Семь дней сорок второго

Владимир Никитич Лазуко

1966 г.

Я лежу на мягкой весенней траве и смотрю как мимо меня проносятся вагоны, цистерны, платформы на которых, сверкая яркими красками, стоят комбайны, трактора, автомашины. Уже не вижу головы эшелона, а платформы всё идут и идут, и кажется не будет конца этому составу с мирной техникой наших героических будней.

На платформах везут комбайны. Значит хлеб, значит мир, труд, счастье.

Рядом со мной стоит девочка внучка старого путевого обходчика. В руках у неё букетик подснежников. Она машет ручонкой уходящему вдаль эшелону.

И это всё здесь, на 504-ом километре? Да, это здесь, именно здесь у Тихоновского подъёма двадцать пять лет назад. Вот также шли эшелоны, но на платформах стояла другая техника, - техника войны, убийства, смерти. На её броне сияли зловещие кресты, а из вагонов неслись визги губных гармошек и крики разгулявшихся фашистов.

Зачем я пришёл сюда, к этому месту двадцать пять лет спустя?

Разве земля не скрыла свои раны, нанесённые ей войной?

Нет, не скрыла! Вот они, немые свидетели мужества и героизма нашего народа.

Я лежу на краю воронки, вероятно, вырытой взрывом многотонной бомбы. Куски рваного, ржавого железа, наполовину ушедшего в землю, говорят о том, что когда-то это было вагоном, а в проржавленной кассете лежала бомба, которая должна была упасть на наши города, детские ясли, оборвать десятки жизней ни в чём не повинных людей.

Я пришёл сюда, чтобы вспомнить моих боевых товарищей, отдавших жизнь за то, чтобы по этим рельсам всегда катились платформы только с комбайнами, экскаваторами, углём, хлебом И дети провожали бы их цветами

День первый.

Мы идём на Восток, идём по нашей родной белорусской земле. Мимо сожжённых сёл, мимо пепелищ и пожарищ, мимо сиротливо стоящих обгоревших печей, обдуваемых всеми ветрами. Где вы, люди, топившие эти печи? Куда умчал вас чёрный вихрь проклятой войны? Кто поставил здесь перекладины, на которых болтаются обрывки верёвок?

Мы с ужасом всматриваемся в немые свидетельства разыгравшейся здесь трагедии. Это пришли фашисты, это их след, след, навеки оставшийся в памяти людей как самое чёрное, самое страшное время в истории человечества.

Мы идём на восток, чтобы там, куда ещё не дотянулись щупальца коричневой чумы, в глубине родных лесов и болот, научиться взрывать, бить, стрелять, научиться тому, чему мы никогда не хотели учиться.

Нас всего 100 человек. 100 молодых, загорелых парней и девчат. У каждого свой особый счёт с проклятыми фашистами.

Рядом со мной идёт Владимир Малецкий низенький, коренастый паренёк, с весёлыми характером, с хорошим открытым лицом. Только в его голубых глазах, где-то в глубине, никогда не меркнет искра мести за убитую немцами мать, за угнанную на поругание в неволю сестру.

Впереди нас грузно шагает Николай Дорнопых. Он, пожалуй, самый старший из всех, ему 21 год. Он уже успел побывать в немецком плену и знает почём фунт лиха. Через всю его широкую спину проходят багрово-синие рубцы, - следы немецких нравоучений.

Родом он с Украины. В плен попал в первые дни войны. Удалось бежать. Месяц жил в лесу пока не встретился с партизанами. У него свой счёт к немецким захватчикам: Воны меня ще вспомнють, я им, гадюкам, не всё ще выказав. За его плечами два вещевых мешка: второй Зины Гайбат, пожалуй, самой красивой девушки из всего отряда. Это она обыкновенный кухонный нож воткнула в горло немецкому солдату, посягнувшему на её девичью честь.

Вместе с нами идут наши товарищи: Иван Дергачёв молотобоец из колхозной кузницы, Владимир Баранов ученик Витебского ремесленного училища И многие другие юноши и девушки, вступившие на нелёгкий путь партизанской тропы.

Вместе свело нас решение командования создать Первую Белорусскую особую диверсионную бригаду, и мы пробивались тайными тропами, через непроходимые болота.

Идём к линии фронта. Идём учиться войне. Где-то там, на границе белорусских и калининских лесов, нас ждут учителя, инструкторы, командиры, по заданию партии, прибывшие из Москвы, учить воевать.

День второй.

- Встать! Ложись! Встать! Ложись! Заряжай! Бе-г-гоом!

Мы, я и Малецкий, не хотим бегоом. Нам не хочется бежать в этот жаркий июльский полдень. Да и зачем бежать? Над нами не свистят немецкие пули. И вообще, к чему этому учить? Что мы, бегать не умеем что ли?

Другое дело минирование. Это интересно. Как ловко работают пальцы у нашего инструктора! Его почему-то зовут Люба. Он испанец, антифашист, в прошлом лётчик. С фашистами встречался ещё в испанском небе. Вот он небрежно бросил на дорогу соломинку, и ничем она не отличается от десятка таких же других, лежащих на этой пыльной просёлочной дороге. Но что это? Стоило только чуть к ней прикоснуться, как сейчас же раздался хлопок, - это взорвался контрольный детонатор. Мина сработала. Да, наука минировать сложная штука. Здесь ошибаться нельзя.

Интересно ходит лейтенант Сомонов. Под его ногой не дрогнет сучок, не чавкнет самая засасывающая грязь. Он всегда повернётся лицом к северу, из любого места укажет верное направление. Он преподаёт топографию.

Но сейчас нам приходится бежать, вставать, заряжать Занятие ведёт сам командир бригады Баскаков. Молодой, высокого роста, с коротко подстриженными чёрными волосами. У него узкий высокий лоб и совершенно чёрные глаза. Нам кажется, что он видит все наши промахи. Да так оно и есть. Вот он ещё раз объясняет, как нужно падать одновременно откатываясь в сторону, как нужно правильно вскакивать и бежать. У него это получается довольно ловко, чего никак не выходит у нас, хотя все мы не раз участвовали в настоящих боях с противником.

Командира бригады сменяет лейтенант Чирков. Невысокого роста, худощавый. Он вызывает Дорнопыха, который чуть ли не в два раза больше его. И каково же было моё удивление, да, пожалуй, и самого Николая, когда он в какие-то считанные секунды оказался лежащим на земле с кляпом во рту и с закрученными назад руками! Его попытка взять реванш окончилась с таким же результатом.

Где-то гремела война, где-то витала смерть, а мы учились. Учились настойчиво, терпеливо. Учились убивать врага.

День третий.

Вот мы стоим в двух шеренгах. Нас уже 300. Все в одинаковых защитного цвета костюмах из плащпалаточного материала. Куртка и брюки состоят из множества карманов, нашитых один на другой. На поясе в красивом пластмассовом чехле нож, - сделан из лучшей уральской стали. На груди автомат трофейный, немецкий. Плечи оттягивает вещевой мешок. В нём НЗ и тол. Плотные, желтоватые, похожие на мыло бруски тола издают слабый горьковатый запах.

Сверху аккуратно уложены мины. Они разные: и круглые, и плоские, и деревянные, и пластмассовые, даже картонные. У каждой из них своё назначение. Вот эти, что висят в брезентовых чехлах на поясе, ставятся только на железнодорожных путях. А вот чёрные, блестящие, полукруглые, - прилипают ко всему железному. И названия у них разные. Первые ПМСки, вторые ММАМ. Есть ещё пехотные, часовые, химические.

Кроме мин и тола у каждого по 5-6 гранат лимонки, термитные шары, запасные рожки патрон, детонаторы И всё это надо разместить по этим вот многочисленным карманам костюма, да так, чтобы ничего не стучало и не гремело. Чтобы ничего не могло потеряться и можно было достать в любую минуту.

Этому мы уже научились и сейчас стоим в двух шеренгах: будем принимать присягу.

Комбриг зачитывает приказ. Гремит Ура! - нашей бригаде присваивается имя Владимира Ильича Ленина.

Вслед за комиссаром бригады Лобаревым мы повторяем слова клятвы. Клянёмся! - эхо уносит в даль наши слова. А мы повторяем: служить народу и если потребуется отдать жизнь и пусть покарает меня рука товарища, если я струшу или изменю данной присяге. Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!.

Нас 300. Вероятно, завтра мы разойдёмся по своим маршрутам группами по 7-8 человек. Нам повезло: кроме Малецкого, Дорнопыха и Зины Гайбат, с ними идёт лейтенант Сомонов, или просто Федя, он же будет старшим группы. Мы ещё раз проверяем своё снаряжение. Груза много, идти придётся далеко. Нужно разложить всё по своим местам. Сегодня свободный день, а завтра

День четвёртый и пятый.

Устало шагаем один за другим, стараясь ступать след в след. Далеко позади, где-то на Востоке, слышится гул артиллерийской канонады. Там линия фронта. Мы же идём на запад.

Много километров пройдено, ещё больше у нас впереди. Всё чаще делаются привалы. Сразу же валимся на прохладную от ночной росы землю. Стороной обходим деревни. В стремительном броске, точно на учении, переходим крупные магистральные дороги.

Пока идём отрядом в сто человек. Командир отряда старший лейтенант Стрикалов. Невысокого роста, коренастый, с огненно-рыжими волосами и крупными на лице веснушками. Он то и дело подбадривает отстающих: Нажимай, нажимай, ребята! Скоро привал!. И мы нажимаем. Пот градом катится по нашим лицам, хочется пить. По цепочке передаётся команда Приготовиться!. Значит, ещё бросок. Выбегаем на асфальт. Шоссе. Ровной, светлой лентой пересекла она, дорога, наш маршрут. Это Смоленске шоссе. Мы почти у цели: это район действия нашей группы.

Рассвет застаёт нас на опушке у леса у деревни Хотемля.

Небольшой дневной привал. Хочется спать, лежать, устало ноют мышцы, но командир направляет нашу группу в разведку. Задание краткое: Можно ли всем отрядом подойти к Смоленской железной дороге?. Слабый ветерок изредка доносит шум проходящего поезда. До железки километров 7-8.

Оставляем свои мешки. Идём налегке, если не считать двух ручных пулемётов, которые несём по очереди.

Заходим в лежащую на пути деревню. Немцев нет. Крестьяне с удивлением рассматривают нас. Выносят молоко, хлеб. Подкрепиться никогда не помешает. До чего же вкусное холодное молоко с мягким, видимо, недавно испечённым хлебом!

Оставляем гостеприимную деревню. Спускаемся в небольшой овражек, лежащий на самом краю деревни. Километрах в двух виднеются крыши ещё одной деревни. Перед нами ровное, точно разостланная скатерть, поле. Недалеко темнеет лес.

Чистый воздух до предела наполнен ароматом трав, цветов. Ничто здесь не напоминает войну. Хочется лечь, отдохнуть после тяжёлого, изнурительного ночного похода и сытного обеда гостеприимных хозяев деревни. Да и что может случиться, если мы и отдохнём часок? Мы просто посидим немного на склоне овражка. Как приятно вытянуть усталые ноги! Ребята в отряде сейчас, наверное, третьи сны досматривают

Поднявшийся было Дорнопых, вдруг быстро присел и схватил пулемёт. Скорее выдохнул из себя, чем сказал: Тикайте, хлопцы: немцы идуть. Я выглянул из овражка. Длинной, растянувшейся колонной по дороге, пересекающей поле, шли немцы.

Первой мелькнувшей мыслью было бежать!. И бежать в спасительный лес, куда побежали остальные ребята. Но почему Дорнопых что-то возится с пулемётом? Почему Володя Баранов, который несёт запасные диски, вопросительно смотрит на меня? У меня пулемёт. Нет, я не побегу.

Я ложусь рядом с Николаем. Стрелять нельзя: впереди небольшой бугор. Надо подняться повыше. Ещё немного. Вот сейчас хорошо. Немцы идут. Я уже вижу их лица, пуговицы. Вот они на прицельной планке. Почти одновременно открываем огонь. Первая длинная очередь. Сквозь белёсый дым пороховых газов, я вижу, как падают на землю немцы. Несколько коротких очередей. Николай почти кричит в ухо: Уходи! Прикроешь!.

Вместе с Барановым бежим по извилистому оврагу, а сзади та-та-та, та-та-та - это стреляет Николай. Больше не могу бежать. Сердце вот-вот выскочит из груди. Подымаюсь на кромку оврага. Вот они, немцы. Они тоже стреляют, но я не слышу, я только вижу беловатые, быстротающие дымки. Ложусь и стреляю по этим дымкам. Пулемёт перестало трясти это кончился диск. Володя подаёт новый. Снова стреляю. Теперь немного спокойнее. Та-та-та. Та-та-та.

Подбегает Николай. Он тут же перезаряжает пулемёт. Я машу рукой: Идите, идите дальше!.

Где-то позади раздался взрыв, второй, третий. А! Мины! Пока не страшно!. Стреляю. Стреляю ещё. Кажется, пора. Я подымаюсь и бегу. Лес уже близко: ещё одна перебежка и всё. Бежать больше нет сил. Просто иду мимо Николая. Меня догоняет Володя Баранов. Мы вдвоём несём пулемёт. У него всего один диск. Вот и лес. Отсюда вообще нельзя стрелять лёжа: ничего не видно. Я приспосабливаю пулемёт в расщелине дерева и начинаю стрелять. Огонь не прицельный. Просто туда, где немцы.

Вижу, как согнувшись перебегает Николай. Как на том месте, где он только что был, вырос букет дыма. Но Николай бежит, и наконец мы вместе. Мы ничего не говорим друг другу. Всё понятно без слов. Мы идём вглубь леса. Страшно хочется пить. Пот, перемешанный с копотью и грязью, щиплет глаза.

Сколько времени мы вели бой? Мои часы разбиты. Видимо, пуля только чуть коснулась их. Нет стекла, стрелок, а на циферблате широкая блестящая вмятина. Часы жалко, но хуже то, что мне изуродовали сапог: пуля попала в каблук и начисто его оторвала! Николай потерял фуражку.

Позади всё ещё слышны автоматные очереди и разрывы мин. Это немцы по твоей фуражке лупят, - шутит Володя Баранов. Он тоже расстрелял почти все диски автомата.

Мы выходим из леса у самой деревни. Это Хотемля. Заходим в первый же дом. Никого нет. Видимо, хозяева бежали в лес. Пьём прямо из ведра. Эх и вкусная же водица! Остатки выливаем друг на друга. Идём в другой конец деревни, а навстречу нам уже бегут партизаны нашего отряда!

День шестой.

Пятеро. Я, Сомонов, Малецкий, Дорнопых и Зина Галбат. Мы остаёмся чтобы выполнить задание.

Отряд, отвлекая на себя фашистов, отходит назад за Смоленское шоссе, минируя пути отхода.

Немцы считают этот район очищенным, и поэтому мы можем почти спокойно располагаться в густых зарослях малины на самом краю деревни Хотемля. Конечно, днём показываться не следует. Для этого существует ночь. Наша верная милая ночь, неразлучная партизанская спутница.

Тревожила судьба отряда, судьба наших товарищей. Им ещё долго придётся отходить с боями, оставляя такие же мелкие группы как наша. И, наконец, раствориться в гуще щалбовских лесов. Там, в глухой деревушке, даже не обозначенной на карте, штаб отряда. Там место сбора, и только там мы сможем узнать о судьбе наших товарищей и, может быть, не обо всех.

А пока мы лежим в малиннике и ждём Олю и Шуру. Это сёстры, местные жители деревни. Они приносят нам молоко и немного варёной картошки. Рассказывают новости. Через них узнаём, что в прошлом бою, когда мы обстреляли немцев с пулемётов, было убито 28 фашистов, в том числе один офицер, и очень много раненых. Что немцы сожгли колхоз Ударник в отместку за это нападение. Железная дорога охраняется очень сильно и туда люди боятся ходить, так как немцы сразу же стреляют.

Всё это они рассказывают, собирая вокруг нас сочную спелую малину. И, через каких-нибудь тридцать минут, у каждого из нас было по полной кружке вкусной ягоды. Малина была вокруг нас, но приказ Днём не стоять, а лежать, не позволял нам ею лакомиться.

Оля и Шура как бы несли патрульную службу, сообщая нам обо всех движениях в деревне, и отводя от нас случайных сборщиц ягод, подошедших слишком близко к нашему логовищу.

Ночью мы уходим к железке. Но, не доходим до дороги и трёхсот метров, как в небо взлетают десятки ракет и ливень трассирующих пуль вгрызается в землю в каких-нибудь десятке метров от нас. Поспешно отходим.

Вновь пытаемся подойти в другом месте, но история повторяется. Обозлённые неудачей, решаем минировать шоссейную дорогу. До неё от железки километров 10.

Работаем почти до рассвета. Находишь на ощупь трещину в асфальте и начинаешь ножом откалывать кусок за кусочком. Хорошие ножи нам прислали уральцы! Только искры летят от ударов о камень!

Ямки готовы. Быстро устанавливаем мины, маскируем, уносим лишнюю землю в придорожные кусты. Всё идёт хорошо. Почти два километра шоссе стало смертельной зоной для немецких машин. Ловушка хорошая, да и мины ставим, в основном, неизвлекаемые. Днём будет потеха. Уходим отсыпаться в своё логовище.

Хорошее место выбрал Федя Сомонов. Здесь меньше всего приходится опасаться внезапных прочёсов, какие обычно устраивают немцы вот в таких небольших лесах, расположенных вблизи крупных магистральных дорог.

Утром в стороне от Смоленского шоссе слышаться несколько взрывов. Это наши мины. Что ж, ночью проверим первый улов, а сейчас отдыхать.

Но поспать не пришлось: пришёл куда-то уходивший Сомонов и заявил, что идём в гости к самому бургомистру. Ну, не к бургомистру, так к старосте, во всяком случае. Так что предлагаю всем надеть свои парадные костюмы!.

Огородами пробираемся в соседнюю деревню Иваньково.

Вот и дом, в который нам надо войти. В нём живёт староста, поставленный немцами для наведения нового порядка, заключающегося в грабительском отборе продовольствия у населения для великой армии рейха.

Входим в дом. Малецкий и Зина остаются в сенях. Навстречу нам из-за стола поднимается мужчина. Высокого роста, худощавый,

лет 40-45, одетый в чёрную сатиновую рубашку, брюки заправлены в хромовые сапоги, сдвинутые гармошкой. Лицо, заросшее многодневной щетиной, немного лысоват. Глаза испуганно смотрят на нас, перебегая взглядом с одного на другого.

Я остаюсь в дверях. Дорнопых проходит к окну. Фёдор садится на скамейку у стены и жестом приглашает хозяина. Тот послушно опускается на табурет, с которого только что поднялся.

Фёдор некоторое время молчит, оглядывая сидящего перед ним мужчину. Потом спрашивает:

- Вас как зовут? Вы староста?

- Назначили меня. А зовут Игнатием Гавриловичем.

- Так вот, Игнатий Гаврилович, время у нас мало и разговор должен быть короткий. Вы, кажется, здесь счетоводом работали?

- Да, работал счетоводом.

- По долгу вашего назначения вам, видимо, часто приходится ходить на станцию Крынки? И ходите, вероятно, вдоль железной дороги?

- Да, приходится ходить.

- Так вот, нас интересует система охраны дороги. Надеюсь, вы меня поняли?

- Да чего понимать? Чай не маленький. А на дорогу, хлопцы, зазря вы лезете: перешибут вас, охрана у них дужа сильная!

- Вот и расскажи о ней.

- Ну, перво-наперво, это вышки из двойного сруба, а между ними земля. У каждой наверху пулемёт и часовой день и ночь стоит. Проволокой она загорожена и вход в неё сподниза, прямо из траншеи. Немцы в ней и живут, человек 25-30. Стоят вышки друг от друга в километре-полтора. Ночью пост посреди выставляется и патрульные с собакой ходят. Да ещё наших мужиков дежурить заставляют. Там ямки понарыты, вот и лежат всю ночь в этих ямках, метрах в десяти друг от друга. Как что услышат (толи треск какой, толи шаги), так должны железкой об рельс стучать, а сами в ямку ховаться. Немцы с вышек в это место стреляют и ракеты пускают. А патрули всю ночь ходят и проверяют не спят ли мужики. Заметят, - расстреляют сразу же. Такой у них приказ даден. Лес кругом вырублен, а сучья оставлены: от них треску больше. Так что подойти незаметно никак нельзя. Пропадёте.

- А могли бы вы нам посоветовать кого-нибудь из ваших мужиков, чтобы они нас пропустили на свой участок?

- Нет, такого не могу. Да и сами мужики на это дело не пойдут. Приказ-то вот ещё какой. Что если на участке будет авария или какая другая неисправность, то будет уничтожена вся деревня и люди от мала до велика. Вот и думайте кто на такое пойдёт?

Вы уж меня простите, да только я ведь зла никому не желаю. Кого хотите спросите: никого я ещё не обидел. А как выкручиваться приходится, так про то один Бог знает

- Зачем же Бог? Люди знают. Иначе бы мы к вам не пришли. Ну что ж, поговорили, пора и честь знать. До свидания, Игнатий Гаврилович.

- Вы уж, хлопцы, извините меня, но мне надо будет обязательно о вашем посещении в комендатуру доложить. А то вдруг кто из односельчан вас видел? Да только вы не беспокойтесь: я скажу, что какие-то подозрительные люди заходили в деревню, да сразу ушли. Я ведь всегда так делаю, а то немцы, бывает, и полицию посылают для проверки моей личности

- А почём ты знаешь, что мы не полиция?

- Эх, хлопцы, разве так полиция разговаривает? Да я полицейского за версту учую. Тресливая его душонка. Да что и говорить. Бывайте здоровы.

Тем же путём мы ушли обратно.

День седьмой.

- Ну как? Положение ясно? Сомонов вопросительно смотрел на нас. Мы молчали.

Дорнопых, видимо не выдержавший этого тягостного молчания, повернувшись к Малецкому, сказал:

- Мне-то ясно! А вот ты что скажешь, Володя?

- Что я скажу? А вот то, что ни черта мне не ясно! Взорвать дорогу надо? Надо. Крушение удобнее всего устроить на Тихоновском подъёме, где такой завал будет, что сам чёрт ногу сломит! Смотрите на карту. Вот две высотки, как ворота стоят, а дорога между ними и подъём здесь же. Если хорошо ковырнуть, то пробка обеспечена. Ну, а охрана Так это ещё проверить надо. Может чего и сбрехал староста. И вообще: хватит разговоров, пора в путь двигаться. Пока дойдём совсем стемнеет.

- Не спеши, - Сомонов остановил поднявшегося Владимира. Пойти-то пойдём, но сначала на шоссе. Видишь, небо чистое, а сегодня полнолуние. А зайдёт луна во сколько?

- Часа в два.

- Вот то-то и оно. Так что к железке пойдём после шоссе. А сейчас давайте приготовим мины и подробно отработаем план минирования.

Вновь звенят ножи об асфальт. Укладываю взрывчатку, осторожно устанавливаю мину. Невдалеке чернеет силуэт сброшенного в кювет немецкого грузовика. Рядом с ним перевёрнутая обгоревшая легковая машина. Это наша работа. Что ж, почин есть. Сегодня надо маскировать тщательнее: утром могут проверять. Ну да ничего! Мы же ученики Любы-испанца!

Сомонов и Зина Гайбат внимательно наблюдают, чтобы, в случае чего, подать сигнал к отходу. Пока всё спокойно.

Уходим с радостным чувством выполненного долга. Идти легко. У нас остались мины и взрывчатки только для железной дороги. А вот и она.

Громыхая на стыках рельс, прошёл состав.

- Вот гады! И ночью идут! Однако, Федя! Есть одна возможность: можно подходить к дороге под шум проходящего поезда. А там видно будет. В случае чего, прикроете нас с автоматов с этой стороны, а мы уйдём на другую сторону. Обратно будем пробиваться через день, в это же время. Условным сигналом зажгём термитный шар. А вы с Зиной на себя отвлекёте огонь Ну, а если наскочим на охрану, то под шум поезда её легче будет уговорить. Ты понимаешь меня? Слышишь, кажется опять идёт поезд? Мы пойдём?.

И, не дожидаясь ответа, я, Малецкий и Дорнопых, пригнувшись, побежали к дороге.

Нет, мы не бежали. Мы продвигались сквозь поваленные сучья. Мы уже видели притемнённые огни паровоза. Дорога близка, но что это? Перед нами, рассыпая искры, прогрохотал один паровоз!

Шум начал затихать и только вдалеке ещё слышался слабый ритмичный стук колёс. Мы замерли. Дорога вот она, близко. Каких-нибудь 50 метров. Слышны голоса переговаривающихся охранников. Прямо перед нами кто-то чиркает зажигалкой, пытаясь прикурить. Нужно ждать следующего состава.

Мы лежим, боясь шевельнуться. Как неудобно лежать без движения! Рукоятка ножа упёрлась в бок, правая нога затекла и её страшно хочется согнуть. Осторожно, сантиметр за сантиметром, подтягиваю ногу. Немного удобнее. Но когда же у них по расписанию следующий поезд? Как долго приходится ждать!

Что-то начинает возиться Малецкий. Мы лежим рядом. Я поднимаю руку и тихонько прижимаю его к земле. Это означает Лежи тихо!.

А поезда всё нет и нет.

Небо понемногу становится серым. Уже видны силуэты окружающих нас мелких кустарников. Положение с каждой минутой становится всё хуже и хуже: нам нельзя уйти назад, но и оставаться на месте тоже опасно, - могут заметить. А поезда всё нет и нет.

Над самым ухом звенит комар. Я чувствую, как он впивается в шею, но как его прогонишь, если боишься рукой шевельнуть? Володя с Николаем испытывают те же мучения.

Уже видна сторожевая вышка. Она в каких-нибудь трёхстах метрах! Каждую минуту оттуда может хлынуть свинцовый ливень, а здесь даже укрыться негде!

По железнодорожной насыпи идут двое немцев: они о чём-то оживлённо разговаривают. Мы невольно ещё плотнее прижимаемся к земле. Впереди нас кто-то по-русски ругает комаров. Мы слышим, как басовитый голос ему советует окуриваться махоркой. Это местные жители слухачи, как окрестил их Федя Сомонов. Как же они там с Зиной? Видят ли в какое мы попали положение?

Вот уже первые лучи осветили вышку. Ещё немного и солнце покажется на горизонте.

По насыпи идут человек 15 крестьян. Навстречу им, в каких-нибудь 30-40 метрах от нас, поднимаются ещё двое. А немного дальше из своих укрытий встают и остальные. Все идут к вышке.

Я трогаю за плечо Малецкого:

- Пошли на линию! Сойдём за охрану!

Вот и насыпь. Мы поднимаемся в полный рост. Переходим пахнущие мазутом рельсы это колея, идущая с фронта. Нам нужна вторая линия, та, что идёт на фронт. Та, по которой немцы везут свой смертоносный груз.

Я больше ничего не замечаю. Передо мной шпалы и рельсы. Всё остальное как на учении. Ямка готова, укладываю пакет взрывчатки, сверху мина, контактная кнопка в тёмном прорезиненном чехле вставлена под рельс. Быстро засыпаю песком. Кажется, всё. Немного приподнимаюсь. Оглядываюсь.

Володя Малецкий тоже уложил свою мину почти напротив меня, и смотрит на Николая Дорнопыха, который в метрах сорока от нас что-то ползком ищет на полотне.

Мы уходим с дороги. Я едва не падаю в глубоко вырытый окоп. Здесь ночью сидит охрана. Ползком добираюсь к мелкому кустарнику. Ещё, ещё немного. Рядом ползёт Володя. А вот и лес. Осторожно поднимаюсь, оглядываюсь. Николай Дорнопых немного отстал. Но вот и он скрывается в лесной чаще.

Рядом раздаётся условный сигнал. Это Сомонов с Зиной. Мы на ходу хлопаем друг друга по плечу и почти бегом удаляемся в глубь леса.

Лес небольшой, каких-нибудь 300-400 метров. Уже видны крытые соломкой крыши Иваньково. Недалеко от нас стоит старый, заброшенный сарай. Забираемся в него, чтобы наметить план дальнейших действий.

Спрашиваю Николая:

- Чего задержался на полотне?

- Та няхай яны згарать ясным агнём, ножны згубиу.

- Нашёл?

- Не, не знайшов.

Где-то в глубине закрывается сомнение в успехе всей операции: нож на полотне улика, и оставлять его никак нельзя!

В это время, со стороны Витебска, слышится тонкий гудок паровоза. Идёт! Малецкий забирается на готовую вот-вот рухнуть крышу сарая: Идёт! Идёт!. Мы уже видим приближающийся белый дымок паровоза. Володя Малецкий радостно кричит: Ох и составище!.

Мне почему-то кажется, что паровоз уже прошёл заминированное место. Все напряжённо ждут, и всё-таки неожиданно для нас, около паровоза взлетает белое облако взрыва. И почти одновременно такой же дымок взметнулся за паровозом.

Слышится двукратный взрыв, и паровоз валится на бок. Все видят, как в это же место падает один вагон, второй, третий

И вдруг, мы даже не поняли, что произошло, в небо взметнулся огромный чёрный столб дыма. Упругая воздушная волна и страшный, всё раздирающий грохот обрушился на нас. С крыши сарая упал Малецкий, и в то же мгновение, подымая тучу пыли, сарай рухнул на землю. Мы едва успели отскочить в сторону.

Подхватив под руки хромающего Малецкого, мы бежали от этого опасного места. Сзади гремело и рвалось. Над нами с визгом проносились осколки с неба, чёрными хлопьями сыпался пепел.

Мы, не оглядываясь, уходили всё дальше и дальше.

Шесть часов над этим местом висел дым. Шесть часов раздавались взрывы. И семь дней не было движения по дороге, по которой шли грузы к центральному фронту.

Мы выполнили задание. Но впереди нас ждали новые испытания, новые трудности партизанских будней.

В боях за свободную Родину смертью храбрых пали Владимир Малецкий и Николай Дорнопых. Погибли при выполнении боевого задания Зина Гайбат и Фёдор Сомонов. Но сотни фашистов нашли свою смерть от их руки.

Я смотрю в чистое голубое небо, небо моей Родины. Рядом со мной маленькая девочка собирает цветы. Она выросла на земле, за которую отдали жизнь мои боевые друзья.

Пусть пройдут века, но никогда, никогда народ не забудет тех, кто отдал самое дорогое за счастье, свободу, радость, за светлое будущее завтрашнего дня.

Владимир Лазуко.

Владимир Никитич Лазуко

Место жительства: г. Витебск, ул. Велижская, дом 28.

Место работы: Витебская текстильная фабрика, стригальщик.

Описанные настоящие события имели место в 1942 году, 2 сентября, в двух-трёх километрах от станции Крынки. Лично сам я участник этой операции, за что был награждён орденом Красная звезда.

Бывший партизан Партизанской бригады Особого назначения им. В.И. Ленина.

20/Vl-1966г. (Подп) В.Лазуко.