Аннотация: Начало серии рассказов о путешествии, а скорее поездке, по Аризоне
Прощание с Америкой
Всё кончается. И это нормально, потому что мир движется, всё время. Для кого-то это неотвратимое движение времени, для кого-то новые морщины на лице, a для кого-то желанная перемена места обитания; но и то, и другое, и третье лишь аспекты одного и того же явления - неотвратимого изменения всего, что нас окружает, и в чём мы существуем, и нас самих.
Зима в этом году началась рано, и она тянулась и тянулась, месяц за месяцем. С регулярностью почтового экспресса, пролетающего мимо безымянного полустанка, она приносила метели, холодные ветры, и много-много сухого, поскрипывающего под ногами снега. И этот снег, день за днём заваливающий проезды, дороги, городские парки с бесприютными деревьями, как будто дополнительно отгораживал жизнь от всего остального мира, с которым и так-то было немного связи, отодвигал этот почти несуществующий мир в недосягаемое далёка и окончательно затуманивал то немногое, что от него присутствовало намёками в этом странном городе, одновременно и суетливом и одиноком. И почему-то всё впечатление от этих бесконечно тянущихся зимних месяцев суммировалось в ощущение серости. Серым воспринимался снег, сваленный в сугробы по краям проездов и сузившихся, обледеневших дорог. И таким же серым представлялось зимнее небо, затянутое низкими неприветливыми облаками с расплывшимися очертаниями, когда непонятно, где кончается одно и начинается другое облако, а их слои перемешаны друг с другом в одно туманное серое месиво.
Надо было просто вырываться из этой зимы, выдирать себя из неё как морковь из раскисшей от осенних дождей почвы, когда тянешь её за холодную мокрую ботву, ощущая грубоватую ребристую поверхность, и чувствуя, что ещё чуть большее усилие, и пучок ботвы оборвётся в основании. В таких случаях надо просто всё бросать, садиться в машину или самолёт, особо не задумываясь, куда ехать, и просто бежать и бежать, всё дальше и дальше, чувствуя как каждая следующая сотня километров приносит освобождение от пут монотонного бытия, от потока постоянных, во многом не тобой придуманных, дел, которые в их ежедневной рутине уже перестают казаться важными, и даже вообще значимыми.
Уже при первом торопливом обсуждении Флорида и страны Карибских островов как места бегства отпали сразу. Всё это представлялось слишком предсказуемо, очень знакомо, излишне комфортным и несобытийным. Ехать на север, чтобы провести дней десять на лыжне в каком-нибудь волшебно замороженном лесу, было уже поздно - робкая весна, всё ещё не в силах побороть зиму, тем не менее пробралась далеко на север и там затаилась, готовая в любую минуту начать разрыхлять и напитывать тяжёлой весенней влагой постепенно оседающие покровы снега.
В голове мелькнуло слово 'Колорадо', и вот я торопливо посылаю письма по электронной почте смотрителям национальных и местных парков, изучаю карту, составляю список достопримечательностей, и хоть примерно набрасываю возможный маршрут. И моему застоявшемуся воображению живо представляются горы, сплав на байдарке, походы по горным тропам ... Увы и ах! Жизнь, а именно климат в этом месте, с ухмылкой разрушают план придуманных мною мероприятий. В Колорадо ещё просто холодно. И даже смотрители в парках, для которых нулевые температуры, по-видимому, не являются предметом заботы, намекают, что надо одеваться теплее. Но мы всю зиму одевались тепло! Ехать в Колорадо, чтобы продолжать заниматься тем же самым, как-то не хочется. А, кстати, что там дальше на запад?.. Аризона! Вот там уж точно не надо будет носить зимнюю шапку. Всё, едем! Куда, что мы там будем делать?.. Да какая разница!
Перелёт
Отъезд из дома больше походил на бегство. Вечером предыдущего дня мы с Валей быстро собрали вещи, в основном заботясь о документах. Решили, если что забудем, купим на месте. Чуткий сон, каким он бывает накануне поездок, когда надо вставать рано утром, был прерван попискиванием будильника наручных часов. Пошатываясь, ещё окончательно не проснувшись, бреду в ванну, и минут через пятнадцать мы уже готовы. Я выглядываю на улицу. Занимается тихий рассвет. День обещает быть солнечным. На проезде уже стоит такси, а пожилой сухопарый водитель, почти старик, направляется к двери дома. И, как обычно бывает со мной в таких случаях, время побежало. Ребята поднимаются, чтобы нас проводить, и через минуту снова уснуть глубоким утренним сном молодости. Мы едем по пустынным утренним улицам, потом по хайвэю, ведущему в аэропорт, разговариваем о пустяках с водителем. Потом обеспокоиваемся, не забыли ли у порога сумку, и километра три вместе с водителем по деталям восстанавливаем процесс посадки. Он готов немедленно развернуться и ехать обратно, но потом общими усилиями, призвав на помощь утренние крупицы здравого смысла и остатки самообладания, мы всё-таки приходим к выводу, что сумка, скорее всего, в багажнике.
Навстречу поплыли высокие стены, ограждающие четыреста девятый хайвэй, которые некогда, в незапамятные времена, возвели строители этой страны. Ещё живы люди, жившие тогда, но страна с тех пор сильно поменялась. А впрочем, всё меняется Странно, что мне приходится жить в так быстро трансформирующихся странах, меняющихся буквально на глазах, а то и вообще исчезающих. Я жил в государстве, которое называлась Советский Союз, но оно исчезло с лица земли. Всё ещё есть люди, которые жили там, но самой страны уже давно нет. Да и люди эти поменялись - живя в другой стране, сложно, если не невозможно, остаться прежним, сохранить свою суть. Страна исчезла. Навсегда, необратимо, и следы её существования торопливо заметаются, замазываются; и, как обычно бывает в таких случаях, переписывается история. А зря. Такие бесценные уроки надо заучивать наизусть, они бы всем пригодились, в том числе и этой стране.
Там, в той стране, были проблемы, и проблемы серьёзные. Но их можно было решить, не уничтожая страну, и многие люди знали, как именно. Но всё было направлено только на разрушение. Ломать просто, тут много ума не надо.
И вот теперь какой-то, пока едва уловимый, дух изменения прежнего уклада жизни витает и над этой страной. Не так зримо, не так быстро, но неотвратимо, как будто огромная машина с бездушно постукивающим, чудовищной силы, мотором движется и движется, не разбирая дороги, подминая под себя всё встречаемое на пути. Как-то я не очень разделяю мнение, что 'блажен кто посетил сей мир в его минуты роковые'. Не знаю, чему тут радоваться. У меня этих 'роковых минут' уже набрались годы, пожалуй, что и хватит. Но, судя по всему, это моё частное мнение учтено не будет, и придётся мне и дальше продираться сквозь эту жизнь как ночью по дремучей тайге.
Я столько раз ездил по этой дороге!.. В голове мелькает какое-то удивление - не может такое продолжаться так долго, здесь что-то не так. Эта цепочка должна прерваться, её конец просто обязан быть уже где-то рядом! Я так долго, и так безразлично был частью этого окружения, в такой же степени равнодушного ко мне, как и я к нему, что в какой-то момент я должен был отвалиться от него душой, как трухлявый сук отваливается сам по себе от засохшего дерева. Ушли в небытие авиакомпании, на самолётах которых я много раз летал, но теперь уже мало кто помнит их названия; разрушены терминалы аэропорта, и на их месте построены новые, а я всё езжу и езжу туда по той же самой дороге, которая с годами разве что становится более загруженной и неудобной.
В аэропорту американские таможенники отбирают у нас несколько яблок, завезённые сюда из той же Америки. Я сам, своими руками, должен выбросить их в мусорный бак. Выбрасывать еду неприятно. И даже не потому, что она пригодилась бы в самолёте, где давно уже не кормят, но просто как-то внутри поднимается протест против этого расточительного варварства. Всё ещё раннее утро. Мы плетёмся по длинному коридору терминала к своим 'воротам' - выходу на посадку. Первые лучи солнца несмело освещают взлётное поле, окрашивая в розовые оттенки и самолёты, и аэродромную технику, и подсобные сооружения. Опять приходит это ощущение привычности. Столько времени проведено в этом крыле терминала в ожидании начала посадки, или задержанных рейсов, когда они откладываются час за часом, а время как будто умерло, исчезло, и кажется, что это ожидание будет длиться вечно.
Наваждение, к счастью, на сей раз длится недолго. Я привычно укладываюсь на скамью, во весь рост, пока это ещё можно сделать благодаря небольшому количеству пассажиров, и засыпаю. Сон неглубокий, но это всё-таки сон. В нём мешается недавняя явь, с тревожным чувством вплывает полоса мчащейся навстречу дороги, раздаются какие-то звуки, потусторонние голоса, но как-то я понимаю, что вся эта ерунда просто сон, и не обращаю внимания, продолжая пребывать в состоянии сладостного забвения.
Валя, прогулявшись для разминки по терминалу, возвращается к началу посадки, и прерывает мой недолгий уход от действительности. Я ещё какое-то время продолжаю лежать на скамье с подложенными по голову рюкзаком и её курткой, без особой охоты возвращаясь в действительность. Склонив голову на бок, просто так разглядываю пассажиров, послушно выстроившихся в очередь на посадку согласно номерам каких-то таинственных групп, указанных в билетах. Ну что ж, пора и нам примыкать к этому подотряду трудящихся.
Пассажиры в проходе самолёта передвигаются медленно. Сдвинувшись на полшага, я опять утыкаюсь в спину впереди идущего, и мы терпеливо ждём, когда очередной пассажир, добравшись до своего места, пристроит вещи. Сумки и небольшие чемоданы с усилием, порою ожесточённо, упихиваются в верхние багажные отделения. Справившись с нелёгкой задачей, иногда с помощью или доброжелательных, или слишком нетерпеливых попутчиков, пассажир облегчённо вздыхает, встряхивается, оправляется, и с чувством выполненного долга втискивается в свое кресло. Ещё толком не усевшись, и продолжая ворочаться на сиденье, он начинает торопливо разворачивать газету, прихваченную в аэропорту или у входа в самолёт. Мне непонятно, к чему такая спешка, но я не ищу ответа на этот вопрос.
Пассажиры первого класса, которых запускают в самолёт первыми, уже освоились на своих местах. Кто читает газеты, кто наяривает какую-нибудь бизнес-прелюдию на клавиатуре переносного компьютера. Некоторые читают напечатанные странички. Кто-то ничего не делает, а просто сидит себе без напряжения, без всяких мыслей в голове. Я вспомнил, как недавно знакомый в разговоре подчеркнул, что он летел куда-то на конференцию первым, или иногда ещё говорят, бизнес-классом. Ну, летел и летел. Есть деньги и желание - летишь. Нет - не летишь. Сейчас мы летим в Чикаго, где потом пересядем на самолёт в Феникс. Весь полёт - один час. Какая разница, каким классом лететь? Меня никогда не привлекала такого рода исключительность, но для многих полёт бизнес-классом, это символ принадлежности, пусть хоть и мнимой, к чему-то элитному, особенному. Глупо... Глупо-то глупо, но сколько народа приняло этот стереотип и живёт с ним. Деньги не значат в жизни столько, сколько им сегодня придаётся значения. Я внимательнее приглядываюсь к лицам пассажиров бизнес-класса. Лица могут сказать о многом, надо только немного попрактиковаться их читать. В общем-то, обыкновенные лица. Примерно половина, может чуть больше, говорят о повышенной энергетике их владельцев, четверть пассажиров способны на концентрацию выше средней. Остальные - заурядные люди. То, что у этих есть деньги, следствие удачного стечения обстоятельств или передалось по наследству, сами они к своему благосостоянию руки не прикладывали. Конечно, картина упрощённая, но это то, что я могу понять за несколько секунд, пока мы двигаемся мимо их кресел.
Наконец пассажиры все на месте, пристёгнуты ремнями, и самолёт начинает выбираться на взлётную полосу, негромко подвывая двигателями. Колёса постукивают по стыкам аэродромных плит, за окном проплывают постройки терминала и самолёты, уткнувшиеся в кажущимися мягкими выходы-нахлобучки; появляются в поле зрения и пропадают покрашенные светлой серой краской наклонные коробчатые переходы, ведущие от самолётов в здание аэропорта. Вот взлётная полоса. Самолёт выруливает на неё и, не останавливаясь, с взревевшими двигателями, начинает разгоняться. Отрыв от полосы, и земля сразу начинает стремительно удаляться, а за окном, всё шире и шире, в дымке, разворачивается панорама огромного города. Полетели...
Бескрайняя поверхность озера далеко внизу, до этого распростёршаяся от одного края горизонта до другого, обрела, наконец, границу, которая начала медленно, чуть заметно, продвигаться вдоль поля зрения иллюминатора. Подлетаем ... Окрестности Чикаго появились задолго до самого города. Небо безоблачное, было интересно разглядывать сверху игрушечные домики, какие-то не то глиняные карьеры, не то подготовленные к застройке площадки, было видно много или прудиков, или маленьких озёр. Самолёт закладывал вираж за виражом, заходя на посадку с суши. Мелькнули знакомые очертания центра города, и рядом с Сиэрс-Тауэр, тёмной, угловатой, чисто функциональной и вообще-то несимпатичной башней (долгое время самое высокое здание в мире), я успел разглядеть высотное здание, в котором сам несколько месяцев делал проект. Однако душа при этом не шевельнулась даже на микрон, настолько всё это осталось в прошлом.
Аэропорт О'Хара, похоже, ни в чём не поменялся. В терминале, откуда вскоре вылетал наш самолёт в Феникс, всё было на том же самом месте. Внутри опять поднялось чувство узнавания, когда одна и та же картина надоедает уже до чёртиков, и дорого бы дал, чтобы избавиться от возможности лицезреть её вновь и вновь. Вот на этой скамье, обтянутой светло-бурой искусственной кожей чуть салатного оттенка, я лежал как будто вчера, ожидая задержанный рейс. За окном тогда медленно занимался рассвет, а в голове крутились какие-то не самые весёлые мысли о своей жизни и о жизни вообще. 'Судьба людей швыряет как котят...'
Я побыстрее отвернулся от мебели, за одно мгновение поднявшей в моей излишне нежной душе столько эмоций и ненужных воспоминаний, и мы отправились дальше по коридору терминала. Нашли пустой отсек недалеко от выхода на посадку нашего рейса, и со вкусом, насколько это возможно, расположились провести оставшиеся до вылета минут сорок. Там было хорошо. В большие окна весело светило яркое весеннее солнце. Рабочий аэропорта, молодой парень, безмятежно и весело говорил с подружкой по сотовому телефону. Мы купили какие-то бутерброды, питьё, подвинули поближе к себе столик, и не спеша начали завтракать, поглядывая в окно и лениво почёсывая языки на тему путешествий вообще и дежурно промывая косточки канадской авиакомпании. Её рейсы часто задерживаются, а то и вообще отменяются, зато потом они могут запихать пассажиров с двух, а то и трёх рейсов, в один самолёт. Из-за боязни напороться на очередную гадость с их стороны, мы летим с пересадкой на самолётах Американ Аэролайнс.
В конце завтрака меня посетила свежая идея попытаться получить место в ряду с выходом - там больше места для ног, да и лететь теперь больше трёх часов, имело смысл позаботиться об удобствах. Высокая приятная женщина с классической африканской фигурой, созданной природой для жизни в пустыне, но по стечению обстоятельств живущей в ветреном и переменчивом климате Чикаго, отнеслась к моей просьбе ну просто душевно. Ряд с выходом был занят, но она переделала билеты для нас двоих в ряд с тремя креслами. И то хлеб. Но через несколько минут меня нашёл пассажир, и сказал, что она просит подойти к ней. Стоящие в очереди было возмутились, но я объяснил ситуацию, и на палубе снова воцарилось спокойствие. Оказалось, что она путём каких-то манипуляций нашла места в ряду с выходом. Слова благодарности были в большой мере подкреплены светом признательности, которым осветилось моё наконец-то проснувшееся лицо.
Перелёт до Феникса прошёл спокойно. Я посмотрел распечатанные листки о достопримечательностях Аризоны, найденные в Интернете перед самым отъездом. Похоже, нам будет чем заняться. Для начала мы запланировали поход в ботанический сад с растениями пустыни.
Уже на подлёте к Фениксу по пейзажу как-то почувствовалось, что мы прилетели в пустыню. Голые коричневые горы, вырастающие прямо в городе и по его широко разбросанным окраинам из безбрежной плоской равнины, скудноватая растительность, и какое-то ощущение сухости воздуха (хотя как можно это почувствовать сидя в самолёте?), ещё до выхода из аэропорта создали ощущение жаркой и сухой местности. И когда мы вышли из здания, перед этим моментально получив свой багаж, это ощущение тут же подтвердилось. Было жарко и сухо, и растительность выглядела небогатой. Забегая вперёд, скажу, что через день-другой глаз как-то привык, и уже не замечал этой пустынной скудости. Потом, мы прилетели весной, и в эти дни распускались и зацветали многие растения, что тоже помогло сгладить это первое впечатление.
Современные аэропорты построены так, что прокат машин расположен отдельно, и главный аэропорт Феникса не исключение. Добираться туда надо на аэропортовском автобусе, который крутит по городу минимум минут десять, прежде чем приехать на место. Потом, народ прибывает партиями, и часто приходится стоять в очереди, хотя обычно обслуживают несколько человек, и довольно быстро. Поэтому часто не имеет смысла заказывать машину прямо в аэропорту, а если позволяет время, лучше брать её в городе, но так, чтобы возвращать в аэропорт. По цене это выходит раза в два дешевле, и дело не то чтобы в деньгах, но платить в два раза больше за то же самое против моего здравого смысла, тем более что наш пункт проката по дороге к месту, где мы решили остановиться.
На выходе мы увидели небольшой автобус, что-то вроде маршрутного такси, и выяснили, что он довезёт нас до места. Особо я не торговался. То ли мой вид создал впечатление, что выжать из меня лишний доллар будет не просто, то ли у водителя не было времени, а то и вообще привычки, торговаться, но только я понял, что цену нам сразу сказали приемлемую.
Кроме нас, было ещё двое пассажиров. Приветливая женщина, местная учительница, уже на пенсии, расспросила нас, кто такие, рассказала, куда можно сходить. Но как мы потом выяснили, знания её на этот счёт были скудные, хотя она прожила здесь двадцать лет. Американцы в большинстве своём нелюбопытный народ. Впрочем, теперь он, похоже, нелюбопытный и в России, где интересы в основном заземлёны на материальные даже не ценности, а атрибуты. Современному капитализму, да и вообще любым властителям во все времена, нужны не мыслители и деятельные натуры, а потребители и послушные работяги, а раз так, то и результаты должны быть примерно одни и те же. Что и имеем. Вторым пассажиром был коренастый, такой крепкий но уже оплывающий мужчина средних лет, который занимается организацией лошадиных бегов по всему миру, куда пригласят. Он постоянно в разъездах, но для себя лично ничего лучше Феникса не видел. Хотел бы я знать, почему. Его объяснения не выглядели убедительными. Район, где он живёт? Не-е ... Не покупаю.
Иногда бывает, что комбинация солнца, голубого неба, и какого-то интересного ракурса с дороги и окружающего пейзажа порождают пронзительное, щемящее чувство чистоты и тихой глубокой детской радости, невинной тайной прелести, когда вся душа вдруг сладко обмирает и вся живёт этими мгновениями светлого искрящегося чуда. И такое состояние пришло, когда мы ехали от аэропорта. Длилось оно минуты, но его глубина и свежесть ещё долго жили радостным фоном на протяжении поездки. За окном мелькали виды достаточно узнаваемого южного города с малоэтажной, в основном даже одноэтажной, застройкой.
Было интересно узнать мнение наших спутников об экономике. Оказывается, кризис для них ощутим вполне реально. Сокращаются рабочие места в публичном секторе, в том числе в образовании. Но жить можно. Водитель работает в печатной мастерской, а в выходные подрабатывает на этом маршрутном такси. Крутится народ как-то. Это по-американски - не сетовать, а делать дело. Меняется и это отношение, и всё больше в стране любителей покричать, а не работать, но здесь, в глубинке, это распространённая, и даже доминирующая, жизненная позиция - делать дело, как-то выворачиваться, и считать это нормальным. Да оно и в самом деле нормально - надеяться на себя, а не на доброго дядю. Нет их, добрых дядей. И никогда не было.
Наша машина, белая Импала, была уже на стоянке. Это в общем-то ширпотребовская, но большая машина. Меня в ней интересует более-менее комфортная подвеска, много места внутри и довольно мощный двигатель, что немаловажно на горных дорогах и на высоте. И, конечно, послушное рулевое управление. Когда крутишь руль на горных серпантинах, хочется, чтобы твои намерения как-то побыстрее доходили до колёс.
В офисе большая фотография, по размерам больше похожая на картинное полотно, представляла стоящего перед нами владельца проката на гольфовом курсе, с партнёром. Вид, открывавшийся за ними, был великолепный. Сразу было понятно, какая страсть жизни крепче всего удерживает его на белом свете и в этом городе, для которого многочисленные гольфовые поля, куда можно приехать в любое время года, немалая статья дохода.
Вся процедура оформления заняла меньше минуты. Мне показали, где расписаться, и тем дело закончилось. Во Флориде, в каком-нибудь Майами, где нам как-то подсунули битую машину, я был бы внимательней, но здесь чувствуется, что подвоха не будет; как во времена, когда я часто брал машину в Калифорнии. Норманн, хороший такой парень, просто ставил её на стоянку возле конторы, заходил ко мне, где я не глядя подписывал документы на машину, а он отдавал мне ключи и уезжал с приятелем.
Машина оказалась новой. Нагретые на солнце обивка салона и панель издавали одуряющий запах. Пришлось раскрыть все окна, но жара особо не донимала. До заселения в гостиницу оставалось время, и мы решили запастись провизией. Магазин был тут же, рядом. И набор продуктов, и качество, как мы вскоре выяснили, и цены - всё это было в пользу американцев. Хотя весьма произвольная информация на этикетке о составе продуктов обратила на себя внимание. Сметана вроде неплохая, но какие такие 'натуральные продукты' в ней, неизвестно. А при нынешнем развитии химии и биологии неплохо бы иногда знать, в каком месте по отношению к весьма расплывчатой границе 'натуральности' находится то, что мы так беспечно заталкиваем в свои желудки.
Знание, как известно, добывается, в том числе, и сравнением, и отсюда, из продовольственного магазина в Аризоне, та страна, из которой мы приехали, выглядела не так чтобы плохо, на уровне, хотя цены в этом магазине пониже. Но ведь жизнь штука многофакторная, и еда дело важное, но не единственное. Может, есть другие стороны, где Америка уступает, хотя, по большому счёту, для меня это не важно. Так, из любознательности и в плане познания жизни вообще такие вещи интересно отмечать, но не более. Увиденное нами не означает, что Америка такая замечательная страна, и что в ней всё хорошо. Есть проблемы, в том числе видимые даже туристскому глазу. Потом, каждому своё, у каждого свои критерии, что такое хорошо и что такое плохо. И тем не менее, со всеми вышеприведёнными оговорками, начинаешь получать более адекватное представление о стране, откуда мы прибыли. Надо ездить по белому свету, надо. Это даёт хорошую пищу для размышлений, в том числе и о своём будущем.