Аннотация: Юмористическая история о много говорившем попугае.
Убить Билла (из цикла "Истории Сергея Рыжова")
Среди прочих моих "талантов" наибольшее раздражение у меня же вызывает способность впутываться в разные неприятные истории, появившаяся еще на заре туманной юности и ничуть не ослабевшая с годами. Это какие-то вечные грабли, метафизические, если угодно: они меняют размеры, цвет и даже форму, но только одно остается неизменным: способность оказываться у меня под ногами в тот момент, когда я меньше всего жду от судьбы сюрпризов. Так было и в этот раз: ничто не предвещало беды, когда на закате теплого апрельского дня мне позвонил Вадька Сенчук, чтобы поделиться новостью: руководство фирмы, где он работал, посылает его на недельную стажировку в Чехию.
- Поздравляю! - живо откликнулся я. - А куда именно? - В Прагу. Так что полезное можно будет совместить с приятным... если я поеду, конечно. - Ты что, колеблешься? - Да нет, есть обстоятельства. Билла не с кем оставить. - Билл - это кот или пес? - догадался я. - Билл - это попугай. Говорящий. Редкой породы и очень дорогой. Сестра его взять не может - у нее аллергия на перья. Друзья тоже что-то не в восторге - у того теща птиц не любит, тот сам собирается в дальние края... А оставить Билла на неделю одного никак нельзя - погибнет. - Погоди... Вроде ж есть гостиницы для животных? - Я уже звонил. Они птиц не берут - только млекопитающих. - А если на работу его отнести? - Я уже думал, и начальство не против, но это вредно для Билла. Они - попугаи - очень нервные, а у нас - большое помещение, вечный шум, гам, звонки, чужие люди, чужие руки... Еще получит инфаркт - и поминай, как звали. - Не думал, что попугаи такие нежные птички, - усмехнулся я. - Что ж, тебе остается только одно - взять Билла с собой. - Или оставить его у тебя, - неожиданно выдал Вадька. - Серега, ты - моя последняя надежда. Мне больше не к кому обратиться. Пойми, все зависит от тебя. Если ты откажешь - я никуда не поеду.
Я поморщился. Не люблю манипуляцию (а кто ее любит?), тем более такую откровенную и примитивную. Никакой ответственности за стажировку Вадьки я не нес и нести не мог - и попытка возложить ее на мои плечи мне сильно не понравилась. Видимо, он и сам это почувствовал, потому что мигом сменил пластинку: - Серег, я не упрекаю, Боже упаси! Но ты живешь один, аллергией не страдаешь, других животных не держишь... А я привезу тебе абсент... и все, что захочешь... - Ты привезешь мне альбом репродукций Альфонса Мухи, - твердо сказал я. - Кого? - Альфонса Мухи. В Праге каждый знает это имя, в отличие от тебя. - Привезу, не вопрос! Сейчас запишу имя и фамилию...Аль-фонс Му-ха... А когда к тебе можно привезти Билла? - Да хоть завтра утром, - сказал я роковое слово и почесал за правым ухом. - Да, и корм его привози, все, как полагается. - Конечно-конечно, - залебезил Сенчук, - я привезу приданое полностью.
На следующий день ровно в девять на моем пороге стоял Вадька с огромной - метровой высоты - клеткой в руках. В клетке сидела ярко-зеленая птичка чуть меньше курицы, с округлым брюшком чревоугодника и крепким клювом хищника. Это и был пресловутый Билл. - Вот здесь поилка, - разъяснял мне устройство попугайного жилища Вадька, - вот сюда насыпаешь ему корм... Клетку надо время от времени чистить... - То есть выгребать за ним дерьмо, - поморщился я. - Ну а что ты хотел? У них пищеварение устроено также, как у нас с тобой. У тебя есть комнатные цветы? - Есть, - удивился я резкому переходу. - Прекрасное удобрение, кстати. Так вот, когда будешь чистить клетку, следи, чтоб он тебя не долбанул клювом.. он иногда показывает характер. - Погоди, разве его не нужно вынимать из клетки? - Не нужно, - с нажимом сказал Вадька. - Потому что потом его очень трудно загнать обратно. - А что он говорит? - Все, что угодно. Репертуар у Билла богатый, правда, Билл? - подмигнул Вадька своему питомцу, но тот демонстративно игнорировал нас, неподвижно сидя на жердочке. - Нервничает, - вздохнул Сенчук. - Ничего, скоро освоится. Ну, я пошел. Альбом Мухи - за мной.
Вселение Билла вызвало небольшую перестановку в комнате: мне пришлось снять с тумбочки в углу телевизор, чтобы поставить туда клетку. Жертва, впрочем, была невелика: телевизор я практически не смотрю, и он уже покрылся густым слоем пыли. Зато Биллу должно было быть уютно - тихий уголок, никаких раздражителей вблизи, и мне удобно наблюдать за ним, сидя за письменным столом. Но особо смотреть пока было не на что: Билл продолжал сидеть неподвижно, как чучело, вроде бы равнодушный к окружающему миру; но когда я подошел поближе, то заметил, что его маленькие глазки следят за мной, следят за каждым моим движением. Наблюдением занимался не только я. Выводы, сделанные Биллом, я узнал позднее; мне же он показался в первый день уживчивым и необременительным постояльцем.
Свою точку зрения я изменил на следующий день, когда в шесть утра меня разбудили оглушительные крики, живо напомнившие фильм о Тарзане. Повинуясь древнему инстинкту, я сорвался с кровати и замер, тревожно оглядываясь по сторонам: где опасность? Опасности не было, зато был источник звуков, сидящий в углу в клетке. - Ты чего орешь? - приблизился я к нему. - Шесть утра! Билл, точно поняв мой вопрос, подскочил к кормушке и постучал об нее клювом, после чего опять заверещал. - А, ты жрать хочешь! Я с вечера не засыпал корм...Так бы и сказал, а то орет, как резаный... Засыпав кормушку доверху, я попытался вернуться к прерванному сну, но мне это не удалось, и я впервые пожалел о своем решении приютить говорящего попугая. Кстати, за сутки он не произнес ни слова, и я уже усомнился в его ораторских способностях. Как вскоре выяснилось, напрасно.
В тот злополучный день, начавшийся с крика попугая, я вернулся из университета рано - около двух часов дня, пообедал и взялся за давно отложенную работу, которую откладывать было дальше некуда. Мне предстояло сказать вступительное слово на олимпиаде юных филологов - недолгое, минуты на 3-4. Но эти три-четыре минуты надо было озвучивать оптимистические банальности, которые перед этим надо было написать. Через двадцать минут вступительное слово было готово, и я решил проверить, укладывается ли оно в отведенное время, прочитав его вслух с чувством, с толком, с расстановкой. Не успел я договорить последние слова "И позвольте пожелать вам удачи", как в тишине комнаты отчетливо прозвучали сказанные хриплым голосом слова: - Редкостный бред.
Я вздрогнул, потому что знал - в квартире никого нет. Недоуменно оглянувшись по сторонам, я наткнулся взглядом на клетку, понял, кто меня критикует, и рассмеялся немного нервным смехом. - Хорошо смеется тот, кто смеется последним, - серьезно сказал попугай, и смех оборвался. Я удивился. Речь попугаев носит подражательный характер, они не способны к общению в подлинном смысле слова, они механически повторяют заученные реплики, не понимая их содержания - но этот вставлял свои пять копеек как-то очень уместно, подозрительно уместно. Я взглянул в маленькие глазки навязанного мне гостя и прочел в них откровенную издевку. Билл оказался более сложным существом, чем я предполагал в начале.
Начав говорить, он уже не мог - или не хотел - остановиться, но, что любопытно, все его реплики носили откровенно провоцирующий характер. Так, когда я входил в комнату, меня приветствовали издевательским "Здорово, придурок!", а когда покидал помещение, в спину неслось "Птичка улетела в рай". Согласитесь, из нас двоих не мне пристало называться птичкой. Стоило мне усесться за работу, из угла саркастически замечали: "Редкостный бред!" или "Век учись, дураком помрешь". Запас хамских выражение Билла был неисчерпаем: мне сообщали, что я "кретин обыкновенный - одна штука"; от меня требовали "Помой уши!" и подкалывали моим ростом "Хорошая палка дерьмо мешать!". Не знаю, кто выучил попугая этой дряни, но уже через два дня болтовня Билла стала раздражать меня не на шутку. Конечно, умом я понимал, что обижаться на пернатое по меньшей мере нелепо, но меня то и дело подмывало ответить ему - и только усилием воли я удерживался от столь малопочтенного занятия, как перебранка с попугаем.
На третий день назрела необходимость почистить клетку. Нетрудно догадаться, насколько мне хотелось убирать отходы жизнедеятельности за существом, столь пренебрежительно ко мне относившимся. Я открыл дверцу и, вооружившись маленькой метелочкой, засунул руку вовнутрь - и немедленно был атакован Биллом, со всей силы ударившим меня клювом. Я вскрикнул от боли и неожиданности и отдернул руку, из которой немедленно пошла кровь. - Ах ты сука пернатая, - не сдержался я, - ты что наделал? На сей раз Билл промолчал, явно наслаждаясь содеянным. Я выругался и пошел в ванную - промыть руку и замазать ранку зеленкой. Обрабатывая боевое ранение, я мысленно прокручивал все, что я скажу не Биллу - с него взять нечего - но его хозяину уже через пять дней. Биллу же я откровенно желал сдохнуть - или, как минимум, исчезнуть из моей жизни.
Когда я вернулся в комнату, то обнаружил, что мое желание волшебным образом исполнилось: клетка была пуста! Билл исчез. Но радовался я недолго: через секунду со стороны шкафа донеслось: "Здорово, придурок!". Птица вылетела из клетки, которую я оставил незапертой, и уселась на шкаф. Я вспомнил предупреждение Вадьки и помрачнел. - Что, полетать захотелось? - злобно спросил я. - Я тебе полетаю. А ну марш в клетку! - Кретин обыкновенный - одна штука, - весело отверг мое предложение попугай. - Кретин у нас ты! Не дам жрать - сам приползешь! Попугай склонил голову на бок и принялся иронически меня рассматривать. - Что уставился, скотина? Довольно я с тобой либеральничал. Ты мне еще за телесные повреждения ответишь, - огрызнулся я, пытаясь представить, как же ловят попугаев в условиях современных малогабаритных квартир. - Нам песня строить и жить помогает, - вдруг запел Билл, давая понять, что разговор окончен, - она вперед и зовет и влечет, и тот, кто с песней по жизни шагает...
Я не выдержал и запустил в тварь тапкой, но промахнулся. С мерзким криком "Караул!" Билл вспорхнул и вылетел из комнаты.
Дальше начался Хичкок. В течение получаса я гонялся за попугаем по квартире, пытаясь его поймать с помощью банного полотенца - то есть набросить полотенце на голову птице, лишив ее таким образом зрения и способности к ориентированию. Лучше, конечно, было бы использовать большой женский платок, но платка у меня не было. Увы, птицелова из меня не вышло. Билл неизменно был проворней, ловко выскальзывая и улетая. Я надеялся, что он уморится и прекратит сопротивление, но быстрее уморился я и опустился в кресло, обливаясь потом. "Как Вадька его ловил? Не Билл, а неуловимый Джо какой-то. А, черт, пусть летает. Попытается еще раз меня укусить - пришибу шваброй. Разобьется об оконное стекло или зеркало - мне же лучше".
Остыв, я рассудил трезво: если я насыплю корм в его кормушку, ему ничего не останется, как вернуться в клетку - Билл не похож на героя, которому свобода дороже жизни. Он заберется в клетку, чтоб пожрать, и все, что мне останется - молниеносным движением захлопнуть дверцу. Заполнив попугайные закрома, я отправился на кухню готовить ужин себе - и вскоре услышал шорох крыльев.
- Пшел вон, - приветствовал я Билла, не обратившего на мои слова никакого внимания. Пролетев под люстрой, он уселся на полку с посудой и замер. Момент, чтобы пришибить его шваброй, был на редкость удачным, да и швабра была под рукой - но мой гнев уже прошел. - Сидишь? - риторически спросил я, нарезая колбасу. - Ну сиди, сиди. Смотри, как люди едят - ты-то нескоро поужинаешь. Я ждал ответа, но попугай молчал, и в молчании его было что-то зловещее. Не успел я отвернуться к плите, чтобы поставить чайник, как Билл спланировал с полки, ухватил цепким клювом бутерброд, с которого посыпалась колбаса - мой бутерброд, который я приготовил для себя! - и полетел к двери.
С громким матом я кинулся за ним. Мало того, что у меня отнимали ужин - рушился мой план укротить попугая с помощью пищи. Билл молнией пролетел через коридор в гостиную и, усевшись на шкаф, принялся лакомиться добычей. Птица, увлеченная едой, становится рассеянна, и это был подходящий момент для его поимки. Стараясь двигаться беззвучно, я поставил стул возле шкафа, взял в руки полотенце, взгромоздился на стул - и тут Билл, почти дожравший бутерброд, заметил мои маневры. Мои глаза оказались напротив его крохотных гляделок. Все решали секунды: я вскинул полотенце - и вдруг получил оглушительный удар в лоб, причем удар не клювом, а всей тушкой. С перепугу Билл полетел на меня, я от удара потерял равновесие и позорным образом свалился со стула. Хорошо, что на полу лежал ковер. Несколько минут я лежал, охваченный острой болью от ушибов, а Билл летал надо мной, бормоча что-то нечленораздельное. Все вместе пародийно напоминало былинную сцену, где над лежащим в чистом поле добрым молодцем, поверженным в бою, летает ворон. Со стороны это выглядит смешно, я знаю. Но мне было не до смеха.
Кое-как очухавшись, я встал и настежь распахнул дверь на балкон. Отчаяние подсказало мне радикальный выход - хотя и не самый радикальный. Самым радикальным было бы удушение Билла.
Учуяв свежий ветер, попугай медленно подлетел к двери, выбрался на балкон, посидел на балконной ограде - и улетел! Я сам видел, как он вспорхнул в синее апрельское небо, и детская радость заполнила мою измученную душу. Только теперь я осознал, каким источником стресса было жизнь с Биллом под одной крышей.
Остаток дня я просидел в Сети, выясняя стоимость говорящих попугаев - надо было узнать, какую сумму придется возвращаться Вадьке. Лег спать рано. Перед сном выпил кефир. Спал спокойно, с прелестными снами, которые на рассвете прервал навязчивый стук и долетавшие как бы издалека крики. Я неохотно проснулся, зевнул, взглянул на часы, перевел взгляд на окно и вздрогнул: на подоконнике сидел он - большой, зеленый, взъерошенный, и стучал клювом по стеклу.
Билл вернулся.
Только не спрашивайте меня, каким образом Билл нашел окно - я не знаю, и никто не знает. Даже светила с кафедры орнитологии ветеринарного института не смогли ответить на этот вопрос. Я могу лишь зафиксировать факт: прошлявшись ночь неведомо где, птица вернулась. И мне ничего не оставалось, как приоткрыть окно. Я умышленно сделал щель очень узкой, заставив Билла протискиваться - и когда он ступил на подоконник, я сделал молниеносный бросок и схватил жирную тушку. Попугай заорал так, что у меня чуть не лопнули перепонки, но было поздно. Птичку водворили в клетку. Захлопнув дверцу, я, как некогда Эдмон Дантес (он же граф Монте-Кристо) призадумался о мести. За все пережитые страдания Билл должен был расплатиться сполна.
Сначала я задумал подмешать ему в питье слабительного, но отказался от этого намерения - убирать-то пришлось бы мне. После получаса размышлений в сознании выкристаллизовался лучший план, который я успешно реализовал в течение оставшихся дней.
Вадька Сенчук нашел время забрать свою птицу только спустя два дня после возвращения. Пришел с бутылкой, которую я ждал, с пражскими рекламными буклетами, которых я не ждал, и с тоненькой глянцевой брошюркой на 12 страничек под названием "Альфонс Муха в Праге". Такие брошюрки продаются при музеях и рассчитаны на невзыскательных туристов, для которых главное - засвидетельствовать свое посещение очага культуры.
- Да это просто рекламный проспект, - заметил я. - Здесь половина текста про музей, а не про Муху! - Извини, ничего другого не было, - развел руками Вадька. - А как Билл? - Спроси у него, - хищно ухмыльнулся я. - Ну, как ты, браток? - склонился над клеткой Сенчук. - Не обижали? - Мне стыдно! Я тупорылый еблан! - надрывно завопил Билл. - Позор! Позор! Я тупорылый еблан! Мне стыдно! - Чего это он? - остолбенел Вадька. - А я знаю? - пожал я плечами с невинным видом, но внутри все пело и ликовало.