Шэн, Гэлио : другие произведения.

Кельтский крест

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    История по картам и по воспоминаниям, о живущих и приходящих. А еще уходящих, а еще никому доселе неизвестных, а еще городе и тайнах его. Она пока не закончена, но расклады ее и дороги уже вплетены в жизнь. Соавтор мой - Гэлио, увидеть его можно например здесь http://samlib.ru/b/bahmut_n_d/ Его авторства разделы 1, 2, 4, 8, 9
  Страшный суд. Пролог рыцарь []
  
  Я не обращал внимания на то, что сумерки стали лиловыми, до тех пор, пока списывать это на действие абсента стало невозможно.
  Нет, разумеется, очевидно было, что творится чародейство, но чем меньше я хочу спугнуть происходящее, тем более я осторожен.
  Наступив на скользкую жабу, я едва не упал на спину, и громко помянул блудного короля Георга.
  Тишина внутри и снаружи меня была тем, что я люблю больше всего удерживать, чаще всего беру в эскорт своей силе.
  Я обратил внимание, что стены крайних домов идущей вниз улицы начинают сужаться, и ускорил шаг, как только мог, и мне казалось, что тени мои пляшут в окнах, кривляясь.
  Однажды я изменил событийность трех городов, связанных газовым шарфом прекрасной дамы, и тени исчезли. Я видел мир без теней - они отдали свою плоть лицевой стороне, и не возвращались, пока мир не принял в себя колдовство, как земля зерно.
  
  Я оказался на городской площади, и на мгновение мне почудилось, что вдоль собора в тени идет человек, - и тогда бы это значило, что колдовство не получилось
  На человеке была корона. Все получилось.
  
  У Кракова женские зеленые глаза и золотая вуаль, но видно это не всем, а я увидел. И еще я увидел черную лошадь, которая прогарцевала по центру площади и скрылась. Я уселся и стал ждать.
  Картины прошлого раскрывались передо мной, как ширма за ширмой, складываясь и отодвигаясь, и в тумане и звуке от этой сборки, как створок веера, были картины будущего, не отличимы почти ничем. Когда время шло для меня в одну сторону, я пил абсент и шел вниз по улице. а теперь я сам на границе времени и город говорит мне слово, а я жду, когда он закончит - потому что тогда будет новое слово и новый день.
  На ширмах, будто написанный кровью, все чаще появлялся король. Я ждал. Уважаемого собеседника нельзя прерывать, пусть на мгновение мне показалось, что город засыпает, устав вспоминать древность, - я пойду в сон вместе с ним... и здесь кто-то схватил меня за плечо.
  Я был в медленном времени, сонастроенном с временем всего города, поэтому осознал прикосновение и опасность и желание дернуть плечом и мысль "полицейский" и видение человека в черном шлеме с перьями - как разнесенные друг от друга на расстояние мили листки музыкального произведения - попробуй-ка сыграй, да еще отыщи первую страничку, где надпись "для скрипки". Поэтому я был совершенно спокоен, когда обернулся - если город и время и сила назначат меня музыкантом, не все равно, играть ли на свадьбе или на похоронах?
  На человеке был шлем, но с прорезью только для глаз, а еще он был закован в стальной доспех целиком. И за ним стояла сотня таких же, чуть поодаль, не сверкая в фонарях.
  Начинался дождь. Обыкновенный дождь, обыкновенные сумерки... я, признаться, немного не понял, в чем дело, поэтому сделал то, что показалось мне в тот момент самым логичным.
  Я просто снял его руку с плеча и вновь посмотрел в костер. Когда я успел его развести, да еще и на площади в центре, разве нужны были мне настороженные незоркие взгляды бюргеров и дам? Но руки у меня замерзли, ноги тоже, задница не отставала от них, так что с костром было лучше... черт. Видения в тумане закончились, начинались видения в огне - понял я, и понял, что город привел меня к огненному своему сердцу.
  - Почему костер реален?... вслух подумал я.
  - Потому что мы хотели тебя согреть, - ответили мне. Голос, разумеется, принадлежал эльфам. Я не могу не узнать эльфов, в каком обличье бы они не появились, слишком давно мы знаем друг друга... я ощутил на груди прикосновение тяжелого медальона, которого у меня давно не было, но как мне не вспомнить. Оборачиваться и смотреть, на месте ли рыцари, мне показалось недипломатичным, особенно если учесть, что я хотел, чтобы они оставались на месте.
  - Да, но почему костер реален? - упрямо повторил я. Эльфы засмеялись, засмеялась сама темнота, скрывавшая их, а дождь зазвенел серебром.
  Я не собирался настаивать на ответе, мышление эльфов устроено не так, что вопрос предполагает ответ, но само наличие вопроса придает форму событиям. Краков мой, - подумал я, - что хочет твое огненное сердце? Зачем ты привел меня сюда? Разговаривая с сущностями вслух, для города я оставил язык тихих мыслей.
  - Здесь происходит суд, - ответил мне город будто бы тоже мыслью, но написанной готическим шрифтом. Костер погас.
  Последняя ширма схлопнулась с тихим стуком дерева и ткани, мне показалось, что рассвело, площадь в мгновение заполнилась рыцарями, которые рубили мечами корни прорастающих из нее деревьев, а живая темнота над ними пела песню немыслимой тоски, которая еще больше повергала тех в неистовство. К счастью, это было сновидением, - все же я заснул вместе с городом.
  Но тяжелая рука рыцаря коснулась моего левого плеча. Не бойся, - сказал он.
  Не бойся, - засмеялись эльфы, мягко засияв темнотой.
  Костер снова вспыхнул. Я намок и вдруг понял, что устал. Пробурчав - я не боюсь, я скорблю, - я стряхнул мокрые волосы и собирался уходить. Не потому, что хотел. А потому, что нельзя отдавать власть над собой наваждениям, даже если они реальны.
  - Прошлое имеет чрезмерную власть над нами, - сказал закованный рыцарь. - Помоги нам избавиться от нее.
  - Наше будущее не наступает, - вздохнули эльфы. - Помоги нам его создать, прорастить средь камней серебристые травы.
  Ваши предки здесь воевали, - меланхолично разыскивая чашку и ложку в дорожной сумке, ответствовал я максимально спокойным тоном. Меня трясло от холода. - Ваши предки здесь воевали и конфликт еще не решен. Если желаете воспользоваться моими услугами как переводчика, покажите, что вы меня поняли.
  - Мы тебя понимаем, - кивнули рыцари. - Ты похож на нас, пусть у тебя нет оружия.
  Капли на их доспехах сверкали, отражая тысячи фонарей.
  - Мы тебя видим, - эльфы раскрыли темноту, как зонт, и в ней оказалось тысячи лиц и шуршащих платьев.
  - Прекрасно. А теперь я хочу знать, почему костер реален, почему я вижу вас наяву? Я приходил посмотреть в городскую память, в его архив, но не дошел до центра огненного сердца - меня остановили вы. Я среди вас мертвец или призрак, - откуда у вас эта власть?
  - Из будущего, - ответили рыцари. - Из твоего прошлого, - засмеялись эльфы.
  В костре я мог увидеть розу, но я закрыл лицо руками и увидел только красный свет.
  Не отрываясь от костра, я встретил восход.
  На улице не было никого.
  Стук лошадиных копыт и крики выдернули меня из сна.
  Вот и полицейский.
  Я встал и в тишине побрел обратно домой.
  Стук сердца города какое-то время совпадал с моим, потом стал тише, потом я потерял его среди прочих звуков.
  
  Я вынес из трактира стакан с глинтвейном и уселся с ним на корни дерева, и вдруг понял, что непонятным мне образом оказался наяву там, где бывают или во сне, или после смерти - во времени легенд.
  Время легенд не существует иначе, как сон или книга, и я ожидал, возможно, увидеть его за ширмой прошлых картин, или услышать в дожде, но не столкнуться с ним ощутимо, разговаривая у костра.
  Это могло значить только одно - что время легенд пришло ко мне как событие, а значит, я сам должен стать для него действием.
  - Ничего себе, черт возьми, сходил посмотреть на прошлое города, - подумал я мрачно. Но я был этому рад. О своем собственном прошлом мне вспоминать не хотелось.
  
  Жрица. Предыстория жрица [http://taro-line.narod2.ru/kolodi_taro/]
  
  Как только мы узнали, что под Краковом есть древние карстовые пещеры, куда вход открыт и не охраняется благодаря неудачно окончившимся работам по добыче мрамора, мы отправились туда не раздумывая.
  День был туманным и седым, мы ожидали странных перемен. Я заметил, что Мельв, наш безумный медиум, становится все тревожнее, и понял, что приближаются мертвецы, хотя сам их еще не видел. Если напрячься, можно было разглядеть и мертвецов, и древнюю историю мира, и всякую звезду и планету в мироздании в одной капле рассветного тумана, но мне хотелось видеть именно туман... а Мельв становилась все беспокойнее, ерзала, и я знал, что с расспросами к ней следует приставать только в крайнем случае, - истерики не оберешься, и потом, кто знает, будут ли мертвецы дружелюбно настроены, лучше уж без истерик.
  Кенах курил, выпуская дым в открытое окно.
  У меня был запасной пузырек с лекарством - состав его мне неизвестен, какая-то зелено-бурая штука, приготовленная каким-то потомком друидов, пьяницей, гением и ведающим Игру, но она помогала Мельв от приступов одержимости, и то хорошо. Потому что у меня не получалось снимать эти приступы, все мое колдовское искусство было бессильно против ее недоверия ко мне. Мы договорились, что однажды я дам ей пройти по всем внутренним вратам моего ума, куда она только сможет переместиться, чтобы она увидела, что я не желаю ей зла и даже не представляю особой опасности, за исключением тех случаев, когда мне хотелось ее придушить за безалаберность. Но это так и осталось в планах, никто не мог собраться толком и дать нам часа четыре времени, а Кенах таскал нас по всей Восточной Европе в поисках своей сокровищницы. Но неважно. Второй пузырек был у нашего врача... тем не менее, придется прервать повествование о моих прекрасных спутниках и выглянуть в окно, потому что там уже шли стенка на стенку призраки друг на друга, и туман становился горьким.
  - Это чья-то свита, - заметил я вскользь, как обычно, быстро оценивая состояние своей группы, потому что это было моим внутренним долгом, хотя я и не был лидером... впрочем, я снова отвлекаюсь, потому что нам уже требуется выходить и идти или навстречу мертвым, или уносить отсюда ноги.
  Все спокойны, только Мельв, вечный стохастический фактор неизвестности, застыла, уставившись куда-то в угол кареты.
  - Эээй. - Кто-то из нас потряс ее за плечо.
  Чья же это свита, думал я, осторожно касаясь носком ботинка земли, опускаясь на колено и трогая ее рукой, - станет ли защищать нас земля, или нам следует быть еще осторожнее? Редко бывало так, что земля отказывала в защите, но вот в Кракове, к примеру, половина города была под юрисдикцией колдуна такого черного, что аж завидно... и там невозможно было организовать себе защиту, не сломав поначалу его опрокинутый призрачный замок теней и скорбей и лживых словес. Но - да, я снова прерываюсь, так как Мельв вышла и куда-то идет в сторону запада, а свита призраков, разумеется, ее пропускает, - значит, кто-то поймал ее по связи ясного слышания и теперь ведет, а нам всем надо осторожно топать за ней.
  
  Ее путь прервался в пещере. Нет, она не умерла, хотя... черт, эти призрачные сонмы навевают поистине ужасные мороки, мне казалось, что лицо ее - оскаленный череп, а взглянув в пустые глазницы, я чуть не задохнулся от тоски, услышав песню смерти. Неизвестно, кому она принадлежала, но тут мне стало внезапно не до мертвецов. Из бокового коридора вышел слепой со свитком карт и уставился на нас незрячими глазницами. Мельв, как обычно, уснула.
  Я готов был поклясться, что он меня видит.
  Какое-то время все было неподвижно.
  - Ты меня видишь? - спросил я напрямую.
  - Да, - безразлично ответил картограф, - тебе доводилось умирать, поэтому я вижу тебя как черный снег в хрустале. А остальных твоих товарищей я слышу только по запаху.
  Мурашки пробежали у нас по коже, потому что некоторые мертвецы, почуяв человеческий запах, приходят за порцией крови, отыскивая выпущенную из них когда-то свою собственную... а вокруг нас были толпы странно настроенных, кем-то организованных, с почти ясными намереньями призрачных духов.
  - Покажи свои карты, - я шагнул к картографу и взял у него из рук свиток. - У меня есть золото, серебро, перо и чернила, некоторое количество колдовских даров, умение видеть будущее и способность делиться удачей, - возьми из этого что хочешь в уплату за карту пещеры.
  Слепой ничего не ответил, спокойно отдав мне карты.
  Я уселся на мокрый пол и развернул свитки. Где-то капала вода. Все заглядывали мне за плечо.
  Свитки были чистыми, ни следа на бумаге. Откуда-то я знал, что так и будет.
  - Отступись от меня, колдун, - заявил слепец внезапно, - я и так удачлив, и мне не нужно золота, а сокровищ здесь нет.
  - Встреча с тобой - наше сокровище, - я встал и поклонился ему, раз уж он меня видит. Отдал ему карты, которыми все равно не мог воспользоваться никто из живых, а мертвецу незачем карты, ему все известно и совершенно ничего не нужно. Почему-то, только я отдал ему карты, мне вдруг показалось, что мертв не он, а я и мои спутники. Встряхнув головой, я отвлекся от этого наваждения и собрался было уже идти вслед за остальными, которые бесшумно двигались к выходу, унося спящую Мельв, но вдруг остановился и шагнул в боковой коридор вслед за слепцом.
  - Ты ведь жив! Я готов поклясться, что ты живой, спустившийся в царство мертвых!
  - Царства мертвецов неисчислимы и необозримы, и много сокровищ таится в них. Когда-нибудь я обойду их все, - ответило странное существо, и в сгустившемся вокруг зеленом тумане я видел его истинный облик, - нечто вроде жидкого белого сталагмита, древесной коры. Никогда прежде мне не доводилось видеть утративших форму, хотя я слышал о них, да и в Кракове, неосторожно выразившись по поводу родственных связей черного колдуна, едва не получил подобное заклятие утраты формы на свою голову... чертовски захотелось в шумный город, подальше от этого слепого и призраков его, сдать безумную Мельв в дом умалишенных, пойти и пить беспробудно.. черт. А ну успокоиться, - приказал я себе, - это нормальное последствие бесед с мертвецами, тяга к живой жизни, цельной лишь в своем стремлении жить, которая вырождается в какую-то глупость и пьянство вечно... в общем, мое время в этой пещере закончено, понял я, и стремглав понесся к выходу. Некое ощущение опасности коснулось меня, я понял, что что-то неладное творится среди моих спутников.
  Но все было в порядке. Солнце просвечивало сквозь туманные молочные облака, Мельв проснулась и что-то оживленно болтала, все собирались в дорогу. Подойдя ближе, я услышал:
  - Этот достойный человек занимался здесь добычей мрамора, нанял людей, начал строить дом, но одного из рабочих убило молнией и все покинули проклятое место, а он сам ушел в каменоломни, продал свое истинное имя Дьяволу...
  - Мельв, Дьявол не покупает истинные имена, перестань говорить глупости, - я подошел ближе, ощущение опасности в будущем оставалось. Не обратив на меня особого внимания, она продолжала болтать, - но здешние пещеры сохранили его имя из любви к нему и уважению к его духу, и они все шепчут, шепчут, шепчут, шепчут шепчут шеп-чут шеп...
  Я потянулся за пузырьком с лекарством, безумная речь Мельв явно грозила рухнуть в окончательное безумие.
  - шепчут его имя, и имя его...
  Я прыжком подскочил к ней и зажал ей рот.
  - Тише! Ты знаешь, что будет, если ты назовешь вслух его имя? Все эти мертвецы - это не свита его, это преследователи и охранники. Стоит им узнать его имя, и они разорвут его на части или еще что-то ужасное сотворят! Помолчи уже, ради богов!
  Мы возвращались в молчании. Туман стелился полями.
  
  Еще одно вступление. Семерка жезлов. Камень старик [http://www.liveinternet.ru/community/2332998/post68000224/]
  
  Ко мне за столик подсел какой-то тип, заросший половиной бороды. Я не обратил на него внимания, рассеянно раскладывая карты. Я был зол.
  Откуда-то в голове моей крутилась история про сумасшедшую с длинной тонкой шеей из воротника черного вдовьего платья, которая сутками пасьянсы раскладывала да на судьбу гадала. Я себя чувствовал то ли этой женщиной, то ли идиотом.
  Шестнадцать дней в городе и никакого результата. Все шестеро разбрелись по разным домам, договорились встретиться еще через семь дней. Семь воплей, семь ран багряных... со всех сторон, куда ни пойдешь, прямо в сердце - нож. Кстати, о ноже. Я опустил руку на нож, висящий у пояса, и выразительно посмотрел на старика с оборванной бородой.
  Ноль эмоций. Ни мускул не дрогнул.
  Ага, это не человек, - рассеянно отметил я, продолжая раскладывать карты. Древний и мудрый расклад про Распятого, который сошел с небес на землю, чтобы спасти своего брата. А карты у меня были не простые, достались они мне от девочки четырнадцати лет, которой я в шутку спел любовную балладу, наигрывая на старой арфе, которую она мне вынесла показать, а она мне за это отдала кожаный мешочек с картами. Почти стертый, заковыристый рисунок - крест, в центре роза. безликие фигуры, яркие краски, очередность почему-то нарушена - Правосудие следует перед Силой. Впрочем, я видел смысл в этой последовательности. Мне нетрудно внести смысл внутрь живого и мертвого, даже живого мира и мертвого камня. Старик, тем не менее, никуда не уходит. Мда. Так.
  - Принесите нам выпить.
  Шестнадцать дней, ни одного сна, ни одного разговора. Я забыл, как выглядит серебряное сверкание силы на закате, совсем ошалел. Если уж я берусь раскладывать карты, то я либо рехнулся, либо утратил достоинство... кто же все-таки была эта сумасшедшая? Я знал только одну, и мне, признаться, хватало.
  Старик отпил вина и начал на меня смотреть. Не отводя взгляд.
  Начинается. Так, я завершу все-таки этот расклад, прежде чем начать объяснять ему, что не надо меня беспокоить, я нервный, у меня ничерта не получается в течение шестнадцати дней, я уже обращаюсь к равностной силе ненавистной Судьбы, чтобы только не видеть этого дрейфа корабля с поломанными парусами, в который я превратился за шестнадцать дней одиночества в этом чертовом городе.
  Раз, два и три. Три последние карты.
  - Не поможет ли мне благородный господин разобраться в раскладе? - язвительно обратился я к нему.
  - Господин шутит, я слуга. - хриплым и скрипучим голосом ответил тот. - Благородная госпожа приказала мне найти вас и пригласить на званый вечер в день летнего солнцестояния.
  - Я не собираюсь торчать здесь до летнего солнцестояния, - возмущенно обратился я в потолок. На искаженной латыни для мертвецов, конечно. Судя по тому, как отшатнулись посетители, надеюсь, эо прозвучало как страшное заклятие, чего я и добивался. Заклятие рассеивания уныния, ччерт и дьявол. Старику же я ответил, что не имею части знать никакой благородной госпожи и не даст ли он мне хотя бы адрес.
  - Госпожа велела не открывать ее имени до личной встречи.
  - А как ты меня нашел? Моего имени здесь никто не знает, да и кто его вообще знает, - мрачно пробурчал я, уставившись в непонятное нечто, что показали мне карты.
  - Вас легко было найти, - хихикнул старик. - Госпожа сказала - кто тебя увидит, тот и есть тот самый чародей. Я просто обошел все бары и подсаживался за столики. Никто меня не видел, а тут еще и выпивкой угостили!
  Я взялся за голову. Немного подумав, уронил ее на стол.
  Ох ты Темные боги. Это что, я настолько рассеянный идиот, что, увидев Старшего элементаля Камня в человеческом обличье, напрочь не заметил, что явственным его делает только мое больное воображение? Даааа. Так я скоро и эльфов на улицах видеть начну, буду здороваться и раскланиваться. Так я скоро и с Королем западных земель, заточенным под землей, переписку заведу. Нет, я оценю юмор этой ситуации, но позже, мда.
  - Не беспокойся, я уйду скоро. А твой расклад я без букв прочитаю, хоть и неграмотен. Меня Камень зовут.
  - Ну да, - поморщился я, - всех элементалей Камня, которые были так глупы, чтобы обрести лицо и имя, почему-то звали Камень. Как необычно и оригинально, я бы сказал.
  - Расклад предвещает тебе, заезжий чародей, смуту и радость. Дважды тебе будет угрожать потеря памяти, трижды - потеря друга, четырежды - потеря силы. Ты убережешь город от смерти, случайно оказавшись к месту, ты начнешь новую историю, намеренно заговорив с видениями. То, что ты вынесешь отсюда - доблесть, что будет сопутствовать тебе - веселье. Семь странных дел здесь ты начнешь и закончишь. А позже ты напишешь об этом историю.
  - Никогда в жизни не писал никаких историй, - хмуро ответил я.
  - Увидишь сам. Камни не лгут.
  - Куда им, у них мозгов нет. Ладно. Благородную госпожу, я так понял, я буду искать сам. Ну что ж. Про... - я хотел было высказать язвительную тираду на прощание, но элементаль Камня уже исчез, а люди смотрели на меня странно. Поэтому я заткнулся, собрал карты и направился к выходу. Взявшись за ручку двери, я вдруг увидел отчетливо две скрещенные сверкающие алебарды. Яснейшей вспышкой истинного видения.
  Но трактовать образы истинного видения длиной в целый мир еще сложнее, чем карты, так что я подумаю об этом завтра, послезавтра, через неделю, к летнему солнцестоянию, после Страшного Суда и начала будущего века.... я переступил порог, и вдруг обернулся на женский крик.
  У какой-то дамы порвалось жемчужное ожерелье и одна жемчужинка подкатилась к моим ногам. Я думал, не помочь ли ей, не произнести ли несколько слов возвращения утерянного, - но нельзя делать колдунства, не желая этого искренне. А искренность моя была погребена под черным унынием. А нарушать это правило - значит точно угробить силу, оно мне надо... Я поднял жемчужинку, замедлил свое время, чтобы меня н е з а м е т и ллл и и... а потом быстро убрался.
  Ночь выглядела обнадеживающе, ясной и грозной. Что ж, я не знаю адреса благородной госпожи, где похоронен глава моего рода (подозреваю, что где-нибудь в аду), куда пойти ночевать, чтобы с утра не разбудили идиоты с починкой медного чайника, как было сегодня, как разрешится спор между людьми и перворожденными, когда станет все хорошо и что я здесь вообще забыл, но зато я знаю, куда я пойду. К аптекарю. Он должен оказаться приятным собеседником.
  
  
  
  1. Рыцарь чаш. Врачеватель и сера лампа []
  
  Утро начинается со звонка медного колокольчика над дверью и тонкостенной фарфоровой чашки с дымящимся кофе. Чашку на тумбочке у двери оставляет любезная Ханна фон Рабе, немолодая немка, скорее хозяйка, чем домоправительница в этом доме.
  
  Соседи называют меня алхимиком, за глаза честят сумасшедшим ученым, но это все не всерьез, это так, дружеские подтрунивания немолодых в общем-то людей над тем, кого они знают мало не с рождения. На самом деле в первый раз я появился в предместьях Кракова в восемь лет, когда мать, будучи здесь проездом привезла меня к тетке и оставила на лето. За пять лет до моего рождения она вышла замуж за краковского священника, чем всполошила всю свою и его родню. С того времени родители живут душа в душу, хоть и видятся в среднем раза три в год.
  
  Дед по материнской линии до сих пор молится безымянным земляным да речным духам, режет из кости фигурки и в общем-то доволен жизнью. Одну он подарил мне на совершеннолетие, как раз когда я собирался ехать учиться, так она и живет у меня на столе: маленькая широкобедрая женщина с неулыбчивым лицом. На осеннее равноденствие я дарю ей розовую жемчужину, но к весне она пропадает и у меня есть полгода чтобы отыскать новую. Моя мать историк из Ювяскюля и путешественница, из тех что способны за каким-нибудь особенно редким мифом забраться на край света. А я - врач. У меня небольшая практика и к большинству из своих клиентов я приезжаю на дом когда им случается меня вызвать. Те же, чье присутствие могло бы нарушить размеренное течение жизни моих соседей, находят меня сами и появляются на рассвете.
  
  Кусок самородной серы размером с пол-кулака я нашел осенью, лет семь назад у входа в пещеру, которую во времена теткиной молодости называли "дьяволова глотка", и посмеялся, мол где еще найти серу, как не в чертовой пасти. Я тогда только закончил обучение и, получив степень бакалавра медицины приехал в город. Так же, как и сегодня, тогда начало холодать, по утрам лужи покрывались тонким ледком, а по реке плыли желтые и багряные лодочки листьев. Я был самоуверен и, несмотря на ворчание любезной Ханны, которая иногда кажется мне всезнающей серой вороной в человечьем обличье, забрался во все места, что слыли пристанищем нечистой силы. Теперь я понимаю, что прошел только туда, куда меня пустили, но этого оказалось достаточно. У "чертовой пасти" я споткнулся на ровном месте и полетел в заросший боярышником овраг. Кажется, тогда я серьезно растянул щиколотку, потому что нога немилосердно болела, да и сейчас ноет на перемену погоды. Тот камень я и не заметил бы, если бы, когда все-таки встал, камень не выкатился мне под ноги.
  
  Не спрашивайте, почему я забрал его, я не знаю, что ответить иного, нежели "я понял, что именно этого хочет от меня кто-то вышний". Но я принес его домой, отмыл и оставил где-то в недрах стола. Скоро мне стало совсем не до него. Нужно было подумать об устройстве собственной жизни, если я конечно хотел надолго остаться в городе. Нужно было добыть себе подобающего вида трость, потому как после памятного оврага длительная ходьба причиняла боль, а я понимал, что первое время ходить мне придется помногу. В конце концов, там в овраге я ухитрился схватить простуду и теперь из глаз у меня текло, а горло охрипло так, что звуками моего голоса можно было по ночам пугать почтенных горожан. И простудой следовало заняться в первую очередь.
  
  На исходе осени, за неделю до ночи, когда дедовы родичи жгут свечи и оставляют в расписных блюдах подношения мертвецам на прибрежных камнях, я начал кричать во сне. Я не помнил видений. Я не знал, что делать и куда идти. Дошло до того, что я готов был как в детстве просить любезную Ханну посидеть со мной до утра. Не спрашивайте, отчего я не обратился к отцу или деду, мне нечего вам ответить.
  
  Помощь пришла неожиданно. Кажется, это были третьи или четвертые бессонные сутки. Под утро, когда небо только начало сереть, я спускался из кабинета вниз, в кухню и сквозь витраж на входной двери увидел чужой силуэт. Я тогда только начал практиковать и не успел еще получить разрешение из магистрата, а потому поторопился открыть дверь до того, как незнакомец позвонит: раз уж он пришел так рано, нам обоим ни к чему неприятности, тем более, что за последний месяц мне уже приходилось принимать людей дома. Как бы то ни было, я открыл дверь и пригласил его войти. Он кивнул, переступил порог и, церемонно поклонившись восседающей на стене кованой химере, повесил куртку на один из крючьев у ее ног. Я махнул рукой, приглашая его следовать за мной через кухню в лабораторию. Надо сказать, под домом есть внушительный подвал, вот мы и делим его с Ханной: в своей половине она хранит продукты, требующие прохлады и темноты, я же в своей работаю. Прежде чем зажечь свечу и открыть дверь, ведущую на лестницу вниз, я заговорил первым:
  - Почему вы решили, что стоит обратиться именно ко мне?
  - Так легли карты. Я... иногда бываю гадателем.
  - Но очень редко и только по крайней необходимости. Как, например, сейчас?
  - Да, - спокойно ответил он и снова замолчал.
  
  Внизу, в лаборатории, под свет керосиновой лампы мы проговорили час, не меньше. О людях. О медицине. О составе из семи трав и четырех минералов, что одновременно помогает разуму отправиться в путешествие и служит якорем, не дающим сознанию окончательно отделиться от тела. Наскоро проглядев исписанную от края до края страницу, которую протянул мне гость, я единственный раз за все прошедшее время позволил себе усмехнуться:
  - Если вы столь сведущи в науке составления снадобий, то зачем вам понадобился я?
  - На мне лежит запрет.
  Видит небо, он сказал это как нечто само собой разумеющееся. А что до меня... Я понял, что его заказ являет собой вызов моему мастерству. И столь же ясно я понял, что не могу его принять. Вздохнув, я выложил все как есть: что питье при изготовлении требует нескольких суток пристального внимания, а я уже которую ночь не сплю. Да и вообще не уверен, что не переломаю ноги, пока буду подниматься в кухню, чтоб проводить своего собеседника. А потому сожалею но...
  - Вас есть кому и чему защищать, пан Слодководнич, - говоря это, мой гость несколькими штрихами карандаша набросал на обратной стороне рецепта женское лицо, - Вы бы сами вскоре догадались, если бы не были столь измучены. И, если вы примете от меня такую плату, я расскажу, что можно сделать, чтобы отвести взгляд Владыки Кошмаров. - Я кивнул, соглашаясь. И, пока он говорил, я смотрел, как на бумаге проступает удивительно знакомый силуэт. Ну конечно, думал я тогда, как это я не догадался обратиться к той, кого видел каждый день и с кем рядом прожил не один год.
  
  Мой гость пообещал заплатить вперед и выполнил обещание как только я принял заказ. Он оставил рецепт и одиннадцать компонентов, из которых за четыре дня следовало изготовить состав. А еще жемчужину необычного цвета, фиолетового в черноту и по форме напоминавшую птичье яйцо. Я вернулся к себе в кабинет и, поскольку терять мне было все равно нечего, решил последовать его совету. Быть может мой гость и клиент когда-то бывал в тех краях, где живут дедовы родичи. Я не отрицаю и того, что возможно он даже знал моего деда. Но в костяной подставке у ног статуэтки действительно нашлось углубление, и речная хозяйка приняла жемчужину.
  
  Когда ветер настежь распахнул окно, подхватил со стола бумаги, разметал по комнате, я был уже во власти подступающего сна. Наверное поэтому ничуть не удивился, когда собрав разлетевшиеся по углам наброски и записи, достал из обычно запертого на замок ящика стола прозрачный желтый камень. Тот самый, который я забрал с собой из оврага и который оказался куском самородной серы. Признаться, наяву я забыл о нем, но сейчас кристалл был ключом к видениям, встречи с которыми я ждал и боялся. И одновременно - его тяжесть, шероховатые грани, резкий запах: все это возвращало удивительным образом целостность окружающему пространству. Я уснул в кресле, с записями в одной руке и серным камнем в другой... И очнулся оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Пещера, мертвецы, слепой картограф, слова сумасшедшей: все это растворилось в свете утреннего солнца, но не исчезло, а лишь отодвинулось в глубину сознания.
  - Лассе, - говорила Ханна, - просыпайся. Выпей кофе и торопись, приходил курьер, сказал тебя к полудню ждут в магистрате.
  
  С того дня многое изменилось, но неулыбчивая костяная женщина по-прежнему смотрит мне в лицо и бережет мои сны. Желтый камень, кусок серы, покоится на кипе бумаг на противоположном конце стола. Сон о мертвецах, слепом картографе и незнакомом чародее я вижу два раза в год, на осеннее и весеннее равноденствие; и просыпаюсь, когда истаивает верхний слой перламутра, и когда жемчужина исчезает совсем. Я знаю, там на пороге чертовой пасти чародей не дает безумной женщине произнести имя картографа. Мое истинное имя. Если однажды сложится так, что наши дороги пересекутся, надеюсь, у нас найдется что друг другу сказать.
  
  2. Повешенный. Оперение пустой дом [http://eckenheimer.deviantart.com/gallery/]
  
  Этот дом давно уже стал тем, чем был с самого своего начала. Стал поросшим травой холмом. Двери его под покрывалом цветущего мха ушли в землю и никому не ведомо что они укрывали прежде, кого пропускали внутрь, перед кем захлопывались, отказав в гостеприимстве. Люди говорят, прежде здесь жила одна женщина. В этих землях есть удивительный обычай, пока сестры украшают невестино платье, сама девица сидит на пороге дома и рассказывает всем, кого дорога принесет к дому страшные истории. И я еще ни разу не слышала, чтоб у кого-то из здешних девчонок недоставало слушателей. Что же до меня, так у меня есть своя надобность в страшных сказках, однажды и я вот так сяду на пороге дома... И расскажу.
  
  Женщина жила в доме на окраине хутора, в стороне от дороги, на полпути к кладбищу и про нее говорили, что она знает о чем шепчутся камни и всегда носит с собой черный кувшин с синей росписью для обитателей туманов, что на закате выбираются из нор. Она была весьма искусна в лекарском ремесле, но и плату брала почти невозможную и никто не взялся бы угадать, чего потребует лекарка в следующий раз. Правда те, кто к ней обращался говорили потом, что дело того стоило. Если вообще соглашались упомянуть о том.
  
  Может быть она была из тех, кто от рождения принадлежит высоким богам, может быть нет, но она первая в нашей земле узнала, что если на пороге рассветных ли, закатных ли сумерек вынести из дома расписной кувшин, не ведавший от рождения ни молока, ни вина, ни зерна, и на дне оставить крупицу живого серебра или небесного железа, а после остаться стеречь и вместе с первым лучом вышнего света захлопнуть крышку, то бескостные серые твари жадные до чужих теней и корней, что с пробуждением речного тумана выползают из нор в канун середины лета придут просить за своего собрата, запертого в кувшине. А после уйдут от границ человечьего жилья и не появятся еще долго.
  
  Говорят, она прожила дольше всех в пределах нашей земли и никто не помнил, когда она пришла, и никто не мог сказать, есть ли среди живых кто-то, кто знал ее родителей, или же она появилась на свет одновременно с холмом, что скрывал в себе ее дом. Но однажды и ей пришло время завершать дела, рассветный ветер принес ей весть, ветер сказал: "Близок порог твоей жизни, женщина, время твое закончится на исходе года." И тогда она распустила волосы, надела рубаху из небеленого полотна, вышитую синими звездами о двенадцати лучах, и на закате, когда воду скрывает белая пелена, спустилась к берегу реки. Но прежде этого женщина спустилась в погреб, к пузатым кувшинам, что рядами стояли на полках так давно, что многие уже забыли каков мир снаружи, а спустившись - разбила их все. Те, кто является в сумерках не раз приходили просить ее, но женщина отказывала им и прогоняла с порога, а в это время пленники блеска живого серебра и ведьминой хитрости становились тем, чем были всегда. Множество мелких неровных жемчужин собрала женщина меж черепков, ссыпала жемчуг в замшевый поясной карман, черепки - в корзину, и ушла не оглядываясь.
  
  Когда она вошла в туман, поднимающийся вверх, к людскому жилью, серые твари снова пришли просить о милости, но только насмешили ее, а после в страхе бежали так быстро, что всебесцветная радужная вода, что течет по обратной стороне всего сущего не успела сомкнуться за ними. Женщина скользнула меж слоев бесцветной воды привычно и безошибочно, как проходила в двери к тем, кто позвал ее, так, будто всю жизнь только и делала, что ходила на ту сторону живых земель, что всегда скрыта от чужих глаз.
  
  Знающие люди говорят, по ту сторону всего вода течет вверх, а с никогда не знавшего светил неба спускаются корни людей и вещей, пьют воду, обвивают камни, растут. Еще говорят, все тропы на той стороне суть одна, но куда она приведет ведомо только изнанке сердца, которую многие люди предпочитают не знать и не слышать вовсе. А женщина шла вперед, мимо бесплодных равнин, мимо пустых человечьих жилищ и стальных деревьев, поющих на разные голоса, проходила старые русла, засеянные головами, чьи волосы текли подобно воде, сами головы то плакали, то бранились и проклинали ее, но женщина шла мимо. Улыбалась, пела, и не было ни в голосе ее страха, ни тени в сердце. В положенный срок стала под ее ногами земля влажным песком морского берега, цепочкой поднялись над волнами темные древесные стволы, спиленные на три пальца выше кромки воды и устремились за горизонт. Женщина ступила на ближайший к ней черный диск, после - на следующий. Так и пошла вперед, на каждый шаг из прозрачной глубины поднимались пузырьки воздуха и несчитанные жемчужины мерцали на древесных стволах под водой; и на каждый шаг женщина отпускала в прозрачную глубину по одной жемчужине из тех, что взяла с собой.
  
  Она пожелала, и жемчужный мост длился и длился, пока не привел ее к сердцевине серых земель лишенных света, к земле ее сердца. На берег ступала закрыв лицо руками, чтобы не видеть издалека, какой встретит ее та земля. А когда женщина наконец отпустила руки, то были позади бездонные воды и черные деревья, поднимающиеся со дна, а впереди бескрайнее море жесткой степной травы, и ветер дул в спину, рождая волны: вода ли, трава ли - ветру едино. И низкое светлое степное небо над головой, цвета подсвеченной солнцем воды и осенней степной травы. Женщина пошла вперед. По своей земле.
  
  Вскоре поодаль из травы поднялся дом, человечье жилье, встал дверями к морю, раскинул тени на двенадцать сторон света. И без стремления, без тоски, без гнева сидел на ступенях человек, не молодой, не старый. Не смертный. Провожал взглядом быстрые светлые облака цвета древесной пыли. Трубку курил. Женщина остановилась в шести шагах от дома, от деревянного порога и поклонилась тому, кто встретил ее. Низко поклонилась, как равному. А надо сказать, никто у нас не помнил, чтобы она перед кем-то хоть раз... взгляд опустила. Поклонившись, она, как велит человечий обычай, произнесла нараспев: "Светлых дней этому дому и прозрачной воды всем кого он принял" и шаг за шагом оказалась уже у теплой стены, коснулась ладонью дерева, загляделась. Не должно входить в чужой дом если тебя самого войти не позвали, но отчего не обойти его кругом, залюбовавшись мастерской резьбой на стенах. Так она и пошла от окна к стене, от стены к окну, не отрывая ладони, и уже повернувшись спиной к порогу услышала сказанное вслед:
  - Редко здесь бывают живые. Ты миновала горькие отмели и перешла жемчужный мост. Зачем?
  - Из прихоти.
  Женщина обошла дом кругом, а когда вернулась, тот человек все еще сидел на пороге. Все так же, без гнева, без любопытства сказал ей:
  - На горьких отмелях есть такие, кто не переставая шепчет твое имя и просит хозяина Сумерек о мести.
  - А есть и такие, - спокойно ответила женщина, - кого я с превеликим удовольствием и без всякого сожаления отправила бы туда еще раз.
  - Из прихоти ты совершила невозможное. - продолжил он, - но знаешь ли ты, что за дорогу обратно придется заплатить вдвое против того, что ты отдала за дорогу сюда.
  - У меня достаточно жемчуга чтобы снова перейти мост и достаточно гордыни чтобы вернуться в смертные земли.
  - Тогда иди, - сказал ей хозяин Сумерек и отвернулся.
  
  А она тряхнула волосами, выпрямила спину и ушла. Тысячерукие тени кривляясь шли по ее следам, но так и не заметили, что это ее шаги задают ритм, и все вокруг повинуется плетению слов ее песни. А женщина смеялась, переступала с одного гладкого черного спила на другой, разбрасывала горстями неровные зеленоватые жемчужины. И каждый шаг открывал ей картины жизни прежней и будущей. Она была солдатом владетельного господина, замыслившего мятеж, а после была каменным черным ножом и одновременно женщиной, заходящейся криком на алтаре, была сумкой для риса. Двенадцать раз по двенадцать лет простояла резной вешалкой для одежды в доме плотника, пока дом не сгорел, подпаленный завистливыми соседями. Была каменным ложем лесного ручья. Была мельничной мышью и еще лежала зерном, принесенным на мельницу. Сколько пройдено дорог звериных и человечьих, - подумала она усмехаясь, - отчего бы теперь не примерить совиное оперение?
  
  Пятнистая неясыть летела над речным берегом мимо человечьего жилья, оглядывала охотничьи угодья, искала подходящее место для дневного гнезда. Люди готовились к празднику середины осени, к рождению нового года и некому было выйти из дома на окраине чтобы рассказать им, что подземная река на закате года изменит русло и серые твари, жадные до чужих теней и корней больше не будут вместе с туманом вылезать из нор.
  
  3. Принцесса мечей. Хаос
  
  Настало время раскрыть некоторые карты.
  Я убил человека.
  Это произошло не в первый и не в последний раз, но этот раз был особенным. Он произошел во сне.
  Мне приснился сон, в одночасье изменивший для меня все. Из-за него я бросил родителей, поместье, университет и учителя, и отправился в Краков, но собирался я в Варшаву. Я знаю польский и венгерский, и нашел бы себе место, а заодно и верных друзей, которые помогли бы мне проснуться от сна, в котором кровь оказалась на моих руках против моей воли. Но попал я сюда только потому, что мне приснился еще один сон.
  Звучит как бред, да. Я увидел во сне, заснув в маленьком городке под Вроцлавом, пустой дом на краю пшеничного поля. Ничего страшнее... так. Стоп. У меня отчетливо дрожат руки, пересохло в горле, я волнуюсь больше обычного, - и все почему? И все потому, о черт и дьявол, что я обращаюсь к вам, еще не родившиеся мои читатели, и пусть гром обрушится мне на голову, если я знаю, поймете ли вы меня или нет, - а мне важно сейчас, важно быть не понятым, растерянным, наполовину мертвецом, целиком человеком. Пусть я вижу вас сквозь серое зеркало будущего, аккуратные печатные буквы, шум, - все те же карты, кем я буду? Мне нужно сосредоточиться, а я здесь действительно рядом с зеркалом, древним и темным, в каморке под окном, и если кто-то меня тут обнаружит - решат, что местный чародей совсем рехнулся, костюм мой в пыли, в волосах, кажется, паук начинает вить гнездо, а, как бишь, не вьют они гнезд, дада, не пробыл и трех месяцев и двух недель, а уже местный, так быстро люди привыкают к чудесному, а я поистине чудесное явление природы, о, да. Черт, здесь швабра. Ну зачем, зачем эти чуланы вечно такие тесные, так, мне страшнее обычного, переключаемся на город.
  Я полюбил Краков и напоил его своей кровью, а верные друзья встретились мне под Познанью. Мы принадлежали союзу четырех городов - знайте же, гм... точнее, я совершенно не могу быть уверен, нужно ли вам это знать. Прошу прощения, Хранители Закона, дада, я все слышал, и между прочим, я боюсь бабочек, а там в углу... так вот, не думаю, что вы в вашем будущем времени окончательно растеряете видение и веру, а значит, я могу рассказать три тайны. Только три, на сегодня. Надеюсь никогда больше вас не видеть, спасибо, каких же усилий стоит это обращение, и до чего все путается - что там у вас в этом треклятом будущем, неужели миллиарды людей, и все они ведут дневники? Чушь.
  Так вот, тайна первая в том, что Краков, Киев, Варшава и Менск - города-союзники, если бы вы могли видеть пересекающиеся линии тайных троп, вы бы сами прекрасно поняли, и мне не пришлось бы пачкаться в паутине.... ччерт, задел локтем какую-то медную дрянь, то есть, прошу прощения, утварь, а то сейчас сюда придет кухарка и мне надо будет ей объяснять, каких чертей я здесь забыл, а для этого надо быть благожелательно настроенным, мирным, бесстрастным и пламенным, как могут только... хехе. Мда. Нет, я не пьян, если что. Не до пьянства.
  Вторая тайна состоит вот в чем. Если вам, дорогие мои читатели, понадобится когда-нибудь написать письмо в будущее, вам нужно будет всего лишь забраться в темное тесное место в чужом недружелюбном доме. Без этого ваше письмо не попадет по адресу, вы не сможете сориентировать линии времени, это можно сделать только из точки наибольшего стыда и страха, неудобства и неловкости. Думаете, мне слишком приятно... я еще и почти не вижу в темноте. Когда-то видел, но сейчас только призрачный свет. Мне кажется, будто я не пишу, а стучу по клавишам, но что это за музыка такая? Знал я музыканта, который однажды сыграл для мертвых, да так до сих пор и играет и улыбается. Но это будет уже четвертая тайна, а я обещал только три.
  Верных друзей я обрел, и горд этим больше, чем любым дурацким убийством, и каждый из них здесь зачем-то, и от силы и ясности этого "зачем" поет весь город, пританцовывают вилки и ложки, радостно побулькивает суп в котлах, ну вы понимаете. Так вот, Шахразада в моем лице продолжит дозволенные речи... у моего друга был кот Шахрияр, только не здесь и не сейчас.
  Мне приснился сон с пшеничным полем, а пшеничное поле значит мертвецов. Если бы вы знали, какого труда мне стоит мыслить как человек, я же трех слов не могу связать. Пшеничное поле разделяет мир живых и мир мертвых. Я шел по нему и знал, что каждый колосок наполнен кровью, качнешь - и брызнет. Я знал, что солнце здесь никогда полностью не опустится за горизонт, но видел его только я - не все могут видеть солнце в мире мертвых, и это будет третьей тайной и последней на сегодня.
  Другие видели сумерки, я же видел их Хозяина. Он сидел на пороге, не молодой, не старый, держал на коленях флейту, и вдруг лицо его почернело, и он сказал, выкрикнул:
  В ВАРШАВУ ЗАКАЗАН ДЛЯ ТЕБЯ ХОД!
  И я поехал в Краков искать сокровища. По официальной версии.
  Нет, вы не подумайте, что всякая мистическая сущность может легко запретить мне что угодно. Просто я, в меру скромного своего прозрения, вижу, когда мой дух говорит со мной, и когда ложится под ноги моя тропа, и это был тот самый случай.
  Мы всю ночь проболтали с Кенахом, а назавтра я уже лечил Арка от бессонницы, а послезавтра мы были в Кракове. По неофициальной версии, мы ехали туда исцелять сны. Так иногда делают разные странные колдуны, но если я начну про это рассказывать, я слишком увлекусь, и темно-чуланно-пыльное настроение собьет мои карты.
  Да, странная карта Принцесса Мечей, она про маленькую эльфийскую девочку, которая несла Хаос, и в ее левой ладони раскрывались кровавые лезвия. Я так тоже могу, но в правой, не знаю уж почему. А по еще более неофициальной версии, мы ехали туда лечить мой сон в обмен на истинную явь, но я не стану это раскрывать, а лишь тогда стану, когда услышу ответ, и тогда - тогда я смогу рассказать для кого-то о сне, в котором я убил человека и не помнил, кто я, вышел из дома с окровавленными руками и пошел куда глаза глядят.
  Кое-что у нас получилось, кое-что нет. Будущие мои читатели, слышите ли вы меня? Видите ли мое отражение в реке времени? Оглянитесь, слева от вас зеркало, справа дымоход, на столе восточная статуэтка, за спиной - мертвые. Я рассказал второй сон, я жду возможности рассказать первый, от моего шепота загорается бумага, откуда-то появляется окно, и я готов поклясться, что еще минуту назад не видел никакого окна, даже маленького и тусклого.
  А теперь в нем свеча, и что же?
  Дада, знаю я такие совпадения, видал. Оххх, если эти люди думают, что я могу на скорость перейти из одного времени в другое, как клест расщелкать кривым клювом орешек, они, как обычно и во всем, заблуждаются...
  - Рад вас видеть. Как здоровье ваше, как мужа? Дети не болеют?
  - Кто ты к черту такой?
  Хороший вопрос. Меня зовут Альен, мне приснился сон, в котором меня обвинили в чужом убийстве, я не выдержал непонимания и поехал в Краков решать эту задачу, где уже, кажется, прослыл тем еще чудаком... ах ты черт!
  С грохотом рассыпались сложенные стопкой сковородки.
  - Я зашел проверить, госпожа Ански, как дела в вашем доме. И не просто так я спросил про здоровье вашего мужа, ой не просто так. Говорят, полгорода отравились травкой белладонной, подмешанной в травку базилик, которую на рынке пани как-бишь ее продала пани как-бишь-ее, да отсохнет болтливый ее язык, и если она у вас в чулане, и если вчера вы ели пирог с овощами - быть беде, госпожа Ански. Как здоровье вашего мужа, спрашиваю я вас?
  Она была ниже меня на голову, в коридоре тесно, старые руки в карманах передника. Ненавижу пугать людей, но я не мог совладать с собой, слишком быстро меня выдернули из транса.
  - Он иногда ворочается и стонет во сне, но ничего такого...
  Если бы я спал с тобой, я бы во сне не только стонал, я бы орал от ужаса, старая ты дура. Дай же мне пройти... так...
  - Спаси вас Бог, госпожа Ански, я наведаюсь на днях.
  Лестница оставалась за спиной, впереди теплый день, и наконец-то я был свободен.
  
  3 (2). Пятерка кубков. Исповедь кот []
  
  У меня с собой не было ничего, кроме сундучка с колодой карт и лупой, инкрустированной изумрудами. Обожаю технические приспособления. Кенах потребовал немедленно ее продать и купить выпивку, на что я сымпровизировал ему телегу про то, что детишки-изумруды моей лупы притянут целую кучу изумрудов и прочего ювелирного барахла по принципу симпатической магии, и поэтому никак нельзя ее продавать. На что он заметил, что если это правда, то найденные им изумруды притянут целую изумрудную гору, а та, в свою очередь, притянет Западный рай. На что я сказал, что двери Западного рая не для... Впрочем, сейчас я не о том.
  Я подумывал захватить с собой черного кота, с которым мы встретились у дороги в Краков, поросшей маргаритками, но животинку надо, в принципе, чем-то кормить, чтобы она оберегала мою душу. Свою душу, впрочем, я уже не уберег. Но кот все равно посмотрел на меня по-особому, и в его змеиных глазах теплилась благосклонность.
  А вот у Иржи с собой была флейта, к которой он относился так, что я не решался даже попросить потрогать. Он не отказал бы мне, но я видел, что это разрушило бы хрупкую связь между ним и этой штуковиной, с темным серебром и обожженными дырками, будто бы пальцы у музыканта горят, когда он играет. Остальные не интересовались его инструментом, и я подумал, что Иржи, как и многие стихийные маги, проживает свое бытие как сон, в котором все происходит по его прихоти, непонятной ни окружающим, ни ему, но крайне важной. Сейчас ему важно быть среди тех, кто не тронет его флейты, и вот мы все здесь, нас пятеро, мы остановились передохнуть перед входом в Краков, и, как я видел, дух нашего союза провоцирует какое-то обсуждение.
  У меня было несколько вариантов, как настроить тонкое равновесие ковена, в каком порядке начать исполнять наши тайные желания. Срывая травинку за травинкой, я всматривался в пустоту (да, да, Альен опять погружен в мрачные злые думы, как бы убить побольше невинных людей, отобрать их души и сделать из них медный чайник, отстаньте). Остальные обсуждали, покупать ли им дом в кредит за счет найденных сокровищ, или снять дом за счет убедительного обещания расплатиться, как только будут найдены сокровища, я слушал все это краем уха, и думал о том, как в этот раз мне повезло с ковеном - все они люди дня, люди явной стороны мира, в их руках выздоравливают звери и дети, делаются дела, строятся башни, они крепки, как соль и табак, и одних их улыбок достаточно, чтобы уравновесить тьму, которую я привел с собой, совершив убийство.
  Про убийство я еще не рассказывал, но я жду подходящего момента. Некоторые истории как камень, а некоторые, как песок... А?
  - Ты не хочешь обратиться к Господу, злой колдун, и покаяться в своих грехах перед входом в город?
  Жизнерадостность Иржи становилась как будто крепче с каждой изреченной в воздух христианской чушью. Оно и к лучшему, но у меня не столько терпения.
  - Нет у меня господ. Отстань.
  Мне показалось, что Иржи побледнел, и я мягко добавил, - Дай додумать мысль.
  Иржи отвернулся, но я видел, что его распирает. Так, мысль додумывать, а точнее, видение досматривать, надо быстрее... я ускорил просмотр едва заметным прищуриванием и стуком по земле, тайные линии союза сквозь будущее стали ощутимее и живее, как мягкие тени в пыльных углах, и я понял, что от меня скрывалось - нас будет не пятеро, а в конечном итоге шестеро, и шестым будет кто-то, кого от падения в Хаос буду удерживать уже я, как остальные меня... при мысли об этой перспективе я схватился за голову.
  - У нас будет штатный медиум. Я договорился. - весело сболтнул Кенах.
  Я поморгал и не стал выяснять, как он услышал мои мысли и с кем и какого черта он договорился, в конце концов, кто платит - тот и музыку заказывает, мне требовался только вход в Краков через перекресток событийности, а мое резюме состояло из двух слов "чародействую помаленьку", так что ввязываться в организацию нашего путешествия, номинально возглавляемую богатым бездельником, блудным сыном своей мамы и искателем сокровищ Кенахом я буду только тогда, когда небо минимум рухнет на землю. Подумав это, я понял, по наступившей внутренней тишине, что решение принято, - алхимики на мне, сокровища на Кенахе, аптекарь отходит к Ильм, мертвецы к Максу, а вот чем, во имя Темных богов, будет заниматься вдохновенный придурок Иржи... Ага, вот в чем проблема, этот гений теологической мысли пытается проникнуть в мое сознание, именно поэтому его существование меня последние несколько минут очень злит.
  - Иржи, никогда больше так не делай.
  - Что?
  По его честным серым глазам я понял, что он свою силу скрывает от себя усерднее, чем я - свой проигрыш в карты на первом курсе орденского обучения. Но мне было все равно.
  - Как только у тебя разболится голова, начнешь терять сознание и заметишь, как железный штырь с силой трех лошадей ввинчивается тебе в мягкое живое сердце, остановись и подумай, - а не залез ли я, минуя элементарную тактичность и вежливость, в чью-то голову? Так безопаснее, - меланхолично заметил я.
  Кажется, он понял. Что ж, теперь дело за малым, - рассказать спутникам, что я вижу будущее. А стоит ли, хм? Я не был уверен. Пока не время.
  Солнце садилось. Похоже, мы войдем в Краков ночью в новолуние.
  Кенах положил руку на плечо Иржи жестом старшего брата, это тронуло меня. Я понял, что он его знает, так же, как я уже знаю аптекаря, алхимиков и благородную госпожу, только иным, своим каким-то способом. И очень обрадовался.
  Следующие несколько часов мы говорили обо всем, Ильм рассказывала о своих первых шагах в магии, и я еще раз отметил, как не похожи все эти истории друг на друга, сколько я уже их слышал. В моем прошлом не было принято исповедоваться в таком, считалось, что это разрушает силу. Но те, среди кого я жил, непонятным мне образом миновали одни запреты и сдавались перед другими. Я и сам ухитрился дать обет не изготавливать и не применять лекарств, об этом я расскажу как-нибудь позже. Я люблю нарушать обеты, но, надо сказать, это не та практика, к которой следует прибегать ежедневно.
  А Иржи, оставив смущение, и в мягком свете костра его изуродованное лицо было прекрасным, рассказал о том, что его мучают кошмарные злые сны, которые он не может запомнить. Я знал, что сны, которые не можешь запомнить, но ощущаешь, как кошмар - это на самом деле нападение врагов, но не понимал, какие враги могут быть у этого незлобивого человека.
  Впрочем, по нескольким ноткам в голосе, кроваво-красным, как гранат или вино, я увидел их. И понял, что сражаться с ними, скорее всего, придется именно мне. Но об этом тоже ничего не сказал, как и о будущем, а сказал я вот что, - что у меня есть легенда для нашей группы, которую мы будем рассказывать в городе, когда к нам пристанут местные колдуны. А они к нам пристанут, да, можете быть уверены, господа и дамы. Нет, не посмотрев на мою прическу, - сам на свой нос посмотри, и не потому, что я буду ввязываться в драку... в общем, вы меня слушаете?
  Все знают, что когда болезнь настигает город, горожанам начинают сниться плохие сны. Исцеляя сны, можно прогнать и болезнь.
  - Никогда не слышал о таком способе врачевания, - Кенах был явно заинтересован.
  - Кенах, узнаю в тебе материалиста. Впрочем, эксперимент - благородное дело. Первым будет Иржи, смотри, я сейчас его исцелю.
  Иржи затрясся, но я взял его за руку и пристально несколько секунд смотрел ему в глаза. В моем случае этого достаточно, чтобы прервать канал, по которому приходят злые сновидения.
  - И что, теперь ему не будут сниться кошмары?
  - Увидишь, - я был безразличен и невозмутим.
  Кенах воодушевился и стал рассказывать о каком-то путаном круге своих знакомых, и по его рассказу я понял, что он не рассказывал это ТАК - никому, так что это тоже была исповедь. Невнятная прихоть Иржи снова исполнилась среди игры наших событий, он хотел покаяния перед боем, и это было хорошо, но... мне стало неуютно, так как я остался один, но отступать не захотелось.
  Собравшись с духом, я заговорил.
  - Друзья мои, я уже вправе называть вас так, - послушайте мою исповедь. Я убил человека во сне. Этот человек должен был завтра стать королем.
  
  4. Рыцарь дисков. Костяное лезвие витраж []
  
  У всех народов есть истории о волшебных женщинах, чудесах и нарушенных обещаниях. И о том, как неверный или просто самонадеянный жених сначала терял прекрасную возлюбленную, а после совершал невозможное, чтобы вернуть себе счастье. Я же хочу вам поведать историю, которая была моим благословением все положенное для того время, а после стала проклятием, каковым и остается по сей день. С утра до ночи я раскладываю карты в тщетной надежде увидеть выход, но карты слепы, карты не желают прозревать будущее, равно как не желают и говорить со мной. Я расскажу вам историю об одном мастере из холодных северных земель и дочери перворожденных, полжизни прожившей среди людей.
  
  Еще лет двести назад, никак не меньше, в холодной северной стране Суоми, где рек и озер больше чем суши, а зима длится семь месяцев в году жил один человек. Имени его, данного матерью уже и не помнили, все звали как привыкли: Вейсте. Вейстайя Луутера, тот кто режет узор на кости. Мастер Луутера, как и его соседи, жил на берегу безымянной протоки, резал фигурки людей и зверей, продавал их в городе на озере Оулуярви. Поколдовывал временами, с кем не бывает. Травы знал. В тот день мастер Луутера встречал свое тридцать шестое лето и потому был в его доме праздник. И вот, глубоко заполночь, когда гости разошлись по домам, а те, кому было далеко возвращаться, устроились спать в доме хозяина, Вейсте спустился к воде, и в серебряном свете полной луны середины лета, а ведь именно на середину лета пришелся праздник, и поэтому пили и веселились гости больше и громче обычного, узкая протока казалась неспешной полноводной рекой. А может быть он так и заснул на пороге дома и путь к воде только привиделся ему во сне, но так уж случилось, что мастер не удивился, увидев молодую девушку в речной глубине.
  - Я провалилась, помоги мне выбраться, добрый человек, - сказала она протягивая руки из воды.
  Как будто острые иглы впились в ладонь и речная вода окрасилась красным, но Вейсте не отнял руки и вытащил девицу на берег. Позвал за собой, мол в доме есть чистая одежда и теплое питье. А рука? Да что рука, шрамом больше, шрамом меньше, считать их теперь прикажете? Пока поднимались от берега реки, пока шли к дому, мастер ощутил вдруг что встретилась ему наконец та, с кем рядом и ночью светло, как днем, и на душе радостно и легко. Уже на пороге он остановился и спросил ту, что шла с ним рука об руку:
  - А если я позову, пойдешь за меня?
  - Если позовешь - пойду, - ответила девушка.
  
  Уложив найденную девушку отдыхать, сам мастер разбудил гостивших у него сестер и беседовал с обеими до утренней зари. После - вышел, а женщины, заговорщически улыбаясь друг другу, принесли полосатую юбку и вышитую рубашку, помогли найденной девушке нарядиться в праздничное. Прежнюю одежду и прежнее имя девушка спрятала так, чтоб ни одна живая душа найти не смогла, и новое, человечье имя приняла от сестер мастера, как и новый, человечий наряд. За серебристую кожу, какой ни у кого больше в округе не было, женщины назвали ее Хелми - жемчужина, и сам мастер Вейсте потом ее так звал.
  
  В полдень же, в самую сердцевину лета, мастер позвал всех, кто гостил в его доме и не успел разъехаться, и тех, кто жили неподалеку. А когда люди собрались, он вывел из дома ту, кого встретил ночью у реки и перед всеми назвал ее своей невестой.
  - Ты кого это в дом привел, - бросил мастеров брат-кузнец, - она же и на человека-то не похожа. Бледная и холодная, как рыба.
  - А ты сходи, сам посиди на дне реки, - ответил Вейсте не отпуская девушкиных рук, - а там посмотрим, каким оттуда вылезешь. Да и я пока в своем доме хозяин и сам решаю, кого приводить.
  - Вот как отправился тогда... - махнул рукой кузнец, не забывший упрямый и несговорчивый нрав младшего, - счастья искать, все у тебя с тех пор... не как у людей.
  - Как видишь - нашел, - произнес мастер, но услышала эти слова только Хелми, жемчужная его невеста.
  
  Бабка, материна мать, рассказывала мне, как в давние времена у скрытого народа началось долгое немирье с людьми. И тогда супруга старшего тех из них, что жили в северном краю, спрятала новорожденную дочь среди людских снов и вскоре умерла. Еще говорят, все женщины в нашей семье были малость не в себе и в разное время видели во сне, как вставал на границе земель скрытого народа стальной лес, а сами те земли погружались в сумерки, чтобы остаться среди туманов по ту сторону всего сущего. А еще, говорят, видели город, которого никогда больше не будет и одинокое нелюдское дитя, что бродит среди руин. Когда вместо стального леса и уходящих в бесплодную землю каменных стен я увидела странного человека, чьи волосы были белее льна, а глаза не то зеленые, не то серые, в наших местах появились Зимние гончие. Бабка, пока жива была, пугала ими детей, чтоб не гуляли допоздна зимой, говорила они приходят за теми, кто не успел до темноты укрыться у живого огня, и те, кому встретились Зимние гончие никогда в жизни ничего не увидят кроме снега и не почувствуют ничего, кроме холода.
  
  Тем вечером было холодно и как-то совсем темно. Как будто из-за надвигающейся с севера тучи вечер наступил раньше, чем ему следовало. Я же засиделась у соседки и совсем не заметила, как закатилось солнце, а с неба посыпалась мелкая снежная крупа. Наскоро попрощавшись с пани Слодководничевой, я заторопилась домой, будто что-то подсказало мне, что если успеть запереть за собой дверь родного дома до того, как порога коснется край бури, гончие не сумеют учуять мой след. Но только я захлопнула за собой дверь, как послышался стук и спиной чувствовала, как выступают из бури черные псы с горячими углями вместо глаз, как вслед за сворой поднимается по ступенькам хозяин псов, высокий и бледный, в камзоле цвета серого зимнего неба.
  
  Я зажгла дома все свечи, поставила на огонь чайник, как будто это могло спасти меня от подступающего холода, раскладывала пасьянс и все просила Пресветлую Деву о заступничестве. Карты сказали, он продал истинное имя старшим тварям нижнего мира и взамен получил Свору. И к какому бы окну я ни подошла, всюду в морозных узорах я видела одно и то же: стремительные и узкие пёсьи тела распластались в беге к краю окна, а следом за гончими из снежного леса выходил Охотник и буря следовала за ним по пятам, окутывая плащом и скрывая следы. И мне всякий раз казалось, что еще немного и я увижу того, кого преследуют Зимние гончие, но они останавливались у края картины, нарисованной холодом на стекле. Останавливались, вцепившись зубами в брошенный жертвой платок. Или край женского платья?
  
  Свадьбу в мастеровом доме играли осенью. И к тому времени никто уже не дивился облику невесты мастера Вейсте, да и не сказал бы никто, что так уж тот облик странен: не уродина, не красавица, такие в любом доме сыщутся, где дочери у отцов есть. А что бледная - так в здешних местах смуглянок никогда и не водилось. Когда гости в доме отплясали все танцы и съели все кушанья, мастер с молодой женой, проводив гостей удалились к себе, и вот тогда-то Хелми сказала мужу:
  - Вейстайя, что бы ни случилось, сможешь ли ты выполнить то, о чем я попрошу?
  Мастер все на жену наглядеться не мог, вот и не сказал ничего, кивнул только. А она продолжила:
  - Колдовать я буду. Видишь, - она протянула к свету раскрытую ладонь, - знак на мне. Родичи закляли так, чтоб должна была я из смертных земель в ночь полной луны и в ночь новорожденной - уходить туда, откуда ты забрал меня посреди сердцевины лета. Зачем - пока и сама не знаю. Но больше сверх того, что я уже рассказала не пытайся узнать - беда будет.
  
  Вейсте посмотрел на свою ладонь, на двенадцать шрамов сходящихся в одной точке и ответил:
  - А я порог стеречь буду, чтоб ни живому, ни мертвому не пройти.
  Вскоре как она сказала, так и случилось. Как пришло время новой луне родиться, вечером Хелми заперлась у себя, а муж ее как обещал - на пороге устроился, работу взял привычную, чтоб было в чем ночь провести. Тихо в доме было, скрипел сверчок, мягко ступая уходила охотиться кошка. Вейсте сам не заметил, что уснул и видел во сне, как ходит его жена по комнате, развязывает узлы, открывает сундуки и шкатулки, распускает косы. И на месте родимого пятна прорастают сквозь ладонь ее двенадцать серебряных лезвий. Слышал во сне звон оружия, далекие незнакомые голоса и нежный голос жены его, выводящий колдовскую песню без слов. Во сне же и гребень вырезал из кости. Наутро Хелми-жемчужина сама разбудила мужа. Так ведь и спал на пороге, на стену у запертой двери спиной опершись. Женщина сказала:
  - Ты все правильно видел во сне. Хорошо, что так случилось. Только никому обо мне не рассказывай.
  - Да как же это. А отец с матерью, а соседи если спрашивать станут? Не врать же им...
  - А и не ври. Я сама найду что ответить, только ты молчи..
  Не было крепче слова мастера Вейстайя. Раз сказал молодой жене, что будет молчать - так и молчал. А если находились такие, кто на ответе настаивал, так мастер смеялся, мол там жену нашел, где и все находят. Сделал лодку, переплыл море, спустился в туманный край и сосватал у старой Лоухи одну из ее прекрасных дочерей. И отдала старуха? - удивлялись люди. Как видите - ухмылялся Вейсте. А после и удивляться перестали. И спрашивать тоже. Живут себе и живут, а что старятся за год на один единственный день, так это такая любовь да согласие в той семье, что и время их стороной обходит, не трогает. А гребень тот он жене подарил, чтоб всегда с собой носила.
  
  В срок середины зимы, в самую длинную ночь года черные безглазые псы пришли в мой сон и остались. Их хозяин смотрел мне в глаза и спрашивал неизменно одно: "Где она?" А я не отвечала, только бежала от него и Свора гнала меня без устали, и я падала среди мертвых серых стен города, что был разрушен задолго до моего рождения, если вообще когда-то существовал. А псы обступали мое бесчувственное тело и ждали, ждали... Чем дальше, тем больше ярости было в голосе Охотника, тем злее приказывал он псам, тем быстрее приходилось мне бежать от них, тем ближе к руинам в сухой, бесплодной земле оказывалась я, попадая в сон. Но однажды на пути бесполезного моего бегства встала женщина в темном платье, вышитом самоцветами. И когда она велела Своре уходить, псы, повизгивая, поджимая хвосты бросились прочь, не успев привести за собой хозяина. Я сидела на земле у городской стены и смотрела, как женщина ходит меж камней, взмахивает рукавами. Не сразу я поняла, что голос ее - песня, и движение - танец. Я видела двенадцать холодных лезвий, пляшущих в ее ладони, и все, чего касались они, рассыпалось прахом возвращаясь в землю, откуда было родом.
  
  Долго не было детей у мастера с женой. Вейстайя хоть и печалился о том, но виду не подавал. А потом и вовсе стал брать учеников, чтобы было кому передать мастерство, и решил, что когда состарится - передаст дом тому кто последним придет к нему учиться, как он сам когда-то пришел.
  - Что ж ты к ведунье жену не сведешь? - спрашивали соседи.
  - А и не сведу, - ответил на то Вейстайя. Как отрезал.
  А потом, стоило мастеру отлучиться, в доме хозяином один парень оставался, Тома. Не был он старшим среди учеников Вейсте Луутеры, не был и лучшим. Да только однажды в неплотно прикрытый ставень видел он, как жена его учителя, Хелми-жемчужина в лунном луче посреди комнаты стоит, распустив волосы до полу. И как пляшут лезвия над раскрытой ладонью. И кровь капает. Уже лет пять как видел. И молчал. Даже мастеру не сказал ничего, только каждую ночь, как садился мастер порог стеречь, парень рядом с ним на ступеньку опускался и тоже сидел. От полуночи до утра. А сам мастер Луутера посмотрел на это раз, посмотрел другой, а потом перед всеми людьми назвал парня сыном.
  
  Когда уезжал Вейстайя с братом к больному отцу, не знал что жена в тягости. Знал бы - может бросил все и остался. А так - поехал. Несколько месяцев в отцовском доме прожил, как отец на поправку пошел - домой собрался. Да только уехать не успел: отец умер. Старый он был, отец его, надолго на земле задержался. Пока провожали да хоронили, еще время прошло, только и осталось дней, чтоб на полном скаку домой лететь и успеть в канун середины лета.
  Вернуться-то мастер вернулся, но не с той стороны, с какой уезжал, так получилось уж, потому и не увидел сразу ничего. Но не Хелми вышла его встречать, а названый сын, Тома. Мастер бросился в дом, но дома все было так, будто жена его жемчужная вышла куда-то, да так и не вернулась, только гребень свой, тот, что он ей в первую колдовскую ночь подарил, на пороге обронила. Вейсте бегом выбежал из дому за ворота и увидел, как по освещенной закатным солнцем тропе, той что в лес ведет, уходит его жена. Уходит и не на окрик не оборачивается. Бежал он тогда, быстро, долго, как никогда в жизни еще не бегал. На самом краю леса догнал ее, позвал, а как остановилась на секунду - за руку взял и к себе привлек. Только потом заговорил:
  - Вот, проводить решил. Не знаю, куда ты одна на ночь собралась, но нехорошо это, - как будто и не случилось ничего, сказал мастер жене, - Вдвоем и быстрее дойдем, и легче.
  - А и правда, пойдем, - отвечала женщина, - если за всю жизнь ты меня не испугался, так и теперь не испугаешься.
  Дальше они пошли вместе, углубились в лес и вскоре с детства привычные березы и сосны сменились безымянными деревьями, чьи стальные стволы корой покрывала ржавчина, а листья звенели на ветвях и скрежетали на земле. Лес открывал картины странные, временами страшные и отвратительные, а мастер с женой шли вдвоем по чуть заметной тропе мимо теней и корней, мимо верениц заблудившихся душ, теплящих в ладонях синие холодные огоньки, мимо брошенных жилищ и заполненных черепами темных сырых ям. По ту сторону леса их не встретил никто, только расстилались впереди, насколько хватало взгляда пустые серые земли, давным давно лишенные света луны и солнца. И когда на пути из россыпей каменных глыб вставали горящие города и нечеловечьи дети плакали над мертвыми родителями, убитыми оружием жителей смертного мира, двое живых все шли и шли мимо, но не отворачивались.
  - Этого не было, - говорила теням на руинах женщина, - вы покинули мир живых так давно, что и сами уже позабыли кем были прежде. Вы были призваны из-за Порога для страха и мести, но даже страх и месть имеют свой срок и срок этот давно уже вышел.
  - Этого не было, - вторил ей мужчина, - мой народ не воевал с вашим, не поднимал оружие против вас, не вторгался на ваши земли. Вам нечего делать здесь и некому мстить: те, кто виновен в вашей смерти сами давно мертвы. Они смешались с землей и прорастают травами из года в год.
  И дважды двенадцать лезвий, серебряных, как луна, золотых как полуденное солнце, плясали над их ладонями, освещая путь. И тени тянулись к ним, и ложились прахом под ноги. К сердцевине прежних земель скрытого народа лежал путь этих двоих.
  
  Говорят, в прежние времена было у скрытого народа такое место где выложенное лазуритом на полу, смыкалось в кольцо старое заклинание, и те, кто приходил туда не могли покинуть заклятого круга, пока спор их не был разрешен миром или немирьем. И это туда так торопилась жена мастера Луутеры, это туда пришли они вдвоем через стальной лес, серые земли и тени разрушенных городов. Шесть ступеней вело туда, и ступив на первую Вейстайя спросал:
  - Но если того, что показывали нам тени в пустошах не было, что здесь произошло?
  - Когда-то давно мой брат убил эту землю, но так и не смог завладеть ею. И теперь, когда сам мой брат так долго знался с темными тварями, что растратил все силы, мертвая земля как и прежде принадлежит не ему, и это лишает его покоя.
  Рука об руку мастер с женой поднялись по ступеням и прошли меж колонн, все еще поддерживающих крышу. Но в единственном уцелевшем зале их встретил высокий и гневный воин, словно свитой окруженный Сворой.
  За спиной Охотника клубился бесцветный туман, выли черные костлявые псы, сам воздух дышал колдовством, таким древним, что не было ему имени ни в человечьем языке, ни в языке скрытого народа. А за спиной его сестры, принявшей от смертных в дар имя и облик, был только ее муж, смертный. И это его тень касалась узора на границе Круга вопросов, и была реальнее всех каменных стен и всех тех перворожденных, кто явился на зов.
  - Что такого предложили тебе, Иэррелль, твари нижнего мира, что ты забыл о чести своего народа? - гневно сказала женщина.
  Впервые, за много сотен лет кто-то назвал Охотника тем именем, что ему дали отец с матерью. Он отшатнулся, но устоял и даже бросил в ответ:
  - Да что ты знаешь о чести? Ты сама спуталась с позднорожденными! Променяла магию на какого-то смертного.
  Между спорящими, разделяя их нездешним светом отцветал колдовской цветок. Со звоном падали на каменный пол по разные стороны темные и светлые серебряные лепестки. В зеркалах вокруг вставали и рассыпались города, люди скрытого народа то встречались, то воевали с людьми смертных земель. И когда последний серебряный лепесток коснулся каменных плит, Охотник первым шагнул к нему и исчез. Только мозаика сместилась, и теперь вместо переплетения ветвей и листьев стоял внутри Круга вопросов гневный воин в окружении черных безглазых псов. А мастер Вейстайя все ждал в глубине души, что теперь, как в старой сказке, как когда-то рассказывала ему сестра, древние стены очистятся от колдовства, серая пыль долин станет плодородной землей и вернутся все те, кого показывали зеркала. Но ничего этого не произошло, только жена его, Хелми-жемчужина стала такой, какой ее мастер никогда не видел, и если бы лицо Охотника не было отравлено дыханием нижнего мира, их и правда можно было бы счесть родичами. И тут светлый венец из живого, лунного серебра в ладонях у женщины стал венком из цветов и листьев. Но прежде, чем венок короной лег поверх распущенных серебристых волос, мастер Луутера протянул ей то, чего сама она не ожидала увидеть.
  - Ты теперь здесь останешься, жить будешь, - сказал он спокойно, - волосы расчесывать станешь, косы плести. Так я твой гребень принес, тот, что ты и запираясь по ночам - все с собой брала.
  - А ты вернешься домой. Не печалься долго, ты найдешь там то, чего уже и не ждал. И будешь счастлив. Я обещаю.
  Мастер обнял жену на прощание и пошел прочь. И на двенадцатый шаг очутился у ворот собственного дома, пока оглядывался и глаза протирал, услышал:
  - Вейсте! Мастер Вейстайя! - окликал его названный сын, что выбежал открывать ворота, - вы ж как примчались третьего дня, так и в дом не заходили, снова куда-то понеслись сломя голову. А жена-то ваша, прежде чем по лунной тропке уйти, дочку родила.
  
  И хоть мастер вернулся к людям, а жена его осталась со скрытым народом, все было так, как они друг другу пообещали. Говорят, дочь его много путешествовала по чужим краям и все дороги ее были легки, все тайны открывались ей. Говорят также, что единственную фигурку из кости, что была и лицом и телом похожа на Хелми-жемчужину, он подарил внуку на совершеннолетие. Много что говорят, но с того дня, как земли скрытого народа обрели госпожу, сны мои пусты и холодны. Я сменила наряд невесты на наряд вдовы и соседки стали сплетничать промеж собой, что пани Мариоля и раньше-то была не в себе, но тут окончательно выжила из ума. А я все день-деньской сижу у окна, раскладываю пасьянс и жду, когда же найдется тот, кто сумеет проникнуть в мой сон и прекратить печальное мое существование на земле.
  
  Вне судьбы. Творящий зло
  
  Дорога из Варшавы в Краков поросла золотистой сурепкой, и ее аромат, монотонный и тяжелый, как звук медного гонга, и такой же очищающий, изгонял все мысли из моей головы; оставалась только дорога, размеренный ритм шага, усталость, проклятая дорожная сумка с аптекарскими инструментами. Я был молод, но сильным в физическом смысле меня назвать было трудно, и кроме того, последние несколько ночей я посвятил всматриванию в сердце судьбы, а это утомительно.
  Загадку утомительности и тяжести судьбы я пока не мог разгадать, точнее, можно было списать это на отравление мира Диаволом, но это объяснение годилось для дискуссий в прохладном доме с высокими потолками, за чашкой черного кофе, да будет благословен человек, что привез этот божественный напиток из Турции в Вену... а для моей внутренней правды оно, мягко говоря, не катило.
  Я обозвал себя неженкой и ускорил шаг. Внезапный прохладный ветерок сдул прядь волос со лба, и в тот же момент я увидел кого-то, кто показался мне, не совру - моим двойником. Почему-то это было первое, что я подумал, хотя существо было выше ростом, тоньше, с обритой головой.
  "Встретил доппельгангера - знай, смерть близка", со смехом я вспомнил старинное стихотворение, едва ли не балладу, и подошел ближе. Я был уверен, что существо исчезнет, но оно не шелохнулось.
  Просто человек, и как это я обманулся. Стоит, щурится на солнце. В руках ничего нет, - тут я ему позавидовал малость. На обритой голове крошечная шапочка, в черной хламиде наверняка жарко. Он был похож почему-то на прозектора. На меня, надеюсь, не особо, я все же немного привлекательнее, смею надеяться.
  - Почтенный господин видит вдали что-то заслуживающее его внимания? - поинтересовался я.
  Он перевел взгляд на меня.
  - Да, несомненно. Вижу я там огромную липу, в тени которой нам будет приятно скоротать ближайшие несколько часов. Идемте.
  Мне сразу понравился этот человек, хотя обычно людей я не особо люблю. Как по этому поводу насмешничал Макс, кушать люблю, а так нет, вот только это неправда, - кушать я бы это тоже не стал. Но в данном случае его слова стали целительным бальзамом, - без этой встречи я бы не нашел повода отдохнуть по дороге. Моя событийность сейчас двигалась подобно змее по раскаленному песку, и я едва успевал за ней, но, как известно, даже подчиненная Воле мага событийность имеет щели и разрывы, в которые заглядывают те, кто впоследствии становится частью истинной судьбы. Ведь, как известно, мироздание движется от меньшей истины к большей, и наши нынешние великие деяния - только бледная тень грядущих.
  Я и сам был бледной тенью, когда рухнул на землю под липой и даже не пытался из вежливости сменить позу на более подобающую, Валялся и смотрел на небо, начинающее насыщаться синевой перед закатом.
  Мой спутник тем временем вытащил откуда-то флягу с необычным горьким напитком. Я без всяких сомнений попробовал, - мне было наплевать, яд ли это или лекарство.
  Тем сильнее было мое удивление, когда я почувствовал холодную сталь возле левой лопатки. А тип неплохо знает анатомию, мрачно отметил я про себя.
  - Шевельнешься - зарежу.
  - Друг мой, к чему эти банальности? - пожал плечами я, слегка оцарапавшись о лезвие, а мой собеседник напрягся. - Я буду рад узнать, чем я могу помочь тебе в твоей нелегкой судьбе.
  - Помочь? Твое золото скрасит мои скудные будни, а сегодняшний вечер станет еще приятнее, когда я тебя трахну, а затем убью, - его голос звучал хрипло и с несомненным вожделением.
  - Во фляге был какой-то любовный эликсир или это жара так влияет? - мрачно поинтересовался я, поворачиваясь к нему.
  Он не врал. Он действительно стремился ко мне, как путник к своей Звезде, извиняюсь за пафос, я видел эту искренность в каждом уголке морщинок вокруг его рта, в каждой поре кожи и родинке, каждом волоске. Внезапно вспыхнувшее к нему сочувствие заставило меня следовать за ним, а не за яростью. Я протянул руку и погладил его по щеке. Клянусь, в это время я казался себе воплощением аркана Сила, юным девственным созданием, усмиряющим чудовище. И моя собственная сила, качнувшись, отступила, не причинив ему никакого, полагаю, вреда, не считая того, что он тут же забыл о своих специфических планах на вечер.
  Он моргнул и замер. Одержимость отошла от него, и он снова стал собой, кем уж он там был - респектабельным прозектором и библиотекарем, но не насильником, мужеложцем и убийцей с большой дороги. Впрочем, человеческая природа столь противоречива, что это легко может сочетаться. Как говорил какой-то преподобный, когда его спросили, за кого он - за православных или католиков, он ответил - за всех. Но как, они же разделены? Я не с теми, кто разделен, ответил он.
  - Прекрасный у вас нож, дорогой друг, - заметил я.
  Он отложил его, как ни в чем ни бывало.
  - Мы, кажется, говорили с вами о величии Создателя, - произнес он уже спокойным тоном. В этот момент мне снова показалось, что я вижу в нем - себя. Неопровержимо. И это было не отзеркаливанием, на которое способны практически все существа, которое я наблюдал у Мельв, и это было особенно красиво - как раскаленное, а потом застывшее стекло идет волнами. Это было чем-то доселе мне неизвестным. Я не имел совершенно ничего против того, что мой доппельгангер извращенным путем стремится ко мне, - в конце концов, он был Злом, ему так и положено. И из милосердия к творящему Зло мне следовало бы его убить, но я был жесток, так как сам был Злом.
  После сновидения, в котором я убил сына короля, мои руки были запачканы кровью, и я не мог это игнорировать - это вошло внутрь и застыло во мне, и пока не будет искуплено - мир не закончится. Это сравнимо с потерей девственности, снова мрачно подумал я. Быть изнасилованным Силой - что может быть милее, в такой прекрасный вечер.
  - Да, но я думал...
  - Вы думали, что разбойники не верят в Создателя. Отплачу вам той же монетой - я был уверен, что в Создателя не верят чародеи.
  - С чего бы? - удивленно пожал плечами я. - Абсурд. Как можно не верить в то, что видишь?
  - Вот, и я о том же - как можно не верить в то, что направляет тебя?
  Я был в восторге.
  - Знаете, я слыхал про законы темной чести, - говоря это, я внимательно смотрел на него, намереваясь осторожно выманить того, кем он был одержим. Меня, возможно... - Закон темной чести говорит "вот я, я сделаю с тобой все, что пожелаю, и в ответ ты можешь отомстить мне как угодно, причинить мне любой вред, - я открыт перед тобой, я ожидаю чего угодно".
  Я не ошибся, - он направился ко мне в Тонком мире, выйдя из тела, как аберрация вокруг линзы, черный и длинный. Его путь должен быть долгим, ведь он в аду, а там длинные, очень длинные дороги...
  - Никогда о таком не слыхал, но я понимаю, о чем вы. И останавливается это милосердием, не так ли?
  - Да. Останавливается - милосердием.
  Черная тень, преодолев страшное свое расстояние, стократ утомительнее, чем дорога из Варшавы в Краков, коснулась меня. Я задрожал, но довольно быстро это прошло, и я ощутил свою целостность, - это несомненное, яснее мира, ощущение, я бы сравнил его и с утоленной страстью, и с действием одновременно. Целостность совершается где-то там, где уже не властны категории завершенности и незавершенности.
  - Между прочим, я принадлежу к братству алхимиков, - заметил мой спутник. Как и все люди, он был чертовски невнимателен, не заметил ничего из того, что со мной творится.
  Едва я это услышал, во мне зажглась искра истинного стремления. Ничего в мире я так не хотел, как побывать внутри братства алхимиков, посмотреть, кто они. Они - люди, но как же велико должно быть их могущество. Я прикусил губу от восторга и посмотрел на моего спутника едва ли не с тем же вожделением, с которым он уставился на меня. Но он уже вставал и отряхивал пушинки с одежды.
  - Я пойду. Благодарен вам за вечер. Моя деревня уже рядом, а в Кракове я бываю по выходным, и вы можете меня там найти, - некоторые беседы требуют хорошего вина и закуски иной, кроме аромата полевых трав. Меня зовут Донн Альен, что означает "творящий зло". Удивительно, правда? Моя мать, герцогиня, была необычным человеком.
  Из какой-то внезапно накатившей застенчивости я не последовал за ним. Сидел под деревом и рассматривал свои руки - след крови был четким-четким. А потом лег под деревом и закрыл глаза.
  
  7. Принц жезлов хорек []
  
  ... у меня случилось нечто вроде потери памяти и я попал в классически дурацкую ситуацию - пришел в себя в закрывшемся кабаке за дальним столом, в шесть утра, напрочь не осознавая, как я там оказался.
  Хорошо хоть не с бабой под боком, подумал я, а то совсем бы уже был образец идиотизма и иллюстрация на тему, как вредит несдержанность при занятиях магией и алхимией... на слове "магия" меня затрясло, а на слове "алхимия" почему-то затошнило, так что я решил оставить эту тему и прикинуть лучше количество вчера выпитого. Но меня отвлек толстяк, который потряс меня за плечо.
  - Ты в порядке, господин? Выглядишь плоховато.
  О, Темные боги мои, где зеркало... так. В серебряной ножке бокала я выгляжу чем-то откровенно бесформенным, а поднять голову и поискать что-то больше похожее на зеркало... "бесформенным", ах ты холера ясна. Я вскочил и со всех ног выбежал на улицу.
  Я успел вовремя, Мельв уже посадили в карету для перевозки умалишенных и лошадь заржала, опасаясь кнута. О, светлый Патрик и слуги его. Да, она со мной, да, я ее опекаю, она моя троюродная дочь пятиюродной бабушки с отцовской стороны, да, совсем плоха, бывают припадки, но никому не опасна... вы говорите, проповедовала слово Божие? Знаете, знал я одного, который, когда выпьет, читал всю Библию задом наперед наизусть, и когда доходил до "Отче Наш", появлялся черный бес и исполнял все его желания... да, конечно. Вот деньги, вот моя визитная карточка, обращайтесь, всегда рад, всегда благодарен, да, у меня этот дурдом уже много лет и я умею с ним справляться... о, голова моя.
  Я отвел Мельв за угол, приобняв за плечи, так же, как делала ее мать - она реагировала на точный повтор этого движения немедленным спокойствием и молчанием до конца дня, а если повезет, и дольше, усадил на землю и сам сел рядом.
  Кажется, моя дипломатическая миссия с треском провалилась. С грохотом.
  Собственно, я всего лишь покинул своих товарищей, крайне увлеченно пялившихся в найденный изумруд - не является ли он частью великих сокровищ... и отправился на встречу с сильнейшим колдуном местных земель. Как, черт побери, его зовут... при попытке вспомнить я схватился за виски... холера ясна. Так, это не сейчас.
  Мельв тихо запела. Я хотел было выругаться, но удивленно опознал в ее пении эльфийскую песнь исцеления и решил, что пусть поет. Может, станет лучше. Да, я отправился на встречу, потому что мне пришло сообщение в сновидении, крайне настойчивое и наглое, что-то в стиле "если ты откажешься, будет очень, очень, очень, очень невообразимо плохо неизвестно сколько времени неизвестно кому". Расплывчатость формулировки навела меня на мысль о том, что краковский колдун владеет каким-то неизвестным мне заклятием, владеет им очень хорошо, и его силы будет достаточно, чтобы направить эту хреновину действительно куда угодно. А я был заинтересован в том, чтобы мы все-таки свалили отсюда благополучно, пусть даже мы не найдем алхимиков. При слове "алхимики" меня затрясло так, что я едва не упал. Так, об этом тоже ни слова, скоро придет Кенах, он добрый, он найдет где-то выпить...
  Да. Еще в этом сообщении колдуна было указание на какой-то странный подземный огонь. А где огонь, там и... я предусмотрительно заменил в мыслях слово "алхимия" тремя точками ... ну и потом, мне просто польстило личное приглашение от местной элиты.
  Так что я пошел в часть города, связанную его лабиринтом, оценил его прочность, меня то ли пропустили, то ли я сам его взломал... невыносимая боль в виске... черт! Потом вспомню, главное, что колдун в окружении местной действительно элиты, изнеженных бледноликих юнцов и девиц, с ходу запустил мне в голову бокал с красным вином.
  Я пригнулся и успел оценить, насколько форма бокала соответствует "кубку крови", и стал искать, чем бы запустить в ответ, раз уж переговоры начались таким любопытным способом. Но не смог, признаться. Вместо этого подошел к нему и взял с подноса другой бокал рядом с ним. В Тонком мире задрожала и исказилась какая-то тонкая черная пленка, готовая на меня наброситься.
  - Я не помешал? - поинтересовался я.
  - Я тебя с кем-то перепутал, - прищурившись, ответствовал колдун. - Но я тебя заждался. Но ты не тот, за кого себя выдаешь. Но лучшего все равно нет. Приказываю тебе сломать мой лабиринт.
  - Какой лабиринт? - поинтересовался я, ожидая, что в голову мне полетит очередной бокал.
  - Дурак ты, что ли, совсем. Ты его сломал и сам не заметил.
  Я поморгал от абсурдности этого высказывания и ответил:
  - Я не видел, что лабиринт был сломан, а то я бы его сломал.
  Колдун уставился на меня. Я заметил кучу вещей, пока его медленное внутреннее время пыталось настигнуть мое быстрое - желтые белки глаз, гномью кровь, птичий язык, действительно нераскрытую связь с подземным огнем, еще кучу странных подробностей.
  - Ты не вошел в лабиринт, так как дверь была заперта.
  - Я не закрывал дверь для того, чтобы войти в лабиринт, я сломал эту дверь, - прищурившись, ответил я.
  Над левым ухом раздался громкий, слишком громкий крик кукушки.
  - Приказываю тебе убить кукушку, - я посмотрел туда, где у колдуна только что были глаза.
  Кто-то схватил меня за руку, рука была женской и бледной, липкой, горячечной. Но движение чужого заклятия остановилось. В этой тишине я провел рукой по воздуху, мгновенно кончиками пальцев считывая и запоминая чужие слова, чужое плетение, иные структуры... моей силы с избытком хватило на это. Я понял, что колдун пытается восстановить лабиринт, и понял, что это почему-то невозможно.
  - Кукушка остается в полуночи, а ты выметаешься вон на рассвете.
  - Как невежливо, - я резко сменил стиль диалога и поискал на столе еще один бокал. Во всех бокалах было застывшее стекло. Меня вдруг осенило, что алхимики здесь, в этом же здании, в этой же части города. Я попытался спрятать бокал в карман, но он выпал у меня из рук и разбился. Я схватил второй и притворился, что хочу запустить им в красный контурный силуэт колдуна на стене, но вместо этого повернулся и толкнул столик. Пока он падал то медленно, то быстро, не приноровившись к измененному времени внутри заклятия, и я ожидал, что это собьет минимум половину его эффективности, - я таки сунул один из небольших бокалов в карман.
  - Так, а теперь надо или убивать его и валить, или просто валить, - вслух подумал я. Лабиринта не было, так что я выбежал в ближайшую дверь, ожидая увидеть колдуна там, но ошибся. Очень сильно ошибся. Потому что там был зеленый огонь. И... и все, вот здесь моя память кончается... холера ты божья... я потер виски и посмотрел на Мельв. В ее глазах, разумеется, плясал зеленый огонь.
  - Ведь если я продолжу вспоминать, ты сойдешь с ума, - пробормотал я, - а впрочем, куда уж дальше. Такими медиумами не разбрасываются, и все равно, - если я не вспомню, заклятие потери формы сработает, и моя душа превратится в столбик воска. А если вспомню неверно, заклятие тоже сработает. А если вспомню верно, все будет хорошо... мне вдруг резко надоело перебирать варианты, я щелкнул пальцами и вслух, не задумываясь, проговорил ..."я попал в классически дурацкую ситуацию, очнувшись в кабаке в разгар веселья, свечей было тысячи, отраженных в бокалах и зеркалах, пляска людей и огня завораживала. Я уставился на тонкого сверкающего зверька, совершавшего свой бег в колесе в клетке над столиком, я вспомнил, что у колдуна в клетке был кардинал, я понял, что сломал его клетку, но не сам, а с чьей-то поддержкой. Алхимики, это были алхимики, понял я, те самые, обретшие бессмертие в телах, чья душа стала жидким огнем, а тело - стеклом и металлом, и вот кому действительно был нужен выход из мира - потому что они не могли умереть теперь, а нуждались в этом сильнее прочих". Сказав это, я зажмурился, потряс головой и посмотрел на Мельв, ожидая увидеть в ее глазах стеклянную ящерицу в огненной клетке, совершающую бесконечный свой бег - и тогда это бы значило, что я внутри лабиринта, и что заклятие потери формы сейчас ударит по мне, и неизвестно, достигнет ли цели.
  Но я ничего не увидел. Обычные сонные глаза цвета болотной воды.
  Хвала тебе, черт и диавол. Я сунул руку в карман и нашел там карточку с золотыми буквами. Пожалуй, моя дипломатическая миссия не так уж и провалилась, не глубже этого дурацкого мира. Я видел адрес, куда мне следует пойти, чтобы увидеть бессмертных. Болела голова, руки были изрезаны стеклом, но из-за угла уже появлялся Кенах, сияя, как медный пятак.
  - Вот и вы, безумцы. Неважно выглядишь.
  - Зеркало дай, - пробурчал я, и вдруг, повинуясь внезапному порыву, повернул голову Мельв и посмотрел ей в глаза. В зрачках ее был я, с тремя царапинами на щеке, бледный как стенка, но все же вполне похож на себя, и я знал, что она передает мне меня, не искажая мой облик ни единой пустой мыслью. В этот момент я почувствовал, как беспредельно люблю ее и предан ей, как и всякому, с кем связал меня и кого связал со мной колдовской путь.
  
  8. Пятерка жезлов. Музыкант музыкант [http://shadowscapes.com/image.php?lineid=11&bid=231]
  
  ...вот люблю я кладбища, и решительно не хочу ничего с собой делать. Я слышал от кого-то, что кладбища уснувшие и бодрствующие по-разному влияют на пришедших, но мне нечего от себя добавить к услышанному. На меня, правда, здесь равняться не стоит. Потому что там, где дело касается мира незримого - я слеп как летучая мышь. Нет, не надо напоминать мне о чутком мышином слухе и прочих преимуществах маленьких ночных охотников перед зрячими собратьями по воздушной стихии. Может быть, именно это свое свойство мне стоило бы благодарить или проклинать в создавшемся положении, если бы я был склонен сыпать благодарностями и проклятиями, будто сахаром из прохудившегося мешка. Вообще-то на сахар великолепно приманиваются муравьи. Как, впрочем, и менее приятные создания.
  
  Вот и давеча как раз по-полудни я остановился где привык. Мешки на землю скинул, достал хлеба кусок, сала копченого, и давай жевать. А вокруг благодать: ягоды на рябине старой, раскидистой соком наливаются, солнечным светом золотым, сквозь листья просеянным все вокруг залито, пижма цветет, ромашки... Камни из земли торчат, все как один исписанные, тропки ко многим протоптаны. В общем привычно все. Я потому, от привычки видать, того типа и не заметил сразу. Обернулся только когда он меня по плечу похлопал, мол приятного аппетита, мил человек. Я аж куском подавился от неожиданности: неоткуда ему было появиться так внезапно. Ну я хлеб дожевал, и так и говорю - ты, мол откуда взялся, уж не выкопался ли ты из-под камня какого, больше ж неоткуда. А он стоит напротив и ухмыляется - угадал. Только у меня, говорит, к тебе дело есть.
  
  Я на него смотрю и глазам не верю собственным. Говорил ведь уже, слепой я на всякую волшбу. Голову тоже солнцем напечь не могло, я вовремя с дороги убрался и отдыхать устроился. Этот стоит так поодаль, а самого как будто взял кто и левую сторону с правой перепутал. Ну и смотрит на меня этак выжидательно: сказал же сразу, дело у него. И молчит. Ну и я молчу, а про себя гадаю - по брюхо в неприятности влетел, или по уши сразу. Уж думал перемолчу гостя этого, но вокруг него стали еще собираться. Товарищи видать. Такие же вывернутые.
  - Мы ждали тебя, музыкант, - говорят одни.
  - Нам тебя обещали, - подтягивают другие.
  А я готов под землю провалиться от их голосов, да только шкурой чую - они же и не дадут. А первый меж тем на границе рябиновой тени напротив меня присаживается, и снова заводит:
  - У меня к тебе дело есть. Сыграй нам, флейтист, - а у самого в глазах такая тоска, что хоть сразу с одного погляду взять и удавиться на ближайшем суку. Ну поглядел я на него, и тут знаете разобрал меня смех. Смотрю я на пришлого этого, на остальную братию и смеюсь, разогнуться не могу, не то что два слова связать. Как отдышался, отвечаю ему:
  - Ты, парень ошибся, и братьев-сестер своих зря разбудил. Волынщик я, а еще барабанщик, уж никак не тот кого вы заждались.
  Встал, собрался идти, чувствую: держит меня что-то, далеко отойти не отпускает. Куда не пойду, все с кем-нибудь из этих лицом к лицу оказываюсь.
  - В другой жизни и в другом месте ты игрой на флейте пробудил одного из нас и сделал своей тенью. Те, кто провожал его запомнили тебя и пообещали нам.
  
  Я плюнул на землю со злости. Такие у них рожи умоляющие, что аж зубы сводит. Мол умерли они все кто неправильно, кто не вовремя, и смерть свою в глаза узнать не успели. Тесно им оттого и пусто. И никто их правильно ни вспомнить, ни отпустить не хочет. И заладили все - пожалей нас, музыкант, забери отсюда. А я ж волынщик, а еще барабанщик. От весны до осени на свадьбах, на прочих праздниках играю, а люди пляшут так, что у девок юбки алые да белые выше макушек вьются и подметки мало не горят.
  
  В общем встал я, вдохнул поглубже... И заиграл самую развеселую плясовую какую только знал. А потом еще одну, и еще. Да так и пошел. А они вроде следом, робко так, по одному, по двое потянулись. Все, сколько их там на кладбище было.
  
  Так мы с ними с тех пор и бродим, и я уже сам не знаю - благодарить мне судьбу или проклинать. Ну благодарил бы, или проклинал наверно, если бы видел в этом толк. Только чем ближе осень, тем чаще думаю я, не сменили ли спутники мои одно заточение на другое, покинув свою землю не так, как следовало и не с тем, кому на роду было написано их увести. И все больше хочу я найти мудрого человека, который нас рассудит.
  
  Вне судьбы. Бабушка Катаржина
  
  Облака над озером в холодном воздухе застыли и растеклись, будто мороженое в горячем кофе. Я любил этот дом, и плетеные стулья в саду, клены и каштаны, сильные и здоровые деревья, будто бы удерживающие по доброй воле хрупкую жизнь бабушки Кэт, и, конечно же, любил ее саму. Смею надеяться, что и она относилась ко мне более чем благосклонно, хотя я видел, как протестует ее кровь, выпестованная годами аристократических браков, разветвленной сетью родства с людьми, которые будто и не касались грешной земли в своем величии, против того, чтобы видеть во мне ровню.
  Это удручало хотя бы потому, что я не мог рассказать ей о преемственности магической традиции с разрывом в несколько веков, но от этого не прекращающейся и не деградирующей, смешиваясь с низким, как королевская кровь на земле. Традиция базируется на чем-то более сокрытом, чем живая кровь, - на истинной, мертвой крови, на ее черной, как воздух или стекло, памяти. Хорошо было бы сравнить наших отцов и дядьев, сестер, бабок и сыновей, всех когда-то живших и ушедших, - кто оказался бы родовитее и достойнее, это еще святому Агриппе неведомо.
  Впрочем, мне понадобилось бы говорить ночи напролет, чтобы убедить бабушку поверить хоть одному моему слову. Человеческая реальность так хрупка и в то же время так непроницаема, что... достаточно сказать, что она нашла меня в саду, раненого после крайне неудачного, хотя это еще как сказать, с учетом того, что я был жив, а мой враг мертв, магического поединка, и я уверен, что ей никогда не доводилось видеть ожогов ледяным воздухом, и трудно было не заметить лиловую вспышку над половиной Витебска. Но это не произвело на нее никакого впечатления, скорее всего, рассеялось среди доброжелательного любопытства к миру вообще, с его чудесами и тайнами, которые совсем не нужно объяснять так, как они есть. Достаточно не обращать внимания на то, что внимания не стоит, заваривать чай, поливать цветы и думать лишь о Едином.
  - Я подумал о Боге, бабушка Катаржина, - кивнул я в ответ на ее внимательный взгляд. Ее радовали мелкие совпадения дружеской связи, одновременные мысли, случайные повороты одной и той же темы, на этой общности держался ее истинный мир, и я не мог не доставить ей такого удовольствия. Так вот, она выхаживала меня четыре или пять недель, вполне удовлетворившись моим рассказом о себе, который включал только службу в банке и планы на переезд в Варшаву. Мне очень и очень повезло столкнуться с таким сочетанием заботы и неведения.
  После того, как я пришел в себя, я окружил ее дом всеми возможными и максимально невидимыми защитами, в коих был мастер, - точнее, это я так думал, пока не встретил Хенрика в Кракове и чуть не рехнулся в его лабиринте, но это отдельно. Я старался не подавать вида, что вообще что-то делаю, - не использовал ни одного столь удобного в подобных случаях ритуального предмета, но просидеть с закрытыми глазами на траве полчаса неподвижно, в тот самый момент, когда закат превращается в ночь, все же пришлось. И я готов отдать голову моих врагов на отсечение, что она посчитала это просто чудачеством, а ее врожденный такт не позволил ей даже слова сказать вопреки.
  Потом я уехал, но возвращался каждый раз, когда уставал. Беседы с бабушкой Кэт были прекрасным сновидением среди остальных, возможно, и не горьких и скучных, но все же кошмаров. Все было затянуто и неправильно, у меня не было ни наставника, ни Ордена, ни цели.
  
  Однажды, когда я вернулся, бабушка не встретила меня. Обойдя кругом и заглянув в окно, я увидел, что она спит. Я видел ее растрепанные пряди длинных волос с сединой среди кружев, она лежала, отвернувшись от меня. Дом был наполнен тускло-зеленым бутылочным светом, не видимым обычным зрением. Меня это насторожило. "В дом пришло болото", мелькнула мысль у меня в голове, ни к чему не относящаяся, но я знал, что такие мысли - подсказки духов. Что ж, им виднее, болото - так болото.
  В доме не было слуг. Никто не вышел встретить меня. От стука в дверь и звона колокольчика бабушка бы проснулась. На какое-то горячее безумное мгновение мне показалось, что так было всегда, - она спала, а я ей снился, и не было никогда ни чашек кофе, ни ее рассказов, ни, по большому счету, и меня, а были только интегрированные совокупности "молекул", как называют эти забавные штуки, копощащиеся на камнях и щебне, которые и составляют Землю. И какой-то безумец с линзой, увеличивающей его левый глаз до невообразимых размеров, что следит за всем этим и смеется. Молекулы называют его Богом, но они что-то явно путают, ведь они - случайный вброс неизвестно чего неизвестно во что, идут никуда, делают ничего, и их убогие выдумки так смешны...
  Я потряс головой, сбрасывая наваждение, и отметил про себя, что, как сказал бы Иржи, "в доме что-то нечисто". Он ухитрялся изрекать очевидные истины ровно в тот момент, когда все уже было понятно всем, и это смешило меня до чертиков. Вот и сейчас я рассмеялся, одновременно злясь, меня охватило веселое пламя будущего колдовства, я выбил рукой стекло в двери черного хода, повернул ключ и вошел в зеленый дым болота, оставляя за собой улегшееся кругом битое стекло и землю, как кошачий хвост.
  Войдя, я понял, что бабушки в этом месте реальности - нет, ее спящее тело - наваждение, а мои защиты, установленные пятью изогнутыми арками вокруг дома и сходящиеся в точке, где стояла старая корзина, опутаны чем-то вроде водорослей, которые намереваются их растворить, пошатнуть и снести.
  С этой корзиной отдельная история, я, смеясь, объяснил бабушке, когда готовился устанавливать защиты, что эта пыльная брошенная корзина с какой-то ерундой внутри вроде остатков тряпичных и фарфоровых кукол, обрезков ткани, ниток - средоточие удачи в доме, согласно древней китайской науке укрепления домов и кладбищ. Бабушка послушалась меня, и корзина стояла на месте все время, что я приходил, что меня, разумеется, неизменно веселило.
  Но как раз пришло время что-то менять; я поднял корзину и, не задумываясь, запустил ею в окно.
  За окном, уже начавшим зарастать ряской, появилось лицо мертвеца и сразу исчезло. Мертвецы обступали дом.
  Я прошел в ту комнату, где лежала "бабушка". Видимость лежащего на кровати тела создавали шиньон, палка от метлы и ворох кружев, укрытые покрывалом. На мгновение у меня закружилась голова, - рассеявшаяся иллюзия похожа на забродившие ягоды, немного пьянит и затемняет ум.
  Ну, - сказал я вслух, - посмотрим, чье безумие сильнее.
  Кто-то насторожился, мне стало смешно. Я сгреб с кровати покрывало и кружева, с тумбочки - нить жемчуга и брошь с изображением двуглавой тощей птицы, и свернул из этого всего импровизированную куклу в половину человеческого роста. Долго хихикал, привязывая к ней туфли и шиньон.
  На месте лица нужно было что-то нарисовать, но у меня, как назло, ничего не было под рукой. Пришлось достать уголек из камина.
  Точка, точка, запятая, минус, рожица кривая... готово. Получился тряпичный голем, ни много ни мало.
  Создатели наваждения были явно удивлены. Я уже понял, кто они - болотные демоны, приведенные какими-то людьми. Впрочем, почему какими-то. Алхимиками, разумеется, это колдовство им соразмерно, а чем им не угодила бабушка Кэт, - я не знал, но это было и неважно.
  Я уселся на пол и стал укачивать куколку, стараясь одновременно, чтобы моя нежность и неподвластное распаду спокойствие распространялись все дальше и дальше, окутывая комнату, дом, всю область безумного сна. Я убрал прядь седого шиньона с ее лица, коснулся губами края покрывала там, где предполагалась рука - по сути, это был болтающийся рукав, но я ощутил подлинное почтение к владелице старейшего из аристократических домов, благородной даме, и на секунду почувствовал тепло ее кожи и тонкий аромат сухих роз.
  Спев одну колыбельную, я принялся за другую.
  Один за другим от дома отходили мертвецы, сползали в нижний мир водоросли, рассеивался зеленый туман. Я понял, что приближается Переход, уложил куклу на пол и лег рядом с ней, затылок к затылку. Мгновение - и я очнулся в настоящем доме, в живом мире.
  Бабушка стояла рядом, и на обычно бесстрастном ее лице было написано явное неодобрение.
  - Простите меня, я заснул и... и заснул, - неловко закончил я, пытаясь одновременно развести руками и подняться с пола, при этом зацепился за ножку кровати и чуть не упал.
  - Но почему на полу?
  - Не ложиться же мне на вашу кровать, - хихикнул я. Голова немного кружилась, и вся надежда у меня была на то, что у бабушки есть конфеты и печенье, поскольку я готов был сожрать недельный запас.
  
  Чуть позже за чаем я рассказал бабушке, что сны города порой становятся безумными, если за ними не приглядывать. Она понимающе кивала и гладила по голове белого пса Люция.
  
  9. Шестерка жезлов. Братья братья []
  
  В нашей стороне говорят дело было. По торной дороге проезжал театр, с места снялся и в другое подался, трое парней от него отбились, да потом обратно вернулись. А в низине меж двух холмов среди каменных стен, что от старой крепости только и остались, деревня стояла, да и сейчас наверно стоит, куда ей деваться. Там все и случилось, я сам не видел, мне бабка Хелена рассказала.
  
  Девочка потерялась ночью под середину лета, недобрые люди ее везли, среди старых стен остановились на привал, даже в деревню заходить не стали. И как только выпал подходящий момент, девочка забралась в темный проем меж замшелых камней, видно крепость в землю вросла, стены рухнули, подвал остался. Там и уснула, и сколько проспала - того не знала. Слышала во сне как ее искали, как бранились деревенские, кого недобрые люди ночью разбудили, топали сильно, но ее не нашли. Недобрые люди собрались, вскочили на коней и ускакали прочь, а девочка где пряталась, там и осталась.
  
  Ее голос разбудил, неожиданный и добрый. Раньше мама называла ее Яринкой, но это было так давно, что уже наверно превратилось в сказку. Те двое, от кого она вот уже третий день пряталась в каменной руине когда хотели ее позвать, кричали "эй ты!" или молча пребольно дергали за руку, а то и за волосы. Из темноты, из узкого проема (чтобы не достали ни те, другие, ни деревенские, буде им вздумается), она видела только ноги в темных кожаных штанах и тяжелые темные же от грязи ботинки, и продолжала слышать удивительный голос, а голос говорил ей:
  - Не бойся. Меня зовут Лоташ, а ты - та девочка, которую я увидел во сне и ради которой мы с братьями отстали от своих.
  
  А потом он нагнулся, протянул руку и помог ей выбраться наружу. И даже спустился внутрь сам, чтобы достать ее пожитки - деревянную куклу и вязаную кошку. Когда потом она думала, как рассказывать свою историю, то и не знала как начать. Он такой был... Лоташ. Обыкновенный с виду, сам русый, нос с рябиной легкой, только глаза разноцветные: один карий, другой серый. И братья были под стать ему: рыжий Радан и черный Драган, ждали обоих, уже и костерок развели и воды принесли откуда-то. Откуда? До ручья неблизко, да и идти через деревню, а там деревенские... еще как побьют хороших парней. Что парни хорошие, Яринка уже не сомневалась, ну не могут они такие, вот как есть - быть злыми людьми.
  
  А Лоташ с братьями попили травяного отвара, поели наскоро, девочку угостили. Мешки дорожные свои у костра оставили, велели девочке их беречь, а сами в деревню подались, к одному нарядному дому, к толстухе-хозяйке говорить пошли. Толстуху деревенские звали тетка Хелена и была она богатой, но не скупой, да и парни не просто так к ней просить пришли, а нанялись на три дня работать и договорились о плате. Девочку Лоташ нашел на рассвете, до полудня же пропал вместе с братьями в деревне, в полдень вернулся. Смеясь, бросил на землю перед собой две пары лоскутных занавесок и яркий платок, даже с заплаткой оставшийся нарядным. Сказал, вечером до танцев сказки показывать будут.
  - А деревенские вас не побьют? - испугалась сначала Яринка, а потом спросила, что ее больше беспокоило - как же вы сказки показывать будете, у вас же ничего нет?
  - Как это нет? - засмеялся Лоташ - все есть. Драган - сприпач, каких еще эта земля не видела, Радан - волынщик, я - певец. И все трое мы - актеры. Я ж тебя как во сне увидел, так мы от остального театра и отстали.
  
  И правда вечером из занавесок сделали занавес, меж пары целых стен привязали, а цветным платком тетки Хелены обернули Яринку, как мантией - принцессу. А что корона из ромашек, смеялся рыжий Радан, так принцесса лесная и полевая, а по принцессе и корона. Поначалу, как стала от старой крепости доноситься музыка - приходили любопытные дети, посмотреть что происходит, позже - юноши и девушки, и совсем поздно - их родители. Смотрели, похваливали, а потом и плясали, благо время как раз на праздники пришлось. Как обещал девочке Лоташ, так и было: сказки парни показывали, детей кто побойчее помогать приглашали. Разные сказки были: про храбрых рыцарей, прекрасных принцесс, добрых волшебников. Злые люди, что Яринку потеряли тоже приходили, три вечера стояли в толпе, тоже смотрели, но так и не узнали девочку, а в последний вечер так озлились, что с карканьем разлетелись вороньей стаей и долго еще над дорогой так носились, но их никто не испугался: мало ли ворон над дорогой носится, чай тракт нахоженный, а не тропа какая заросшая.
  
  А потом и летние праздники закончились, братья снялись и уехали, и Яринка с ними. Но хоть братья и уехали, а деревенские так с тех пор середину лета и встречают не только песнями и плясками, но и веселыми представлениями, и дети их всю зиму сказки собирают и сами выдумывают.
  
  10. Пятерка дисков. Сны госпожи сновидица [http://icy-maiden.deviantart.com/]
  
  Всю предыдущую ночь я провел у Бортичей, не узнавая сам себя. Безошибочно определил среди гостей самого богатого жителя Кракова, продал ему еще ненайденные сокровища, смеялся с остальными, понимая их шутки лучше, когда они молчали, и вообще вел активную светскую жизнь, - пока не почувствовал, что достаточно, мой маятник качнулся в обратную сторону.
  И на рассвете я пошел искать дом благородной госпожи, чувствуя тайну мира, как свою плоть и кровь. Когда я увидел дом с выключенным светом, неотличимый по бледности от рассветного неба, ой поиск был завершен.
  Скрывшись в тени, я прошел прихожую, гостиную и первую спальню. Слуги спали, я чувствовал это. Но к госпоже надо было подниматься на второй этаж, а с лестницами во сне трудно договориться. Но разве я нахожусь в сновидении? - спросил я сам себя и ответа не нашел.
  Рискнув, я ступил на скрипучие ступеньки. В реальности в богатом доме они бы не скрипели так пронзительно и грустно, но в следующий миг, когда я увидел госпожу, я не был уже так уверен ни в чем.
  Прежде всего, я не смог определить, молода она или глубокая старуха. Я не смог понять, одна она или нет, - черная тень высокого мужчины за спиной не давала усомниться, но он не был похож на живого и способного любить. Я не смог даже понять, есть ли у нее дети. В руках она держала вязание, из таких же блекло-рассветных ниток, и острые спицы показались не символом солнечных лучей, еще не появившихся на небе.
  Беззвучно я прошел в ее спальню, а она села на кровати. Глаза у нее были, как у птиц.
  - Если вы заботитесь о безопасности Кракова, - сказал я, - вы должны знать, что вы королевской крови, и править городом должен ваш наследник, и здесь я не имею в виду магистрат.
  - Да уж я догадалась, - ответила госпожа. Голос у нее был резкий. Нет, это совершенно прекрасно - я не понимал даже, какого цвета у нее глаза и волос. Вся она была в рассветной дымке, как розовый туман, будто бы свет освещал ее иначе, чем всех остальных. Я вспомнил про дождь, идущий равно над праведными и неправедными.
  - Но у меня нет детей, в любом случае, и быть не может. Иногда мне кажется, что целители всего города обманывают меня, обещая мне исцеление от бесплодия. Их усилия не могут быть настолько тщетными, я знаю это.
  - Я тоже. Мне кажется, город отрицает вашу власть, и именно поэтому живущие здесь не могут вам помочь.
  - Но тогда я не королева, и сумерки - мой удел, что бы ни говорили.
  - Вы - королева. А город может изменить свое мнение, если уйдет тот, кто навязывает ему свое.
  - Кто же это?
  - Мне говорили, тут есть колдун, построивший лабиринт.
  - Вот как? - вежливо отозвалась она.
  Я соображал, что не делать дальше. В сновидении она осознавала свою судьбу и готова была ей следовать, но не знала своих врагов, и друзей тоже. Что она знала в яви и кем она был - я не знал, так что не мог свести вместе перекрестные события. Забавно было бы, если бы она оказалась дочкой Бортичей, но я понимал, что это маловероятно.
  - Что ж, - сказал я, - я намерен посягнуть на собственность того, кто управляет вами, и вернуть вам способность иметь детей.
  - На моего мужа? - рассмеялась она. Я тоже рассмеялся, фраза получилась более чем двусмысленной.
  - Ложитесь на кровать и закрывайте глаза, - распорядился я, но не решился задернуть шторы, ведь может, этот рассветный свет - важнейшая составляющая ее магии.
  Взяв ее за тонкую руку, я заметил у нее на безымянном пальце кольцо алхимиков - стеклянную ящерку. Тут же различные детали убранства ее комнат сложились воедино в моем сознании и я воочию увидел, что уж ее - глава братства алхимиков, поэтому я и не могу различить его присутствие на ее теле, в ее глазах, в ее повадках, - всякий маг умеет скрывать свой след.
  В реальности она наверняка этого кольца не носит, думал я про себя, поглаживая ее руку. Она стала дышать ровнее, веки ее почти не вздрагивали.
  Я положил ее руку на грудь и лег головой ей на живот. И не почувствовал устойчивого сопротивления чужой магии, подобия пояса верности.
  Тогда все может оказаться проще, - иметь детей ей мешает страх, а моего внимания хватит, чтобы развеять его, - во всяко случае, я надеюсь.
  
  Когда я закончил разговаривать с ней и утешать ее, солнце уже вовсю светило в окна. Ирисы на ее столе казались стеклянными и одновременно созданными из чистого синего света, как бывает, когда мир оборачивается к людям своей мистической стороной, - он вдруг сияет ярче всех драгоценностей.
  Я бл доволен собой как никогда. Цепи страха, сковывающие ее, разомкнулись, а не предстояла встреча с колдуном и его лабиринтом, но я не слишком огорчался.
  Когда я уходил, она позвала меня.
  - Я обещала отдать своего третьего ребенка Хозяину Сумерек, - сказала она спокойно, но я ощутил безысходность и ужас, и потребность в оправдании.
  Я молчал, ведь меня еще ни о чем не спросили.
  - Что вы думаете по этому поводу, Альен? Не жалеете ли, что исцелили меня?
  Почему-то я решился ответить честно и в логике дня, заодно надеясь исчезнуть от такой перемены.
  - Нет, благородная госпожа. Я никогда не думал, что человеческому детенышу будет плохо в Иных мирах, хотя другие считают иначе. Это, возможно, завидная судьба, и при любых раскладах - не поражение, потому что никто не войдет туда иначе как по своей воле.
  - Но эта воля - злая... - госпожа задумалась.
  И в это я не был уверен. Я был уверен только в ирисах на столе и в алхимиках... а через несколько часов я сидел у гостиницы и слушал песню Мельв про королеву мертвецов - разумеется, она услышала ее совершенно случайно на улице, да и кому стягивать к себе случайности, как не безумице? - и уже не был уверен и в этом.
  
  11. Императрица. Отступление дама с ядом []
  
  - Говорят, после смерти Императора его супруга затворилась от мира и посвятила себя изящным искусствам. Говорят также, что эти изящные искусства имели в себе значительную часть от астрологии и алхимии, и иных противных Святой Церкви наук, таких, как хиромантия, тассеология, аломантия, гаруспиция, гомеомантия или даже, о Темные боги, аксиномантия...
  Выговорив последнее слово, я заметил, что почтенные мужи Кракова смотрят на меня несколько странно. Не просто как на идиота, а как на несколько опасного идиота, чье существование колеблет устои, не знаю какие уж там устои в их заплывших жиром мозгах... Но я увидел, что Кенах несколько демонстративно в ужасе взялся за голову, - мне было видно его с кафедры, почтенные мужи стояли впереди, а мой ковен на заднем плане сей печальной сцены замер в ожидании. Искристый разноцветный свет витража заливал их, подчеркивая столбы пыли в зале собраний, и, разумеется, мистическую целостность нашего союза, которая с каждым днем становилась отчетливее в Тонком мире, и я ее видел, конечно, да и другие не могли не заметить, каким ясным и осмысленным становится время рядом с нами, какими глубокими - цвета и тени. Запоздало я подумал, что нам потребуется какое-то укрытие, потому что внимание всех местных ведающих Тень, особенно потрясающей иномирной, как веточка коралла, как россыпь жемчугов на речном дне, госпоже Бортич, в чьих глазах...
  Нет, стоп, о ней позже. Что ли, я неправильно выговорил название проклятого искусства гадания на топорах? А откуда этим унылым церковникам и прочим бюргерам знать вообще такие названия, я вспомнил его исключительно смеха ради... Я мгновенно прочитал ритм воздуха вокруг ресниц Кенаха, едва заметное изменение света и тени возле ушей, загнувшийся уголок воротника, - и понял, что я невзначай сболтнул свою любимую присказку про Темных богов, и на фоне восторженной похвалы Церкви это прозвучало, видимо, несколько нетрадиционно... Мне стало так смешно, что я закашлялся и потянулся к воде. Гул человеческих мыслей, нарастающий в агрессии и недоверии, сбился недоумением, стыдом, самодовольством, успокоением - и наконец, обычным ровным сытым беспокойством. Все решили, что просто не расслышали или неверно поняли, и быстро укрепились в этой мысли, неправильной, но такой спокойной, такой бестрепетной...
  - Прошу прощения, господа, я вспомнил тут, как моя двоюродная тетя пыталась заварить сушеную жабу в чайнике и приворожить брата своего мужа...
  Кенах снова взялся за голову, и я подумал, что мне следует воздержаться от баек про свою семью по крайней мере во время собрания, но в таком случае я же умру со скуки во время этого чертова доклада... Нет, мироздание определенно преследует меня и желает моей мучительной смерти. Так, о чем это я...
  - но об этом я, возможно, поведаю в следующий раз, поскольку история несомненно содержит мораль и назидание для всякого, кто верен Святой Церкви!
  Тут я опять поперхнулся от хохота и более-менее удачно сымитировал приступ кашля.
  Но мои попытки совладать с естественными нуждами организма валиться под стол и дрыгать ногами при одном упоминании церкви и ее милых достойных представителей неожиданно встретили поддержку.
  Молодой широкоплечий бородач подошел к краю кафедры и негромко, но так, что его услышали все, сказал:
  - Господин Альен, не смущайтесь присутствующих здесь невежд в тайных науках. Мы бы с радостью разделили ваше негодование по поводу дьявольских козней, которые, и только они, несомненно, склонили к ведовству как вдовствующую императрицу, так и вашу почтенную тетушку, но мы не понимаем тонкостей этой вашей аксино... тассео... Мы простые люди, господин Альен. Прошу вас простить наше незнание и перейти к делу.
  - Это местный палач и одновременно вожак крестьянской общины, - подсказал мне какой-то элементаль.
  Я был готов его расцеловать, что, впрочем, в случае бестелесных существ несколько осложнено... Палач, значит. И обладающий несомненным уважением людей. Небывалый случай.
  Я и сам проникся к нему уважением. Но реплику о том, что он может начать практиковать гадание по разводам крови на топоре хоть с завтрашнего дня, так как при такой профессии ему сам Бог велел, решил оставить при себе.
  - Что ж, господа. Когда императрица покинула затвор, где провела год и еще день, она нашла свой двор погрязшим в коррупции и увеселениях на остатки казны. Непоколебимой хрупкой женской ручкой она привела все в порядок и, что немаловажно, назначила себе советника, который был до возвышения никому неизвестным помощником аптекаря в Познани.
  Никто не знал, зачем императрице такой советник, а впоследствии и первый тайный министр, но ее волю никто не оспаривал, тем более что советник отличался безукоризненным добронравием и никого из приближенных не лишил обретенных прав. Но с его содействием дела Империи стремительно пошли на лад, и даже в отдаленных провинциях воцарилось небывалое благоденствие. Череда урожайных лет только укрепила уверенность людей в том, что сам Бог благосклонен к новому времени и отмечает его лаской и любовью.
  Мне снова очень захотелось сболтнуть что-нибудь про Церковь, но я воздержался.
  - Вместе с тем в один прекрасный день благо сменилось унынием. Неизвестная болезнь свела советника в могилу за три дня, а позже среди его вещей были найдены подробные рукописи красными чернилами, где были описаны этапы и планы, стратегии и тактические ходы захвата власти над сердцем Польши - Краковом, над сердцем императрицы, над ее снами и впоследствии - над всей Империей. Сердце императрицы безвестный помощник аптекаря покорил искусством вести беседы, не сбиваясь ни в излишнюю правду, ни в излишнюю ложь, сны - колдовством, а Краков же - Краков был захвачен и тем и другим.
  Слушатели были удивлены и заинтригованы. Я вдруг понял, что моя легенда очень даже соответствует истине - плен снов над городом осознают многие влиятельные жители, принятые им, и даже бессознательно ищут избавления. Вот почему здесь так лояльны к тайным наукам и даже вот почему в простом зале собраний витражное окно... какую-то мысль по поводу окна, мелькнувшую у меня, я ухватить не успел.
  - Надевая маску птицы, советник по ночам отправлялся в три стороны города, наделяя вымышленной душой трех своих сновиденных двойников. Его покровитель, один из высших иерархов Тьмы, научил его наведению морока и многократному присутствию в разных местах. И сновиденные двойники этого великого мастера зла и выдающегося человека еженощно разговаривали с Хранителями города, уговаривая их возжелать власти и славы, соблазняя их неслыханным и ненужным.
  Они почти достигли своей цели. Краков стал мечтать о возвышении, великой славе и великом богатстве. Его болезненные нереальные мечты, противные судьбе, не согласующиеся с его путем, проникли в сны города и отравили их. Горожане стали путать ложь и истину, достоинство и гордыню, и некоторым их неблагочестивым интригам позавидовал бы сам Король западных земель...
  - Альен, твою мать! - выкрикнул с места Кенах. Его голос потонул в гуле, но я понял, что теперь уже ляпнул что-то еще более не то, - я закашлялся и поправился, - сам Люцифер.
  Но позже советник вдруг понял, что поступает против своей совести. Он отрекся от темных искусств и своего покровителя, и несколько оставшихся ему дней до кары, которая, как он знал, постигнет его неминуемо за нарушение клятвы Тьме, посвятил исправлению содеянного. Ему многое удалось, в частности, сбросить плен приворота с императрицы, но плен сновидений с Кракова он снять не успел.
  Я знал его лично, господа. И был бы счастлив помочь ему избежать мести диавола. Но раскол клятвы в Тонком мире поразил его тело, и он угас в мучениях. И меньшее, что я могу для него сделать - завершить его дело. Позвольте же мне и моим спутникам вернуть в сердце Кракова мир, развеять злые чары.
  Я перевел дух.
  Меня слушали очень внимательно и мне были рады. Я понял, что они согласятся.
  - Благодарим тебя за откровенность, чародей, - негромко сказал мне палач. Я и не заметил, как он оказался снова слева от меня. Прекрасно, просто прекрасно.
  - Мы думаем, что следует позволить вам жить в городе и обещаем вам поддержку. Мы не знаем, возможно ли прощение после греха, но мы обязаны попробовать помочь городу, раз уж так вышло, что злой колдун сбил его с толку и пробудил в нем невроз.
  Это сказала госпожа Турс, чью сферу влияния в городе я не успел пока оценить и взвесить, но за которой, несомненно, в этом собрании был решающий голос.
  Четверо присутствующих епископов переглянулись с явным недоумением. На их глазах творилось нечто настолько вопиющее, что они, вероятно, чувствовали себя как в дурном сне.
  - Они себя так и чувствуют, я проверяла, - прошептала мне Ильм, встав за моим плечом. - Не раз и не два влиятельные горожане захватывают власть над их умами, разделяя реальность черной магии Кракова и реальность его светлой стороны.
  - Вот ведь, как быстро учатся, - шепнул я ей. - Впрочем, если и вправду Птах, я так называю птицеголового иерарха ада, покровительствует местным, то они и не такое должны уметь....
  Я спустился с кафедры и уселся на краешек стола. Все оживленно переговаривались. Мой ковен рассыпался по залу, что они обсуждали и какие детали сей сногсшибательной легенды уточняли для разных сословий и групп, разных мужчин и женщин города, - мне было любопытно, но пока неизвестно.
  
  А с госпожой Гэли Бортич я познакомился за день до собрания, и увидел в ее глазах знание, на ее челе - прикосновение Владыки Сумерек, не убившее ее, но изменившее, и еще готовность менять судьбы и плести тайное кружево мира. Вряд ли мы еще раз пересечемся в этом странном городе на этом странном повороте Игры, но возможно, когда-нибудь, так или иначе, мы встретимся снова.
  Внезапно я понял, что мне нужно проделать одну штуку. Я взял со стола нож и отошел в угол, меня кто-то проводил взглядом, но особо не мешали.
  Вызвав перед глазами алую вспышку истинной памяти, я закатал рукав, окунул кончик ножа в вино и быстро перерисовал на кожу знак креста и пламени, какую-то еще не до конца понятную мне штуковину, но как она будет работать, я уже знал. В Тонком мире едва заметные следы вина стали глубокими шрамами, у меня закружилась голова, но я понял, что верно угадал с настройкой и направлением.
  Теперь я был продолжателем судьбы и законным преемником пути Отступника в Кракове, ныне мертвого, помощника аптекаря.
  
  Чуть позже мне стало не по себе, и я понял, что спровоцировал этим страшнейший конфликт в своей душе. Я учился искусству применения лекарственных трав, каждый раз от случая к случаю выведывая новые тайны фэйри и людей, сведущих в том, что растет из земли, питаясь солнечным светом. Но Отступник настолько сильно желал не совершать зла, что сам вид лекарств стал ему противен, и я, продолжая его судьбу, встретился с выбором - или самому отказаться от этого искусства, или же постоянно подвергаться угрозе удара от той же Тьмы или еще неизвестно чего... я возвел глаза к потолку и произнес едва слышно "клянусь не использовать лекарственных трав и не применять лекарств до завершения этого дела, и беру святых покровителей в свидетели своей клятве". Часть про святых покровителей явно принадлежала Отступнику, но способ плести сеть клятв был целиком мой. Я ощутил слияние путей мертвого и живого, ясное, как пламя среди тьмы, в своем сердце. Левая рука похолодела, правая вспыхнула огнем, в глазах потемнело... очнувшись, я понял, что смотрю на витражное окно, за которым угасали последние краски заката.
  Что ж, без трав и склянок я временно обойдусь... я тут же ощутил острое желание истолочь что-нибудь в ступе, ну разумеется, стоит себе что-то запретить, как именно это захочется делать и делать, пока запрет не уберешь. Хорошо хоть не сушеную жабу в чайнике, а, право слово, выпивку-то я себе не запретил...
  - Ты прекрасно выступаешь, - заметил молчаливый Макс. Я обрадовался его замечанию, потому что он принадлежал к редкой породе людей, не считающих нужным нравиться другим. Я сам - тщеславен и самодоволен, и поэтому могу лишь завидовать такой душевной цельности.
  - Эх, пусть убережет меня Тьма с Люцифером вместе, и со святой Церковью тоже, я разрешаю, от дальнейших публичных выступлений. Кенах просто вынудил меня злым умыслом, - меланхолично ответствовал я, - пусть теперь и разгребает сам последствия.
  макс невозмутимо указал мне на Кенаха, который за дальним столом уже развернул перед советником мэра жутко аляповатую, но нежно им любимую фамильную карту сокровищ и оживленно тыкал в нее пальцем, и я понял, что последствия его целиком, похоже, устраивают.
  
  12. Маг закат [http://eckenheimer.deviantart.com/gallery/?offset=0]
  
  Жрица, маленькая, смуглая, даже нет, черная как ночь, стала мной добровольно и не прекратила читать лекций в храме, с украшенной стеклянной мозаикой кафедры. Это было так давно, что я забыл о ее существовании, приняв в себя, слившись с ее знанием о местах людей и предметов, отведенных им закономерностями движения вещных миров в пространстве сна.
  
  А я, находясь в несчетных мирах и временах от нее разговаривал с другом и друг сказал, что видит остальных, которые бывают мной и кем бываю я. И почувствовав прикосновение разума остальных, я вспомнил коренастую черную женщину. И привычно оказался рядом с ней, расплескался по полу тенью древесного ствола, вобрал в себя очертания того из нас, кто до встречи был серой птицей, и сейчас в птичьем облике чистил перья на подоконнике, отчего окно делалось похожим на раму картины сумасшедшего художника. Жрица говорила о трех аспектах проявленного и непроявленного и я спиной ощущал босые подошвы тех, кто пришел слушать ее.
  
  И одновременно я сидел у себя дома, собирал из букв слова, чертил схемы на белом листе и посмеивался про себя, что мои чертежи кто-то из тех, кто иногда бывает мной и кем иногда бываю я, мог бы принять за магические диаграммы, необходимые для призыва и удержания мятежных духов, всесильные в своей недоступности пониманию порождений магии. Я слушал звуки флейты, мужские и женские голоса, и пытался собрать воедино обрывки лекции жрицы, оставшейся в несчетных мирах и временах отсюда. Во все голоса вплеталась размеренная чужая речь на несуществующем в принявшей меня реальности языке: "...аспекты проявленного и непроявленного многочисленны, но я предлагаю рассматривать их тремя группами, обособленными по наиболее ярким признакам. Некоторые из вас привыкли существовать в том аспекте, что в некоторых традициях именуется "вещным", а я в дальнейшем буду называть его rh"en"na. Но также наше существование распространяется на два остальных. По долгу и выбору мне открыт только нижний - thai, что несет в себе неотделимую обратную сторону всех живых и неживых обитателей вещного мира, но думаю, среди вас найдутся также сведущие в проявлениях внешнего аспекта l"lajnaah порождающего ткань всего сущего..." И я как впервые ощутил не подверженную полной утрате связь с остальными и то, что вернувшись обратно, к комнате с плетеной люстрой, схемам и сквозняку из форточки большая часть знания снова будет скрыта от меня не омрачало радости.
  
  Безумное человеческое дитя продолжает плакать на границе наших с ней сознаний, но, возвращаясь из путешествия я сумел передать ей частицу знания о нас всех, о черной жрице, о серой вороне иногда бывающей голландским ювелиром, о наследном принце неизвестной страны; и по легкому колебанию слоев радужной бесцветной воды вокруг себя понял, что впервые она истинно услышала нас всех там, где до того слышала только голоса насылающих страх.
  
  Да, кажется я забыл сказать - восемнадцать лет назад человеческая девочка не была безумна и еще верила в волшебство, но, пребывая на границе с thai, изнанкой сумела позвать нас. И мы пришли. Мы всегда приходим на зов.
  
  Все наши воплощения отличаются друг от друга, и, кажется я понял в чем особенность моего. Да, завершив текст я это забуду, привычно отделив от себя, но направление уже никуда не денется, его запомнили черные стволы деревьев которыми однажды прорастут те, кто иногда бывает мной и кем иногда бываю я, и еще слоистая вода, бесцветная и радужная одновременно, и жемчуг на древесных стволах, которым однажды стану я сам. Что же, меж схем и букв, черных на белом фоне, ясно как никогда я вижу в чем нуждается безумное человеческое дитя, что заблудилось меж пластов Изнанки. И раз уж она не боится всех нас, мой долг - научить ее не бояться более ничего.
  
  Ведь может статься, именно она поведет нас в следующее воплощение.
  
  13. Пятерка дисков. Двоедушник хмурое девушко []
  
  ... и теперь, когда я стар и умудрен годами, и сгорблена моя спина, виски посеребрила седина...
  - И не вижу ни хрена!
  - Нет. Ничего подобного. Виски посеребри... пли... три.. тьфу, короче - я берусь за перо, чтобы описать вам историю моих бедствий, что тяжким грузом легли мне на плечи и придавили к земле, которая вскоре станет моим последним пристанищем, укрытием усталой души. И одна из этих историй...
  - Так, завязывай паясничать!
  Ладно, ладно. На самом деле ничуть я не стар и если чем и умудрен, то только выпитым вином, и не годами, а...
  - Рогами!
  Я рассмеялся. Мелкие духи-элементали городских переулков потрясающе любопытны, нахальны и надоедливы, но чего я мог ожидать - я пытался рассказать городу действительно печальную историю, но при этом давился от смеха, потому что солнце проливалось повсюду, и я вовсе не был стар - я был молод, возраст мой - двести маговских лет, о чем говорить. И вообще, я постарше всех своих спутников, исключая, конечно, ангельскую природу Кенаха, женщину с душой лисицы Лиль... эээ, ага, да исключая всех! Каждый так или иначе превосходил меня в древности, если брать абсолютный отсчет времени, но кто ж им пользуется, это попросту неприлично... я засмеялся и поперхнулся вином. Элементали города несколько заскучали - ну да, куда им теории о времени, что, как жгучий плющ, по горам ползет, ползет... им нужны истории о людях, истории о чувствах, истории о печали. Печаль удерживает вместе кладки камней, не давая им рассыпаться в дождь.
  Я изобразил, что падаю, зацепившись ногой за ногу, и уселся на камни. Элементали захихикали.
  Вот, это правильный настрой. Так вот, господа духи.
  Здесь в деревне я повстречал одного человека, и мне выпала удача услышать его истинную историю.
  - Наверно, ты его напоил, - язвительно заметил кто-то.
  - Господа духи, а вы о чем-то, кроме пьянства, вообще думать можете? Я его не поил. Я услышал его историю от трех разных женщин...
  - О сладких красотках мы тоже не можем не думать!
  - Не сомневаюсь. Первой была его мать, второй сестра. Мать умерла, сестра жива, третьей же была Благородная Госпожа, желанная для бессмертия.
  При упоминании этого имени все притихли. Я уселся поудобнее. Черный дрозд завертелся рядом, вдруг слетев с выгнутого козырька крыши.
  - Этого человека звали Ильм. Я называю его имя, чтобы вы запомнили его.
  - Мы помним, мы слышим, мы запомним его, - прошелестели, замирая, элементали камня и воды.
  - Он рассказал мне, что когда-то он повстречал людей в золотых одеждах, которые увели его в поле, усадили рядом с собой и дали ему отведать золотого вина. И с тех пор...
  - Мы не позволим тебе оставить здесь след лжи, - нахмурился вдруг город. Его острые шпили нацелились мне в сердце, свет исчез, я и вздохнуть не успел.
  - Стойте, - я вскинул руку. - Этот человек врал про Первых эльфов, но я знаю правду.
  - Откуда? - нахмурился кто-то из хранителей.
  - Если меня не перебивать, - я нашарил недопитую бутылку, - и внимательно слушать, что я говорю, так можно и узнать, откуда я знаю правду. Я говорил с мертвой матерью, живой сестрой и той, которой желаю бессмертия, я говорил с сердцем этого человека... но если неинтересно, я, в принципе, могу и уйти.
  - Стой, - ответил мне город.
  - Стой, останься, - прошептали духи. Прикосновение камня было похоже на ветер, очень медленный ветер.
  - Так вот. Этот человек рассказал мне историю, которых три сотни на каждую деревню. И когда я ее услышал, я пошел на могилу к его матери, посадил там синие первоцветы...
  - Ты умеешь сажать цветы? Хахахахаа, - элементали городских огней почему-то усомнились в моей способности делать нечто подобное. Я рассмеялся тоже. - Вообще-то я не только сажать цветы умею. Я умею шить, делать музыкальные инструменты... а еще могу сделать осиновые колья и воткнуть их в город, и призвать Большую воду, - мой голос стал свистящим шепотом, я немного увлекся....
  Все затихли.
  - Так вот, да, я именно что взял лопату, перепачкался к черту в могильной земле, посадил там первоцветы - думаю, они до сих пор прекрасно растут. И спросил у матери Ильма, каким был Ильм в детстве.
  И она ответила мне, что не было ночи, когда бы он не просыпался. Каждую ночь что-то будило его. Все привыкли.
  И я понял, что он встречал тех в золотых одеждах во сне, и что он жил на два мира. И что был он двоедушником, утратившим душу.
  Потом я пошел и поговорил с его сестрой, которая испекла мне хлеба, а ее собака не стала на меня лаять.
  Сестра была испугана, она рассказала, что Ильм ушел с цыганами, которые покупали мертвых детей, и вернулся через три года. Цыгане продавали трупы детей местным колдунам.
  И по ее рассказу я понял, что Ильм тайно встречался с ней, как со своей женой, а потом вдруг перестал это делать, и ее слабый нестойкий ум не вынес ни этих встреч, ни этой перемены.
  Я хотел утешить ее, - так как спала она не со своим братом, а с его второй душой. Но она даже не произнесла вслух того, что услышал я в ее сердце, так что слова мои нанесли бы третью тяжкую рану и ничего больше.
  Здесь, на площади, я встретил Благородную Госпожу, желаю ей бессмертия. Я и мой ковен были приглашены на прием, где музыканты толкались с учеными людьми, сминая кружева, а ночь плыла в колокольном звоне, и там я услышал, что неподалеку от этого города, не то в месте каком, не то во времени, можно продать и обменять душу. И понял, что Ильм стал жертвой неудачной сделки.
  Его золотые существа покинули его, он больше не мог войти в их мир. Крылатый, он был вынужден обходиться клеткой и крошечным окошком вместо двух миров, доброго и злого, которые он держал и не удержал.
  Но это не самое интересное.
  Я перевел дух. Элементали, вспыхнув темным, как дно бочки, любопытством, и замерев, были удивлены. Что может быть интереснее страшных историй о потерявших душу и коснувшихся порока, жестокой печали и противоестественной любви?
  - Интереснее то, как он жил потом, - я встряхнулся и заговорил медленнее, чуть согнувшись, опустив уголки губ, ощущая, как наливаются тяжестью пальцы, желая впиться в землю в отчаянии и безысходности. Утратив то, что озаряло его внутренний мир сиянием, он не сдался, - я взъерошил волосы, я стал потерявшим душу, старым, с черной пустотой вместо левой стороны тела, на время я стал Ильмом. - Он не сдался, он искал колдовство в каждом, с кем пил и работал в одной артели. Он пошел в ученики к часовщику, и по ночам собирал странные механизмы, его любили те, кто видел в нем ярость и силу оставленной человечьей души. Те, кто тянулся к золотому нездешнему сиянию, один за другим его оставили, он и не расстраивался. Он полюбил золото и драгоценности, любовался тайным и злым их блеском.
  И я бы вернул ему вторую его душу, сорванную, как цветок ветром, я бы позвал ее из золотого мира, - если бы успел раньше. Когда я увидел его, жить ему оставалось несколько дней. Не нужно тревожить тех, кто уходит, путь их должен быть легким.
  Он прожил достойную жизнь, обе его жизни стоят памяти, и я ручаюсь за последнюю его жизнь после поражения. Я ручаюсь за все жизни после поражения, прошедших через боль и крах, утративших бесценное, оставшихся на кровавом поле. - я выпрямился снова, сбросив облик Ильма, изменив голос, вспомнив свой.
  Тишина остановилась вместе с закатом и часы города стали течь снова.
  Устало прислонившись к стене, я понял, что нужно бы и уйти. Немного растерявшись, я прикрыл глаза, на какую-то секунду забыв, что я делаю здесь, и под закрытыми веками увидел вдруг лицо Лиль, смеющееся, в алом сиянии.
  - Она же совсем рядом. Хехе, что бы обрадовало меня так, как встреча с другом!
  Я дотронулся до камней на прощание и быстрым шагом свернул в боковой переулок, выходящий на главную улицу.
  
  14. Башня. Мертвец башня [http://brilcrist.deviantart.com/]
  
  За несколько месяцев я успел исцелить от ночных кошаров двенадцать жителей города. К некоторым я приходил наяву, - это касалось тех, кто готов был принять и увидеть мою силу. Других же посещал во сне.
  Это было чрезвычайно интересно. Тяжелая, но ровная работа, с несомненной отдачей. У меня не было особого плана, помимо того, что я держал в уме, что цель моя - Краков, а не отдельные жители, и его эльфийские кордоны, куда лежал мой путь в этой части жизни, а возможно, и во всем этом мире.
  В некоторых моих снах появлялась Ильм, и очень искусно мне помогала. Наяву она ничего не помнила, но и не время было ей вспоминать.
  Я ждал или переломного ммента, или выхода на алхимиков, или, возможно, выхода на Короля западных земель. Я почти ничего не знал об этой легенде, за исключением короткой молитвы-заклятия, которую я просто вспомнил и записал в дневник. Но слишком много в моей истории было королей, так, возможно, еще один не будет лишним, - нахально думал я.
  
  Заговоршик появился на моем пороге в ночь середины лета. Я сидел и перебирал записки о травах, пользуясь временной передышкой в связи с клятвой. Прекрасный повод навести порядок в знаниях, ведь любые знания нуждаются в периодическом пересмотре.
  "Вот белладонна, имбирь и роса, - путь из обители мрака в леса.. ", - напевал я про себя, перевирая старинную песенку. Наяву я ее почти не помнил, только во сне мог воспроизвести полностью.
  - Все поешь, чародей? - услшал я басовитый голос.
  - Какое тебе к чертовой матери дело! - взорвался я, на самом деле не выходя из себя, но желая изобразить истерику. - Гори в аду твоя семья и дети твои... - продолжая монолог, я скрылся за дверью, взял длинный нож и замер, ожидая.
  Вошедшего я немедленно прижал к стенке и приставил нож к горлу.
  Кажется, он был из тайной полиции магистрата.
  Мужчина взрыкнул и отбросил меня в сторону. Я стал искать возможность вырубить его ударом по голове, но он бросился на меня. Мне ничего не осталось, как убить его, воспользовавшись свои преимуществом в скорости...
  
  - Ну и что мне теперь делать? - мрачно спросил я вслух. Проверил на всякий случай у мертвеца пульс на шее, хотя смерть давно застыла в его глазах. Вытащил нож, вытер его. Силы перетащить труп куда бы то ни было у меня не хватит. Звать друзей?..
  Не сразу я заметил, что наше уединение с трупом нарушено. Невидимые глазу двое в черном встали у порога, и ои были ангелами скорби.
  Я впервые их видел и не объясню, как смог узнать. Я отошел, уступая им дорогу.
  Один из них приподнял мертвеца над полом, и труп окутала черная дымка. Второй обратился ко мне, и голос-мысль его была похожа на сильный, неподвижный и шепчущий поток морской черной воды.
  - Ты можешь отвести этого умершего туда, где его ждут, и куда он не сможет дойти - в башню алхимиков...
  Как я ухитрился различить в это шепоте отдельные слова - я тоже не объясню, но я кивнул, не задумываясь.
  Оказавшись целиком на темной стороне Кракова, в нефизической его реальности, я осмотрелся, стараясь не сбить видение. Мертвец сидел на камнях, и у него был топор, а мы находились у костела святой Анны.
  В нефизическом пространстве есть города и башни, мосты и равнины, иногда совпадающие с реальными объектами, но зачастую нет, так что я мог ожидать, что найду башню алхимиков, но не знал, где она омжет быть.
  Что-то натолкнуло меня снова проверить у безучастного мертвеца пульс, и это абсурдное действие возымело результат - я прикоснулся к кованому ошейнику, скрытому под его воротником. А на ошейнике была записка в стеклянной миниатюрной бутылочке.
  "Найденного доставить по адресу: восьмой дом у фонтана на Дворцовой площади".
  Это было, черт возьми, очеь далеко от места, где находились мы с мертвецом. Что ж, или мне удастся найти призрачного извозчика, или так и поплетусь пешком, как идиот, мрачно подумал я, взял мертвеца за руку и пошел. Он безвольно следовал за мной.
  Путь был долгим, мне было сложно удерживать концентрацию, порой я то и дело видел вместо темного Кракова алые и ледяные пустоши, сумрачные леса, какой-то неприятный шумный рынок. Однажды мне показалось, что я спотыкаюсь и лечу в темноту вниз.
  Но все опасности нас с покойничком миновали, и я увидел невысокую башню там, где на Дворцовой площади в реальности был дом купца Кассия, трехэтажный особняк, отделанный красным камнем.
  
  Алхимик встретил меня фразой про заблудшую собаку, в которой я из-за архаичного стиля не понял почти ничего. Они выглядели так, как я их и представлял, - кругом в креслах, камин, витражное окно, сложное сооружение из колб и склянок в углу зала.
  Еще одна из моих загадок была раскрыта. Я остался у них на несколько дней, и мы обо все договорились.
  
  15. Туз мечей. Сокровища роза [http://senderosolvidados.deviantart.com/]
  
  "...Отступник сидел на троне из жемчугов,
  собирал дары, провозглашал приговоры
  Отступник не слушал чужих и своих богов,
  соединял сердца, разрешал споры
  Отступник желанен был бессмертным и мертвецам
  и не мог никто в сеть поймать подлеца
  убегал, убегал от захватчиков без конца
  не нашел еще мир такого ловца
  чтобы Отступника в сеть поймать,
  запереть на замок высокий,
  закопать под горой, окружить стеной.
  нет на него управы,
  Отступнику путь проложен иной,
  за камнем, за смертью, за ранней росой,
  пой, музыкант, ему славу!..."
  
  Я остановился, чтоб записать то, что пел бродячий музыкант. Нетерпение моих спутников и кучера я чувствовал спиной. Но я слишком люблю красоту, чтоб упускать ее.
  Повторив про себя несколько раз мелодию, сверившись с текстом, я залез обратно в карету.
  Музыканта не было пронзительно жалко, - он закоченел от ноябрьского ветра. Мне тоже было холодно.
  Кажется, нам удалось найти правильную карту. Все линии событийности сходились идеально, и я, зная, что цель нашего ковена близка, усердно валял дурака перед судьбой, изображая, что мне все равно, отвлекаясь на посторонние дела, в конце концов, просто рассматривая дорогу.
  Через несколько часов мы подъехали к кургану.
  Мое внимание привлекла роза, непонятным образом сохранившаяся на кургане. Как засохшая кровь, как яблочная шкурка. Иней на ее листьях, тишина вокруг нее.
  Простая магия, которая совершалась здесь постоянно, изо дня в день, была прозрачна и чиста, как вся сила мира, так же незаметна, так же вездесуща.
  Смеркалось, и мы увидели длинную процессию церковников со свечами, направляющихся тоже к кургану. Этого не мог допустить никто из нас. Мы с Кенахом переглянулись, я взял за руку Иль, она - Макса, тот - Иржи, а Иржи обхватил за талию Кенаха... и мы ждали момента, чтобы соединить наши с Кенахом силы, после чего никто бы не ушел живым.
  Но вдалеке вдруг раскололся на части дуб, будто б в него ударила невидимая молния. С оглушительным треском.
  Церковники остановились, засовещались, после чего повернули в другую сторону. Какой бы ритуал они не собирались проводить в лесу - закапыванием заживо вдов и младенцев, или песни во славу диавола, они явно передумали делать это здесь.
  - Наша удача, - шепотом проконстатировал Кенах, - наша удача. Макс, где ключи?
  Макс достал стеклянный ключ, а Ильм стала сверяться с картой. Мы нашли деревянную дверь, скрытую за зарослями шиповника.
  Я пошел посмотреть, чем занята Мельв. Сонные глаза взглянули на меня. Она чихнула раз, и еще раз.
  Почему-то мне показалось, что я могу нарушить клятву, и я вытащил небольшой саквояж аптекаря...
  Что-то задрожало у меня внутри, когда я давал ей горькую траву от простуды, но я был уверен в своей правоте, а если и не в ней - то в возможности оправдания и изменений к лучшему.
  
  А потом я сжимал Кенаха за руку, и смотрели на сокровищницу. А подземный ход от нее вел прямо к магистрату, но мы решили воздержаться от его посещения.
  
  16. Солнце. Исполнитель солнце [http://wen-jr.deviantart.com/]
  
  Выйдя на центральную площадь, я немедленно столкнулся с палачом.
  Он же не появляется при свете дня, подобно летучей мыши, - подумал я. Но палач был явственен, целеустремлен и непреклонен.
  - Альен, жители города обвинили тебя в колдовстве. Магистрат настаивает на высшей ере наказания. Я пришел арестовать тебя сам, иначе бы тебя, скорее всего, забили до смерти еще по дороге.
  И я покорно пошел вслед за палачом, участником нашего заговора, почти что моим другом, насколько такие, как он, могут быть друзьями.
  Я испугался до нелепости, хотя осознавал, что этот неожиданный поворот - или иллюзия, или проявление доселе скрытого поворота сюжета, а значит, они оба играют не на руку. Чародейство приведет меня к Королю, скрытый же поворот позволит выйти на новые позиции. Но страшно не было как никогда. Ясная, золотая цветущая люцерна у обочины слепила глаза, мошки звенели, и я сетовал на них, что они не дают не сосредоточиться на мыслях, на самом же деле не желая сталкиваться со своим страхом так близко, будто бы сон ожил и встал в дверях, гулким и темным провалом.
  Мимо бугристых стен тюрьмы, мимо западных городских ворот мы пошли куда-т вниз и налево, и я готов был поклясться, что не видел этой части города раньше. Похоже, она принадлежала тем, с кем я еще не сталкивался здесь, ни на званых вечерах, ни в притонах, - а я был наблюдателен и знал, что есть несколько городов, несколько душ в одном городе. И вот, как живые, предо мной вставали, пока в глазах темнело от страха, Краков госпожи, Краков официальный и королевский, Краков магов и целителей, Краков призрачных духов, Краков еще непознанный эльфийский, Краков нашего дружеского заговора - лишь рождающийся, едва сотворенный за этот год, Краков-сокровищница, особый Краков церковный, Краков библиотечный, - с ним меня столкнул призрак в черном, представившийся хранителем Вавилонской библиотеки и показавший мне городские архивы. Об этом я не рассказывал в этой истории и, вероятно, не расскажу.
  А теперь, оказывается, был еще один Краков, город убивающих и убитых, и я шел по нему, спотыкаясь на брусчатке, впервые в жизни испугавшись закатного солнца.
  
  Палач открыл тяжелую дверь, которая показалась мне входом в новую тюрьму. Но за ней оказались ступеньки и сад, наполовину окультуренный, частично же скрывающийся в зарослях сорняков и молодом ивняке.
  - Налево - дорога дипломатических посольств, о ней почти никто не знает. Уходи, Альен. Нет тебя в городе - нет и проблемы, а я с легкостью могу пояснить, что ты сбежал, применив магию. Горожане любят легенды, я знаю это.
  Ни один из закономерных вопросов не показался не подходящим, чтобы точно отразить торжественность момента. Теперь я точно знал, что имею дело с доселе скрытым сюжетом нашего заговора, исполнившимся в это человеке. не вдруг захотелось прикоснуться к нему, чтобы запомнить лучше. Но я обошелся последним быстры сканирующим взглядом, повернулся и свернул на полузаросшую дорогу.
  
  Разумеется, я не собирался покидать Краков, пока мои дела не будут закончены. Но теперь так вышло, что они расширились и на другие города, куда вела меня эта дорога. Почему-то внезапно я подумал, что она ведет в ад.
  Я шел и обдумывал, что я уже успел сделать. Власть над городом принадлежит госпоже, у нее будут наследники. Сын целителя спасен и живет вполне счастливо. Мы знаем, где находятся сокровища. Впрочем, после моего изгнания никакого "мы" уже не будет, я знал это, и горечь этого осознания была похожа на полынь и лед. Но неважно, я никогда полностью не принадлежал моему ковену, в отличие от остальных, кроме разве что Кенаха - его королевская участь была несомненной, и я сам провел его в королевский Краков и позволил там зацепиться.
  
  Темнело. Я почему-то подумал, что до участия в нашем заговоре я едва бы вынес спокойно такую неприкаянность, - без вещей, без друзей, с несколькими талерами в кармане, отправляться куда-то ночью по дороге. Но это почему-то напомнило мне другую историю... всюду аллюзии, всюду жизнь, как говорила благородная госпожа.
  Когда я потерял наставника, я остался в совершенной пустоте. И даже не потому, что был к нему так уж привязан. Отношения ученичества конечны по своей природе, как и отношения детей и родителей, и место, где они прерываются, - ведомо лишь судьбе, Творцу, подставь любую высшую силу на свой вкус, по условия задачи тебе все равно ничего неизвестно... Но оказалось, что с концом наших отношений от меня осталась лишь смутная тень и имя.
  Я на несколько лет заперся в родительском доме, выходя лишь на прогулки. Магию не приходилось использовать лишь для того, чтобы разговаривать с миром о своей утрате, - черными тенями, стремительными нотами, закатным светом в стекле. Ничего не не хотелось больше делать. Я штудировал толстую книжку по архитектуре и вяло учился рисовать чертежи. ать негодовала, но ее ежедневные нотации были не такой уж ужасной платой за возможность побыть в покое.
  Тогда я пришел к выводу, что мне лучше ускорить свой переход в другое место, лишив себя жизни. Но никак не собрался - каждый раз что-то отвлекало меня, и теперь, анализируя прошедшее, я понимал, что это всегда был один из двух пороков - гордость или любопытство. Я не хотел убивать себя иначе, чем обретенным вновь в это воплощении старинным оружием, а где я мог его взять в Киеве? Мне никто не встречался, я не мог совершить сновиденный переход, сюжетность моей жизни не двигалась никуда, застыв в повторяющихся мелких кругах, как бабочка вокруг лампы - отлетает, лишь чтобы снова стукнуться в преграду на пути огня.
  Это так глупо, но... Я не хотел убивать себя, пока не пойму, в чем был неправ мой наставник - а он был неправ, только м не успели обсудить это и найти компромисс между его путем созидания истины из пустот и моим путем следования истине в пустоте. А для этого мне требовалось многому научиться, мне требовалось выходить из дома и видеть людей, мне требовалось знать, о чем говорят мертвые - и я стал выходить на кладбища, и слушать их, хотя поначалу ничего не слышал - слишком уж был самонадеян, ожидал каких-то особых спецэффектов.
  А потом понял, что голосом мертвых говорит ветер, прикасаясь ласково к траве, и лучше всего это слышно, когда трава засохла.
  Наступил мой черный Самайн, и вместе с ним произошел поворот.
  Густав заинтересовался моими чертежами, и у нас началось долгое плодотворное сотрудничество, Бюрг предложил мне работу в аптеке, Денай показал городские архивы, - я думаю теперь, не было ли у него родства с те библиотечным призраком, слишком уж он был внимателен к деталям, настолько внимателен, что само его внимание обладало силой.
  Мать уехала в другой дом, я остался один и был избавлен от ее нотаций и упреков.
  Все чаще и чаще я слышал голос тайны, тот самый, который открывался не раньше только в присутствии наставника, но теперь свободный от печали. Колесо моей жизни ускорило ход. Взошло солнце и начался новый день.
  И вот, к чему было все это длительное отступление, - перейдя черную неприкаянность однажды, я ощущал, что в силе сделать это снова.
  
  Воспоминания так захватили меня, что я не сразу заметил окруживших меня черных рыцарей.
  Не задаваясь в этот раз вопросом, где я, я жестами попросил отвести меня к их предводителя.
  Эльфы сидели на земле кругом, не принадлежа этому миру, но были сильнее, чем мир, - как обычно.
  Я не стал потакать своему страху, а позволил ему вынести себя наверх, в сюжетность, как волна - лодку.
  - Меня зовут Альен. Я убил вашего короля, - сказал я спокойно.
  - Мы знаем, - ответили эльфы. - Ну что ж, ты оказал нам услугу, которую не оказал бы другой смертный. И теперь мы вместе подумаем, что нам дальше делать.
  
  ...В магистрате кипела перебранка. Несмотря на позднее время, горожане не желали расходиться.
  - Мы хотим видеть его казненным!
  - Откуда мы знаем, что теперь Краков свободен?
  - Пусть выйдет палач!
  Исполнитель приговоров вышел и встал за кафедрой. Тяжело, основательно, скрипя половицами, но скрип этот не был слышен, зато отчетливо, различаясь с неуверенными кликами остальных людей, прозвучал его голос.
  - Я убил его, - уверенно сказал он.
  Ильм зарыдала, закрыв руками лицо.
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"