Аннотация: О парне, прошедшем Чеченскую войну, и юной девушке.
Студенческие каникулы начинались в июле. Красота! На все оставшееся лето Люда могла поехать к бабушке в деревню. Там речка, лес, земляничные поляны. Там с радостью встретят ее знакомые деревенские девчонки, мечтающие податься в город, где, конечно же, они найдут для себя настоящего городского "принца" - красивого, стройного, богатого, при машине-иномарке и пятикомнатной квартире, а лучше бы - при собственном коттедже. Наивные. Люда-то знает, что на весь город таких принцев раз, два и обчёлся, да и те - женатые. Так что смотрели бы позорче вокруг себя: а вдруг их принц живет по соседству?
По случаю приезда любимой внучки бабушка Варвара напекла пирогов с картошкой и капустой. Посиживала у самовара, улыбалась и налюбоваться не могла на внучку: красивая, веселая, умная девчонка выросла - ну просто загляденье. И не ленивая. Только что появилась в деревне, и сразу в огород - полоть, поливать грядки, картошку окучивать. А любопытная - ужас. Привязалась с расспросами:
- Бабушка, скажи, будь добра, а почему это соседский дом уже третий год заколоченный стоит? Там ведь раньше семья жила: отец, мать и парень - лет на семь-восемь постарше меня. Вроде, Мишей звали?
- Звали Мишкой, а теперь - Медведко, - вздохнула бабушка.
- Что за странное прозвище?
- Да живет он один, как медведь в лесу, злой, нелюдимый, будто бы умом тронутый. Однако, есть с чего одичать. Как раз три года назад случилась беда. Его отец с мамкой ехали из города на попутной машине. Шофер, видно, выпивши был, врезался во встречный КАМАЗ, и все трое - насмерть. Мишка родителей похоронил, дом заколотил и уехал по контракту в Чечню - на бойню эту проклятую. Добровольно. А вернулся совсем блажной. Устроился работать лесником, и живет теперь в маленькой сторожке, километрах в десяти от деревни. С одними только ёлками, поди, и разговаривает. Сюда в магазин приходит редко, от людей отворачивается, да всё молчит, хохлится. Вот и пристало к нему лесное имя - Медведко. Браконьерам, правда, спуску не дает. Те его, как огня, боятся. Медведко, он и есть Медведко. Дикий. Вот и весь сказ.
- Плохо, наверно, ему одному-то, - пожалела Люда.
- А кто его знает. Темный он человек.
Вечером девчонки сидели на лавочке, грызли семечки и вели беседы всё больше о мальчиках да о веселой городской жизни. Люда, как бы между прочим, спросила:
- А что у вас за Медведко такой страшный в лесу живет?
- Ой, и не говори! - возбужденно зашептала ей одна из подруг. - Медведко этот на чеченской войне контузию получил, и теперь он не человек.
- А кто же? - изумилась Люда.
- Вампир! Кровь у девушек высасывает, как монстр из ужастика. Люди говорят, заманивает Медведко молоденьких девчонок и женщин в лес, в свою избушку, запирает дверь и набрасывается на них. И каждую ночь из его избушки - стоны, оханье, плач...
- У вас в деревне кто-нибудь и вправду пострадал из-за него? - затаив дыхание, спросила Люда.
- Да нет... Он все больше приезжих окручивает, городских, дачниц расфуфыренных. Своих не трогает. А вот тебе-то как раз поберечься надо: лучше бы с ним не встречаться никогда.
На другой день, накупавшись в речке, собрались девчонки за черникой в ближайший лес. Ягод было много. Часа в четыре, когда солнце стояло еще высоко, повернули к дому. У всех подружек - полные лукошки да ведерки, а у Люды - половины не набралось. Оно и понятно: городская, ягоды брать не умеет, навыка и сноровки нет.
- Девчонки, вы домой идите, а я еще часок пособираю, - убеждала Люда подруг. - Дорогу я хорошо знаю, не заблужусь.
Только не зря говорят: "Хвастливое слово - гнило". Заблудилась ведь! Вроде бы, по солнцу дорогу смотрела, а всё как будто на одном месте кружила. Словно ведьмина тропинка заманивала ее подальше от людей в непроходимую лесную чащу. Куда же теперь идти? Что делать? Отчаяние накатывало на Люду безнадежным темным комом. Она пыталась кричать "ау!", но кому? Кто ее услышит здесь? Подружки давно дома. Она села под сосной, закрыла лицо руками: плачь не плачь, никто не поможет. Когда-то ее еще хватятся и пойдут искать? А сумерки уже наползают, окутывают лес вечерней сизоватой дымкой. Нет, нельзя сидеть здесь сложа руки и горевать, надо идти дальше, искать дорогу домой. Люда поднялась с травы и пошла наобум, стараясь не поддаваться панике. Меж тем ночь опускалась на лес. Темнота, тишина, жуть. И чудится, что под каждым кустом затаился кто-то страшный, злой, неведомый - то ли черт с рогами, то ли оборотень мохнатый.
Вдруг Люде показалось, что впереди, за густой еловой стеной, мелькнул огонек. Ну точно! Девушка почти побежала навстречу огню, моля бога, чтобы это оказалась деревня, пусть даже и незнакомая. Но огонек вдруг погас, словно затаился в ночи, не желая приглашать в гости незваную путешественницу. И все-таки Люда теперь знала, что близок конец дороги. Вскоре она вышла на большую поляну, где стоял ладно скроенный бревенчатый домик - один-одинешенек среди леса. Окна в доме не светились. Видно, все легли спать. Ну ничего, надо тихонько постучаться в окно, рассказать, что заблудилась, попроситься на ночлег. Люда неуверенно подошла к избе и вдруг...услышала странные звуки, доносящиеся изнутри. Это были тяжелые, страшные стоны, бормотание, вздохи, скрип зубов и, как будто бы, глухой плач. "Медведко!" - вспомнила Люда. Она попятилась от жуткого, темного дома, населенного звуками боли. Но неожиданно ее остановила мысль: "А ведь плачут-то внутри совсем не девушки". Глухие низкие стоны явно принадлежали мужчине. Так мог бы, наверное, стонать раненый солдат, пытаясь унять боль. Медведко ведь служил в Чечне, вдруг ему плохо, нужна медицинская помощь? А она тут стоит, трусит, собирается куда-то бежать, спасаться от выдуманных опасностей. И Люда решительно постучала в стекло. Потом еще раз. Стоны в доме утихли, послышался звук шагов, низкий мужской голос:
- Сейчас открою. Подождите минутку.
В сенях зажегся свет. Заскрипел засов. И перед Людой предстал высокий, широкоплечий парень, нет - мужчина, лет двадцати семи, с суровым, обветренным лицом, в расстегнутой рубашке, с несколько всклокоченными со сна волосами. Он недоуменно посмотрел на Люду и хрипло спросил:
- Почему ты бродишь по лесу одна, девочка? Что с тобой случилось?
- Я заблудилась, - робко пискнула Люда и замолчала.
- Ну, коли так, заходи, гостьей будешь, - разрешил мужчина. Пошире распахнул дверь и сказал:
- Храбрая. Не побоялась ко мне постучать в потемках. Приезжая, наверное? Может, не слышала, какие сказки про меня на деревне сочиняют? Я ведь - Медведко.
Люда вздрогнула, но не отвела глаз и сказала прямо:
- Слышала. Но вы сильно стонали. Я подумала, может, вам нужна помощь?
- Вряд ли кто теперь мне поможет, - хмыкнул Медведко и повел девушку в горницу. Он напоил Люду чаем, постелил ей постель на широких полатях у печки и предупредил, чтобы не пугалась и не вскакивала, если он снова будет стонать.
- Война снится, - сказал коротко.
Свет погас. Люда съежилась на полатях в жутком предчувствии того, что сейчас-то и приключится с ней самое страшное. Конечно, этот Медведко вовсе и не вампир, но мало ли теперь всяких маньяков развелось. А война вообще людей калечит. Вдруг встанет он сейчас да и набросится на нее? А она не сумеет защититься. Дура! Надо было в лесу ночевать и ни в какие избушки не соваться. Так ведь всё жалость неуместная покоя не дает: ах, кто-то плачет, ах, кому-то плохо и одиноко. Вот и не спи теперь, мучайся. Ну точно, он зашевелился, привстал... В темноте послышался сдавленный стон. Потом невнятный шёпот, а затем отрывистые, резкие слова команды:
- Огонь! Серега! Огонь! Прикрой меня справа. В кустах гранатомёт! Куда ты полез, ядреный корень?
Ему снилась война. Он что-то кричал, "стрелял", звал друга. Это был страшный сон. Парень скрипел зубами, метался в темноте. И что же, так каждую ночь? Может, как-то его успокоить, уговорить?
Люда осторожно слезла с полатей, на цыпочках подошла к койке, присела на корточки, робко протянула руку и погладила парня по голове.
- Миша, Миша, всё хорошо, спи.
Он нашел в темноте ее руку, сжал и затих, словно забылся. Долго сидела так Люда в неудобной позе, боясь отнять руку, потом потихоньку высвободилась, прокралась на полати, улеглась, но так и не смогла заснуть из-за всех этих полуночных волнений. А Медведко больше не стонал и не вскрикивал в эту ночь.
Утро встретило их солнцем, умытыми росой травами, улыбчивым добрым лесом. Медведко показал Люде дорогу к деревне, повел ее мимо светлого лесного ключа, мимо душистых земляничных полян, где они немножко полакомились ягодами. Люда совсем осмелела, прониклась доверием к своему новому знакомому и, чуть смущаясь, спросила:
- А почему вас деревенские боятся? Вы совсем не страшный. И вовсе даже не угрюмый. Можно, я буду звать вас Мишей?
Медведко как-то сразу напрягся, помрачнел и ответил почти грубо:
- Мишей меня в последний раз называл мой друг Серёга. Он в Чечне погиб.
- Извините, я...
- А знаешь ли, каково это - видеть, как твой друг горит заживо в БТРе, а ты не можешь ему помочь? А ты поймешь, как это больно, лежать на снегу с простреленными ногами, с гудящей головой и думать: успеют тебя вытащить ребята, или "вахи" явятся раньше и отрежут тебе голову ржавым тесаком? Разве после всего этого можно жить среди нормальных людей и не казаться им странным или страшным?
- Но одному ведь совсем плохо...
- Ну вот ты и приходи ко мне в гости почаще, коли не испугалась. Завтра придешь?
- Приду.
Медведко криво усмехнулся, посмотрел в сторону и сказал спокойно:
- Ладно, девочка. Я пошутил. Мне одному лучше. Беги домой. А то тебя, поди, ищут всей деревней. Спасибо тебе за то, что добрая такая выискалась в нашем озверелом мире. Прощай.
- Почему "прощай"? До свидания!
Утро следующего дня выдалось серым, пасмурным, унылым. Накрапывал-плакал дождь. Медведко сидел на крыльце избушки и смотрел на тропинку. Да что он, наивный, разве она придет? Но вдруг среди нахохлившихся елок мелькнуло желто-солнечное пятно - девчоночий сарафан. Стройная, будто летящая, фигурка выпорхнула из-за деревьев, приветственно замахала рукой. Девушка крикнула издалека, звонко и весело:
- Миша! Здравствуй! Я пришла!
Разом порвалась серая пелена облаков, проглянул в вышине кусочек голубого неба, и солнечный луч озарил поляну, по которой парень с девчонкой шли навстречу друг другу и не видели больше никого в целом мире, и улыбались солнцу.