои бесконечные байки. Язык у "Золотого" сотника был острее бритвы, но никто, за исключением Ламерта, на Ракса серьёзно не обижался - над собой он мог посмеяться не меньше, чем над другими, да и делал это без злобы. Брунсвик иногда ворчал, называя его баламутом и непоседой, но при этом так усмехался себе в усы, что было ясно - Ракс ему по сердцу. Обычно благородные по рождению триполемцы держались с отцами с холодной отстранённостью, но в Раксе не замечалось ни высокомерия, ни заносчивости, хотя его происхождение было видно сразу. Ладно скроенная, щеголеватая одежда с дорогой отделкой, массивный перстень на пальце, немного вычурные обороты речи... Лукаво блестящий тёмно-карими глазами, молодой и статный Ракс казался настоящим баловнем судьбы, но в войске Демера все знали, что шуточки старшого третьей "Золотой" сотни заканчиваются тогда, когда начинается бой. Он не раз был отмечен самим князем за храбрость и верность, а в битве у Чёрной Речки Ракс первым пришёл на выручку раненному и оглушённому Демеру... Но все эти обстоятельства не мешали "Золотому" сотнику таскать мне сладости и, то и дело вступать в пикировки с "Волколаками", которые были и сами не прочь пошутить...

Вот так и шла моя жизнь по установленному войной порядку: длинные переходы и недолгие привалы, стремительные атаки и жестокие бои постоянно сменяли друг друга, но такое течение событий казалось мне вполне естественным и если что мне и досаждало, так это тяжёлые и суровые зимние переходы. Во время славящихся своею непогодою Снежника и Вьюгодара наши кони -- что на перевалах, что в долинах, увязали в высоких намётах по самое брюхо, а неутихающие по нескольку дней метели и бураны кружили так, что в хлопьях снега впереди себя с трудом можно было различить лишь лошадиную гриву, но отцы всегда упорно пробивались сквозь белую мглу и непролазные сугробы... Из-за обжигающе ледяного ветра мои глаза неудержимо слезились, а вцепившиеся в луку седла пальцы застывали и немели, но, когда лютый холод становился совсем непереносимым, к моему уху всегда склонялся Брунсвик:

-- Замёрз, волчонок? -- я, с младых ногтей усвоивший, что мне -- "волколаку", жаловаться не пристало, на такие вопросы всегда лишь отрицательно качал головой, но наш старшой, не тратя больше слова, уже укутывал меня своим плащом. Потом, на привале, даже валящиеся с ног от усталости отцы в первую очередь всегда занимались мною: отогревали, пристраивали ближе к огню... Перенесённое мною поветрие напоминало о себе ещё несколько лет, но если я вдруг начинал дрожать в холодном ознобе, да ещё и выбивал при этом зубами мелкую дробь, "Волколаки" немедля применяли же не раз оправдавший себя способ лечения и хворь отступала!

Читать и кое-как писать меня тоже научили отцы: когда мне было толи шесть, то ли семь, они -- уж не знаю, как и где, раздобыли здоровенную книженцию в кожаном, с медной оковкою переплёте и по ней стали показывать мне буквы. Книга оказалась переполнена яркими, цветными картинками и туманно-витиеватыми фразами: как выяснилось, это была какая-то хроника. Буквы в этой книге оказались под стать словам - такие же затейливые и непонятные, но ни "Волколаков", ни, тем более, меня открывшееся обстоятельство ни сколько не смущало, тем более что картинки мне понравились! Обучение же моё было самым простым и незатейливым: мне давался урок на день -- одна страница, и я должен был вызубрить её до вечера, а потом -- после ужина -- пересказать выученное так бойко, чтоб от зубов отскакивало! Затем следовал урок письма: кто-нибудь из отцов -- чаще всего это были Каер с Талли или сам старшой -- открывал книгу на первой попавшейся странице и начинал читать её вслух, а я должен был записывать произнесённое вслед за ними. Брунсвик всегда сохранял каменное спокойствие, а вот у Арраса и Каера глаза лезли, чуть ли не на лоб, когда им на диктант выпадал какоё-нибудь особо туманный отрывок. Они сами с трудом пробирались сквозь хитросплетённые фразы, но самое интересное начиналось тогда, когда мои выведенные веткой на земле каракули начинали сверяться с отображёнными в книге. Головоломка получалась ещё та и "Волколаки" часто спорили между собой о правильности отображённого мною просто до хрипоты!..

Несмотря на мои весьма сомнительные успехи в письме, отцы очень мною гордились и часто говорили другим воинам, что их волчонок развит не по годам. С ними никто не спорил. От меня никто и никогда не слышал скулежа или жалоб, а своим "Волколакам" я всегда, по мере сил, старался быть полезным. Я помогал им чистить оружие, следить за лошадьми, куховарить. Правда, первую, сваренную мною кашу, осилить не смог никто, ведь оказалось, что кроме меня, посолившего её ещё в самом начале, в казан бухнули соли вздумавшие помочь мне со стряпнёю Каер, Эйк и Ламерт, а в заключение ещё и старшой, не пробуя, щедро сыпанул в неё перцу и соли! Шутки по поводу этого, памятного всему отряду, ужина, и едва не выпитого, после такой стряпни, озера продолжались не меньше недели. Больше со мною таких промашек не случалось, но когда мой возраст миновал восемь лет, жизнь намекнула мне, что окружающий меня мир совсем не так прост, как кажется...

СЕКРЕТ БРУНСВИКА

Когда я был совсем мал, лагерь "Волоколаков" казался мне необъятным, но теперь мне стало в нём тесно, и во время стоянок я с удовольствием обследовал окрестности. Отцы не препятствовали моим вылазкам, но только в том случае, если считали, что поблизости не кружат вражеские отряды - запрет на самовольные отлучки был действительно строгим, за его нарушение я даже мог получить ремнём по спине. Причина таких строгостей была мне совершенно ясна, но, тем не менее, долго сидеть на одном месте, когда вокруг столько нового, я не любил. Когда же мы оказались неподалёку от Арэнского ущелья, мне стало по-настоящему тоскливо. Леса здесь соседствовали с остатками старых укреплений и полуразрушенными, замшелыми башнями - меня так и тянуло к развалинам, но отцы не отпускали меня далеко от себя целых четыре дня! На мой взгляд, осторожничали они зря - лендовцы давно отступили, так что, когда я всё же дождался разрешения немного прогуляться по окрестностям, то умчался из лагеря тут же, даже не став дожидаться уже почти поспевшего обеда. Поесть я всегда успею - Ламерт непременно оставит мне самый лучший кусок, а вот развалины могут остаться неисследованными - вдруг уже завтра мы снимемся с места?!

Впрочем, уже первая, увитая диким виноградом башня меня разочаровала - я облазил её сверху донизу, но не нашёл даже ржавого наконечника стрелы, не говоря уже сокровищах и подземных ходах, которыми, судя по рассказам Ракса, должна обладать каждая, уважающая себя, древняя развалина. Я присел на ступеньку полуразрушенной лестницы и вздохнул - нашёл, кому верить! Не то, чтобы мне очень хотелось найти клад - если честно, я даже не представлял, что буду делать с такой уймой денег, а моё воображение безнадёжно пасовало на породистом рысаке и горе сладостей, которой хватило бы не только мне, но и моим отцам... Но меня манила сама тайна, как таковая, и то, что её тут не оказалось, было просто неправильно...

Я ещё раз вздохнул и расстегнул куртку - денёк выдался не только солнечный, но и жаркий, и тут мой взгляд упал на огибающий подножия башни ручей. Глубокий и быстрый, он скоро терялся из виду среди старых дубов, но трещины на лежащем у кромки воды камне в моём воображении тут же превратились в путеводную веху. Мгновенно позабыв о башне и сокровищах, я отправился по течению ручья - впереди просто обязательно должно было оказаться что-то интересное.

В дубовой чаще было сумрачно из-за густой листвы, и в то же время - душно: я чувствовал, что спина и шея стали мокрыми от пота, но всё равно продолжал следовать за прихотливыми извивами ручья и вскоре напоролся на ещё одни развалины. Трудно сказать, чем они были раньше: целым остался лишь небольшой кусок сплошь покрытой лишайником стены и несколько ступеней спускающейся вниз лестницы, которую прикрывал обвал... Обозрев это запустение, я уже собрался идти дальше, но, заметив среди серых комьев земли рыжую от ржавчины пластину, тут же вцепился в неё, как клещ. Расковыряв и разгрёбши землю вокруг своей находки, я понял, что нашёл рассыпающийся в железную труху шлем, вместо навершия украшенный здоровенным шипастым гребнем. Воины известных мне ратей ничего подобного не носили, а я, недоумённо покрутив свою находку в руках, понял, что вместе со шлемом вытащил из земли и его давнишнего обладателя - из-под решётчатого забрала на меня скалился лишившийся нижней челюсти череп. Я оторопело уставился в забитые серой землёю глазницы - покой мёртвых нарушать нельзя, тем более, если они не получили надлежащего похоронного обряда... А этого безвестного воина конечно же никто не хоронил - уцелело лишь то, что было присыпано землёй, а тело по косточкам растащило либо лесное зверьё, либо падальщики-вурдалаки: мерзкие и довольно трусливые твари, они свирепели от запаха крови, а, объевшись человечины, могли напасть на женщину или ребёнка...

Я осторожно положил свою находку на ступень и принялся рыться в карманах в поисках откупного и, поколебавшись немного, положил пере черепом начавшую черстветь хлебную корку.

- Прими и прости, что потревожил.

Где- то вскрикнула одинокая птица и я мимовольно поёжился, а затем, ещё раз взглянув на давно обратившегося в прах воина, поспешил вернуться к ручью - его весёлое журчание немедля разогнало внезапно накатившую на меня тоску и я направился дальше... Ещё через полчаса перед моими глазами оказалось лесное озеро - его воды казались ярко-синими из-за отражающегося в них неба, а пологие берега состояли из мелкого жёлтого песка. К этому времени я уже изрядно вспотел и запарился, да ещё и измазал руки ржавчиной с землёю, так что решение искупаться пришло немедленно. Быстро сбросив одежду, я с разбегу плюхнулся в прозрачную воду. Отцы уже научили меня плавать, так что на мелководье я плескался недолго. Вскоре меня потянуло на глубину - там я нырял и плавал без всякого страха, как вдруг мышцы на моей левой ноге свела острая боль. В тот миг я не испугался - скорее, удивился, но тут судорога скрутила и вторую ногу. Растерявшись, я ушёл под воду с головой, но всё же вынырнул, отплёвываясь, и тут же усердно заработал руками, но ставшие непослушными ноги отяжелели и теперь тянули меня на дно... Я отчаянно пытался удержаться на плаву, но не тут-то было - из-за бестолкового барахтанья я лишь наглотался воды и выбился из сил. Ещё миг - и озёрная гладь сомкнулась над моей головой, а перед глазами у меня поплыли разноцветные круги. Лишившиеся воздуха лёгкие словно огнём пекло - не выдержав, я вздохнул, но вместо воздуха мне в рот потекла вода... И тут что-то большое с силой вытолкнуло меня наверх: оглушённый и полуослепший, я отчаянно вцепился в неведомого спасителя - мои пальцы утонули в густой шерсти, а пришедший мне на выручку зверь поплыл на мелководье. Ещё через минуту мы были уже на берегу. С трудом разжав пальцы, я повалился среди редкой травы и меня начало рвать водой...

Уже пустой желудок сжался в последний раз, и я дрожащей рукою вытер выступившие на глазах слёзы - лёгкие по-прежнему нестерпимо болели, но теперь меня просто таки трясло от холода, а голова непрестанно кружилось. Вытащивший меня из воды зверь вновь оказался рядом - пристроившаяся возле серая громадина лизнула меня в щёку и я, повернув голову, встретился взглядом с большим пепельным волком. Сидящий подле меня зверь недовольно заворчал, показав мощные клыки, но уже в следующий миг ворчание прекратилось, и зверь выжидательно посмотрел на меня.

-Спасибо...- выдавил я из себя. И, вновь почувствовав головокружение, закрыл глаза. Страха во мне не было - если бы волк хотел меня загрызть, то сделал бы это уже давно, к тому же - именно Железный Волк является покровителем нашего отряда... Словно бы подтверждая мои мысли, зверь придвинулся ближе - его влажная шерсть защекотала мне плечо, и я уже без всякой опаски прижался к нему, обняв своего спасителя за шею. Из горла волка вновь раздалось низкое хриплое ворчание, но потом он, повернув голову, стал деловито вылизывать мне лицо и шею...

Когда я немного пришёл в себя, волк, вызволившись из моих рук, деловито потрусил к сброшенной мною одежде. Аккуратно подобрав зубами куртку, вновь подошёл ко мне и положил её у моих ног. Тихо заворчал. На жарком солнышке его шерсть уже высохла и оказалась не столько пепельной, сколько седой - передо мною был матёрый одиночка, но, тем не менее, я вновь огладил его и, кое-как поднявшись, поплёлся к своим пожиткам. Намёк зверя был более чем прозрачным, да и в лагере меня, наверное, уже обыскались.

... Пока я одевался, волк сидел неподалёку - вывалив язык, он внимательно наблюдал за каждым моим движением, а когда я собрался, зверь немедленно потрусил вдоль приведшего меня к озеру ручья. Пару раз он оборачивался, точно проверяя, иду ли я за ним, но я и не думал отставать - поведение волка было настолько человеческим, что у меня не было даже тени сомнений в том, что его послал на помощь покровитель "волколаков". А ещё мне думалось, что хорошо бы было, если б волк не остался на опушке, а пошёл бы со мною в лагерь - вот удивились бы отцы, увидав подле меня такую громадину!.. О том, что за неосторожное купание мне может и влететь, я как-то подзабыл...

Обратный путь вдоль ручья мы с волком проделали без всяких происшествий, но когда из-за деревьев показалась первая, увитая виноградом башня, зверь неожиданно рванул вперёд и скрылся в тёмном проходе.

- Постой! Ты куда? - мой оклик не произвёл никакого впечатления на зверя, и я тут же бросился за ним. Споткнувшись, о лежащие у входа камни, я едва не влетел в проход носом вперёд, как тут рядом со мною раздалось.

- Что ты топочешь, словно лось, волчонок?.. Разве я сам не учил тебя тому, как следует двигаться?

Услышав хриплый бас Брунсвика, я всё-таки не удержался на ногах, и сел прямо на покрытый каменной крошкой пол. В башне не было никого, кроме неспешно одевающегося старшого, но я всё-таки спросил.

- А где же волк?

Брунсвик нахмурил свои густые, начавшие седеть брови.

-Какой такой ещё волк?

- Ну... Такой большой, пепельный... Почти седой. - Я продолжал недоумённо озираться, а Брунсвик огладил свои пепельные, с сединою усы.

- Нет здесь никаких зверей, Виго...

И тут до меня дошло...

- Ты волколак, старшой ?! Всамделишный? Как в сказке?

Брунсвик оправил куртку, потуже затянул ремень.

- Присядем ка на ступенях снаружи, волчонок. Разговор у нас будет долгий...

Поняв, что Брунсвик не сердится на меня, я прямо загорелся в предвкушении обещанной истории, но старшой, как всегда, не торопился с началом рассказа. Несколько минут он молчал, точно собираясь с мыслями, потом снова неспешно огладил усы и лишь после этого заговорил.

- Теперь волколаков чаще поминают в сказках да дурацких байках, но история, которую ты услышишь сейчас, не только полностью правдива, но и страшна. О таком рассказывать тебе рановато, но поскольку одну тайну ты уже узнал, будет лучше, если всё остальное ты тоже услышишь из первых уст... Ещё не так давно такие люди как я не были чем- то особенным. Волколаки и умеющие оборачиваться медведями бэры никогда не любили обосновываться в больших и шумных городах, где люди буквально ходят друг у друга по голове, но в деревнях мои соплеменники встречались не так уж и редко, а сельчане чаще всего знали о том, с кем живут бок-о-бок. Самые пугливые остерегались нас, но большая часть относилась к такому соседству спокойно. А ещё к моим соплеменникам частенько обращались за подмогой, ведь волколак и заблудившиеся в лесу дитё быстрее найдёт и со своими серыми братьями договориться, чтоб те деревенскую скотину не резали...

В общем, мы неплохо уживались с соседями - женили сыновей и выдавали замуж дочерей, имели свой голос на сельских сходках, но потом на нас ополчились жрецы Семёрки. Чем мы им пришлись не ко двору, я не ведаю - лишь служители Седобородого были против общего решения, но, оказавшись в меньшинстве, слуги Хозяина Троп навсегда покинули Совет, а по всему Ирию началась травля перевёртышей, которой мы же сами сдуру и поспособствовали. Молодёжь, она завсегда и везде одинакова и только одно у неё на уме - купающихся в речке девок пугнуть , у нерадивого пастуха скотину увести да удаль свою всем без разбору показать... Только теперь такие выходки в устах жрецов обретали вид преступления, обращаясь в байки о кровожадных, обезумевших от лунного света перевёртышах.

... Так, выходка за выходкой, слово за слово - копились ненависть и страх. А ещё через некоторое время запылали избы, в которых жили волколаки с семьями - даром, что обращаться зачастую мог лишь один из родителей... Вчерашних соседей, а то и родственников истребляли под корень, не ведая жалости даже к малым детям. Волколаки и бэры либо гибли, защищая семью, либо, чудом выжив, стенали на пепелищах... Вот тогда-то у многих звериная натура верх и взяла - потеряв самое дорогое, они утратили и человеческий облик, живя лишь местью да собственным горем. Страшные байки о перевертышах - людоедах стали правдой, да только сами люди им и были виной...

Лишь в одном княжестве бэры и волколаки нашли прибежище и защиту - Скрульские Владыки сами из рода бэров, а потому своих сородичей в обиду не дали, и жрецам народ мутить не позволили. Что же касается других княжеств, то со временем страсти поутихли, и способность к обороту перестала считаться преступлением, да только вряд ли триполемцам стоит знать, что в их войске состоят настоящие перевёртыши - излишняя огласка не нужна ни им, ни нам...

Брунсвик, закончив рассказ, вновь огладил усы, а я придвинулся ближе.

- Я понял, старшой, и никому ничего не скажу, но ... Ты ведь не один такой, правда?

Брунсвик усмехнулся.

-Правда... Даром Железного Волка в моём отряде обладают ещё несколько воинов...

Следующий вопрос сорвался у меня с губ сам собой.

-А я?

-Нет... - коротко обронил старшой, но, взглянув мне в лицо, тут же прижал к себе и потрепал по плечу.- Но это и к лучшему, Виго. Это только на первый взгляд кажется, что быть перевертышем - здорово, но у этого дара есть и свои тёмные стороны. Первый раз зверь просыпается от очень сильного впечатления - это и больно, и страшно, да и справиться с ним сложно - иной раз месяц, то и два приходишь в себя, а потом... Потом тоже всё непросто - чтобы полностью подчинить свою звериную половину, надо прежде всего совладать со своей первой, человеческой натурой - подчинить себе чувства, не давать им себе разум мутить, а со своим характером бороться завсегда сложно...

Я вспомнил вскидывающегося от малейшей насмешки Ламерта и согласно кивнул головой, а Брунсвик усмехнулся и поднялся со ступени.

- Ну, пойдём в лагерь, волчонок, а то ещё немного, и на твои розыски пол-отряда отправиться...

После рассказа Брунсвика я начал по новому присматриваться к окружающим меня воинам, пытаясь угадать, кто из них является таким же перевёртышем, как Брунсвик, но решить эту головоломку было совсем непросто - по внешности перевёртыша было никак не опознать, но я, руководствуясь какому-то самому мне не до конца понятному чутью, причислил к оборотням мрачноватого Эйка, всегда спокойного и рассудительного Арраса, Герри, Талли и Ламерта. Спросить о верности своей догадки я, правда, как-то не осмеливался, а потом подоспели другие заботы. Однажды я упросил Ламерта взять меня с собою в разведку и не подвёл его, терпеливо лёжа под проливным дождём в каком-то буераке и пристально вглядываясь в обманчивую темноту в поисках малейшего намёка на опасность: "Сов" я заметил как раз вовремя и Ламерт, когда мы вернулись в свой лагерь, похвалил мою выдержку и сметливость перед другими отцами. С тех пор меня часто брали на такие вылазки и, вскоре я мог подкрасться к стану противника быстрее и незаметнее любого из "Волколаков", порой оказываясь у вражеских костров на расстоянии вытянутой руки. Высмотрев всё, что мне было велено, я так же незаметно возвращался обратно, ну, а весною - как раз за три месяца до, принёсшей Триполему долгожданную победу, Рюнвальдской битвы, я смог пробраться к самой лендовской княгине...

Мы с Аррасом подкрались к лагерю Нахимены со стороны болота: его топи были почти непроходимы для взрослого человека, но для меня - худого и лёгкого девятилетки - пробраться по колеблющейся от малейшего движения моховой подстилке, было не в пример легче. Моей задачей было разузнать, не появились ли в стане лендовки крейговцы и наёмники, а если подкрепление пришло, примерно оценить его количество.

-И будь осторожнее, волчонок, - Аррас нахмурился и ещё раз внимательно взглянул на огни и постоянно мельтешащие в их свете тени стана, - При малейшем беспокойстве возвращайся сразу, и не мешкая, а то вон, видишь? "Молниеносные" места себе не находят - всё им неймется!

Я согласно кивнул и нырнул в топи, а затем, стелясь и пластаясь между кочек точно уж, быстро подобрался к постам и затих в густых лозах: лендовцы на посту никогда не спали и были очень подозрительны к любому звуку и движению - иногда казалось, будто они могут уловить даже биение чужого сердца. Могло пройти не менее часа, прежде чем их чуткое внимание хоть немного притуплялось и отвлекалось на что-то другое. Но той ночью отец всё рассчитал верно: со стороны болот лендовцы явно никого не ждали и "Молниеносные" прохаживались у кромки топей скорее для порядка, чем из-за подозрительности - вскоре я улучил подходящий момент и, скользнув к палаткам, сразу же затерялся в тенях, не издав при этом даже шороха. Ну а ещё через полчаса я, затаившись под телегой, считал костры крейговских "Лис" и примеченных рядом с ними грандомовцев: это были наёмники из "Туров" - их жадность до денег уже стала в Ирии поговоркой. Между тем в лагере Нахимены действительно мало кому спалось, и причиной этому был совсем не страх перед ночною атакой. Как тут отдохнёшь, если и запах распустившейся листвы, и ароматы готовящегося ужина напрочь забивает расползающаяся по стану едкая вонь, идущая со стороны разбитых чуть на отшибе костров, возле которых как ни в чём не бывало, сновали "Ястребы". Мне достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться в том, что это те самые ратники, которые умели изготовлять "Холодное пламя", искалечившее и сгубившее уже пропасть народу. Бурая, мерзко пахнущая жидкость, попав на кожу или железо, тут же прилипала к ним намертво и вспыхивала ярким огнём. Сбить или погасить это необычайно яростное и жадное пламя удавалось с трудом, а оставленные им ожоги очень плохо заживали и часто гноились...

Из всех ирийцев лишь амэнцы тоже иногда использовали огонь - порою, их пехота раздвигалась и полностью укрытые воловьей кожей ратники выкатывали вперёд что-то похожее на гигантские медные кувшины - из их жерла с рёвом вырывался настоящий столб пламени! Это было действительно жутко, но огонь амэнцев был самым обычным - он легко сбивался и гасился землёй, а кроме того, перезарядка этих страшных и неуклюжих устройств требовала уйму времени, которое ни триполемцы, ни мои отцы никогда не тратили даром, так что первый залп чаще всего оказывался единственным. У лендовцев же всё было хитрее - иногда они разливали алхимическую жидкость при отступлении, и тогда тонкие ручейки вспыхивали, превращаясь в огненную стену, но чаще лендовцы начиняли своим пламенем наконечники арбалетных стрел или заключали его в подобие глиняного яблока - эта дрянь, ударившись обо что-то, тут же взрывалась, разбрасывая вокруг обжигающие капли. Атаки "Ястребов" всегда были стремительными и внезапными, перестраивались отряды необычайно быстро, так что предугадать, где и когда появятся вооружённые не только железом, но и "холодным пламенем" лендовцы было попросту невозможно. Ясное дело, что этих ратников, которых сами лендовцы почему-то прозвали "белыми" опасались и ненавидели, но упрекнуть в трусости их не мог никто, ведь они участвовали в самых жарких схватках... От раздумий меня оторвал шум. У "Ястребов" что-то, вспыхнув, громко затрещало, и по лагерю лендовцев сразу же поплыл чёрный дым! Едва не закашлявшись от нестерпимой, першащей в горле вони, я вспомнил, что Ламерт именовал эту "Ястребиную" сотню не иначе, как "прокажённой" и говорил, что, хотя воины из неё и отличаются от всех других тем, что после боя оказывают в равной мере помощь как своим, так и чужим раненным, подбирая и выхаживая всех, кого не забрала смерть, лучше умереть, чем попасть к лендовским коновалам - кто знает, что у этих "белых" на уме!?

"Туры", которым из-за ветра досталось большая часть дыма, засуетились около своих костров и начали грозить невозмутимым "Ястребам" кулаками. Но как бы ни свирепели грандомовцы, подойти к кострам воинов-алхимиков они так и не решились, а до меня всё чаще стали долетать злобные проклятия и сердитая ругань. Из растревоженного лагеря явно надо было уходить как можно тише и быстрее, но на обратном пути я, заприметив чёрную, расшитую серебром, палатку с двумя часовыми у входа, не смог удержаться. Подобравшись к убежищу княгини с обратной стороны, я нашёл в плотной ткани едва заметную щель и приник к ней. Увы! Грозная Нахимена, о которой ходило столько рассказов, не походила ни на жуткую, с измазанным кровью ртом, упырицу, ни на уродливую старуху с единственным клыком и жёлтыми когтями. Я увидел ещё совсем не старую, маленькую и большеглазую женщину - её тёмные, блестящие волосы были стянуты в тяжёлый узел на затылке, а сама княгиня одевалась по-мужски: чёрную одежду украшала лишь толстая цепь с подвеской в виде орла - символ её власти. Нахимена стояла рядом с небольшим походным столом, и, то и дело ударяя по расстеленной на нём карте, сердито вычитывала кого-то:

- Ты трус, Эрнетт! Я же не требую от тебя штурмовать Трок-Дорн: вся твоя задача сводится лишь к тому, чтобы просто поднять как можно больше шума вокруг долины, а потом немедля уйти в горы! Неужели это так сложно?!!

Кто-то, по-прежнему находящийся вне моего обозрения, тяжело вздохнул:

- Я иду лишь на обдуманный риск, княгиня: именно поэтому и прожил так долго! Скажи, что я буду иметь за то, что сыграю с Демером такую шутку?.. Я имею в виду, что сверх уже уплаченного ты можешь мне предложить?

На лице у лендовской колдуньи расцвела сумрачная улыбка:

-Хоть ты и именуешь себя "Туром", Эрнетт, сердце у тебя заячье, а душа, словно у ростовщика-крохобора! Но я не люблю торгашей, наёмник - мне по нраву смелые, отважные люди!

-Вот только таким героям обычно не хватает хитрости и вёрткости, а именно они и нужны тебе для того... - дальнейшие слова незнакомца утонули в приступе тяжёлого кашля, и я смог лишь разобрать его сиплое, - Великая семёрка! Что за дрянью здесь пахнет?!!

Княгиня на это лишь слегка пожала плечами.

- Эта дрянь называется "холодное пламя". Если тебе так досаждает работа моих "белых", можешь сам сказать им это с глазу на глаз. Возможно, они тебя даже выслушают...

- Ну, уж нет, княгиня. Я лучше к Трок-Дорну прогуляюсь...- недовольно пробурчал Эрнетт. Услышав его ответ ,Нахимена сухо рассмеялась, а я едва успел улизнуть из прохода, слишком поздно уловив позади себя шаги и голоса. Два "Нетопыря" прошли мимо меня, едва не наступив на мелькнувшую перед ними тень, и спасло меня лишь то, что они были немного навеселе.

Так и не решившись подслушивать дальше, я направился прочь из лагеря, но уже у самой кромки болота меня заметил неожиданно обернувшийся "Молниеносный": его лицо стало недоумённым, а глаза удивлённо расширились -- мой "Волколачий" окрас и серая куртка явно были самым меньшим из того, что он ожидал увидеть! Не дожидаясь, пока мгновенное замешательство ратника сойдёт на нет, я бросился бежать, не разбирая дороги, прямо по опасно хлюпающему мху, а "Молниеносный" с громким криком:

- Тревога! "Волколаки"! - бросился за мною в топи, тяжело чавкая окованными сталью сапогами. Я ещё отчаяннее запетлял между окнами чёрной воды и поваленными стволами, но лендовец почти нагнал меня: между нами было не более десятка шагов, когда моховая подстилка неожиданно разошлась прямо у него под ногами и "Молниеносный" провалился в таившуюся под ней трясину сразу по грудь! Я обернулся лишь на мгновение: лицо лендовца было искажено ужасом, а руки отчаянно молотили по бурой жиже - и снова рванул во тьму, ведь вслед мне уже летели стрелы и арбалетные болты. Одна, пущенная особо меткой рукою стрела всё-таки догнала меня: плечо пронзила острая боль и я, споткнувшись, упал между высоких кочек, а надо мною просвистела ещё одна её товарка. Я, отползши в сторону, уже скрутился в клубок среди густых зарослей ивняка, как тут до меня донёсся громкий шёпот пришедшего на выручку Арраса:

- Сюда, малый...Скорее!.. - и я, стиснув зубы, пополз к гниющему древесному стволу...

К своим кострам мы вернулись лишь на рассвете: полностью вымотанные и совершенно обессилившие -- Аррас вытащил стрелу там же, на болоте, и я до крови искусал себе губы, пока он вытягивал граненый наконечник, ведь крик выдал бы нас головой... Но потом, когда мы уже почти выбрались из топей, отцу всё равно пришлось схватиться сразу с двумя "Совами". Лагерь Нахимены после поднятой утонувшим "Молниеносным" тревоги сразу же превратился в разворошенный муравейник и Лендовцы кружили вокруг гиблого болота, точно охотничьи псы!.. Встретивший нас Брунсвик ещё раз осмотрел мою рану, ну а, убедившись, что она неглубока и кость не задета, выслушал донесение Арраса о неудачной разведке и хотел, было, уже отправить нас на отдых, но я тихо сказал старшому, что вызнал всё из того, что было мне велено. Назвав приблизительное количество "Лис", я не забыл помянуть и о "Турах", а потом признался, что нас с Аррасом едва не сгубило моё промедление, и поведал о том, как увидел княгиню. Услышав об отрывке беседы лендовки и "Тура", Брунсвик нахмурился и велел мне по возможности слово в слово передать ему подслушанный разговор, и я старательно пересказал отцам все: даже возмущение Эрнетта из-за дел злополучной сотни. Аррас на мой рассказ лишь молча покачал головой, а бывший мрачнее тучи Брунсвик, наоборот -усмехнулся:

- Пусть ко всем "Турам" от "ястребиного" дыма чесотка прилипнет! Они её уже давно заслужили...А то, что ты вызнал, действительно важно, волчонок, и вполне стоило своего риска! Ну а теперь идите отдыхать и набирайтесь сил, а я пойду разыщу Ракса...

Важность раздобытых мною сведений я смог оценить уже на следующий день: пришедший навестить меня Ракс вначале вручил мне княжескую награду - несколько золотых триполемских "драконов", а потом, уже от себя, отвалил столько сладостей, что они просто не уместились у меня в карманах!.. Деньги я отдал на хранение Брунсвику - старшой лучше знает, что делать с таким добром, а вот сладости пришлись как раз в пору - грызя орехи в меду и выслушивая щедрые похвалы Ракса, я чувствовал себя вполне довольным жизнью, и даже раненное плечо не омрачало моего настроения...

РЮНВАЛЬДСКАЯ БИТВА

В сече, что произошла на поле рядом с рюнвальдскими горячими ключами, сошлись все князья и Владыки Ирия, участвующие в затянувшейся сверх всяких пределов смуте. Именно поэтому необычайно жестокое и кровавое сражение, унёсшее жизнь чуть ли не каждого третьего воина, почти сразу же стало легендарным, а его исход повлиял как на судьбы колдовских семейств, так и на участь простых ирийцев, пройдясь по их жизням, словно ураган!.. Летописцы любят описывать Рюнвальд чуть ли не белыми стихами: торжественно, с роковыми пророчествами, зловещими знамениями и героями, будто вылитыми из бронзы, но мне размокшее от дождя, холмистое поле с двумя глубокими оврагами запомнилось совсем не таким, каким его теперь описывают; ну, а ратники княжеских армий уже изначально готовились к тому, что немногим из них доведётся увидеть начало следующего дня...

Последний месяц бои шли уже на земле Ленда - Нахимене и оставшимся ей верными крейговцам пришлось отступить. Старшой говорил, что Демер даже послал ей предложение о сдаче, но гонец вернулся ни с чем, а княгиня, собрав под Рюнвальдом все свои силы, приготовилась дать бой Демеру с союзными ему Моргеном и так и не успевшему принять венец Лаконского Владыки Скантом, который привёл под знамя Триполема остатки отцовского войска. С нашего расположения на холме была хорошо видна часть лагеря Нахимены, и Ламерт, показывая мне на трепещущее знамя Ленда, объяснял, что хотя исход грядущей битвы решит всё, сам по себе он далеко не ясен - благодаря Сканту, у Демера было преимущество в людях, но лендовцы, и до того никогда не праздновавшие труса, на свое земле дрались так, точно в них демоны вселились. Одолеть их теперь было сложнее, чем на землях того же Крейга или Лакона. Впрочем, ещё через пару часов после этого разговора разведчики принесли весть о том, что к Рюнвальду идёт ещё и третье войско - вскоре амэнцы, молезовцы и астарцы появились с юго-запада, но их князья ни к кому не выслали послов, став лагерем на пологих холмах. Рядом с их знамёнами находились и увенчанные рогами штандарты с красной турьей головой - наёмники из Грандома вновь сменили хозяев!.. Вначале мне показалось, что подошедшие войска вовсе не готовятся к сражению, но Аррас на мой недоумённый вопрос лишь мрачно усмехнулся.

-Ещё как готовятся! Только эти стервятники прежде выждут, пока Демер с Нахименой друг друга вымотают, а потом наваляться с бока, да со свежими силами. Падальщики - они падальщики и есть...

Ясное дело, что такое недоброе соседство встревожило Демеровский лагерь, а в ночь перед грядущим сражением над Рюнвальдом ещё и разразилась очень сильная гроза. Вспышки молний следовали одна за другой, охватывая своими всполохами по полнеба разом, а оглушительные раскаты грома не стихали ни на миг, лишь усиливая своё свирепое ворчание с каждой секундой. Наших лошадей разразившееся ненастье напугало просто до одури: они храпели у коновязей, отчаянно ржали, лягались, вставали на дыбы, и нам никак не удавалось их успокоить. Когда же косые струи ливня пошли сплошной стеной, наш лагерь озарила слепящая вспышка света, а за ней последовали треск и удар такой силы, что земля задрожала!.. Кони Каера и Талли порвали узду и скрылись в пелене дождя, а вспышка превратилась в пляшущие среди теней багровые отсветы: оказалось, что одна из молний угодила прямо в огромный дуб, гордо высившийся неподалёку от палаток "Золотых" и расколотое напополам могучее дерево охватило яркое пламя...

Аррас прижал меня к себе так, точно пытался защитить и едва слышно прошептал: " Дурная примета смерть сулит... В завтрашней битве не сносить Демеру головы!" Наш старшой, увидев горящее дерево, тоже стал на диво мрачен и, велев Ламерту оставаться за главного, куда-то ушёл. Хотя после этого происшествия гроза пошла на убыль, а ливень постепенно превратился в едва моросящую пыль, нам пришлось изрядно помучиться, ища коней и спасая намокшее снаряжение - на оставшийся нам от ночи короткий час отдыха мы разошлись в усталом молчании. Брунсвик вернулся в наш стан лишь перед самым рассветом и, разворошив влажные от дождя попоны, в которых я клевал носом, велел мне быстро привести себя в порядок, что я и сделал, не задавая лишних вопросов. Старшой критически осмотрел меня и, стянув на моей куртке пару, по его мнению, слишком разболтанных пряжек, коротко сказал:

- Время не ждёт: пошли! -- и мы направились к "Золотым"...

Между тем весь триполемский лагерь стал стремительно пробуждаться: начали седлаться кони, зазвенело оружие, но, видимо, ночное ненастье вымотало не только нас, а недоброе предзнаменование сказалось на настроениях отрядов самым прямым образом - что "Грифоны", что "Рыси", собирались молча и угрюмо, и я заметил, что триполемцы стараются даже не смотреть друг-другу в глаза... А у "Золотых" -- как раз возле княжеской палатки -- тихо перешёптывались, собравшиеся, все как один, старшие отрядов и сотники "золотых". Асцид -- глава второй "золотой" сотни, увидев нас с Брунсвиком, слабо улыбнулся и, видно, хотел что-то сказать, как тут полог палатки резко откинулся и в круг внезапно смолкших воинов, ступил князь: высокий, уже закованный в тяжёлые, украшенные золотой насечкою латы, но ещё не одевший шлема. В предрассветных сумерках гордое, гладко выскобленное лицо триполемского Владыки казалось бледным и осунувшимся, а в его ледяных глазах застыла суровая решимость. Старшой "Грифонов" сразу же обратился к Демеру:

- Князь, просим тебя, выслушай нас!.. - но осёкся и умолк на полуслове, ведь князь не удостоил его ни взглядом, ни словом, и, как будто, даже не услышал: всё с тем же каменным лицом, Демер молча одел поданный ему оруженосцем шлем с конским, крашенным в пурпур, хвостом и сразу же одним решительным движением опустил на лицо забрало в виде драконьей морды... Явно затянувшуюся и ставшую какой-то зловещей тишину прервало лишь суровое замечание князя, произнесённое глухим и сердитым голосом:

- Бой вот-вот начнётся! Так займитесь же, наконец, делом, перестав тратить время непонятно на что!.. - а затем драконья морда коротко кивнула в мою сторону, - Ну вот его, к примеру, вы зачем сюда притащили?!

Брунсвик нахмурился и сдвинул брови, намереваясь ответить, но его опередил Ракс, командующий третьей сотней "Золотых":

- Так ведь это тот самый мальчишка, что весною пробрался в лагерь лендовки: я сам докладывал тебе, князь, об этом волчонке и о том, что он вызнал...

- Помню. - Демер, отвернувшись от нас, махнул рукою конюшим, а затем, устремив из-за плеча на Брунсвика хоть и невидимый в прорезях шлема, но, тем не менее, явно ощутимый взгляд, задумчиво произнёс. -Я уже много раз слышал о вашем выкормыше, Брунсвик. Скажи мне, неужели твои "Волколаки" потащат мальчишку и в это сражение?!

Наш старшой посуровел ещё больше и тихо сказал:

- Нет, князь: Виго в бой с тобою пойдёт!

...В этот миг, уже подведённый к Демеру огромный, сплошь покрытый кольчужной сеткой, жеребец злобно заржал: двое конюших отчаянно висли у него на удилах, из последних сил сдерживая так до конца и не усмирённую конскую мощь, а князь, невзирая на тяжесть лат, одним махом вскочил в седло прямо с земли и, натянув узду так, что жеребец, выгнув шею, захрипел, сухо заметил:

- Грядущая бойня - не игрушка!

И тут вперёд выступил до сих пор лишь мрачно сопящий Дарик:

- Тот воин, у кого в седле будет малый, выживет даже в самой лютой сече: примета эта верная и осечек не дающая - я тому свидетель!..

Услышав, что старшой "Рысей" в точности повторил наше с отцами шутливое присловье, которое почему-то действительно ещё никогда не давало сбоев, я замер и насторожился, а высившийся на коне Демер повёл широкими плечами так, словно они у него внезапно затекли:

- Что же мне теперь: из-за ваших суеверий да дурацких примет за детской спиною прятаться? Лендовке на смех?!!

В голосе князя начал звенеть металл, но вновь обретший речь старшой "Грифонов" всё же возразил ему до странности простым и обыденным тоном:

- Без тебя, князь, нам этого сражения всё равно не выиграть: ляжем на поле все как один! Вот тогда-то Нахимена точно посмеётся, а астарцы на наших костях ещё и спляшут!..

Услышав такую речь, Демер поднял жеребца на дыбы и заставил его отчаянно бить копытами по воздуху, а затем вдруг резко осадил разгорячённого им же коня и, неожиданно, согласно кивнул головой:

- Хорошо! Пусть будет по-вашему, - и тут князь нагнулся в седле и позвал меня. - Подойди, волчонок... Не бойся...

Ощутив между лопаток лёгкий тычок Брунсвика, я, поняв, что от меня требуется, в одно мгновение оказался у стремян и, вцепившись в протянутую мне князем руку, быстро вскарабкался в высокое седло и устроился за спиной у Демера, а Брунсвик широко шагнул к нам и тихо произнёс:

- Будь при князе неотлучно, Виго -это приказ!

Я вытащил из-за ворота волчий клык, клятва на котором считается у отцов нерушимой, и, сжав его в кулаке, также тихо ответил Брунсвику:

-Наказ выполню, старшой!

Князь, услышав мою клятву, на миг резко обернулся ко мне, но так ничего и не сказав, тяжело вздохнул и тронул коня...

Тучи по-прежнему тяжело клубились на небе, когда рати Нахимены и Демера двинулись навстречу друг-другу. Штандарт лендовской княгини реял прямо перед нами - как раз по центру её войска, а сама она была, очевидно, где-то между занявшими позицию на холме закованными в сталь "Молниеносными", бывшими её личной охранной. Находящиеся в левом крыле Демеровского войска лаконцы при поддержке "Рысей" схлестнулись с "Нетопырями" и "Лисами", справа серые и бурые куртки воинов Моргена смешались с тёмной формой "Ястребов", а возглавляющий атаку Демер рванулся к словно бы дразнящему его лендовскому штандарту, и мы сразу же оказались в самой гуще сражения. Следовавшие за князем "Золотые" увязали в сутолоке и тесноте боя, но Демер не дожидался их - прокладывая себе путь вперёд, он рубил мечом направо и налево. Но "Совы" и "Молниеносные" стояли крепко и тоже не оставались в долгу - князю отсекли конский хвост с навершия шлема, разрубили нагрудник и смяли доспех, но он остервенело продолжал рваться к хоть и близкой, но по-прежнему не достижимой для него цели. Когда же день перевалил за свою середину, дали о себе знать и застывшие на холмах Амэнцы с союзниками. Аррас оказался прав - решив, что Демер и Нахимена уже достаточно измотали друг друга, амэнцы пошли в атаку на оба войска - их тяжёлая конница смела все заслоны и, разметав лаконцев с "Совами", ударила в бок сцепившемся в схватке "Молниеносным" и "Золотым". Позже из рассказа Брунсвика я узнал, что и Демер, и Нахимена, предвидя нападение амэнцев, независимо друг от друга оставили по нескольку отрядов в засадах. Позже они, ещё не измотанные битвой, ударили амэнцам в спину... Но тогда, в начавшейся сутолоке было трудно что-либо понять - отступающие смешались с нападающими, ряды окончательно сломались, и мы с Демером неожиданно оказались отрезанными от своих, а потом под нами ещё и убили коня. Кольчужная сетка не спасла жеребца от прицельно пущенных ему в шею тяжёлых арбалетных болтов, и он, захрипев, пал на колени. Князь с проклятием соскочил с умирающего коня, и, повернувшись ко мне, крикнул:

- Уходи, пока можешь - до заката мне не дожить! -- но для меня данное старшому обещание было, конечно же, важнее княжеского отпуска, и я остался подле Демера, а он, увидев это, больше не произнёс ни единого слова, сражаясь с всё возрастающей отчаянностью и умелой жестокостью. Укрепившись на крошечном взгорке, он уже не замечал ни свистящих вокруг стрел, ни огненного шквала, прошедшего настолько близко, что из земли у нас под ногами поднялся обжигающий пар!

...Между тем сумятица кипевшего вокруг сражения понемногу переросла в нечто невообразимое: ряды воинов окончательно сломались и смешались между собой, а увязнувшие в тесной сутолоке ратники толкались и втаптывали в набухшую кровью грязь ещё шевелящиеся тела товарищей. Теперь уже было не разобраться, куда подевались свои, и что происходит с захлебнувшимися в своей яростной атаке врагами. Помню, что, когда рядом с нами упал на землю спешащий на выручку к князю лаконец - короткая астарская стрела угодила "Соколу" в глаз, за спиною у Демера, словно прямо из воздуха, возник лишившийся как лошади, так и шлема "Нетопырь". Осклабившись, он кинулся к князю, уже готовый нанести удар, но я бросился крейговцу под ноги. Он споткнулся, а потом, дико взвыв, попытался оторвать меня от своей ноги, ведь мой кривой нож пробил ему сапог на щиколотке. Князь обернулся: его широкий меч молнией сверкнул надо мною, со свистом рассекая воздух, и уже в следующий миг я смотрел в ещё живые глаза, снесённой с плеч головы "Нетопыря"! Пока её губы продолжали зло кривиться, обнажая при этом зубы до самых дёсен, уже безголовое тело, нелепо дёргаясь, сделало ещё несколько неуверенных шагов, и, взмахнув руками, рухнуло среди других -- уже сплошь покрывающих пригорок, изрубленных тел, а на нас с князем пошёл новый шквал огня...

Ещё через пару часов Рюнвальдское поле окончательно превратилось в хлюпающее, вязкое болото, а воздух словно пропитался тошнотворным запахом горелого мяса и "холодного пламени", но конца битве по-прежнему не было видно. Хотя астарские и молезовские завывания теперь всё чаще перемежались отчаянной бранью и проклятиями, боевые выклики лаконских "Соколов" утонули в клёкоте вездесущих "Ястребов",так что сутолока боя не становилась меньше, а лучников всё чаще стали заменять пращники...

Я уже изрядно вымотался и устал, успев собрать на себя изрядный набор ожогов и ссадин, когда, едва успев увернуться от летящего в меня камня, столкнулся с взбешённым грандомовским псом: закованная в сталь зверюга сбила меня с ног одним ударом и, роняя из пасти клочья пены, стала подбираться к моему горлу. Я, защищая лицо и шею левой рукою, извивался и укорачивался, отчаянно пытаясь встать на ноги и заодно найти слабое место в собачьей броне, но псина, натренированная рвать на части воинов-пехотинцев и калечить коней у всадников, играючи сбивала меня с колен, а мой нож лишь царапал литые пластины. "Волколачья", укреплённая кольчужными вставками, кожаная куртка не значила для клыков пса ровным счётом ничего: он рвал её, точно ветошь и нещадно трепал меня, катая в грязи, а потом, утробно ворча, подмял под себя. И вот тогда, сквозь багровую пелену, уже застилающую мне глаза, я увидел под его левой лапой пульсирующие в просвете между пластин жилы и из последних сил вогнал в открывшуюся мне щель нож! Зверина коротко и жалобно взвыла, а затем рухнула на меня, точно набитый зерном мешок, и придавила своим огромным телом...

Когда я, наконец, смог выбраться из-под налившейся свинцовой тяжестью туши, то обнаружил, что всё вокруг переменилось: кровавая сумятица неожиданно стихла, а шум боя доносился уже издалека. Князь по-прежнему был рядом: "Молниеносный", прося пощады, упал перед ним на колени, но меч триполемского владыки тяжело опустился на поникшие плечи лендовца. Князь оттолкнул от себя грузно оседающее тело, и, оглянувшись вокруг себя, замер: несколько мгновений он стоял совершенно неподвижно, точно исполинское изваяние в заляпанных кровавой грязью, изрубленных доспехах, а затем, сняв шлем и откинув с головы на спину кольчужный подшлемник, рассмеялся прямо в покрытые низкими тучами небеса!.. Ответом на его смех стал разнёсшийся над Рюнвальдом хриплый и ликующий рёв тысяч воинских глоток:

- Триполем!

- Скрул!

- Лакон!

Этот многоголосый ор означал лишь одно: Демер вместе с Моргеном и Скантом взяли верх, и выживший, вопреки собственным словам, триполемский Владыка теперь мог праздновать победу!.. Смех князя оборвался так же неожиданно, как и начался - и Демер, тряхнув густыми прядями своих огненно-рыжих волос, прошёл мимо меня туда, откуда несся победный клич, а я - сжавшийся в комок возле огромного собачьего тела - лишь раз, молча, взглянул ему вслед. Приказ Брунсвика был исполнен мною в точности, так что с князем меня уже ничего не связывало: я был свободен и мог искать своих, но безграничная усталость взяла верх над всеми моими соображениями. С тихим вздохом, я склонил голову на застывшую в оскале пёсью морду и закрыл глаза, всё больше погружаясь в оцепенелый полусон-полуявь...

Из забытья меня вывели отчаянно зовущие голоса отцов: сорванный бас Брунсвика доносился откуда-то издалека, а голоса Талли и Эрла раздавались справа и сзади:

- Виго! Волчонок!.. Отзовись!.. Виго!..

Я попытался ответить им, но смог выдавить из себя лишь слабый всхлип, который услышал только сидящий рядом со мною ворон -- он сердито покосился на меня тускло поблёскивающим, круглым глазом и, открыв перемазанный кровью клюв, сердито, каркнул...

-Прочь, чёрный вестник! - голос Арраса прозвучал неожиданно близко, - Не по тебе добыча!

Ворон ещё раз хрипло и угрюмо каркнул, но не взлетел, а вразвалочку лениво отошёл к лежащему рядом трупу "Молниеносного", а почти неузнаваемый из-за залившей его лицо крови, Аррас склонился надо мною и, шепнув:

" Виго, живой... - крикнул в сторону - Скорее сюда! Нашёл!"

Вскоре вокруг меня собрались отцы - грязные, окровавленные, едва стоящие на ногах... Брунсвик присел рядом и ласково произнеся:

- Самое страшное уже позади, волчонок, - попытался поднять меня, но тяжело охнул и пошатнулся, а из его рук меня немедля перехватил Ламерт. Я, прижавшись щекою к его разодранной и измаранной куртке, вновь устало притих, и мои отцы направились к высокому холму, вокруг которого уже собрались на перекличку триполемские войска. Стоящий на возвышенности, Демер, издалека казался объятым пламенем. Тучи неожиданно ушли, небо очистилось, и последние, багрово-золотистые всполохи вечернего зарева озаряли крутые склоны холма и неподвижно высящегося на нём князя грозными, кровавым светом, а конные и пешие "Волколаки" замерли позади "Грифонов" мрачной, тёмно-серой тучей... Как только мы смешались со своими, Ламерт, взяв себе в подмогу Талли, немедленно начал хлопотать надо мною: влив в меня несколько капель вигарда, он осторожно отнял мою, тесно прижатую к груди, левую руку и приказал:

-Пошевели пальцами, малый. Хотя бы попытайся.

Я честно попробовал выполнить это требование и мою, так и оставшуюся неподвижной руку, до самого плеча пронзила острая боль. Талли, тут же поняв, что дело неладно, успокаивающе зашептал:

-Это ничего, волчонок! Со временем всё заживёт - вот увидишь...- но Ламерт сердито шикнул на него:

- Не тараторь, а помогай! - и, сняв куртку и тельник, начал рвать сорочку на льняные полосы.

...Между тем, войско вокруг нас тихонько гудело, старшие по очереди поднимались к князю на холм с докладами, а Талли, невзирая на предупреждение обрабатывающего покусы Ламерта, гладил меня по волосам и всё время шептал, словно заклинание:

- Всё пройдёт, Виго... Всё хорошо...

Замерев и низко опустив голову, я молчал, всё сильнее сжимая зубы, ведь из-за смоченной вигардом ткани боль в моей руке начала пульсировать нестерпимым огнём... Ламерт не успел обработать и половины всех, оставленных клыками ран, когда князь обратился к моим скрульцам:

- "Волколаки", что у вас?

Брунсвик не стал подниматься на холм, а, оставаясь среди своих, прокашлялся и начал громко и неторопливо перечислять наскоро высчитанные потери в своих сотнях, но Демер, выслушав начало подсчёта, вдруг прервал его нетерпеливым вопросом:

-А где же ваш волчонок?.. Что с ним?

И Брунсвик хрипло ответил:

- Виго жив...

Услыхав это, князь кивнул головой, а затем потребовал ровным, звенящим сталью голосом:

- Подведите его ко мне!

Ламерт, чуть слышно выругавшись, вновь поднял меня на руки и, шепнув:

- Потерпи ещё немного, малый, - направился между расступающихся перед ним ратников к Демеру... Когда отец поднялся на холм и, подойдя к триполемскому владыке, настороженно замер, так и не обронив ни единого слова, точеные черты пристально взирающего на нас князя на мгновение осветило подобие улыбки:

- Передай его мне, "Волколак"!

Ламерт на несколько мгновений опустил глаза, точно сомневаясь, но потом всё же отдал меня в окованные сталью руки, и Демер, прижал меня к своей груди. А потом князь, окинув суровым взглядом войска, выпрямился во весь рост и заговорил, обращаясь к замершим в выжидательном молчании отрядам:

- Посмотрите на него, воины! Взгляните на этого ребёнка, сражавшегося сегодня вместе с вами -- искалеченного и окровавленного. Он - дитя Рюнвальда, дитя нашей победы, купленной дорогою ценою: каждый из вас теперь не досчитается многих товарищей, и тризна наша будет долгой и горькой, но после... - Князь замолчал на мгновение, но почти сразу же продолжил свою речь. -После мы отпразднуем свою победу, и не один из вас не будет обделён: каждый получит из моих рук причитающуюся ему награду, а свидетелем этому будет он, - и тут звучный голос Демера с неожиданной силой раскатился по всему полю, - Сын Рюнвальда!.. Мой сын!!!

Уже в следующий миг воздух вокруг нас задрожал от неистовых боевых кличей и гортанных выкликов, сгрудившихся у холма войск, а князь, гордо вскинув голову, стоял, словно скала, неотрывно глядя за уже скрытую сумеречной мглою линию горизонта...

Вот так, по странной прихоти судьбы, я в один миг стал княжичем, хотя, живя в сплочённом кругу отцов, никогда не хотел иной участи, кроме как "Волколачьей"! Разлука же с вырастившими меня воинами казалась мне вещью просто невозможной, а потому, когда Демер, вновь передав меня Ламерту, сразу же велел ему:

- Отнеси княжича к "Золотым"!

Я исподлобья взглянул на князя и ещё теснее приник к своему отцу, а Ламерт угрюмо возразил Демеру:

- Дай нам сперва попрощаться!

Услышав такое требование, князь нахмурился и смерил Ламерта ледяным взглядом, но, уже отворачиваясь от нас, всё же сухо бросил:

- Три дня -- не больше!

... До этого события я почти никогда не плакал - даже в самом невинном возрасте. Брунсвик не раз повторял, что готов присягнуть на чём угодно, что в моих глазах не было ни единой слезинки даже тогда, когда меня, только что найденного, достали из-под обломков, но за эти дни я наверстал упущенное за все годы разом! Отрыдав своё возле огромного погребального костра, принявшего в себя, вместе с другими павшими, тела изрубленного на куски Эйка, и Каера, с выжженными до черноты глазницами, после похорон я тихо всхлипывал под боком у пытающегося утешить меня Арраса, а он гладил меня по спине и тихо шептал:

- Ну, что же ты, волчонок?.. Сам ведь знаешь, что теперь они с предками мёд пьют и радуются, да и самому тебе так убиваться не след: ты теперь княжич -- с семьёй и домом, а не такой нищий бродяга, как мы!

Но я только уткнулся лицом в его куртку и сквозь, становящиеся всё более тяжёлыми, рыдания едва слышно ответил:

- Нет, отец... Не нужен мне чужой дом!.. Я такой же, как вы.... Такой же бродяга!..

А окончательно сникший Аррас обнял меня и едва слышно пробормотал:

- Ну не рви ты мне душу, волчонок. Не надо!

Не только Аррас, но и все остальные отцы были настроены похоже: с одной стороны они искренне гордились мною, но с другой - были смущены и обеспокоены предстоящей нам разлукой, да и сам "Волколачий" стан после Рюнвальда оказался тихим и опустелым...

В ночь перед грядущим расставанием мой, едва начавшийся, сон спугнул злой и яростный шёпот: Ламерт, заручившись поддержкой Тирси, зло наседал на ссутулившегося у почти погасшего костра старшого:

- Виго наш! Не отдадим Демеру волчонка, вот и весь сказ!

А Тирси хищно осклабился:

- Пусть только князь попробует забрать нашего сына!.. Тоже мне, доброхот выискался!!!

- Всё сказали, умники?!!- Брунсвик тяжело взглянул на них из-под насупленных бровей и сплюнул себе под ноги, - Дубы вы корявые, а не "Волколаки"! Лучше бы не о себе, а о Виго подумали: голова у мальчишки светлая - ему учиться надо, а не каши варить да конские гривы чесать!

Но всегда загорающегося, словно трут, Ламерта, отповедь старшого, конечно, не успокоила:

- Так я как раз о малом и думаю: не хочет он к князю идти, так зачем же его неволить?!

Брунсвик, по-прежнему глядя на затухающее пламя, вздохнул и сокрушённо покачал головой:

-Эх, Ламерт... Да я и сам не хочу разлучаться с волчонком, ведь он мне внука заменяет, а вы, лешаки неразумные, сыновей, но пойми! Демер вряд ли своё слово обратно возьмёт, а его опека, может, действительно малому на добро обернётся...

На скулах получившего такой ответ Ламерта заиграли желваки и он, пристально глядя на Брунсвика, спросил.

- Скажи мне лишь одно, старшой - ты сам в свои слова веришь?!

Так и не удосужившийся посмотреть на Ламерта Брунсвик молча кивнул головой и Тирси, поняв, что разговор окончен и Брунсвика теперь лучше не тревожить, с трудом увёл всё ещё сжимающего кулаки Ламерта к другому костру. Я же выбрался из-под попоны и, подошедши к старшому, устроился подле него.

-Брунсвик...

Старшой перестал смотреть на огонь и потрепал меня по волосам.

-Почему не спишь, волчонок? Рука болит или эти обормоты тебя разбудили?

Я прижался к Брунсвику, вздохнул...

-Болит немного... Старшой, почему ты не скажешь Демеру, что я - такой же, как все вы, и ни княжич, ни, тем более, князь, из меня не получиться!

Но Брунсвик вновь огладил меня по волосам и едва заметно улыбнулся.

-Потому что против судьбы не пойдёшь, Виго, а насчёт князей - ты не прав. Владыки - они тоже разные бывают. Вот тот же Мегрен, о котором я тебе столько рассказывал. Мало кто из нынешних князей с ним сравниться может и по силе, и по уму, и по справедливости...

О Мегрене, великом правителе и отважном воине, который, после изобличения предавших его братьев, передал власть нынешнему Скрульскому Владыке и, оборотившись медведем, навсегда ушёл от людей в леса, я слышал уже немало историй и в другое время с удовольствием выслушал бы ещё одну легенду князе-бэре, но сейчас мне было не до этого. Я поймал руку Брунсвика, крепко её сжал.

- Не надо, старшой. Я никогда не стану таким, как Мегрен! Я ведь даже не перевёртыш...

Но Брунсвик в ответ наградил меня очень долгим и внимательным взглядом и тихо произнёс.

-Сила человека не в колдовских талантах, а в его сердце. У тебя же оно храброе и честное, так что княжичем ты стал по заслугам, а не по Демеровской прихоти. Ты сам знаешь, как мы к тебе привязаны, но жизнь часто разводит близких людей - видно пришла пора разлучаться и нам. А теперь иди спать - завтра у тебя будет тяжёлый день...

... Несмотря на то, что в эту ночь в нашем лагере спали очень немногие, "Волколаки" встали ещё на заре и теперь мрачно ожидали появления в стане Асцида или привычно насмешливого Ракса, но едва утро полностью вступило в свои права, князь явился к нам сам. Без "Золотых", в простой и ладной одежде, Демер вёл под уздцы двух коней: мощного и тяжёлого гнедого, с дорожными вьюками за седлом, и стройного, высокого вороного с хвостом до земли и белой звёздочкой на лбу. Мы с отцами сидели у подёрнутого светлым пеплом кострища и молча смотрели, как он неторопливо приближается к нам. Увидев Демера я - уже собранный, с рукою на широкой перевязи - прижался к плечу точно закаменевшего в своей неподвижности Ламерта, а сидящий рядом Талли недовольно пробурчал:

- И принесла же нелёгкая... - но под сердитым прищуром Брунсвика он осекся и замолчал, уставившись в землю, а как раз подошедший к кострищу князь, окинул нашу компанию холодным взглядом и сухо сказал:

-Пора, Виго. Время вышло.

Я с отчаянной, почти невозможной надеждой повернулся к хмурому Брунсвику:

- Старшой, пожалуйста... -- но он по-прежнему продолжал хранить молчание, зато сидящий по его правую руку Тирси внезапно напрягся, точно струна! Ну, а Демер выждал с минуту, а затем по-прежнему спокойно заметил:

- От долгих проводов всегда было мало толку! Прощайтесь уже...

Брунсвик тяжело вздохнул, а затем, вытащив свой волчий клык и привычно сжав его в пальцах, строго посмотрел мне в глаза:

-Помни, Виго! Наши силы и сердца всегда будут с тобой: где бы ты ни был и что бы с тобою не случилось... Наши души - твои!

Аррас тоже коснулся своего клыка и низко склонил голову, молча подтверждая слова старшого, а внимательно наблюдающий за нами Демер, услышав клятву Брунсвика, вдруг сильно закашлялся, пытаясь подавить некстати разобравший его смех. Ламерт, заметив это, сгорбился, как перед прыжком, и с угрозой произнёс:

- Наш сын тебе не игрушка, князь!

Лицо Демера мгновенно ожесточилось, в глазах полыхнул зелёный огонь:

- Теперь он мой сын, "Волколак", и только я решаю его судьбу!

И в тоже мгновение Брунсвик быстро шепнул мне:

- Недопусти!!!

Я обернулся вслед за его взглядом и, увидев, что Тирси уже потянулся к голенищу сапога за ножом, а Ламерт, зло сощурив глаза, вот-вот сорвётся с места, немедля приник к нему и, обнявши его за шею и шепнув:

- Отец, не надо! - встал и, оправив свою уже не раз чинённую "Волколаками" куртку, подошёл к Демеру. -- Я готов, старшой.

Князь, мгновенно забыв о перебранке, улыбнулся и на миг прижал меня к себе:

-Ну, вот так бы и сразу, сынок, - а затем, увидев, что Талли направляется к коням с моими нехитрыми пожитками, отрицательно качнул головой. - Княжичу "волколачье" добро уже ни к чему!

Талли замер и побледнел, а Демер, подхватив меня с земли и усадив на вороного, сам сел на навьюченного жеребца и, перехватив у меня поводья, направил наших коней прочь из стана... Развернувшись в седле, я смотрел на медленно удаляющихся от меня, застывших в молчании отцов до тех пор, пока их не скрыли палатки расположившихся рядом "Грифонов"...

НАШЛА КОСА НА КАМЕНЬ

Своё вступление в роль опекуна князь отметил тем, что, когда солнце перевалило за полдень, а над землёю задрожало жаркое марево, он резко завернул коней с утоптанной дороги, и, проехав напрямик через небольшую рощицу, вывел рысаков на берег узкой, пенящейся на камнях речушки. Внимательно осмотревшись, Демер заметил:

- Вот здесь и отдохнём, пожалуй... - тут же соскочив с коня, он прошёлся по мелкой речной гальке, разминая ноги, а после занялся обустройством привала.

Я ему не помогал, и дело тут было не только в моём нежелании или неумении. Пока князь, стреножив коней, деловито расчищал место для стоянки, я был занят более важным делом - стоя на коленях у самой кромки воды, я старательно смывал с лица липкий пот, стараясь при этом не слишком заметно стучать зубами. Несмотря на летний зной, холодный озноб пробирал меня до костей - меня одновременно трясло и морозило, да ещё и растревоженная несколькими часами пути, рука теперь на малейшее движение отзывалась резкой и дергающей, словно от гнилого зуба болью...

-Что ты там делаешь, волчонок? Беседуешь с водяницами?! - уже покончивший с бивачными хлопотами князь подошёл ко мне. Присев рядом, он пристально взглянул на меня и тихо осведомился:

-Болит?

- Немного...- соврал я как можно убедительнее, но это не помогло - князь уже взял мою левую руку со словами:

-Я лишь посмотрю.

Я, конечно, был против осмотра и так нестерпимо разболевшейся руки, но моего ответа Демер дожидаться не стал - он тут же начал быстро снимать с моей руки плотную, многослойную перевязку, и через минуту работа грандомовского пса предстала перед ним во всей красе. Рваные раны чередовались с глубокими -- до самой кости -- прокусами, а запястье с неподвижными и скрюченными, точно в судороге пальцами, было подвёрнутым и закаменелым. Демер внимательно осмотрел его и покачал головой:

- Неудивительно, что ты сам не свой. Теперь это уже не рука, а самый настоящий огрызок: легче отрезать, чем исправить!

Я косо взглянул на князя и, шепнув:

- Ничего: заживёт как-нибудь, - попытался высвободить свою кисть из его рук. То, что мои дела идут совсем не ладно, я понимал и так -- без всяких подсказок со стороны, но длинные и гибкие пальцы Демера сомкнулись на моём запястье, словно стальные клещи:

- Нет, волчонок: калекой ты не останешься. На самотёк я это дело не пущу! - лицо князя застыло в глубокой сосредоточенности, и уже в следующий миг я оказался прижат лицом к раскаленной солнцем речной гальке. Демер начал крутить мою зацепенелую кисть. Его пальцы глубоко прощупывали запястье и впивались в даже самые мелкие, налитые болью, жилки. Я сдавленно зашипел, но князь, коротко бросил:

- Терпи! - и начал распрямлять мои застывшие пальцы. Стараясь не закричать, я до скрежета сжал зубы и, дрожа всем телом, некоторое время ещё сносил его пыточное лечение, но когда под демеровскими руками у меня захрустели кости, я не выдержав, заорал во всё горло и провалился в спасительную темноту!..

... Князь разбудил меня уже на закате: открыв глаза, я обнаружил, что он устроил меня у костра, накрыв сверху своей курткой. Меня по-прежнему сильно знобило, но кисть и предплечье больше не болели... Точнее, они полностью онемели! Я зло взглянул на свою, ставшую в одночасье чужой и неподвижной руку, которую теперь до самого локтя скрывала чёрная замша перчатки с тонкими серебряными кольцами на фалангах, а Демер, перехватив мой взгляд, тихо предостерёг:

- Только не пытайся снять её, иначе всё лечение пойдёт коту под хвост!

После он велел мне выпить какую-то настойку и вручил кусок хлеба с сыром:

- Съешь всё дочиста, а после мы с тобой потолкуем. -- Не произнеся больше не единого слова, Демер повесил над огнём котелок, из которого доносился острый, режущий глаза запах. Устроившись на корточках у костра, он начал палочкой помешивать своё непонятное варево, молча наблюдая за мною. То и дело, поёживаясь под его пристальным и каким-то изучающим взглядом, я без особого рвения, принялся расправляться с полученным пайком, а когда нехитрый ужин был всё-таки мною осилен, Демер опять пристально взглянул на меня своими зелёными, ледяными глазами и заговорил:

- Повторять свои слова по два раза я не привык, поэтому слушай меня внимательно, волчонок! Твоя прежняя жизнь закончилась раз и навсегда, так что чем быстрее ты о ней забудешь, тем лучше. Приметив тебя, я разорвал твою связь со скрульской стаей, так что теперь ты не безродный приёмыш у них на побегушках, а один из моих сыновей, и воспитывать тебя я буду соответственно.

Я исподлобья взглянул на висящую у него на шее золотую стрелу и, обхватив колени здоровой рукой, настороженно ссутулился, а Демер, словно прочитав мои мысли, тут же холодно усмехнулся:

-Что, волчонок, не хочешь быть княжичем? Боишься меня? - он снял с огня котелок и, плеснул из него в заранее приготовленную плошку густое варево.- Правильно боишься! Если бы тот "Волколак" сегодня всё же прыгнул на меня, то умер бы в одно биение сердца, да к тому же не один, а со своим непутёвым приятелем. Такие глупости я не прощаю.

Услышав это откровение, я помертвел, а князь подул на гущу в плошке и, как ни в чём не бывало, продолжил:

- Ты правильно повёл себя сегодня утром, да и во время Рюнвальда неплохо держался: у тебя хорошие задатки, но есть и одна проблема. Вопиющая, ничем не замутнённая безграмотность всё сводит на нет, а твои выговор и раскрас годятся лишь на то, чтобы пугать ими лендовцев! В Триполеме, который вскоре станет твоим домом, такой вид вызовет лишь недоумение, да и вести себя там ты будешь должен не как дикий зверёныш, а как достойный отпрыск знатного рода. На такую переделку потребуется время, но кроме возни с тобой у меня есть и другие дела, так что переучивать тебя я начну уже с завтрашнего утра, а сегодня сведу твою волчью масть. Мне и самому интересно взглянуть, что за нею прячется...

Услышав, что из-за княжеской прихоти мне вот-вот предстоит остаться без узора, который как для меня, так и для моих отцов был символом гордости и чести, я отчаянно замотал головой:

-Только не это, старшой! Не надо его вытравливать!

А Демер подошёл ко мне с плошкой в руке и, сев рядом, нравоучительным тоном заметил:

- Во-первых, Виго: не старшой, а отец - привыкай. А во-вторых... - и тут он неожиданно и резко щёлкнул пальцами, - Замри!

Из-за его приказа мои мышцы мгновенно утратили гибкость и стали деревенеть, но я, хоть и с трудом, всё же выдавил из себя:

-Прошу... Не надо так...

- Цыц! -- устремлённые на меня глаза князя стали ещё более холодными, а его воля усилилась и ожесточилась.

-Не надо! Нет... -- больше из моего горла не вырвалось даже всхлипа, а ещё через пару минут взгляд колдуна окончательно заворожил меня, превратив в живое изваяние. Я даже век не мог сомкнуть и лишь с отчаянной мольбою смотрел на князя.

- Все твои возражения, зверёныш, мне уже известны! -- сухо заметил он и стал наносить на моё лицо горячую и щиплющую гущу. Я изо всех сил пытался вырваться из сковавших меня пут, но Демер в ответ на моё сопротивление лишь едва заметно сдвигал брови, и я только всё больше и больше каменел, и, казалось, что даже моё сердце бьётся согласно его разрешению и указке! Наконец, князь, без всяких усилий продержавший меня под своей властью до тех пор, пока гуща не остыла, положил конец моему горькому унижению, произнеся, как и прежде, лишь одно слово:

- Оживи! - и я тут же упал ничком на землю: сопротивление чужой воле вымотало меня полностью. Демер же, отметив, что я снова дрожу в ознобе, лишь усмехнулся:

- Сам виноват: незачем было попусту растрачивать силы! - А потом махнул рукою в сторону воды, - А теперь пойди и умойся!

Я послушно поплёлся к реке и, устроившись подальше от князя, ещё долго соскребал с лица точно прикипевшую к нему корку, а когда вернулся к костру, Демер, взглянув на меня, недовольно нахмурился и пробормотал:

- Странно, должно было свести!

Мысленно злорадствуя над тем, что княжеская алхимия проиграла сраженье с "волколачьей" краской, я, мимо воли, усмехнулся, но князь всё-таки заметил мою, блеснувшую на миг, улыбку и спокойно сказал:

- Рано радуешься, сынок! Я от своего не отступлю, и если не за раз, то постепенно всё равно вытравлю это страхолюдство. Дай только срок!

На следующий день князь поднял меня на рассвете и после быстрого завтрака мы снова двинулись в путь. Рука по-прежнему не болела, и я, сидя в седле, усиленно клевал носом и думал о свалившихся на меня странностях. Князья, а тем более колдуны, не чета обычным людям, но почему Демер внезапно оставил свои войска и подался вместе со мною в дальнюю дорогу без полагающейся ему охраны "Золотых"?.. Я усилено ломал голову над этой несуразицей, но потом, так и не додумавшись до чего-то умного, взглянул на едущего рядом Демера, и осторожно спросил.

-А война уже закончилась?

Князь одарил меня мимолетным взглядом.

-Почему ты об этом спрашиваешь?

Посчитав этот вопрос разрешением для дальнейших вопросов, я быстро изложил князю свои соображения, и Демер усмехнулся.

- Нет, волчонок. По большому счёту, ещё ничего не закончилось. Мне с союзниками удалось одержать победу, но Владычица Ленда по-прежнему не разбита. Когда её хвалённые "Молниеносные" дрогнули и побежали, княгине на подмогу тут же бросились "Совы". Вряд ли бы это одно смогло спасти положение - под натиском скрульцев ослабели и ряды "Ястребов", но у них побежало не более одной сотни. Остальных смогли остановить кинувшиеся наперерез отступающим "Белые". Этот же отряд, демоны бы его забрали, подпалив часть обоза, позаботился о том, чтобы лендовцев и скрульцев разделила непреодолимая огненная стена. Это препятствие и позволило отрядам Нахимена перестроиться и отступить. Да, княгиня, потеряла каждого третьего ратника, но сохранила войско и по-прежнему опасна...

Об устроенном "Белыми" пожаре и бегстве "Молниеносных" я слышал и раньше, а потому позволил себе нетерпеливо встряхнуть головой.

- Но почему за ней не погнались, князь? Ни тогда, ни на следующий день?..

Но Демер, услышав вопрос, лишь холодно усмехнулся.

- Потому что именно этого от меня и ждали! Не забывай, что амэнцы тоже отступили, а "Туры" и прочие беглецы рассеялись по ближней и дальней округе... В таком окружении погнаться за лендовкой и оставить тылы открытыми было бы попросту глупо. Нахимену преследовали лаконцы, но они вернулись ни с чем, а достигшая Рюгдара лендовка теперь напоминает барсука в норе - выкурить её из крепости можно будет лишь с большими потерями, вот только они этого вряд ли стоят.

Так что, пока наши войска стоят около этой злополучной крепости, Морген ведёт с Нахименой тайные переговоры - думаю, старик сможет найти подход к этой, действительно железной, княгине. Ну, а я хочу понять, что задумали амэнцы, и легче мне это будет сделать именно тогда, когда враги считают, что я увяз под Рюгдаром... Тебе всё ясно?

Я молча кивнул и призадумался. По всему получалось, что впереди нас с князем ждёт отнюдь не прямая дорожка... На которой я предпочёл бы видеть подле себя совсем иного попутчика!..

Ближе к полудню мы спустились в довольно широкую, опустошённую войной долину, так что на дневной отдых рассчитывать не приходилось. Вдоль дороги тянулись лишь голые, с растрескавшейся от жара землёю, поля, да остатки сожжённых деревень с засыпанными колодцами, а на чудом уцелевших деревьях листва была пожухлой и блёклой. Такую разорённую и опоганенную местность стараются миновать как можно скорее не только из-за возможной пошести, но и остерегаясь гнездящихся в развалинах злых духов, но князь ехал спокойно и неторопливо, так что я вдосталь насмотрелся и на чёрные остовы печей, и на выживших обитателей долины. Грязные и укутанные в жалкое тряпьё тени то вяло копались в обломках, то неподвижно сидели прямо в пыли, низко опустив головы. Кое-кто из них уже ничего не замечал вокруг, но большинство погорельцев, завидев нас с князем, спешило скрыться среди развалин или попросту убегало подальше в поля. Было похоже, что после такого опустошительного прохода войск, любой мало-мальски вооружённый человек вызывал у них опасение, а на редкость статный и высокий Демер с мечом у пояса, казался погорельцам и вовсе нешуточной угрозой.

Князь же, приметив, что в наполовину развалившемся сарае прячется сразу несколько человек, остановил своего гнедого и, соскочив с седла:

-Смотри и запоминай, волчонок!

Я недоумённо осмотрелся вокруг:

- А что тут запоминать? Пожарище, как пожарище...

Но князь на мои слова лишь холодно прищурился, а потом, отстегнув от пояса меч и передав его под мой надзор, вытащил из дорожных сумок хлеб и сушеное мясо и направился к затаившимся среди перекошенных и опаленных брёвен людям. Остановившись в двух десятках шагов от развалюхи, он стал ласково подзывать к себе погорельцев и вскоре один из них - бочком, поминутно вздрагивая и озираясь, подошёл к князю. Демер отдал ему снедь и сразу пошёл обратно, а получивший подачку погорелец замер, будто бы размышляя о чём-то, но потом вдруг сорвался с места и, крепко прижимая к себе еду, махнул в поля, точно заяц! Из сарая раздались громкие ругательства, а ещё через мгновение за беглецом мчалось сразу четверо: настигнув его за считанные секунды, преследователи вырвали из рук своего собрата демеровские подарки и принялись драться за них уже между собой. В этой жестокой свалке не гнушались применять ни камни, ни палки с гвоздями, так что уже через минуту один из дерущихся упал на землю с размозжённой головою, и кровь из его раны окрасила выроненный на землю в разгаре драки хлеб.

- Это наглядный пример, Виго. - стоящий рядом Демер испытующе взглянул мне в глаза, - К тому же, очень простой. Поразмысли о нём на досуге: может, и поймёшь кое-что...

Из-за произошедшего на поле мне и так было муторно, а после Демеровских слов стало и вовсе гадко! Князь же, не дожидаясь моего ответа, вновь приладил к поясу меч и, уже вскочив в седло, обернулся туда, где по-прежнему кипела вызванная его подарком драка. Его черты исказились в жестокой, холодной ухмылке, но потом Демер резко отвернулся и тронул коня...

Больше князь не упоминал об этом случае, потратив остаток дневного перехода на то, что начал учить меня триполемскому слогу. Велев повторять за собою слова, а то и целые фразы, он внимательно следил за каждым, слетающим с моих губ, звуком, и как только я сбивался на раскатистый скрульский говор, мой висок сразу же пронзала острая боль, а Демер недовольно хмурил брови:

- В следующий раз будь внимательнее!

Этот его урок растянулся до самого вечера, но потом князь , сказав, что на сегодня хватит, мрачно добавил:

- Твоё рычание, Виго, кого угодно доведёт до головной боли!

Я зло взглянул на него, намереваясь возразить князю так, как это сделал бы любой "волколак", но смолчал: мы как раз миновали долину и вплотную приблизились к пологим горным отрогам, которые, насколько хватало глаз, покрывал густой лес. Вид могучих, стоящих плотной стеною деревьев пробудил во мне смутную надежду, а когда Демер, кивнув в сторону древних дубов и буков, произнёс:

- Орканские леса даже за неделю конём не объехать! - мои чаяния обрели более ясные и чёткие очертания, которые подтвердились уже на следующий день.

В течение всего перехода, мы углублялись в чащу, а рассекающая её дорога становилась всё более запущенной, а потом и вовсе превратилась в густо поросшую травою тропу, то и дело прячущуюся в молодом подлеске. Князь, заметив, что я, то и дело, с интересом посматриваю на разросшуюся вокруг молодую поросль, истолковал мою заинтересованность по-своему, пояснив:

- Ныне Оркан - выморочная и лишённая человеческого присутствия глушь, но так было не всегда: до войны жизнь здесь била ключом, а по лесному тракту шли обозы, - Демер чуть сощурился, и пристально взглянул на стоящие по бокам дороги старые, искорёженные годами непогоды деревья и, недовольно хмыкнув, продолжил. - Окрестная мелкота, гордо именовавшая свои обнесённые частоколом халупы замками, любила заниматься здесь грабежами и разбоем. И хотя большинство этих, лишь по одному названию владык, имело в своём распоряжении не более десятка остолопов, умеющих лишь орать да размахивать мечами, точно оглоблями, купцы их страшно боялись и нанимали себе охрану, не гнушаясь пользоваться услугами скитающихся по всему Ирию одиночек с тёмным прошлым и не менее пасмурными настоящим и будущим. Так что, волчонок, в былые времена кровь здесь проливались часто и щедро, но тракт всё равно никогда не пустовал, давая пропитание всем, кто на него выходил!

Затянувшаяся война, конечно, распугала купцов и сравняла с землёю последние разбойничьи частоколы... Но как только торговцы вновь облюбуют этот, пересекающий напрямик несколько вотчин, тракт, всё о чём я тебе только что рассказал, начнётся сызнова. Хотя лучше бы этой чащобе навсегда оставаться такою, как теперь! - и Демер, резко оборвав свою повесть, нахмурился и замолчал, а потом и вовсе погрузился в глубокую задумчивость, благополучно забыв о прививаемом мне так же, как и вчера, триполемском слоге. А я, конечно, не спешил напомнить князю о прерванном уроке...

Вечер мы встречали на лесной поляне: ко времени нашего привала на небе уже зажглись первые звёзды, поэтому, когда я, не дожидаясь ужина, привычно скрутился клубком у костра и сразу же притих, Демер подошёл ко мне, и, коснувшись моего лба рукою, что-то недовольно прошептал, но не стал тревожить. Устроившись у костра, он занялся осмотром снаряжения. Я, стараясь не выдать себя даже дыханьем, осторожно следил за ним из-под опущенных ресниц, терпеливо, выжидая нужного мне времени, а князь, покончив со снаряжением, неспешно поужинал поспевшей к тому времени кашей. После он затеял ещё и бритьё и, согнувшись перед крошечным металлическим зеркалом, начал тщательно соскабливать с лица и шеи видимую, наверное, лишь одному ему щетину. Но и после бритья Демер, вопреки моим ожиданиям, не угомонился - вытащив из дорожных сумок толстую тетрадь и грифель, он растянулся у огня и ещё долго что-то писал и черкал!..

В конце концов, князю приелось и это занятие... Он, отложив тетрадь в сторону, стал пристально всматриваться в пламя костра, отбрасывающего на его лицо постоянно колеблющиеся тени. Но какие бы выражения не придавала его чертам бесконечная игра огня, глаза князя оставались неизменными: пристальные и не знающие устали, они по-прежнему напоминали ледяные осколки, и прошло ещё немало времени, прежде чем их чистая зелень затуманилась и Демер, уронив голову на скрещённые руки, неподвижно застыл у костра.

Я ещё немного понаблюдал за князем, чутко прислушиваясь к его мерному дыханью, а потом бесшумно встал со своего места и плотно зашнуровал куртку. Раскрытая, но перевёрнутая обложкой вверх, тетрадь привлекла моё внимание. Покосившись на крепко уснувшего Демера, я притянул ёё к себе и, снова устроившись у огня, принялся с интересом листать страницы.

Большая часть плотных, скреплённых стальными кольцами листов, была уже исписана: какие-то, вписанные друг в друга круги и квадраты, заполненные непонятными символами, чередовались с длинными записями, выполненными очень чётким и разборчивым почерком, но меня, конечно, заинтересовали не заумные формулы, а княжеские рисунки, образованные тонким плетением грифельных штрихов.

Зловещий, ощерившийся многочисленными башнями, абрис замка причудливо чернел на фоне заходящего солнца; лендовская княгиня, которой Демер зачем-то подрисовал топорщащиеся за спиной нетопыриные крылья, стояла на вершине скалы с размётанными ветром волосами и вдохновлёно-мрачным лицом. Высоко в небе белоснежный ястреб боролся с обвившей его в предсмертной агонии чёрной гадюкой, а по объятой ночною мглой чащобе мчался всадник, спрятавший своё лицо в конской гриве. Нависшие над лесною тропой, узловатые ветви деревьев тянулись к нему так, словно хотели схватить, а между корявых стволов уже плыли пряди седого тумана!

Рисунков в тетради оказалось множество, и каждый из них был по-своему интересен и неповторим, словно тая в себе невысказанную историю, но мне больше всех приглянулся чем-то неуловимым напоминающий Ламерта волк -- поджарый и зло оскалившийся, он оберегал свернувшегося в клубок, крошечного щенка! Не удержавшись, я осторожно вырвал из тетради лист с так запавшей в душу картинкой, и, бережно свернув, сунул его за пазуху, затем -- ещё раз взглянул на по-прежнему крепко спящего Демера и нырнул под густой полог леса.

Мой план был простым и незатейливым: затерявшись в густой чащобе, я рассчитывал дождаться того момента, когда отвлечённый многочисленными заботами триполемский Владыка утратит интерес к своему неудачному опекунству. После этого мне можно будет смело возвращаться к отцам, а моя жизнь вновь направится в привычное русло... Что же до неожиданной колдовской милости, то со временем я буду вспоминать о ней лишь как о канувшем в небытиё, муторном сне...

Что ж - моя задумка была хороша, но вот уйти из-под княжеского надзора оказалось не так-то и просто! Проплутав около получаса, я снова вышел к нашему с Демером ночлегу - разве что оказался при этом с другой стороны поляны, да ещё и нечаянно встревожил гнедого Владыки. Жеребец, словно предупреждая хозяина, протяжно и громко заржал (я в этот миг едва не похолодел от страха), но Демера и вправду сковал глубокий и крепкий сон: он лишь, проворчав что-то невразумительное, перевернулся на другой бок, а его дыхание уже через несколько мгновений вновь стало таким же мерным и лёгким, как и прежде.

Я же, с трудом переведя собственное, напрочь сбившееся за это короткое время, дыхание, вновь направился в лес. Теперь я еще более внимательней, чем прежде, высматривал помогающие не заплутать лесные приметы и даже оставил на нескольких древесных стволах небольшие зарубки, но, тем не менее, вскоре вновь вышел к кострищу и лошадям, хотя мог бы смело присягнуть на клыке, что не сбился с выбранного пути - князь, пусть и крепко спящий, явно водил меня по кругу! Отцы не раз говорили, что если начинаешь ни с того, ни с сего, так вот плутать и сбиваться с дороги, это означает, что над тобою либо лешак подшучивает, либо сельская ведьма волшбу творит - для таких случаев у "Волколаков" было припасено не менее десятка различных уловок и хитростей, долженствующих помочь в борьбе с мороком. Ну, а поскольку князь-колдун мог смело заткнуть за пояс целую дюжину хуторских ворожеек, я, поразмыслив, решил соединить три способа в один - что б уже наверняка подействовало!..

Выискав подходящее мне по роду дерево с развилкой, я оцарапал себе щёку, а потом, вырезав из подкладки на куртке кусок ткани, пропитал его своей кровью. После же бережно приподнял ножом кору на развилке и как можно глубже забил ткань в образовавшуюся щель. Придав своему схрону нетронутый вид и поплевав через левое плечо, я вывернул свою куртку наизнанку и распустил волосы, скрыв ими лицо, несколько раз крутнулся на пятке вокруг себя и, не оглядываясь, ушёл с этого места как можно быстрее...

Приметы отцов выручили меня, сработав быстро и безотказно: после проведённого обряда я уже не плутал и не ходил по кругу, уверенно углубляясь всё дальше и дальше в лесные дебри. Рассвет я встретил посреди глухой чащобы - сидя на поваленном и уже сплошь покрытом мхом древесном стволе, я довольно щурился на солнечные лучи, с трудом проникающие сквозь густую листву деревьев - они скользили по земле яркими пятнами, заставляли сверкать капли росы и, казалось, целиком разделяли моё настроение. Одиночество в непроходимой, безлюдной чаще не казалось мне чем-то страшным, ведь "Волколаки" любили повторять, что лес, как добрый отец, всегда и прокормит, и защитит - надо только знать, что именно и где искать! Свою присказку отцы подтверждали тем, что учили меня читать едва заметные следы и приметы; поясняли, чем можно утолить голод или залечить рану; показывали, как, если рядом нет ручьёв, можно добыть воду из трухлявого пня... Напрочь занемевшая из-за княжеского леченья рука была, конечно, не лучшим подспорьем моей затее, но я считал, что даже с нею смогу найти для себя и подходящий ночлег, и пропитание - надо только задобрить охраняющего эту чащобу лесовика, показать ему, что я пришёл сюда с миром, и Хозяин наверняка поможет...

И вот когда я, всё ещё сидя на облюбованном мною стволе, уже нацелился на примеченную рядышком ягодную россыпь, собираясь таким образом не только позавтракать, но и отметить своё избавление от княжеской опеки, в моих ушах вдруг зазвенел суровый оклик:

- Виго! Куда ты запропастился?!!- едва заслышав этот, уже хорошо знакомый голос, я кубарем скатился со ствола и, распластавшись в густой траве, будто ящерица, затих. Голос прозвучал настолько близко, что мне показалось - хватившийся меня Демер вот-вот выйдет на поляну, раздвинув густой кустарник... Но как же он смог найти меня так быстро?.. Я же путал следы именно так, как учили меня отцы?!!

- Где же ты, волчонок?.. - после повторного призыва мне стало ясно, что княжеский голос звучит не в лесу, а прямо в моей голове. Пытаясь избавиться от морока, я, уткнувшись лицом в землю, зажал уши локтями, но это не спасло меня от колдовства - я продолжал слышать Демера так, точно он говорил со мною наяву.

- Эта чаща - не лучшее место для баловства, волчонок. Возвращайся. Обещаю, что не стану тебя наказывать за эту выходку... Ну же, Виго...

Вслед за этими словами пришло и нечто новое - странная сила, потёкши по поляне, нашла меня и стала обволакивать, заворачивать в кокон - точь в точь так, как расчётливый и хитрый паук опутывает своими сетями пойманную муху. Мне не было больно - колдовская воля пока что ни к чему меня не принуждала и не подавляла: только мягко оглаживала, успокаивая, и от этого мне стало ещё страшнее. И не диво - глаза начали слипаться сами собою, душу стала заполнять сонная покорность - если тебя зовут, то надо идти... Это же так просто - встать и идти на голос, ни о чём не думая, не тревожась...

Борясь с мороком, я с трудом поднял отяжелевшую голову и в отчаянии скользнул взглядом по лесной поляне - неужели даже здесь, в глухой чаще, мне не найти спасенья от нашедшей меня вопреки всему колдовской власти?.. Неужели Демер действительно всесилен?.. И тут в медленно заполняющей окружающий мир колдовской мгле мелькнул яркий, живой огонёк - на поляну выскочила суетливая белка... То, что я сделал дальше, было чистой воды озарением: внезапно поняв, что надо сделать, чтобы улизнуть из силков подминающей под себя окружающий мир власти, я представил себя на месте скачущей по поляне зверушки. Ощутив себя крошечным, покрытым рыжей шерстью бельчонком, я попытался взглянуть вокруг его глазами и понять, как он мыслит и действует, что чувствует, чем живёт и чего боится...

Демер никогда не любил промедлений: в особенности, если это касалось его приказов, но тогда мне, не иначе, как из-за сильного страха, удалось сделать почти невозможное - за оставшиеся мне мгновения я, словно бы слившись с белкой воедино, превратил свой разум в точную копию её ума...

- Что ты снова затеваешь, Виго?.. Волчонок, что с тобой?..- перестав напускать чары, Демер вновь заговорил - теперь в его голосе чувствовалось недоумение, но мне больше не было до него дела. Вобрав в себя характер и смекалку лесного зверька, я уже мысленно скакал по веткам, во всю распушив свой рыжий хвост - быстрый, цепкий и неизменно чуткий...

- Виго!!! Возвращайся назад! Немедля, несносный ты мальчишка!.. - воля Демера, разыскивая ускользнувшего от неё "волколачьего" приёмыша, прошла прямо сквозь меня - пугливый и ко всему осторожный бельчонок был ей не нужен! А потом мир вокруг меня словно бы задрожал от напряжения в окутывающем его чародейском мареве - не веря, что напал на ложный след, колдун вновь и вновь прочёсывал поляну с помощью своей колдовской сети, но так и не обнаружив ничего, достойного его внимания, окликнул меня снова:

- Виго... Сынок, хватит уже... Возвращайся...

Ему, конечно же, никто не ответил, и напряжение вокруг внезапно спало: с поляны словно бы ушла застившая свет пелена, а в мир вернулась привычная ясность и пёстрые краски... Обошлось... Всё ещё сохраняя беличью личину, я осторожно вытер со лба заливающий мне глаза пот и зябко повёл плечами - судя по солнцу, времени прошло всего-ничего, а тельник на спине стал таким мокрым, что его отжимать было впору!.. На всякий случай, выждав ещё немного, я встал с земли и рванул в самое сердце орканского леса: туда, где под переплетёнными между собою древесными кронами почти всегда царит зелёный сумрак, а звериные тропы теряются в прошлогодней листве...

И в этот, и в последующие дни князь часто звал меня: то сурово, то почти ласково уговаривал образумиться и вернуться, но я, едва заслышав в своей голове:

- Возвращайся, сынок! - немедленно применял найденный мною способ защиты от колдовской силы. Я прикидывался то лисою, то быстрым хорьком, и оклики Демера не имели надо мной власти, а его колдовские тенета проходили мимо цели, не замечая деловито шуршащего в траве ежа!..

Ни я, ни князь не собирались отступать от своего: Демер по-прежнему искал, я - прятался. Наше противостояние продолжалось, затягиваясь на неопределённый срок, а между тем как-то случайно выяснилось, что силы, принесшие Оркану недобрую славу на самом деле никуда не исчезли...

ОРКАНСКОЕ ЭХО

Послеполуденные -- невыносимо жаркие даже в лесных дебрях, -- часы, я проводил, устроившись под вывороченными корнями поваленных бурей деревьев. Но в тот раз я сильно разомлел, и прохладная тень не спасла меня от тяжёлого, душного сна. Я пробудился с тупой болью в затылке и обнаружил, что не только проспал дольше положенного (солнце уже клонилось к закату), но и то, что свалившая меня духота была предвестницей ливня: в тяжёлый, лесном воздухе уже чувствовались порывы хоть и слабого, но уже заметно посвежевшего ветра. Рассчитанное лишь на спасение от летнего зноя, мое укрытие не могло дать должной защиты от вот-вот готового начаться ненастья, и я, несмотря на не отпускающую меня вялую сонливость, быстро покинул его и отправился на поиски нового, более надёжного убежища.

Между тем гроза приближалась: уже вскоре вечерние сумерки, слившись с низко стелящимися по небу тучами, превратились в густую мглу, а ветер заметно усилился и окреп - теперь его порывы пробирали до самых костей, но подходящее убежище мне всё никак не попадалось. Скорее даже наоборот - уже вскоре я оказался среди остатков узкой, круто заворачивающей вбок просеки, и я, не придумав ничего лучше, пошёл вдоль густо заросшей кустарником тропы. Я не сделал и ста шагов, как лес озарила первая молния, а где-то вдалеке сердито заворчал гром - такие знаки надвигающегося ненастья поневоле заставили меня перейти на быстрый шаг, а потом я и вовсе сорвался на бег, ведь после третьего громового раската ливень пошёл сплошной стеной.

Я мчался вдоль извивающейся змеёй тропы, полагаясь больше на удачу, чем на зрение, а потому, когда заросли неожиданно окончились, не смог резко остановиться и вылетел на расчищенную поляну, точно камень из пращи, но, бросив лишь один взгляд на высящееся передо мною укрепление, немедля юркнул обратно под деревья и затаился под ними, словно мышь, истово молясь Железному Волку, чтоб хозяева постройки меня не заметили...

Это было неудивительно: обитатели высокого, основательно построенного частокола явно не жаловали незваных гостей - в участившихся молниевых сполохах было отчётливо видно, что почти на все острия ограды надеты человеческие черепа, а над окованными железными полосами воротами ветер трепал волосы лишь недавно насаженным на частокол людским головам. Пшеничные локоны девушки и седая борода древнего старика реяли над укреплением, точно развёрнутые перед боем знамёна, и я, глядя на них из-за толстого букового ствола, отчётливо ощутил мерзкий и колючий, стекающий по спине к низу живота холодок - с поляны следовало убираться как можно быстрее и незаметнее...

Едва я подумал об этом, как на поляну выехала целая десятка всадников: затаившись среди деревьев, я внимательно следил за ними, невольно отмечая, что почти все конники носят доспехи, состоящие из костяных, наползающих друг на друга пластин, а кожа на их лицах в сумерках казалось серой и нездоровой... А вот едущая между ними женщина не только носила стальной, украшенный чеканкой нагрудник, но и была похожа на злую, поедающую людские сердца, ведьму из сказок Брунсвика - я не мог оторвать взгляд от её вьющихся, точно змеи, смоляных кос, от её лица такой ослепительной белизны, что она казалось снеговой, от её ярко - алых, точно она омочила их в крови, губ...

Это было, как наваждение, но потом женщина остановила коня и холодно обратилась к своей свите:

-Учтите! Ещё одна, такая же скучная, охота - и кто-то из вас отправится на дыбу!

Услышав холодный голос своей хозяйки, конники - все, как один, покаянно склонили головы, а находящийся ближе всех ко мне латник, так и не осмелившись поднять взгляда, произнёс:

- Скучать больше не доведётся, госпожа: обоз из Рокталя уже завтра будет возле Волчьей развилки. Верная и богатая добыча сама идёт к нам в руки!

Другие всадники немедля загудели что-то одобрительное, но один из них, возразил, подняв голову.

-Всё это так, но Игги забыл упомянуть, что этот обоз охраняет целая армия. Я думаю, что это может оказаться ловушкой, подготовленной для нас Эргерами: я слышал, что они поклялись отомстить за дочь, во чтобы это ни стало, и даже наняли для этого того самого демона, что два месяца назад не только отбил нападение Лузеля на крейговский обоз, но и самого нашего соседушку спалил вместе с его логовом!

Женщина же, услышав это предостережение, зло усмехнулась:

- Демон?! Полно тебе, Рольдо - в Оркане так можем называться лишь мы! - а потом она, поигрывая своею семихвостой, с резной рукоятью, плёткой, небрежно добавила. - Лузель всегда был дураком и горьким пьяницей - странно, что его не отправили к праотцам раньше!..

Но посмевший перечить женщине латник вновь отрицательно качнул головой.

- Даже если это и так, госпожа, вам всё равно следует быть осторожной. Удача изменчива и непостоянна, а этот рыжий наёмник...

Договорить он так и не успел - меткий и хлёсткий удар плётки оставил на лице воина кровавые полосы, но он лишь покачнулся в седле, не издав ни звука, а женщина зло сверкнула на него глазами:

- А что наёмник?.. Если он окажется достаточно смекалист, то присоединится к нам - я всегда ценю по достоинству смелых бойцов... Ну, а если он окажется таким же глупцом, что и его собратья, уже не раз наведывавшиеся к нам в гости, то заменит уже надоевшего мне старикашку над воротами... Неужели ты забыл, трус, что камень даёт нам удачу и неуязвимость, если только мы не забываем хорошо накормить его свежей кровью... Кстати, о еде - я тоже проголодалась!

Нехорошо усмехнувшись, женщина направилась к распахнувшимся перед нею воротам частокола и воины цепочкой последовали за ней. Когда же тяжёлые створки захлопнулись за разбойниками и их жутковатой предводительницей, я с опозданием понял, что на самом деле дикую чужеродность увиденным мной людям придавало то, что за всё время разговора на их одежду и волосы так и не упало ни одной дождевой капли, в то время, как я сам уже промок до нитки под непрекращающимся ливнем...

Поражённый этим открытием, я снова посмотрел в сторону омываемого дождём частокола, и в новых отсветах молний отчётливо различил, что локоны убитой девушки продолжают развиваться и пушиться на ветру, нисколько не отяжелев от влаги! Это уже было самым настоящим мороком - зашептав непослушными губами очередную просьбу к Железному Волку оберечь меня от непонятного колдовства, я встал и повернулся в сторону леса... И тут же вновь оказался на корточках, а моя мольба оборвалась на полуслове: не более чем в двух шагах от меня, прямо за соседним стволом, затаился облачённый в короткую крейговскую кольчугу воин: он, как и я, пристально наблюдал за происходящим на поляне, то и дело нервно оглаживая рукоять длинного, притороченного к поясу кинжала.

Пока я, окончательно сбитый с толку происходящими вокруг меня несуразностями, пытался понять, как "крейговец" смог так незаметно оказаться подле меня, и почему он, находясь рядом, он не видел меня в упор, к нему подошёл ещё один ратник. Он был высок и широкоплеч, а его доспехи представляли из себя причудливую мешанину из лаконских и грандомовских лат, а лицо скрывало вороненое забрало молезовского гребенчатого шлема. По-прежнему не замечающий меня крейговец подошедшего почему-то заметил сразу - обернувшись к нему, он нетерпеливо спросил:

- Змейское логово прямо перед нами! Чего же мы ждём?

Словно бы опасаясь, что тихое ворчание товарища может быть услышано засевшими за частоколом разбойниками, подошедший предостерегающе поднял руку, и, склонив голову, стал к чему-то прислушиваться. Видя, что и этот воин ведёт себя так, словно бы меня не существует, я уже и сам засомневался в том, что видят мои глаза: вытянув руку, я с замирающим сердцем коснулся стального наруча "крейговца"...Так и не ощутив под собою ни холодной твёрдости металла, ни тепла человеческого тела, мои пальцы попросту провалились в предплечье находящегося рядом со мною воина, а он, между тем, продолжал смотреть в сторону лесной крепости так, точно ничего и не случилось!.. Ошеломлённый, я осторожно поводил рукою в пустоте, из которой, как оказалось, и состоял крейговец, и, так и не встретив даже малейшего сопротивления, убрал её...

И тут из-за частокола раздался дикий, мучительный крик, сопровождаемый настоящим приступом высоко, женского смеха. Я помертвел, да и странный "крейговец", заслышав такое, вздрогнул и повернулся к по-прежнему безмолвствующему напарнику.

- Рудый! Эта сука сейчас ещё кого-то изведёт! Пора начинать!

Скрытое забралом лицо немедля повернулось к "крейговцу":

- Тихо! Ещё не время - она должна увязнуть поглубже, опьянеть от ритуала... Пойми, по-другому нам её не взять! Я проберусь к ним с тыла, а ты начнёшь свою атаку, как только увидишь пламя.

"Крейговец" покачал головой:

-- Для этой ведьмы огонь, что для мёртвого -- припарка! Бортен как-то раз уже пытался её обсмалить: видишь вон тот череп справа? Это все, что от него осталось!

-- Будь спокоен, Лис , если помешать её ворожбе с демонским камнем, то всё здесь вспыхнет и от искры! -- и Рудый, бесшумно ступил под деревья и в мгновение ока растворился в окружающей нас мгле.

Я потёр лоб рукою: в осанке и шёпоте этого ратника мне почудилось нечто знакомое, но что именно так меня зацепило, я ответить не мог, сколько бы ни пытался. Между тем, по-прежнему доносящиеся до меня мучительные вопли становились всё громче, а переполненный злым весельем смех был и вовсе непереносим, и вскоре я, вполне искренне пожелал его обладательнице, чтоб её заткнули раз и навсегда, прошептав вслед за нетерпеливо постукивающим кулаком по стволу "крейговцем":

-- Ну же, Рудый! Скорее!

...Когда же над частоколом взметнулось, наконец, яркое пламя, "крейговец" мгновенно сорвался с места и бросился к укреплению, а вместе с ним в атаку пошли до сих пор скрытые деревьями воины. Защитники частокола встретили их грязными ругательствами и целою тучей стрел, но луки и арбалеты не остановили идущих на приступ: хотя атакующих было немного, действовали они слажено, и было видно, что это уже далеко не первый бой, который они ведут, сражаясь плечом к плечу. Но и противостоящие им в этот раз воины тоже были не робкого десятка, к тому же какая-то сила словно отталкивала от них и языки пламени и вражескую сталь, так что поначалу казалось, что атака наступавших, несмотря на всё их умение, обречена на провал!..

А потом свирепые крики защитников частокола внезапно переросли в отчаянный вопль, а из широко распахнувшихся ворот укрепления выскочило сразу несколько бойцов. Закрыв лица руками, они в отчаянии заметались по поляне, плясавшее на их латах пламя превратило ратников в настоящие факелы! Нападающие сполна воспользовались открывшейся в защите брешью, и с торжествующими криками вломились в стремительно пожираемую огнём крепость, но далеко не все её защитники запаниковали: хоть и лишившиеся былой неуязвимости, они встретили атакующих с отчаянностью смертников, и лесное эхо далеко разнесло повисшие над поляной дикие крики и звон оружия.

Когда же пламя полностью охватило высокие стены, рёв огня и шум жестокого боя на мгновение перекрыл безумный женский визг... А последовавший за ним низкий, ни на что не похожий гул, заставил задрожать все мои жилы и едва не остановил сердце. Почти не слышный, но от того не менее грозный, он быстро распространился по поляне, и многие бойцы, упали на колени, сжимая руками головы так, будто они вот -- вот лопнут, а он всё нарастал и нарастал, пока не превратился в волну ослепляющей, сводящей с ума боли. Забыв обо всём на свете И зажав уши, я бросился прочь от пылающей крепости, ища спасения в мокрой черноте леса. Мои губы и подбородок заливала хлещущая из носа кровь!

... На следующий день я всё-таки нашёл в себе силы вернуться на ту поляну, чтобы при ярком солнечном свете взглянуть на пожарище и попытаться понять, чему стал невольным свидетелем, но сражавшиеся, похоже, действительно были призраками, а минувшая ночь унесла с собою все свои мороки и тайны. На месте сражения не было ни мёртвых тел, ни следов огня, а вместо остатков грозного частокола я увидел лишь несколько искривлённых, больных осин, да уродливую проплешину, в центре которой на мёртвой, без единой былинки земле, лежал поваленный на бок и расколовшийся на несколько частей монолит. На его боках ещё были заметны остатки резьбы в виде беспорядочно наползающих друг на друга ромбов и кругов, а сама разбитая глыба, несмотря на то, что с самого утра припекало солнце, была холодна, точно лёд!

Блуждая в чаще, я уже встречался с подобным: первый такой камень -- тоже поваленный и разбитый, лежал возле заваленного исполинскими валунами входа в пещеру, а на второй я наткнулся в одном из бесчисленных лесных оврагов -- он был цел, но сильно скособочился и склонился к голой и безжизненной земле. В находящуюся как раз у его подножья яму, вполне мог бы провалиться рослый, в полных латах, пехотинец, но сейчас в чёрную дыру стекала лишь узкая нить почти полностью высохшего ручья. Я склонился над ямой, но так и не сумев различить что-либо в наполненном мраком провале, бросил в него камушек. Так и не дождавшись ни единого звука, но нутром почуяв, что не стоит нарушать царящий в этом месте оцепенелый покой, убрался из оврага прочь...

Отцы, рассказывая мне иногда о подобных местах, были очень скупы на слова, повторяя, как урок лишь то, что возле таких камней никогда нельзя устраиваться на ночлег, и даже долго смотреть на их странные узоры тоже не стоит, ведь даже от одного их созерцания могут привидеться на редкость тяжёлые и дурные сны!..

Какие бы зловещие тайны и ночные ужасы не скрывали в себе орканские монолиты, главной опасностью для меня в чащобе были не они, и даже не дикие звери или лешачьи шалости, а люди! И были они не разбойниками или неупокоенными душами, а остатками разгромленных под Рюнвальдом войск. Вначале я видел молезовцев, затем -- "Лис" и "Туров", а после, схоронившись в кустах, наблюдал за пятью "Молниеносными". Один из них -- молодой, с изрытым крупными оспинами лицом, вёл под уздцы охромевшего коня, на котором сидел, судя по нагруднику, сотник. Его голова и лицо были обмотаны покоробившимися от сукровицы бинтами так, что видны были лишь несколько прядей, светлых, слипшихся от пота и грязи волос, да чёрные, спёкшиеся губы. Сотник сидел на коне, вцепившись руками в высокую луку седла и, то и дело, мотал и тряс головой, а потом внезапно повернул в мою сторону скрытое бинтами лицо и хищно оскалился:

-- Ариен... Совсем рядом -- я чую!

Ведущий коня остановился и начал внимательно оглядываться вокруг, но меня, скрытого густой зеленью, так и не заметил, а потому тихо произнес:

-- Нет, Ирни. Тебе снова показалось.

Сотник нетерпеливо дёрнул головой, точно хотел ему что-то возразить, но, так ничего и, не произнеся, со стонам сжал укутанную бинтами голову и согнулся в седле чуть ли не вдвое, а посмурневший Ариен снова повёл коня по тропе, и через минуту "Молниеносные" скрылись между деревьев... С этим крошечным отрядом я встречался ещё несколько раз и, едва заприметив ратников, сразу же сворачивал в сторону, спеша уйти от них как можно дальше, но сотник всё равно всегда оборачивался мне вслед, хоть уже ничего и не говорил!

... А вот встреча в малиннике с двумя "Ястребами" чуть не стоила мне жизни. Мы столкнулись среди кустов нос к носу, и от лютой расправы меня спасло лишь то, что один из "Ястребов" был хром и едва ковылял, а второй -- длинный и одноглазый, просто не решился скатиться вслед за мною в глубокий, густо заросший крапивою овраг и только слал мне в вдогонку проклятия и обещания самых лютых казней!

С этим "Ястребом" мы стали пересекаться чуть ли не постоянно: он, то прятался за деревьями возле особо щедрых на ягоды полян, то бродил, ссутулившись по чащобе. Кружа между стволов и поваленных деревьев, лендовец пристально изучал следы, и хотя большинство из обнаруженных им примет лишь путало его, сбивая с толку, одноглазый отличался истинно "Ястребиным" упорством и не бросал своей затеи изловить меня. Вскоре его чёрно-серая, грубо заштопанная на левом плече, куртка стала тем, что я всегда в первую очередь высматривал среди деревьев и кустарника перед тем, как выйти на лесные прогалины или приблизиться к ручью. А вот товарищу лендовца было не до меня: он по-прежнему оставался в малиннике, став почти беспомощным из-за распухшей, точно колода, ноги, и жил лишь тем, что постоянно вываривал на огне ягоды и мелко посечённые листья малины, нещадно гоняя одноглазого за очередной порцией воды. Тот же, иногда по пол-дня терпя причуды больного, после нескольких ходок всё же не выдержал и начинал клекотать, словно настоящий ястреб-тетеревятник:

-У "Белых" ты бы уже не скулил, а встал на ноги: хоть на две, хоть на одну, хоть на карачки, но встал бы! Велд таким как ты слизнякам залёживаться не даёт!

Тем не менее, как бы одноглазый не ругался, своего раненного товарища он надолго не оставлял и всё равно выполнял все его просьбы.

... А ещё через несколько дней после их особо сильной перебранки я обнаружил своего преследователя у неглубокого овражка неподвижным и уже оцепенелым: он сидел, вжавшись спиною и затылком в шершавый ствол, а его скрюченные пальцы застыли на разорванном у горла высоком воротнике куртки. Лесные муравьи набились в пустую глазницу лендовца и теперь шевелились в ней, точно живая плесень, а их собратья деловито сновали по всему телу "Ястреба", то и дело, выползая из его перекошенного жуткой судорогой рта. Такое потемневшее, искажённое безумным ужасом лицо с почти выкатившимся из своей орбиты остекленелым глазом, я, уже успевший навидаться за свою жизнь множество самых разных смертей, увидел впервые. А потому, когда справа от меня едва слышно хрустнула потревоженная кем-то ветка, а между стволов на доли мгновенья стала различима, словно порождённая зелёным лесным сумраком тень, я бросился наутёк и ещё долго заметал и путал следы, уходя от неведомой угрозы. Лендовец явно умер не от ран, а от чего-то, куда более зловещего, и хуже всего было то, что эта необъяснимая жуть угнездилась совсем неподалёку от меня!

После такой находки мне, по здравому размышлению, следовало как можно скорее оставить оказавшиеся столь негостеприимными леса, но вместо этого я ушёл ещё глубже в чащу, став выбирать себе для обитания самые дикие и глухие уголки. Скрываясь среди замшелых буреломов и выбираясь на промыслы лишь на заре и закате, я проводил дни и ночи в покинутом волками логове, всегда возвращаясь к своему убежищу разными путями. Покидать, пусть и оказавшиеся недобрыми, чащи, мне по-прежнему не особо хотелось, несмотря даже на то, что Демер, в конце концов, успокоился и покинул Оркан, махнув на меня рукой -- его окликов я не слышал уже несколько дней кряду. Но это, столь желанное, затишье почему-то разбудило во мне смутную тревогу и подозрение, что князь, на самом деле, всё ещё вычисляет меня, готовя западню где-нибудь у кромки леса или неподалёку от заброшенного тракта! А потому я вновь и вновь переносил время своего ухода из пущи, тем более, что дни по-прежнему стояли тёплые, грозы были не частыми, а само лето оказалось щедрым на ягоды, так что, в случае неудач с силками, я всегда знал чем приглушить голод...

Замерев у входа в своё убежище, я ещё раз внимательно осмотрелся по сторонам и достал бережно хранимый мною рисунок. Прошептав:

- Скоро свидимся, отцы! -- я нырнул в хорошо замаскированный лаз, не забыв при этом бросить ещё один взгляд на почти неразличимого в вечерних сумерках волка. День опять выдался утомительно жарким: свернувшись калачиком на сухой лиственной подстилке,я почти сразу же задремал. Мне даже успел привидеться вновь старательно обучающий меня грамоте Брунсвик, когда приближающаяся конская поступь мгновенно прогнала мой сон. Приподняв голову, я насторожился, внимательно вслушиваясь в доносящиеся до меня звуки. Усталый шаг коня постепенно становился всё более чётким и ясным, а когда приблизился вплотную, кто-то спрыгнул с заморенной лошади и стал, судя по треску ломаемых веток и тихой возне, устраиваться на ночлег как раз подле входа в логово!

Я вытащил из сапога нож и чутко замер, уже готовый к тому, что пришелец вот-вот наткнётся на моё убежище и сунет в него свой нос, но нечаянного соседа, к счастью, не интересовали старые логова, да и занят он был совсем не обследованием поляны. Вскоре в мою нору проникли отсветы костра, а затем к ним присоединилось весёлое бульканье готовящейся на огне похлёбки, и я, потянув носом сытный запах, спрятал нож и вновь тихо опустился на листву. Пришелец явно не отличался чрезмерным любопытством, да и занят был лишь собственными хлопотами, а потому не представлял для меня угрозы: утром он, конечно же, исчезнет так же, как и появился, оставив на память о своём соседстве лишь выгоревшее до белой золы кострище да пару сломанных веток...

-- Волком ли серым иль вороном чёрным, снегом ли белым иль маревом сонным, -- донёсшийся до меня снаружи голос был немного хрипловатым и до боли знакомым, -- Я возвращусь туда, где теперь ждут меня грусть да закрытая дверь...

Я снова приподнялся, ловя каждый, долетающий до меня звук, ведь именно эту песню Ламерт всегда тихонько, словно бы про себя, напевал, когда чистил оружие или хлопотал у огня, готовя нехитрый ужин... Но как и почему мой отец, оказался здесь, посреди пущи? Уж не очередной ли это морок, на которые был так щедр Оркан? Я терялся в догадках и сомнениях, а привычный напев между тем продолжался:

-- В сердце сокрою то, что сберёг. Дождями омою высокий порог...

Не выдержав, я осторожно выглянул из укрытия -- у огня действительно хозяйничал Ламерт, и пляшущие языки пламени ярко озаряли его тонкое, худое лицо, с идущим наискось -- от виска к подбородку шрамом, неровные рубцы которого были чётко различимы даже сквозь только что подновлённый узор!

-- Веткой сухою в окно постучусь, лёгкою тенью к тебе проберусь... -- Ламерт заглянул в котелок и, как обычно, чуть поморщившись, вдохнул сытный мясной дух, а затем повернулся к своему ни с того, ни с сего, зафыркавшему Пегому и проворчал, -- Тише ты, чудь косматая!

Но Пегий, поскрёбши землю копытом, ещё раз громко и сердито фыркнул, и отец, лукаво прищурив свои карие глаза, сказал уже более сурово:

-- Угомонись, а не то отправлю тебя в похлёбку! -- и убедившись, что это увещевание возымело своё действие, вернулся к прерванному напеву. -- Любимой, но спящей, меня позабывшей. Свечи ожиданья огонь потушившей...

Затаившись у входа, я наблюдал за каждым движением Ламерта, бывшего мне родственным до последнего стежка на повидавшей весь Ирий и насквозь пропахшей смолистым дымом куртке, а он, окончив свой напев словами:

-- Губами коснусь твоих длинных ресниц, и в стаю вернусь улетающих птиц, -- тяжело вздохнул и подкинул в костёр ещё несколько сучьев. Я ещё раз взглянул на чуть горбящуюся у огня фигуру Ламерта, всегда бывшего мне самой преданной нянькой, и, наплевав на все свои опасения по поводу лесных мороков, тихо позвал его:

-- Отец...

Услышав мой голос, Ламерт резко вскинул голову и, встретившись со мною взглядом, в один прыжок оказался у волчьего лаза: ещё через миг я был выхвачен из своего укрытия, а отец, встряхнул меня за плечи и крепко прижал к себе:

-- Волчонок!.. Не может быть!.. Как ты здесь оказался?!!

В ответ я лишь неопределённо пожал плечами:

-- Да так... Ягодничаю понемногу, -- и тут же с интересом взглянул на отца, -- А ты сам, Ламерт, что здесь делаешь? И где все наши?

-- А где ж им ещё быть, как не в княжьей рати! Срок нашей службы Триполему истечёт ещё нескоро. -- Ламерт вытащил из моих волос сухой лист. -- Ну, а я здесь лендовских да молезовских недобитков вычисляю, а то после Рюнвальда они разбежались окрест, точно тараканы по корчме! -- он чуть склонил голову набок и, прищурив глаза, лукаво улыбнулся, -- Малый, а князь тоже с тобою тут малину собирает, или ему смородина больше по душе?

Я взглянул на беззлобно ухмыляющегося отца и вздохнул:

-- Нет, Ламерт -- я здесь сам по себе...

-- Бывает, -- отец мгновенно перестал улыбаться и понимающе кивнул головой. -- Жизнь -- штука сложная и порою такие коленца выкидывает, что только держись!

На этом все увещивания Ламерта и закончились - оценивающе взглянув на исходящий паром котелок, он отложил все разговоры на потом, заявив.

-- Сейчас мы с тобою, малый, зайчатиной угощаться будем, а то от тебя, ягодника, уже только одни глаза и остались.

... Через несколько минут я уже дул на обжигающую жидкость, но, утолив первый голод, не стал дожидаться конца трапезы, а начал коротко отчитываться отцу обо всех, встреченных мною в Оркане, воинах:

-- "Гадюки" молезовские, числом не менее двадцати, ушли далеко на запад. "Лис" вначале было трое, но они объединились с "Турами", и стало их восемь -- они обосновались у большого ручья к востоку. Ну, а ещё здесь крутилось пятеро "Молниеносных", да два "Ястреба" себе малинник облюбовали... -- тут я осекся, и, очень тихо добавил, -- Точнее, уже один, -- и, вновь представив перед собою потемневшее от дикого ужаса, облепленное муравьями лицо, вздрогнул. Ламерт пристально взглянул на меня и осторожно спросил:

-- Волчонок, ты чего?

После воспоминания об одноглазом есть мне как-то сразу совершенно перехотелось, и я, отсев в сторону, обхватил рукою колени:

-- Отец, что может запугать в лесу до смерти? Неужели травяницы с лешаками такое учудили? Или, может, Шушера?

Ламерт, услышав вопрос, прекратил есть и, взглянув куда-то в чащу, отрицательно качнул головой:

-- Нет, Виго: лесовики не злые -- они, бывает, куролесят немного, но если и припугнут кого, то только для острастки. Что ж до Шушеры, то она сама всех боится и прячется от всего, хотя на вид, действительно, и страшная, и мерзкая, точно упырская тёща! -- отец подошёл ко мне, и, присев рядом, нахмурился. -- Признавайся, малый, что с тобою здесь стряслось?

-- Со мною -- ничего, а вот с "Ястребом" одноглазым... -- я посмотрел на потрескивающие в костре сучья и, невольно поёжившись, тихо пояснил. -- Когда я его нашёл, на нём ни единой царапины не было, но перед смертью он себе ворот разорвал, точно душило его что-то, а лицо у него почернело и перекосилось так, что и вспоминать не хочется.

На этом мой короткий рассказ и закончился. Я по-прежнему смотрел на огонь, когда Ламерт вздохнул и, помолчав ещё немного, произнёс:

-- Да, не ладная эта была смерть, но ни лесовики, ни травяницы к ней не причастны -- точно тебе говорю, -- и он ободряюще сжал моё плечо. -- Не вешай нос, малый: уже вскоре мы к своим вернёмся!

Но я на это утешение лишь ещё больше ссутулился и отрицательно покачал головой:

-- Нельзя мне покуда из лесу высовываться, а не то попадусь опять к Демеру на глаза, и всё. Он ведь теперь злой на меня, как медведь-шатун! -- я перевёл взгляд на чернеющий над нами клочок неба и судорожно вздохнул, когда рука отца ещё крепче сжала мне плечо:

-- Наоборот, Виго! Тебе больше нельзя здесь оставаться -- марево, что угнездилось в Оркане с давних времён, ещё никому не пошло на пользу, да и рюнвальдских беглецов здесь слишком много обосновалось. Ну, а что до князя, то ничего он тебе не сделает -- даю слово! -- и Ламерт решительно тряхнул головой, но я, помня, какую участь готовил колдун моему отцу в случае их открытого противостояния, слегка отстранился от Ламерта и, взглянув в его лучистые глаза, твёрдо произнёс:

-- Не стоит, отец. Я с этой опекой как-нибудь сам разберусь!

Но Ламерт на это замечание лишь улыбнулся:

-- Один в поле не воин, малый. Неужели запамятовал? -- сказав так,отец неожиданно посуровел и, взглянув на по-прежнему жадно лижущее ветки пламя, мрачно спросил:

-- Видно сильно тебя Демер допёк, если ты от него в Орканскую чащобу махнул! Скажи, что меж вами вышло?

-- Да ничего, -- я помолчал пару минут, пытаясь разобраться в тех настроениях, что накипели у меня в душе от общения с князем, а затем пояснил их, как мог. -- Просто мне с ним тошно, Ламерт! Князь мне совсем чужой и таким же чужим останется, к тому же глаза у него всегда точно льдом покрыты... -- оборвав своё признание на полуслове, я подавлено умолк - да и о чём тут в самом деле было говорить!.. Но Ламерт, криво усмехнувшись, немедля довершил мою речь:

-- В общем, Триполемский Владыка оказался редким злыднем, а наш старшой, видно, окончательно выжил из ума, если отдал тебя в такие руки!

По тону отца было ясно, что мои слова зацепили его за живое, вот только сталкиваться отцу с князем было ну никак нельзя: что может "волколак" против Владыки?.. Ничего!.. Коротко взглянув на чёрную замшу по-прежнему стягивающей мою руку перчатки, я осторожно провёл по ней рукою,и поднял взгляд на ссутулившего плечи Ламерта:

-- Не ругайся на Брунсвика, отец -- он ведь хотел как лучше! А Демер не такой уж и злыдень: просто князь, как князь! Ты ведь сам не раз говорил, что то, что для Владык и Знающих хорошо, для простых людей -- верная смерть, и что у князей в головах всё устроено не так, как у нас, а с привихом!

-- Угу... С колдовским! -- сердито подтвердил свои высказывания Ламерт, а я, уловив, что он начал потихоньку отходить и успокаиваться, поспешил окончательно загладить свой промах:

-- Помнишь рисунки в той книге, по которой вы меня читать учили?

Отец перестал хмуро смотреть на пламя и, вскинув голову, удивлённо приподнял брови:

-- Конечно, помню... А к чему ты об этом спрашиваешь? -- а я, вытащив носимый под курткой рисунок, показал его Ламерту:

-- Посмотри, отец. Никогда бы не подумал, что князь умеет такое!

Ламерт внимательно посмотрел на меня, затем, сощурившись, покосился на лист, и после минутного разглядывания вынес свой вердикт:

-- Ничего не скажешь, -- знатный волк. Матёрый!

Я же, услышав ламертовское мнение, немедля разъяснил:

-- У Демера и другие рисунки были: много и все разные, но я, как раз перед тем, как убежал, именно его стащил, ведь волк на нём чуть-чуть на тебя похож, а мне без вас так тоскливо... Просто жизни нет!

На лице отца снова появилась слабая улыбка:

-- Да уж, -- соорудил мне князь личину!.. Только за кражу эту тебе, малый, переживать не стоит: Демер, если захочет, себе ещё десяток таких начёркает... -- в довершение своего утешения отец вновь потрепал меня по плечу, а потом он устало посмотрел на огонь и тихо добавил, -- Давай отложим разговоры на завтра, Виго. Я ведь уже несколько ночей на ногах провёл, и вымотался так, что если глаза закрою, то тут же и усну!..

МОРОК

... Я проснулся с первыми лучами солнца, опередив, на этот раз, всегда встававшего на зорьке Ламерта. Взглянув на ярко-синий клочок неба над поляной и отметив, что новый день снова будет ясным и жарким, я потрепал гриву Пегому, посмотрел на всё ещё зацепенелого под накинутой на плечи курткой Ламерта и, подойдя к отцу, легонько потряс его за плечо:

-- Ламерт, уже утро!

Но он лишь едва слышно застонал и, натянув край куртки себе на лицо, перевернулся на бок. Я не угомонился и снова попытался его разбудить:

-- Отец! Вставать пора!

Но мои слова привели лишь к тому, что Ламерт вздрогнул и сдавленно шепнув:

-- Тише, волчонок. Не тереби меня... -- снова застыл у подёрнутого пеплом костра. Я просидел около него ещё минут десять, и, убедившись, что на этот раз отца свалил такой сон, что и не добудишься, решил пока не тревожить его и направился к ближайшему ручью.

Умывшись и кое-как расчесав пятернёю спутанные со сна вихры, я пристроил между камней прихваченный с собою котелок и принялся очищать его от застывшего нагара и жирной копоти. Хотя работал я не спеша, дело моё потихоньку спорилось, но, когда один из крутых боков котелка заблестел, мною -- рассеяно следящим за скользящими по металлу солнечными зайчиками, вдруг овладела странная тревога. Я внимательно осмотрелся по сторонам, и не обнаружив ничего, кроме скользнувшего к воде ужа, снова занялся чисткой.

Накатившую же на меня муть я попытался разогнать тем, что тихо замурлыкал любимую ламертовскую песню, и через пару минут внезапная тревога действительно отступила, оставив после себя лишь слабый осадок, а я полностью ушёл в своё занятие.

-- Тише, серый, не трепыхайся! -- злой шёпот и крепко зажавшая мне рот рука в кольчужной перчатке стали для меня настоящим громом с ясного неба! Ну, а невесть откуда взявшийся у ручья лендовец между тем времени зря не терял и тут же начал по-паучьи ловко оплетать меня верёвкой. Я рванулся из его цепких рук и даже попытался укусить, но добился лишь того, что крепкие узлы немедля стали стягиваться ещё туже.

-- Тихо, щенок, а то останешься без языка и ушей! -- ещё через несколько мгновений я был уже полностью связан, и лендовец, перекинув меня через плечо, бесшумно скользнул в заросли шиповника. Колючие ветви немедля сомкнулись за нами плотной стеной, и последним, что мелькнуло перед моими глазами, был опрокинутый на бок, уже почти до конца очищенный котелок!

Когда утащивший меня от ручья лендовец прекратил скакать по буреломам и, выйдя на какую-то поляну, наконец-то сбросил меня на землю, сидящий на попоне "Молниеносный"- тот самый, с обвязанной головою сотник -- вытянул перед собою руку так, точно пытался нащупать что-то впереди, а его пальцы мелко задрожали:

- Наконец-то, Ариен... Я заждался!

Хотя в голосе слепого не было даже намёка на угрозу, названный Ариеном рябой воин принялся немедленно оправдываться:

- Я торопился, как мог, но он совсем дикий, Ирни: так сразу и не подступишься - чуть что, сразу вскидывается! - в довершение своих слов лендовец ткнул меня сапогом под рёбра и с неожиданной досадой добавил, -- Настоящий волчонок!

Сотник же в ответ слегка качнул головой:

- Тем лучше, Ареин, но сначала мне надо убедиться. Знать наверняка!

Рябой, очевидно, хорошо понимая намёки своего старшого, не тратя больше лишних слов, подтащил меня к сотнику вплотную, и, схватив за волосы, подставил моё лицо прямо под перебирающие воздух пальцы слепого. Рука сотника тут же легко скользнула по пропущенной между моим зубами лохматой верёвке, огладила щёку и висок. От этих прикосновений меня едва не перекосило, ведь кожа на руке сотника была холодной и словно бы липкой - то ли от пота, то ли от грязи - так сразу и не разберешь... Я попытался отодвинуться от настырно шарящих у меня по лицу пальцев, но из этого моего манёвра ничего не получилось, а сотник неожиданно хмыкнул.

- Ты крепко его связал , Ариен...Даже, пожалуй, слишком -- он ещё совсем ребёнок, а ты скрутил его, точно взрослую рысь!.. Но, может, это и к лучшему -- не будет так биться...

После этого холодные пальцы сотника переместились к моим глазам - я зажмурился от омерзения, а слепой принялся гладить мне веки. При этом он ещё и заговорил со мною так, словно пел колыбельную, и от этой его медовой ласковости у меня мурашки пошли по коже - было в ней что-то гораздо более худшее, чем навеки застывший во взгляде Демера лёд!

- Малыш, я приказал тебя изловить, потому что в тебе дремлет то, что мне просто необходимо, но бояться меня не надо: я не убью тебя и не искалечу. Просто возьму себе то, с чем ты всё равно не сможешь жить, ведь пробудившись, оно навсегда лишит тебя и счастья, и покоя! Поверь, я знаю, о чём говорю!

Тут слепой нарочито вздохнул и панибратски потрепал меня по щеке:

- Вначале тебе, конечно, будет немного больно, серый, но потом станет легко и хорошо, и ты больше никогда не узнаешь тревог... - пальцы сотника скользнули по моей щеке ещё раз, а потом сотник наконец-то убрал руку и сказал Ариену: -Пусть Руген глаз с него не спускает, а мы пока займёмся приготовлениями...

Похожий на дикого вепря, Руген отнёс меня к самому краю поляны: как раз в тень плотно обступающих её деревьев, и, уложив на мелкую каменистую россыпь, устроился рядом. На большой, круглой поляне, как оказалось, не росло даже былинки, а в самом её центре возвышался ещё один монолит - эта каменюка, в отличие от своих собратьев, стояла гордо и прямо, да ещё к тому же был покрыта лишайником так, что древняя резьба на её боках лишь угадывалась, но внимательно всматриваясь в волны и спирали, идущие от подножья до самого верха глыбы, я заметил, что воздух над ними почти неуловимо дрожит! Заметив, что монолит приковал к себе моё внимание, Руген, подпихнув мне под голову свой плащ, сказал:

- Да. Это действительно сильное место, да, к тому же, такое же древнее, как наши горы! Говорят даже, что монолиты были поставлены никем иным, как обитавшими когда-то в запретных пещерах Аркоса Бледными Призраками, хотя зачем подземным жителям камни на поверхности?

Ответить на этот вопрос, я, конечно же, не мог, а лендовец задумчиво покачал головой.

- Скажу тебе честно, серый -- мне никогда не нравились эти игры незнамо с чем, но если Ирни обещал, что вреда тебе его магия не принесёт, то, может, всё и вправду обойдётся. Наш глава к своим добр... Вернее, был таковым до тех пор, пока Лютый его не искалечил - в последний миг извернулся, тварь!.. - Руген ненадолго умолк, но, с минуту понаблюдав за тем, как я упорно деру зубами верёвку, всё же продолжил. - Одного не пойму, как ты до сих пор выживал в этом треклятом лесу. Пусть ты и "Волколачий" выкормыш, но ведь по сути своей -- ещё дитё слабое, а в Оркане даже бывалому воину без оглядки ходить опасно. Нас самих вначале было семеро, но Кори и Бурен умерли от ран на вторую ночь и мы похоронили их, как подобает... А вот Ильвара, который первым должен был тебя изловить, мы так и не нашли, хоть и искали по всем буеракам и ложбинам, так же, как и сгинувшего вслед за ним Рида!

После его исчезновения Ирни отвёл нас под защиту этого камня, но мне здесь всё равно неспокойно... Особенно после того, что я увидел вчера у ручья: два застывших в корчах, "Тура", лежат, вылупив зенки, рожи у них такие, будто их перед смертью демоница в засос поцеловала! Тьфу!.. -- и Руген, сердито заворчав, раздавил сапогом ползущего к моему лицу жука.

Пока он так со мною беседовал, Ариен вертелся около монолита, точно потерявшая след собака. Повинуясь приказам Ирни, он вначале выискал на поляне несколько крупных камней и выложил их вокруг монолита в широкое кольцо, а потом начал расставлять между ними незнамо откуда выуженные глубокие плошки, до самого верха наполняя их толченой травою из полевой сумки сотника. Когда круг был полностью завершён, Ариен подвёл Ирни к монолиту, и сотник, прижавшись к лишайнику заскорузлыми бинтами, заменяющими ему лицо, начал громко бормотать какую-то тарабарщину. Не прерывая своего бормотания ни на миг, Ирни умудрялся, вдобавок, ещё подвывать и даже шипеть, а его руки непрестанно скользили по извивам выбитого на камне узора, оглаживая их чутко и бережно. Ариен же застыл рядом с сотником в напряжённой позе, и его взгляд был устремлён куда-то ввысь.

Время шло: подвывания слепого то становились громкими и тоскливыми, то вновь опускались до едва различимого шёпота, а на поляне, между тем, стало потихоньку темнеть -- небо начали постепенно затягивать невесть откуда взявшиеся тучи, а воздух наполнился сырой прохладой. Ариен повернулся к сотнику и произнёс с тихим торжеством:

- Они услышали тебя, Ирни!

Слепой немедля прекратил свои бормотания, и, оторвавшись от камня, неожиданно деловито осведомился:

- Вино, или какая другая брага ещё остались?

- Сохранил для такого случая, -- Ариен подал свою флягу сотнику, а тот резко и зло заметил:

- Не для обряда ты это держал, а чтоб нализаться втихаря! Я твою лисью душу знаю!

Рябой криво усмехнулся:

- Твоя правда, глава! Но ведь важно лишь то, что вино сохранилось, - но сотник на его оправдания лишь нетерпеливо взмахнул рукой:

- Не пытайся показаться умнее, чем ты есть на самом деле: я этого не люблю!

Получивший нагоняй Ариен немедля потупился, но остался подле сотника в ожидании дальнейших указов, а слепой, вливая в горсть багряную жидкость, начал старательно втирать её в вырезанный узор. Теперь каждое движение рук Ирни по камню заметно сгущало всё более явно упавшую на поляну тень, и по-прежнему сидящий рядом со мною Руген зябко повёл плечами и мрачно засопел. Сотник, в очередной раз огладив монолит, точно породистого жеребца, вернул флягу рябому:

- Остальное дай мальчишке, да смотри, чтоб вино ему в рот попало, а не на землю! - и снова приник лицом к камню.

Ариен быстро подошёл ко мне и, вытащив из моих зубов уже заметно изжёванную верёвку, велел Ругену держать мне голову, а сам, разжав мои зубы, принялся с тщанием выполнять наказ сотника. Я давился кислой и терпкой дрянью, непрестанно кашляя и пытаясь её выплюнуть, но Ариен не отступался, а когда фляга опустела, приказал Ругену взять несколько ремней и повыше привязать меня к монолиту. Через пару минут вся поляна стала видна мне, как на ладони, ведь Руген, выполняя наказ, исходил из понятий собственного немалого роста. Старательно стянув последний ремень, он тихо сказал мне: "Не трусь, серый", и поспешил убраться под облюбованные им деревья. Сделал он это как раз вовремя: рябой начал обходить выстроенное кольцо и поджигать траву в плошках. Я снова закашлялся, на этот раз -- из-за повалившего из них клубами едкого дыма.

Ариен покончил с плошками меньше, чем за минуту, и снова подойдя к монолиту, заглянул в мои слезящиеся от дыма глаза. Что-то в них, видимо, ему не понравилось, так как рябой, сердито зашипев, начал перетряхивать всё ещё находящуюся в его распоряжении сумку Ирни, и, выудив из её глубин обмотанный чёрною нитью пучок какого-то сухостоя, подпалил его и принялся водить им у меня перед лицом. Трава оказалась дурманной, да и перебродившей мерзости в меня влили достаточно, и вскоре я стал засыпать наяву: моя голова непрестанно кружилась, в дыму стали видеться змеи и черепа с горящими глазами и длинными космами, а в камне, к которому меня привязали, я вдруг ощутил пульсацию огромного сердца. Пытаясь разогнать окутывающий меня морок, я замотал головой, а Ариен, увидев это, усмехнулся:

- Он готов, Ирни. Можешь начинать!

Сотник коснулся лендовца рукой и приказал:

- Тогда подбрось побольше курений в плошки и уходи из круга немедля!

...Меньше чем через минуту дым уже полностью укутал поляну и мне начало казаться, что наступил поздний вечер, а время стало тягучим и вязким, словно мёд -- голоса лендовцев стали долетать до меня, словно издалека, а их движения казались мне странно замедленными. Понимая, что засыпаю и прижавшись затылком к серому камню,я пытался не отводить взгляд от вышагивающего под деревьями Ругена. Сотник непрестанно гладил мне волосы и шептал, словно убаюкивая:

- Когда спустятся сумерки, вновь откроют глаза те, кто ведают тайны -- их во мраке стезя...

Внезапно Руген повернулся к деревьям и, с грозным окликом выхватив меч, широко замахнулся им, целясь куда-то в густые заросли, но так и не успев нанести удара, повалился навзничь с разрубленным лицом, а из зарослей на поляну выскочил Ламерт, как никогда доселе похожий на разъярённого волка! Сотник, сообразив, что все его планы могут пойти прахом за считанные секунды, враз перестал насылать на меня сонные мороки, а хищно оскалившись, вцепился в мои плечи и хрипло, отчаянно взвыв:

- Отдай! -- сомкнул зубы чуть ниже моей левой ключицы. Его укус ожёг меня, точно раскалённое добела железо, и я забился в своих путах, отчаянно пытаясь освободиться.

- Держись, волчонок! Я иду! -- ничего не замечая вокруг, Ламерт бросился к монолиту, а за его спиной из клубов дыма бесшумно появился Ариен, сжимающий в руке тяжёлый, серповидный нож.

- Сзади! Берегись, отец! -- завопил я, что было силы, -- пульсирующий камень начал словно сливаться со мною в одно целое, а обезумевший сотник рвал зубами кожу у моей ключицы, дико хрипя:

- Отдай мне! Отдай!

... Ламерт обернулся как раз в тот миг, когда Ариен уже метнулся к нему в прыжке: на несколько мгновений две полускрытые клубами дыма фигуры слились в одну -- лезвие ариеновского серпа скользнуло по плечу отца, разрезая кольчужную вставку, точно масло, а рука лендовца вцепилась Ламерту в горло, но он, с неожиданной для своего сухого тела силой, оторвал от себя Ариена, словно слепого котёнка и, отшвырнувши его в сторону, прорычал:

- Сдохни, ублюдок!

Упавший спиною на каменистую россыпь, лендовец уже начал подниматься для новой атаки, но вдруг повалился обратно и, царапая скрюченными пальцами грудь, начал биться в жестоких корчах, а из его перекошенного ужасом рта потекла пена. Тот, кого я принимал за Ламерта, не стал добивать Ариена, а, тряхнув головою, решительно ступил в каменный круг, меняясь прямо на глазах: он заметно вырос, его плечи расправились и расширились, серый хвост рассыпался по плечам густыми, рыжими прядями, а узор истаял с лица так же, как и шрам!.. Я, теряя последнюю опору впереполнившимся горячечным бредом мире, прошептал нечто бессвязное, а Демер, оторвав от меня утробно ворчащего Ирни, сжал его плечи так, что сотник со стоном рухнул на колени.

- Будет тебе сейчас колдовство, лендовец! - черты князя исказились до неузнаваемости, и он, скривив губы в недоброй усмешке, рванул с лица сотника бинты. Ирни дико, по-звериному взвыл, в отчаянии вытягивая перед собою руки, и я, всё больше и больше сливаясь с камнем и мертвея, увидел, что под повязкой у сотника было уже не лицо, а спёкшееся, бурое месиво, посреди которого тяжело ворочались два страшных, налитых кровью глаза!

- Ты поднял руку на моего сына! -- пальцы Демера глубоко впились в обожжённую, гниющую плоть и из раздавленных глаз Ирни брызнула кровь. Сотник, корчась в жестокой агонии, зашёлся непрерывным, мучительным криком, а на меня пошла волна могучего, бушующего нечто -- силясь устоять перед этой новой напастью, я попытался замкнуться от любых ощущений, став для них тёмным и непроницаемым, но меня тут же пронзили острые иглы боли.

-- Вбирай всё в себя, Виго! -- зазвучал в моей голове княжеский голос, -- Смелее!

Нечто уже бурлило вокруг меня, захлёстывая миллионами отзвуков и ощущений. Не найдя иного выхода, я последовал данному Демером указанию, но уже в следующий миг, приняв в себя кипящий, бушующий силами поток, начал извиваться и биться в путах, крича так же отчаянно, как и Ирни! Впущенная лава, распавшись на мириады огненных потоков, заструилась по моим жилам, опаляя и выжигая их до основания, и вскоре я сам загорелся, вспыхнув нестерпимо-жгучей, раскалённой искрой! По монолиту прошла гудящая дрожь: теперь он отделялся от меня и отступал, пытаясь как можно быстрее разорвать возникшую между нами связь, а потом внутри него что-то затрещало, и пульсация камня прекратилась -- огромное сердце, гулко ударив в последний раз, остановилось!

-- Вот и всё! -- князь, полыхнув глазами, оскалился и, сжав голову Ирни у висков, раздавил её, точно гнилое яблоко!.. А потом Демер медленно убрал руки, и тело лендовца тяжело завалилось на бок...

Мир вокруг меня раскачивался и плыл, кружась в сотнях водоворотов. Я судорожно сглотнул, подавляя подкативший к горлу комок, и вновь попытался осмотреться. Вызванные Ирни сумерки истаяли без следа, и теперь каменистые осыпи вновь освещало яркое солнце, а небо над нами было голубым и безмятежным, но три мертвых тела и всё ещё идущий клубами из плошек дым молча свидетельствовали о том, что всё, произошедшее у монолита, было не очередным обманным видением леса, а самой, что ни на есть правдивой явью!

-- Не раскисай, волчонок! -- Демер стал распутывать сложные и тугие узлы, заодно пытаясь что-то мне втолковать, но я, не слушая его, закусил дрожащие губы и, низко опустив голову, закрыл глаза...

От последовавших за этим событием дней в моей памяти остались лишь смутные, искажённые лихорадочным маревом, видения. Я считал, что война по-прежнему идёт своим чередом, и нам с отцами вновь предстоит какой-то дальний переход, а ещё меня почему-то совершенно не удивляло то, что в седле меня везёт погибший под Рюнвальдом Эйк! Меня не пугали ни его глубоко запавшие, неподвижные глаза, ни заскорузлая от крови куртка, но если его рука вдруг теряла свою природную смуглость, внезапно обращаясь в сильную, узкую кисть, я, дрожа от привидевшегося, закрывал глаза и молча прижимался к отцу, а затем, убаюканный мерной поступью коня, забывался в тяжёлом, лишённом видений сне...

Но, приносящее мне хоть какое-то успокоение, забытьё чаще всего оканчивалось вместе с дневным переходом, и вечерами, на привалах мне вновь становилось худо: то висящий над огнём котелок обращался в чёрный, объятый пламенем череп, то нечаянно пролитая вода начинала растекаться по попоне кровавым пятном, а откуда-то из темноты выходил одноглазый "Ястреб". Не обращая внимания ни на меня, ни на до сих пор снующих по нему муравьёв, он садился поближе к костру и вытягивал над огнём руки с непомерно разросшимися, загнутыми, точно у хищной птицы ногтями!..

Не в силах избавиться от всё больше и больше окружающих меня мороков, я начинал отчаянно звать отцов, но чьё бы имя я не выкликнул, на мой зов всегда являлся лишь суровый, зеленоокий призрак. Я отворачивался от него, прикрыв глаза ладонью, но он был самым настырным из всех моих видений и, появившись, ещё долго не давал мне покоя: расцепив мои зубы, он вливал между ними что-то горькое и жгучее, прикладывал к моему пылающему лбу мокрую перевязку и садился рядом. Пахнущий травами лён, часто оказывался извивающейся кольцами лесной гадюкой, но зеленоглазый пресекал все мои попытки избавиться от ядовитой гадины, и мне приходилось, закрыв глаза, терпеливо сносить её прикосновения, ну, а если неустанно дежурящий около меня призрак пытался со мною заговорить, я никогда ему не отвечал...

< КОЛДОВСКИЕ ШУТКИ

Я очнулся на узкой, крытой овчиной, лавке, по самую шею укутанный в сшитое из разноцветных лоскутов одеяло. Приподнявшись на локте, я с изумлением огляделся вокруг и в сереющих предрассветных сумерках различил спящих на соседних лавках, укрытых такими же одеялами, детей и выбеленный горб высокой печи, а проведя рукою по голове, ощутил под пальцами вместо своих "волколачьих" косм лишь колючий, стоящий дыбом подшёрсток! Рука сама метнулась к груди, но клык был на месте, и я, выбравшись изпод одеяла, как был -- в одном исподнем, вышел из горенки и, устроившись прямо на пороге хаты, долго смотрел на колодезь с журавлём и старые, с согнувшимися до земли ветвями яблони.

-- Ах ты, горюшко! -- вышедшая из крытого соломой сарая женщина, завидев меня, всплеснула руками, -- Ты зачем поднялся в такую рань?!

Я молча взглянул на неё -- статную и русоволосую, а женщина продолжала вычитывать меня, и её говор почти не отличался от триполемского слога, которому так хотел научить меня князь:

-- Сколько дней в жару да бреду пролежал, а теперь, едва встав, ещё и на утреннюю росу подался! А ну быстро возвращайся в горенку, на лавку, а я к тебе сейчас подоспею!

... А ещё не более, чем через четверть часа, Марла поила меня молоком и, то и дело, пытаясь снова укутать в одеяло, вздыхала:

-- Тебя ведь, сердешный, ни в один двор пускать не хотели: со стороны ведь казалось, что у тебя то ли марь чёрная, то ли чума, но ведь негоже хворого -- пусть хоть сто раз поветренного, под открытым небом оставлять! Да и отец твой на лицо уже сам чернее любой мари стал -- аж смотреть на него страшно было... Но вот как занёс он тебя в мою хату на руках, как положил на лавку, так и был при тебе неотлучно -- ни на шаг не отходил!

Но я всё же прогнала его, правда лишь после того, как ты метаться да бредить перестал: у меня своих трое -- чай, не молодка глупая, знаю как выхаживать! Так что теперь твой батя на сеновале спит -- уже вторые сутки кряду, но я его не бужу -- пусть отойдёт, ведь даже у двужильных свой предел есть! -- а затем Марла налила мне ещё молока и улыбнулась. -- Помню, я всё дивилась на то, что ты такой разрисованный, а отец твой ответил, что пока у князя нашего в "Золотых" ходил, ты с матерью в Скруле жил, а потому и крашеный, и нравом своим на дикого кота похож!

Только ведь тут и слепому ясно, что несладко тебе пришлось в лесах тех дремучих после смерти матери: хорошо, что отец вернулся, нашё тебя, горемычного... -- Марла попыталась погладить меня по голове, но я ушёл от её ласки, и моя, охваченная перчаткой, рука неожиданно дрогнула. Ну, а селянка на мою угрюмость улыбнулась и успокоительно сказала. -- Ну и что из того, что ты его почти не знаешь? У меня вон, только Арти отца помнит, да и то смутно, а Лемми вообще не видал его ни разу! Только родная кровь своё всегда возьмёт: вот увидишь -- и месяца не пройдёт, как всё у вас образуется!

Я, конечно же, думал совершенно иначе, чем Марла, но разубеждать её не стал - выхлебав молоко, я наотрез отказался вновь отправляться спать, и, устроившись на лавке у оконца, принялся рассматривать двор, пока селянка возилась у печи.

Ну, а когда утро окончательно вступило в свои права, а во дворе громко закудахтали куры, князь, проснувшись, покинул так полюбившийся ему сеновал и принялся за умывание. Стоя у колодца, он прогонял остатки сна, выливая на себя целые вёдра студеной воды, и я, хорошо видел на его плече свежий, только начавший подживать порез, оставленный серпом Ариена. Конечно, у того монолита нам с князем было не до веселья, но в предведущий вечер Демер, наверное, посмеялся от души, выставляя себя за Ламерта -- вот только откуда он узнал про песню... И про то, как отец всегда выговаривает своему Пегому?

Я отвернулся от окна и, подтянув колени к самому подбородку, начал ломать голову над открывшейся мне загадкой, и, ища ответ, уже успел запутаться, но тут в хату, привычно встряхнув мокрой, спускающейся ниже лопаток гривой, зашёл Демер. Как всегда, гладко выскобленный, с неизменным прищуром холодных, пронзительных глаз, он, тем не менее, казался в то утро не суровым, а весёлым, да к тому же на его, плотно облепленной тельником груди, больше не было цепи со стрелой, а свой говор он сделал таким же простым, что и у Марлы! Перекинувшись с ней двумя, тремя шутками, Демер подсел ко мне -- как раз задумчиво теребящему кольца перчатки -- и улыбнувшись:

-- А ну дай, подсоблю, -- принялся разминать мне руку. Под его пальцами моя кисть вновь, на мгновение, ожила и едва заметно дрогнула. Князь внимательно прищурился и, проведя кончиком ногтя по моей ладони, сказал, -- А теперь повтори это снова, волчонок. Порадуй отца!

Я искоса взглянул на возившуюся у печки Марлу, а затем сжал зубы и напряг по прежнему бесчувственное запястье -- облитые замшей и серебром пальцы немного согнулись, а затем распрямились, и Демер со словами:

"Молодец!.. Но до полного выздоровления тебе ещё далеко!" -- снова принялся разминать мне руку. А ещё через несколько минут он вдруг едва слышно шепнул, -- Вот видишь, сынок: даже мерзость иногда приносит пользу!

Не понимая, к чему он клонит, я удивлённо вскинул брови, но князь, так и не ответив на мой молчаливый вопрос, уже обычным тоном заметил:

-- Будешь теперь знать, как соваться в хищные логова! -- и, улыбнувшись самым краешком губ, встал с лавки и снова вышел во двор, вновь предоставив меня самому себе.

...Весь день колдун был тем, за кого его принимали Марла и её дети. Сроднившись с личиной получившего долгожданный отпуск и истосковавшегося на войне по обычным хозяйственным хлопотам "Золотого", Демер вначале поправил сарай, а затем занялся покосившимся забором, взяв себе в помощники Арти. Поскольку старшему из детей Марлы было неполных двенадцать, найти в хозяйстве поселянки очередной недочёт, требующий для своего исправления мужской руки, не составляло для князя особого труда, и он был занят наведением порядка до самого вечера. После ужина Демер, в ответ на расспросы Марлы, принялся рассказывать о своей многолетней службе, боях с легндовцами и амэнцами, да ещё и распекал при этом Асцида, под чьим началом ему, якобы, довелось служить!

... Я устроившись в облюбованном прежде углу, глядя на то, как князь, нек моргнув глазом, завирает о своём житье-бытье, только диву давался, а вот Арти, Лемми и Некки слушали рассказы князя, сбившись в тесный круг и слушали его, раскрыв рты. Марла, штопая куртку Арти, то и дело вздыхала, ну, а князь, оставив серьёзные размышления, начал вспоминать уже более весёлые случаи.

После того, как все вдосталь насмеялись над заплутавшими в тумане "Турами" и многострадальным Асцидом, которого неистощимый на выдумки Ракс подбил искать, якобы упрятанные в соляных копях, сокровища крейговцев, Демер встал и, покопавшись в поклаже, достал из неё свою тетрадь. Вырвав из неё все ещё не исписанные листы, князь вернулся к столу и принялся рисовать склонённую над шитьём Марлу , а затем -- и всех её сыновей. Арти, пытавшийся весь день вести себя, точно взрослый, увидев рисунки, растаял и попросил Демера снова нарисовать его -- Арти, но уже постарше: в том возрасте, когда он сможет, как и отец, поступить на княжескую службу -- не "золотым", конечно, а обычным "Грифоном"! Князь, услышав просьбу, молча взглянул на Арти и оценивающе прищурился, а затем его грифель начал быстро скользить по бумаге, не делая ни одного слабого или неуверенного движения...

Когда рисунок был готов, заполучивший его, Арти взглянул на Демера с благодарной приязнью, а Некки и Лемми тоже стали просить князя нарисовать им что-нибудь, правда, их больше интересовали драконы и вооружённые до зубов конники. Демер, улыбаясь, с лёгкостью выполнял все их просьбы, и вскоре они стали ластиться к нему, точно щенки, смотря на князя такими же сияющими от радости глазами, что и у Арти: Демеру оставалось только пальцами щёлкнуть, и они, позабыв обо всём на свете, пошли бы за ним даже во тьму Аркоса!

Я же, заметив, что взгляд князя, устремлённый на теребящих его без всякой опаски сыновей Марлы, становится всё более холодным и насмешливым, встал со своего места и, отойдя к печке, принялся играть с устроившимся на ней котом, дразня его кольцами перчатки. Кот оказался старым и ленивым, но я всё же раззадорил его, и вот, когда он, с урчанием поймав мою руку, принялся драть чёрную замшу когтями, Демер мягко упрекнул приставшего к нему с очередной просьбой Лемми:

-- Ты же уже получил и дракона, и "золотого" на коне, и даже лешака, -- дай теперь и другим попросить что-нибудь! -- и неожиданно обратился ко мне, -- Виго, что тебе нарисовать?

-- Ничего, -- я принялся старательно чесать за ухом всё ещё царапающего перчатку кота, а князь продолжал допытываться:

-- Может, снова волка? Или скрульских воинов?

Но я, так и не ответив на расспросы, отвернулся от князя, продолжая возиться с разыгравшимся котом, и тогда Демер тихо обронил:

-- Я помню, что, когда ты был ещё совсем мал, то засыпал лишь под сказку о княжиче-волколаке и Орканском камне, -- это была твоя любимая история, но рисовать её вряд ли стоит...

Услышав об Оркане, я вздрогнул и повернулся к князю: Демер сидел, подперев голову рукою, и, глядя на меня, едва заметно улыбался! Этой холодной, драконьей усмешки я уже не смог вынести, а потому стрелою вылетел из хаты, но всё равно услышал, как Демер остановил окликнувшую меня Марлу:

-- Ему просто надо побыть одному: не отошёл ещё...

... Вот только моё одиночество не было таким уж долгим: как только капли собиравшегося целый день дождя, тяжело забарабанили по дощатой крыше сеновала, князь, выискав меня в потёмках, растянулся рядом и, положив голову на скрещенные руки, заметил:

-- Зря ты так распереживался за выводок этой поселянки, волчонок: никакого вреда им от меня не будет, хотя бы потому, что Марла -- чистая бессеребреница, да и силы, на тебя затраченные, я уже восстановил.

Ни говоря ни слова в ответ, я ещё глубже окопался в соломе, а едва заметный в серой мгле Демер продолжил:

-- Ну, про что ты меня сегодня утром распытать хотел? Спрашивай, пока я добрый!

Немного поколебавшись, я всё же решил воспользоваться выпавшей возможностью:

-- Князь, ты же Ламерта совсем не знаешь, откуда же тогда узнал про него всё?

Демер, услышав мой вопрос, хмыкнул:

-- Из твоей головы, волчонок, откуда ж ещё! Каким ты его запомнил, таким я его тебе и отобразил, только если ещё раз решишь удрать, я тебе песни петь больше не буду, а просто надеру уши, потому что тесна мне "волколачья" шкура и носить её тяжело!

Поняв, что князь, несмотря на свои слова, находится не в таком уж и подходящем для расспросов настроении, я вздохнул, а Демер вдруг холодно и резко добавил:

-- И ещё, сынок -- можешь считать меня чем угодно, но заруби себе на носу: если я -- нелюдь и злыдень, то и ты не лучше, ведь мы с тобою сродственники -- если не по крови, то дару точно! -- а потом он зашуршал соломой, устраиваясь поудобнее, и проворчал. -- А теперь убирайся с моего сеновала, волчонок: ночка будет сырой, да и Марла не успокоится, пока ещё одну кружку молока в тебя не вольет... Вот и пользуйся её гостеприимством, пока можешь -- уже завтра мы уезжаем!

Князь отвернулся к стене и затих, а я, выгнанный им из укрытия, не пошёл сразу к Марле, а остался сидеть на пороге хаты: то и дело ёжась от долетающих до меня холодных капель, я смотрел в сгустившуюся мглу и с горечью думал о том, что теперь отцы потеряны для меня навсегда...

На следующее утро мы покинули деревеньку аккурат по утреней росе, но едва она скрылась за поворотом, Демер резко завернул коней в сторону небольшой рощицы. Там он спрыгнул с жеребца и, привязав его к дереву, неожиданно усмехнулся.

- Не грусти, волчонок. Скоро будет тебе здесь потеха!

В поисках того, что должно было меня развеселить, я пристально огляделся по сторонам, но не увидел ничего, кроме самых обычных деревьев и травы, а князь подошёл ко мне и, ссадив из седла, уточнил.

- В полдень здесь свадебный поезд пройдёт - глава этой деревни свою толстомясую дочурку замуж за сына мельника отдаёт. Вот тогда и повеселимся! Старый хрыч эту свадебку на всю жизнь запомнит!

Я задумчиво потёр чёрную замшу перчатки и осторожно уточнил:

-А что он сделал, князь?

Лицо услышавшего мой вопрос Демера враз посерьёзнело.

- Он хотел меня из деревни выставить - дескать, нечего поветренным в его околотке делать! Я бы ещё тогда мог власть показать, да тут Марла вмешалась, а твоё выздоровление было всего важнее... Но теперь я могу отдать все долги: дети Марлы если не сегодня, так завтра у себя в саду "клад" найдут, тем более, что я намекнул Арти, где он должен "старинные" монеты искать. Драконов там не то, чтобы много, но поднять хозяйство хватит с головой - я всё рассчитал... Ну, а со старостой и остальными трусами я теперь поквитаюсь: заодно и ты увидишь, что быть князем- колдуном не так уж страшно и скушно...

Последующие часы прошли в приготовлениях - вначале Демер вернулся на дорогу и, встав на колени, зачерпнул с неё горсть пыли, а потом, пересыпая её из ладони в ладонь, что-то долго и тихо шептал. За первой заговоренной горстью последовало ещё несколько - князь словно бы чертил зачарованной пылью невидимые знаки на дороге. Завершив же свою непонятную ворожбу, князь отряхнул с колен пыль и подошёл к укрытым между деревьями коням. Покопавшись в седельной сумке своего гнедого, он вытащил из неё несколько разноцветных лоскутков и жмут соломы. Моё недоумение вышло за все границы, и я спросил.

- А это зачем?

- А это подарочки...- принявшийся мастерить из соломы и лоскутов какое-то грубое подобие куклы Демер поднял глаза на меня и добавил.- Я ведь не всё время дрых на сеновале, Виго, но и во двор к старосте ночью заходил - отсюда и мои трофеи...

-Князь!!!- вспомнив, для чего в услышанных мною сказках колдуны мастерили куклы, я похолодел, а увидевший мой испуг князь неожиданно усмехнулся.

- Успокойся, волчонок! Никто не умрёт, но вот в хозяйстве у старосты лада не будет до тех пор, пока он странника у себя не приютит, а, учитывая его скаредность, это произойдёт ой как не скоро!

Я лишь молча кивнул головой - о таких подкладах я тоже слышал от отцов. Они частенько рассказывли о том, как зловредные ведьмы могут подкинуть кому-либо такую вот куклу во двор, и из-за этого у такого вот "счасливчика" начинаются постоянные нелады в хозяйстве: то хлеб в печи не поднимется, то мыши крупу испортят, то молоко буквально на глазах скиснет...

Князь же, закончив свою работу, вновь посмотрел на меня - теперь он не улыбался.

- Напыщенных и жадных дураков следует учить, Виго, но это ещё не всё. Подойди ко мне.

Уже успев выучить, что когда у князя делается такое лицо, с ним лучше не спорить, я подчинился, а Демер, устроившись передо мною на корточках, добавил:

- А теперь молчи и не шевелись, пока я не позволю ...

Я послушно застыл, а Демер, присев передо мною на корточки, вперил в меня свой ледяной взгляд. Я с трудом удержался от того, чтобы не поёжиться, потом у меня засвербело в носу, но кроме этого ничего не происходило. Под взглядом князя я не чувствовал не ледяной, властной силы, ни покалывания в висках... Ничего... А Демер, продержав меня в полной неподвижности несколько минут, неожидано провёл перед моим лицом раскрытой ладонью и тихо заметил: "Всё!"

Получив разрешение двигаться я ,первым делом, чихнул, а потом внимательно осмотрел себя, но никаких изменений не обнаружил... До тех пор, пока Демер не протянул мне маленькое бронзовое зеркальце...

Шихарева Варвара Юрьевна : другие произведения.

Волчонок