Комната, в которой жил Афанасий Петрович, была вовсе не маленькой: пятнадцати шагов от двери и до окна, и ещё пять шагов от стены к стене. Но из-за огромного количества различных предметов: будь то важные для его изысканий вещи, или всякий использованный хлам - из-за всех этих беспорядочно разбросанных, наставленных друг на друга, скомканных или перевёрнутых предметов, комната казалась маленькой.
Окно было защищено толстой железной решёткой, причём не снаружи, а внутри комнаты. Решётку поставил не Афанасий Петрович. Когда его поселили сюда, решётка уже была на окне. В жаркую летнюю пору решётка не давала открыть окно, и сама накалялась, и, содействуя безжалостному Солнцу, превращала нутро комнаты в ад. Афанасий Петрович пытался решётку выломать, однако ж, она намертво была вмонтирована в стену, и ничего у него не вышло. Оставалась только форточка. Но эта маленькая форточка совсем не помогала...
Афанасий Петрович был привязан к этой комнате. Здесь он выполнял свою работу: на подключённом к сети компьютере составлял, правил, проверял картотеку вставших на учёт в клинике клонирования. Работа была однообразная, муторная, совсем не творческая, однако ж, она позволяла Афанасию Петровичу прокормиться; и оставляла ещё достаточно времени на личные изыскания.
Вообще-то платили мало, и, чтобы каждодневно кушать и за жильё платить, надо было работать по десять часов. Но это ничего. Где после потепления-затопления платили много? Сколько было этих несчастных, голодных, или даже умерших от голода. А он неплохо устроился, и держался за эту работу...
И он почти не спал. Он привык к бессоннице...
Когда ты безответно влюблён, и уже не ждёшь ответа, и знаешь, что ничего не изменится ни через месяц, ни через год, ни в день твоей смерти, и всё равно влюблён, и знаешь, что не разлюбишь ни через месяц, ни через год, ни в самый день своей смерти, потому что иначе предашь то самое лучшее, что было тебе в этой жизни указано, тогда... Тогда ты либо начинаешь пить, и переходишь на наркотики, сначала на лёгкие, а потом - на всё более и более тяжёлые, и падаешь всё ниже... До тех пор, пока не падаешь уже окончательно и безвозвратно, с моста, в ядовитую воду, которой стало через чур много, после потепления. А ещё один путь - это работа. Поставить перед собой цель, и работать, и не спать, и любить. В этом чуждом, пустом мире - любить...
Но читатель уже ждёт действия. И действие будет. Потому что, то, чем занимался Афанасий Петрович, было запрещено законом. Наказание самое строгое: пять лет на урановых рудниках Титана (спутнике Сатурна). Это равносильно смерти, никто не выдерживал там больше трёх лет. Три года мучений, и смерть, как сладостное освобожденье, от пытки ежедневной болезненной мутации организма. Афанасий Петрович знал об этом наказании, но продолжал работать.
Он разрабатывал своего клона. Это было запрещено законом: уже за это - год на рудниках. Создание клонов было всецело в руках государства: неконтролируемые изыскания пресекались очень строго. Но это ещё не всё: он вносил в клона изменения: соединял органику с процессорами, за что и полагалось строжайшее наказание.
Накануне к нему заходила соседка Наталья Всеславовна Ойро. Толстая, неопрятная женщина. Вся пропахшая сельдью, клопами и собственным потом; она давненько присматривала за Афанасием Петровичем и точила на него зуб. Не нравился он ей: через чур бледный и худой, с длинными, начесанными волосами, ещё более неопрятный, чем она. Угрюмый, неразговорчивый, всего дичившийся...
Ойро казалось, что он зло на неё смотрит. На самом деле Афанасий Петрович её не замечал. И только по привычке, как и ото всех иных людей, скрывал от неё род своих занятий. Ойро уже и забыла, что когда-то испытывала к нему определённое влечение, кидала на него всякие взгляды - он не замечал. Она назвала его "извращенцем" - с этого и началось.
Афанасий Петрович закрыл дверь в свою комнату, и встретил Ойро в коридоре.
Спросил безучастным тоном:
- Что угодно?
- Да уж не жениться на тебе! - ехидно ответила Ойро.
- ...Мне тридцать два года и женитьба мне не светит... - прошептал Афанасий Петрович продолжение каких-то своих мыслей.
- Вот что, ты мне тут не умничай. Ишь умник нашёлся. Ты на себя то погляди: наркоман и наркоман.
- Что вам угодно?
- А то мне угодно. То! Вчера окно у себя раскрыла, а ветер налетел и улетел мой платок. Понимаешь?
- Что ж из того?
- А то, что к тебе унёс!
- Не может быть.
- Почему же не может то?! Мне что, обыск устроить?
- Нет. Не надо.
- Тогда отдавай платок.
- Если бы был - отдал. Но ко мне никакого платка не залетало.
- А ты поищи.
- Зачем же мне искать, когда я наверняка знаю, что не залетал. У меня только одна форточка открыта, и если б залетел, так на полу бы иль на подоконнике лежал, а там ничего не лежит...
- Зажулить платочек решил, а? Платочек то хороший. С вышивкой. Я ж видела, как он летел: прямёхонько в твою форточку.
- Хорошо. Я поищу.
- Ищи.
- Вы идите, а я поищу. Потом к вам спущусь и результат сообщу.
- Не-не. Так не пойдёт. Ты сейчас ищи. А то знаю тебя: перепрячешь, а потом ищи-свищи. Был платок, и нет платка. Ты давай-ка, прямо сейчас ищи.
Афанасий Петрович побледнел больше прежнего, и ответил неожиданно окрепшим голосом:
- Нет. Об этом даже и не думайте. Нет. При вас я искать не буду. Вас в свою комнату не пущу. Потому что... потому что это моя комната. Моя собственность. Я не позволю вам вторгаться. Нет такого закона, чтобы посторонние люди ко мне ломились. И мало ли какие причины?..
Ойро сбавила обороты:
- А ты не кипятись. Ничего. Я к тебе ломиться не стану. Я здесь подожду.
- Ладно. Я быстро.
Афанасий Петрович проскользнул к себе в комнату, и стал искать платок, которого там, конечно же, не было. При этом он был чрезвычайно рассеян, и приговаривал тихим голосом: "...Когда умирает близкий человек, остаётся место на кладбище, куда мы можем приходить. А если он кремирован - место, где развеян его прах. Но я даже и этого лишен. Ну, ничего, скоро всё изменится..."
Он забрался под картонный ящик, и в это мгновенье дверь бесшумно приоткрылась, и Ойро заглянула в комнату. Она быстро огляделась, увидела, то, что ожидала, и отшатнулась обратно в коридор.
Через пару минут Афанасий Петрович вышел к ней, и сообщил:
- Никакого платка у меня нет.
- А, ну ладно. Стало быть, я ошиблась. Всё. Я пошла. - и Ойро удалилась.
Поглощённый своими переживаниями Афанасий Петрович тут же забыл о её визите.
* * *
А на следующий день клон Афанасия Петровича был окончательно завершён. Уже вечерело, и ярчайший свет дневного Солнца преобразился почти в поэтические тона. Однако в комнате по-прежнему было невыносимо душно. Капли пота скатывались по бледному лицу Афанасия Петровича. Он сильно прикусил нижнюю губу, но так разволновался, что не замечал боли.
Клон лежал перед ним на маленькой, испуганно вжавшейся в пол кроватке. Клон был облачён в дорогой костюм, однако рубашка была расстёгнута, а в груди, над сердцем было раскрыто маленькое окошечко. И видно было оплетённое эластичными проводами сердце; органическая слизь слабо поблёскивала в усмиренном вечернем свете. В сердце клона имелся один свободный паз. Единственное, что оставалось - это поставить в этот паз урановую батарейку.
Афанасия Петрович осторожно подхватил пинцетом маленький серебристый кругляш с надписью: "Урановая батарея В-15. Для Военных Целей Исключительно", и установил его в паз. Сердце клона слабо вздрогнуло. Ещё через мгновенье - вздрогнуло сильнее. И ещё толчок, и ещё, и ещё. И уже побежала по полупрозрачным жилам кровь. Искусственный организм вздрогнул; зашевелились пальцы на руках; слегка приоткрылись веки, а губы издали тихий стон.
- Вот и хорошо. Заработал, стало быть... - прошептал Афанасий Петрович, поспешно захлопнул крышку на груди, и стал застёгивать рубашку на груди клона.
Пальцы его сильно дрожали, и он никак не мог справиться с пуговицами. Тут клон приподнял голову, посмотрел на Афанасия Петровича, и предложил самым вежливым тоном, какой только можно представить:
- Не стоит себя утруждать, батюшка. Я застегну свою рубашку. Ну, а вы, скажите, чего бы хотели сегодня вечером?
Афанасий Петрович отпрянул, поправил скомканные и слабые, мокрые от пота волосы. Он уткнулся спиной в спинку кресла, и с благоговеньем разглядывал своё создание.
Клон был именно таким, каким замышлял его Афанасий Петрович. Вроде бы и его, Афанасия Петровича лицо; но много более благородное, красивое; какими-то неуловимыми мазками преображённое в лицо актёра, любимца дам. Глаза внимательные, чуткие, но, вместе с тем и добрые, проницательные. И ещё от него исходило то, что называется харизмой. Этот "почти" человек обладал силой, он мог добиться своего. Но он был и воплощённым благородством, поэтическим вдохновеньем, романтиком...
Спустя минуту клон прокашлялся, и повторил своё предложение, относительно того, какую помощь ожидает от него Афанасий Петрович.
Тогда Афанасий Петрович также прокашлялся, и ответил:
- Но, прежде всего, мы должны определиться с именем.
- А вы ещё не придумали для меня никакого имени?
- Нет. Потому что ты - взрослый человек. Ты обладаешь своим сознанием. Я не могу тебя неволить, и нарекать именем, которое, возможно, тебе не понравится. Ты сам должен придумать имя.
- Хорошо. Гильом де Кабестань.
- Что? - Афанасий Петрович несколько опешил.
- Гильом де Кабестань. - повторил клон. - Это то имя, которое я для себя избрал.
- Но почему? Что за странное имя? - растерянно бормотал Афанасий Петрович. - Кажется, это из старо-французского...
- Совершенно верно. - кивнул клон. - Гильом де Кабестань был каталонским поэтом. И был он убит своим сеньором Раймондом за то, что любил и воспевал в своих песнях его жену. Раймон вырезал у поэта сердце и приказал повару изготовить из него кушанье. Это блюдо он преподнёс своей жене. Та, не подозревая, что ест, поглотила сердце поэта. После этого, Раймон велел заточить её в башню, но она узнала, о том, что съела сердце своего возлюбленного, и выбросилась из окна. Такова история.
- Но почему? Почему?.. Почему это несчастное имя? Неужели нет иных имён?
- А разве в счастливые времена дали вы мне жизнь, отец?
- Нет. - признался Афанасий Петрович.
- Разве для счастья родился я?
- Да. Для счастья.
- В этом отравленном мире нам не найти счастья. - вздохнул тот, который отныне звался Гильомом де Кабестанем. - Только на Острове...
- На Острове... - рассеяно повторил Афанасий Петрович.
Здесь Гильом де Кабестань замер, и вдруг вздрогнул, и, сжался, и прошептал тихо и испуганно:
- Отец. Что это за скрип?
Потолок над их головами размеренно скрипел. Афанасий Петрович пробормотал смущённо:
- Ничего, сынок, не обращай внимания.
- Отец, я должен знать, что это. Батюшка, мне страшно.
- Да ни к чему тебе это знать. Ты просто внимания на это не обращай. Ладно?
- Отец, пожалуйста. Этот скрип переходит в меня. Он вибрирует в моём сердце. И в сердце я чувствую боль.
- Ничего, Гильом. Там просто девушки. Не стоит на них обращать внимания.
- Девушки? Но девушки должны быть на поле, среди цветов. Так почему же там этот скрип? Всё скрипит и скрипит, словно ад. Что же, батюшка?..
- Не стоит обращать внимания. Это не совсем хорошие девушки. Такие... в общем, павшие девушки... Ну, и их можно понять, ведь кушать то надо... А единственное, чем они могут зарабатывать - это своим телом... Там притон. Понимаешь, сынок? Вот потому и скрипит всё. Понимаешь?
- Понимаю. - на лбу Гильома выступили капли пота. - Но здесь так душно. Что меня ждёт в этом мире, батюшка? Для чего ты мне дал жизнь?
И в эти мгновенья Гильом выглядел таким испуганным, таким несчастным, что Афанасий Петрович, испытав к нему острую жалость, шагнул навстречу, и схватил Гильома за руки. И, глядя прямо в его ясные, добрые глаза, сказал:
- Для счастья, сыночек. Только для счастья. Я сделал тебя таким хорошим, каким только мог. Ты красив, и умён. Ты благороден, и верен. У тебя душа поэта, и доброе сердце. В отличие от меня, ты неотразим для женщин, и тебя сможет полюбить та, которая отвергла меня. Вот она и будет твоим счастьем. Потому что у неё прекрасная душа...
Скрип над их головами усилился, прервался протяжным воплем, и вновь возник.
Афанасий Петрович сбился, покраснел, забормотал:
- Ничего. Не обращай внимания. Ну, их!.. Ну, их!.. - и это "ну их!", он выкрикивал с несколько большим возбужденьем, чем следовало бы. - Так каждый день скрипят. Ну, ничего...
- Батюшка, здесь очень душно. Воздух здесь тяжёлый и смрадный. Я не могу здесь долго находиться. Мне нужен свежий воздух.
- Но...
- Да - я знаю, что в этом мире свежего воздуха почти не осталось, и всё же я думаю, что на улице будет получше. Сейчас вечерний час. Солнце не так шпарит. Предлагаю вам пойти погулять.
- Нет. Не могу. Я так переволновался. У меня ноги дрожат. Кажется, и десяти шагов не сделаю. Упаду. У меня слабый, нездоровый организм. И откуда ему, здоровью, взяться? Я, пожалуй, посижу, отдохну, ну, а ты пройдись. Только будь осторожен, смотри по сторонам, и далеко от дома не отходи. Ладно?
- Хорошо.
- Нет, Гильом, ты пойми, - я буду очень за тебя волноваться. Ты не вляпайся в какую-нибудь историю. Ни во что не вмешивайся, не попадайся никому на глаза. Хотя это будет трудно, с твоей то внешностью.
- Как же здесь душно и смрадно, отец. Как же здесь можно жить?
- Ничего, сынок, тебе уготовлена лучшая доля. Погуляй и возвращайся. И я расскажу, что тебе предстоит. Завтра же приступим к активным действиям. Иди.
Гильом шагнул к двери, но Афанасий Петрович окликнул его:
- Подожди! Ох, надо же - чуть не забыл. Ведь тебя может остановить патруль. Вот - документы.
Он открыл ящик стола, и протянул Гильому аккуратную стопочку новеньких, ещё пахнущих подпольной типографией документов.
Гильом поблагодарил и вышел.
* * *
В то самое время, когда Афанасий Петрович в первый раз разговаривал с Гильомом, Наталья Всеславовна Ойро переступила порог одного кабинета. Перед этим ей довелось высидеть в многочасовой очереди, в пропылённом, душном коридоре. На той двери, за которую она жаждала попасть, красовалась табличка "Пётр Викторович Фет. Участковый по делам клонирования, района 16/243, Нового Живого Комплекса". Очередь утомляла атмосферой недоверия и повышенной раздражительности. Наталья Всеславовна едва не подралась с какой-то перекошенной старухой, которая страшно ругалась, и утверждала, что Ойро - неудачный клон. Их едва разняли. И потом, в течении нескольких часов, они бросали друг на друга испепеляющие взгляды, и шипели угрозы.
Но вот Ойро вступила в кабинет начальника. Несмотря на то, что работал мощный кондиционер, - в кабинете было ещё более жарко и душно, чем в коридоре. Раскалённый, нездоровый воздух обжигал.
Обстановка кабинета: чёрные, кожаные стены. В тускло-золотистых рамках - какие-то награды. Стеллажи с книгами по юрисдикции; а ещё компакты - с такими же книгами. Окно, за которым умирало, касаясь маслянистой водной глади, огромное, главное в этом аду светило.
За столом, утопая в огромном кресле, сидел Петр Викторович Фет. Ему исполнилось пятьдесят. Добившись этой должности, он угробил останки своего здоровья и совести. Тёмно-багровые шарики окольцовывали его маленькие, поросячьи глазки. Обвислые щёки подрагивали. Череп был лысым, но на нём выделялись небрежно завуалированные шрамы от нарывов. Он очень устал, он был крайне раздражён. И эта новая посетительница, которая глянула на него с тупым подобострастием, вызвала в нём новый прилив злобы, и он решил избавиться от неё поскорее.
- Ну, что надо? - спросил он.
- Доложить к вам пришла... - нервно улыбнулась Ойро.
- Что?
- Да вот, соседушка мой незаконно клона делает.
Раздражение Фета разрослось, и уже клокотало ядовитой тучей. Его жёлтые, дурно пахнущие кулаки сжались. Мысли понеслись в раскалённом царстве его снедаемой неизлечимым раком головы:
"Вот такие и приходят постоянно, и отнимают своими мелочными делишками лучшую часть моей жизни. Что она, эта бабка, совсем тупая, а? Мало ли что газеты пишут: клонирование вне государственного ведомства - запрещено? Да этих подпольных заводиков по производству клонов - сотни. Да этот бизнес - один из основных доходов государства. Только на моей территории - пятнадцать подобных предприятий; и, благодаря им, я неплохо живу. И некоторые частники-умельцы делают клонов себе на потеху. Иногда это пресекают, чтобы особо не расходились, но их слишком много, за всеми не уследишь, да и более важных дел куда как больше... А эта бабка пришла, думает, наверное, государственный заговор раскрыла. Думает, ей за это награда полагается. Пинок ей под зад за это!"
Ойро тараторила:
- Вот я и думаю, зачем ему клон? Он такой подозрительный. Афанасием Петровичем его зовут. Знаете, такой бледный, угрюмый. Он на маньяка похож. И ей-ей - он и самый всамоделишный маньяк. Вот создаст клона, и будет над ним издеваться. А то и убьёт, а то и сообщника из него сделает...
- Но ведь нет никаких доказательств. Что же вы пришли то? А? - зло спросил Афанасий Петрович.
А про себя думал: "Бабка хоть и змеюка, а и наивная. Для чего ж их делают, как не для мучений? Вон, скажем, под пятым ЕР-Блоком, большой притон, на тысячу двести койко-мест. Кто там работает? Клоны одной проститутки. Она кровь сдала, из неё на подпольной фабрике и напечатали тысячу двести копий. И используют их. Буквально на цепи держат. Кормят, поят, и - это всё. Работают по максимуму: пятнадцать часов, ежедневно. Без выходных. И пожаловаться им некуда, потому что никаких документов на них нет. А раз нет документов - и их тоже нет. Если удастся сбежать, так к нам заявляются. А мы что: мы их обратно отправляем. Тоже, стало быть, доходная статья. За два года те девки полностью изнашиваются. Полный комплект венерических заболеваний, общее истощение организма. Их усыпляют, и сжигают. Прах идёт на удобрения. Клиенты про это знают, государство про это знает, и только такие вот бабушки - божьи одуванчики, змеюки подколодные ничего не знают, глазками хлопают, и со своими соседями счёты сводят".
Ойро продолжала бормотать. Расписывала, какой Афанасий Петрович плохой да гадкий. Фет смотрел на неё, и брезгливо морщился. Рявкнул:
- Доказательства!
- А? Что? - встрепенулась Ойро.
- Доказательства где? А?
- Так своими глазами видела.
- Да что мне до ваших глаз? Вы доказательства принесли? Вы засняли это? Может, у вас галлюцинация была? Мне что, своих людей от дел важных отрывать, ко всяким ... в квартиры ломиться?! А?! Ну, вот ответьте мне.
- Не знаю. Но он же преступник. Значит, ломиться надо. И на Титан его, на руднички.
- Вот вас бы на руднички. Идите, и без вещественных доказательств не возвращайтесь.
Ойро затряслась, и спиной стала пятиться к двери. При этом она говорила:
- А я уж думала: засажу его, ненавистного, на три года, на руднички, чтобы он там совсем извёлся.
- Гражданка, вы бы в конституцию взглянули: за создание клона - год на рудниках.
- Да я то в конституции хорошо фурычу... - жалобно хмыкнула Ойро. - Я то её, родненькую, всю перечитала. Я то разбираюсь. Он же не простого клона, а с электронными изменениями делает. За это - три года. Там бы и умер, маниак, за три года. Так бы и не видела боле его рожу постылую...
Она уже схватилась за дверную ручку, но тут Фет рявкнул на неё:
- Стойте!
- А? - она остановилась.
- Сядьте!
Ойро плюхнулась обратно в кресло, и выпучила испуганные глазищи на Фета.
Впервые за этот нескончаемый, раскалённый день Фет был по-настоящему заинтересован. Создание клона с электронными изменениями - это было уже серьёзное преступление. И никто на это сквозь пальцы не смотрел. Делать подобное могли очень немногие специалисты: создавали универсальных убийц, с огнемётами и пилами вместо рук, с нечеловеческой реакцией (за счёт процессоров, подключенных к мозгу). Такие универсальные клоны взламывали коды в банках, увёртывались от пуль, и сами поливали разрывными пулями, огнём, гранатами, ракетами, лазерными лучами, из оружия, которое было встроено им в руки, в головы, в туловище, в спину, в зад, и ещё чёрт знает куда.
Таких специалистов предписывалось выявлять, и выдавать в более крупные инстанции, откуда уже никто не возвращался.
Фету было плевать на высокие инстанции, и на гениев клоностроительства, но на награду в десять тысяч Кредитов БО (Кредитов Большого Острова) - ему было не плевать. За такую награду Фет укокошил бы собственную мамочку, а уж какого-то Афанасия Петровича, он сразу же решил раздавить.
- Координаты?
Ойро назвала координаты Афанасия Петровича. Затем поинтересовалась:
- Я могу идти?
- Нет.
- Почему?
- До окончания дела посидите в камере. Вы не должны вступать ни в какой контакт с преступником. Он может заподозрить...
- А когда всё это?
- Скоро.
Фет решил, что к операции надо подготовиться самым основательным образом. Ведь, вполне возможно, созданный электронный клон (или клоны?), окажут отчаянное сопротивление.
"Во всяком случае без стрельбы здесь не обойдётся" - так думал взбудораженный Фет.
* * *
Гильом де Кабестань ушёл, и Афанасий Петрович остался в одиночестве. Некоторое время он сидел, глядя прямо перед собой. В воздухе медленно летали тяжёлые, раскалённые пылинки, но Афанасий Петрович пылинок не замечал. Он о своём думал.
Вот поднялся, медленно прошёл в угол, и там стал разгребать рухлядь. И был он таким тощим, и такими неестественными были его движенья, что, казалось, сейчас вот развалится Афанасий Петрович. Долго он там копался, но, наконец, извлёк старую, покрытую пылью и грязевыми пятнами бутылку вина. Бутылка уже была когда-то начата, но её плотно запечатали, и Афанасий Петрович потратил много времени на то, чтобы вырвать пробку.
И тут же поспешно стал наливать, в также пыльный, грязный стакан. Быстро, торопясь напиться, осушил один стакан, потом - второй. А потом припал к горлу. Вино было дурное, с какой-то примесью, перчило, и Афанасий Петрович закашлялся.
Голова налилась приятным жаром. Комната как бы поплыла. Казалось, что узкие стены раздвигаются.
Вдруг один из углов почернел, и выступил из него облачённый в чёрное, бледный и тощий человек, весьма похожий на Афанасия Петровича, но всё же не являющийся точной его копией.
И Афанасий Петрович твёрдо знал, что - это не просто алкогольная галлюцинация. Это был...
Впрочем, называли их по-разному, потому что ко всем людям, кроме невинных младенцев они приходили. Вот Афанасий Петрович называл своего гостя "демоном". Демон являлся к Афанасию Петровичу не чаще, чем раз в месяц, и многими словами его терзал.
Эти "демоны" стали к людям являться после печально знаменитого эксперимента "Альфа". Эксперимент проводили крупные учёные, по заказу военного ведомства. Бюджет им выделили где-то в пятьдесят миллиардов "зелёных". Дело было важности чрезвычайной, а уж об секретности позаботились десятки профессионалов.
Всё же стало известно, что проект "Альфа" - это попытка прорваться в иное измерение.
В прессе раздались возмущённые голоса, что, мол, соседние измерения, это вам не шутка, что мы, люди ещё ничего об этом не знаем, и без соответствующей, долгой и всесторонней подготовки соваться туда не стоит, а то последствия могут быть самыми плачевными.
Но мировую общественность заверили, что изыскания ведутся на далёком океанском острове, так что нечего волноваться, и слушать "всяких крикунов и паникёров!". Общественности было, мягко выражаясь, наплевать на каких-то там учёных и все их проекты, от "Альфы" и до самой "Омеги". Уже было потепление, уже растаяли льды. Уже разросся и затопил большую часть суши этот ненасытный, жестокий океан, и народы бедствовали, голодали...
А потом произошла катастрофа. Учёные, центр, а также остров - бесследно исчезли. Но дверь в иное измерение всё же была открыта. Нет - из проёма не хлынули слизкие монстры, но сам мир стал преображаться, нарушая все законы физики.
Океан продолжал разрастаться, но теперь уже не за счёт растаявших льдов, а за счёт чего-то иного, неведомого. Он не наступал больше на останки суши, но всё же он разрастался гораздо быстрее, чем когда-либо. По некоторым оценкам ежесекундно его площадь увеличивалась на миллиард квадратных километров. Океан дробился на бессчётные квадраты, которые уже не были частью планеты Земля, и не были видны из космоса, но всё же существовали, и в каждый из них можно было попасть, если плыть очень долго (например, миллион лет), или же проще - телепортироваться в заданный квадрат. Но нечего было в этих квадратах делать: везде океан был удручающе однообразным...
А ещё к людям стали являться демоны. Нельзя даже было сказать, что - это были гости из соседнего измерения. Скорее, они из самих людей выходили, и были их самыми затаёнными мыслями - тенями их грязных дел и помыслов. Поначалу у многих людей были стрессы, кто-то сходил с ума, кто-то сводил счёты с жизнью, но потом привыкли, и принимали демонов как естественное, как ночные кошмары...
Демон Афанасия Петровича взял бутылку, и выпил то вино, которое там ещё оставалось. Спросил:
- Что, завершил клона?
- Зачем спрашиваешь? Ведь ты знаешь, что - да.
- Знаю. Как его назвал?
- Ведь знаешь же! Чёрт тебя подери!
- Знаю. Но мне приятно чувствовать, как ты злишься.
- Я вовсе не злюсь. Я просто хочу побыть один.
- Значит злишься.
- Тебе какое дело?
- А такое, что я тебе друг, и хочу тебе помочь.
- Какой же ты друг? Ты враг! Ты терзаешь меня. Уйди!
Демон поднялся, но не уходил. Он улыбнулся:
- Терзаю? Я просто говорю правду о тебе, я пытаюсь тебе помочь. А правда-матка жжёт, а?
- Нет!
- Что "нет", не жжёт?
- Не жжёт. Оставь меня.
- Но подожди, подожди. Вот ты прикидываешься святошей...
- Я вовсе никаким святошей не прикидываюсь...
- Ну, как же, ведь ты выставляешь себя таким благородным.
- Я не перед кем себя не выставляю. Я вне закона.
- Сам перед собой выставляешь. Так приятно это самолюбование, да?
- Послушай, к чему этот разговор?
- Прежде всего, я хочу указать, кто ты есть на самом деле. Ты ничем не лучше этой своей соседки Ойро, а может, и хуже...
- Ну, говори-говори. Мели Емеля...
- Вот что ты тут сидишь? Почему бы тебе наверх не подняться?
- Что?!
- Да-да. Ты только не дёргайся так. Ведь кому, как не мне знать, как тебе временами хочется оказаться среди тех развратных девок, а? Окунуться в их плоть; пусть уже измождённую, грязную, наполненную болезнями; сотни или тысячи раз использованную, но всё равно ласковую, податливую. Ну, признавайся, что никогда не хочется?
- Чёрт! Ну, хочется иногда, и что дальше то?
- В самую сердцевину этой плоти ворваться. Обладать всеми ими сразу, как ненасытный, изголодавшийся зверь, а?
- Так. Что дальше?
- Зачем сделал себе клона этого Гильома, когда мог бы сделать клон любимой?
- Ты уже обращался ко мне с этим вопросом...
- Но ты так и не дал обоснованного ответа.
- Я говорил...
- Ты говорил, что любишь её настоящую, а клона не полюбишь. Но позволь: ведь клон ничем от неё не будет отличаться.
- У клона нет души...
- Что такое душа? А? Клоны ничем не отличаются от своих создателей. Так что...
- Если модель ничем не будет отличаться от оригинала, она меня всё равно не полюбит!
- А ты её принудишь. Она станет твоей рабыней, и привыкнет со временем. Понимаешь?
- Но я этого не хочу. Это гадко.
- Именно этого ты и хочешь, мой друг. Ты просто боишься самому себе в этом признаться. Ты - лицемер.
- Знаешь, может, я этого и хочу в глубине души, но я этого никогда не сделаю.
- Но ведь ты отдаёшь свою любовь, своему порождению, которое лучше чем ты.
- Да.
- А почему у тебя такие печальные глаза?
- Не твоё дело.
- А я знаю. Тебе надоели эти одинокие ночи и дни. Ты чувствуешь в себе склонность романтике, к поэзии, но не можешь это воплотить в реальности. Реальность давит на тебя. Ну, что - разве я не прав?
- Ты прав. Но самое дорогое для меня - это любовь. И то, что ты предлагаешь, - значит убить любовь. Я это никогда не сделаю. Я хочу ей счастья, и, с помощью Гильома, я сделаю её счастливой...
- Ох-ох-ох, опять это самолюбование. Высокопарные речи. Ты - самовлюблённый развратник, который боится признаться себе в том, что он развратник.
- Изыди!
- О-о! - демон рассмеялся. - Я то уйду, но тебе от самого себя не уйти. Ну, подымись к тем девушкам наверху. Присоединись к этому скрипу. Не бойся, они много не возьмут, они не притязательны, им лишь бы прокормиться. Расслабишься...
- Изыди! Изыди! Изыди! Изыди!
- Ну, что ж. Мне остается сказать: до скорой встречи!
Демон взмахнул руками, и изобразил некое архаическое действо: исчез с громким хлопком, оставив после себя резкий запах серы.
Афанасий Петрович приподнялся, и тут же, обессиленный, рухнул в кресло. Резкой, колющей болью отдавалось сердце. Он погрузился в забытьё...