За последние сто лет кто только не писал прямо или косвенно о так называемой "экзистенциальной проблеме". Человек "заброшен" в этот мир, он слаб и одинок, и ему не на что опереться. Будучи подвластен обстоятельствам, блуждая в плену неизвестности, он не чувствует себя самодостаточным, и потому "нет у человека заботы мучительнее, как найти того, кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается" (Ф. Достоевский, "Братья Карамазовы"). Всемогущий и всеблагостный Господь мог бы стать нашим спасением, но раз уж мы со своей наукой отреклись от него как от детского мифа, приходится искать новые пути.
Что же остаётся человеку, действительно отказавшемуся от всяких идеалов? Не найдя никакой опоры в мире, и чувствуя бездну внутри себя, ему остаётся лишь один путь, что смог бы унять боль скитающейся души. Речь идёт об отказе от души, об отречении от собственной личности. Одна из форм такого отречения - отождествление себя с природой, когда человек полностью отказывается от тех своих качеств, которые определяют его как вид, равно как и от всех последствий этих качеств. Иными словами, человек полностью отрекается от всех благ цивилизации, перестаёт быть частью общества, более того - перестаёт создавать какие бы то ни было вещи и орудия труда (поскольку другие животные не обладают такой способностью). Идеал такого поведения отстаивали в Древней Греции киники. Они призывали людей к предельному ограничению своих потребностей, упрощению быта, к освобождению от догм религии и культуры и от общества в целом. Правда, вдобавок ко всему они призывали отказаться от института семьи, хотя даже в природе у многих животных пары сохраняются на протяжении всей жизни, а беспорядочные половые связи отсутствуют. Как бы то ни было, в идеологии единения с природой следует выделить два явных недостатка. Во-первых, для большинства жителей планеты сегодня она означает по сути добровольное согласие на голодную смерть. Человек неспособен выжить в дикой природе, не используя свой рассудок и добывая пищу одним только собирательством (за исключением особо благоприятных природных зон). Именно развитый мозг и наличие абстрактного мышления отличают человека от других животных, являясь тем достижением эволюции, которое позволяет нам выживать в природе. Поэтому отказ от них, по сути, означает отказ от жизни, а призывы киников к неграмотности, к игнорированию всякого теоретического знания, в высшей степени утопичны. Второй недостаток кинизма заключается в том, что он не учитывает, что человек в принципе не может просто так отказаться от тех духовных задатков, которые заложены в нём от природы. Он в любом случае продолжает сознавать себя и свою ничтожность (или, по меньшей мере, чувствовать это на подсознательном уровне), и проблема остаётся неразрешённой. Поэтому древние и верили в сверхъестественных богов и потусторонние силы, причём религия развилась у них гораздо раньше, чем появилось земледелие, которое, казалось бы, и превратило человека из дитя природы в её эксплуататора. Кроме того, древние люди не мыслили себя вне общины, полностью отождествляя её интересы со своими. Из этого следует, что единство с природой само по себе малопродуктивно, а пожалуй даже и утопично (не в меньше степени, чем те светлые идеалы, которые призывают развивать сугубо человеческие феномены - душу и разум). Обособившись на заре истории от мира природы, человек так и не обрёл мира вечного и совершенного, и остался в пограничном состоянии между этими мирами, оба из которых могли бы дать ему покой и гармонию, но оба оказавшиеся ему недоступными. Ницше писал по этому поводу: "Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, - канат над пропастью". Этим высказыванием он хотел показать, что у человека есть только два пути: или "вернуться к состоянию зверя" или "превзойти человека", став сверхчеловеком. Трагизм заключается в том, что возврат к животному состоянию представляется таким же нереалистичным, как и осуществление идеалистических философских концепций. Даже у первобытных людей единство с природой основывалось исключительно на религиозном представлении об окружающем мире как о "божественной" системе (нечто вроде сочетания пантеизма и анимизма), то есть выходом из экзистенциального вакуума служила именно религия, а не природа как таковая.
В связи с проблемой единения человека с природой интересно рассмотреть концепцию инстинкта смерти, развитую Зигмундом Фрейдом. Фрейд утверждал, что любой живой организм, так или иначе, стремится к восстановлению первичного (неживого, неорганического) состояния. Иными словами, наряду с влечением к жизни в каждом существе присутствует влечение к смерти. Поскольку гармония с окружающим миром (для человека также душевная, психологическая гармония) является целью всякого созидания, постольку и влечение к смерти оказывается оправданным и рациональным, ибо смерть есть гармония с миром. Умирая, мы сливаемся с природой, и она перестаёт быть враждебной по отношению к нам. Чувственное восприятие исчезает, и мы уже не способны ощущать посторонний мир, становясь миром сами. Несмотря на то, что дуалистическая теория влечений, развитая Фрейдом, осталась непризнанной большинством психоаналитиков, она достойна упоминания в контексте нашего повествования хотя бы с философских позиций. Оставляя в стороне спор о наличие тех или иных врожденных инстинктов у живых организмов, благодаря этой теории мы можем отметить, что отречение от собственной личности с помощью единения с природой, в сущности, равнозначно смерти. Поэтому как решение проблемы человеческого существования такое единение указывает нам лишь на один способ - самоубийство. И если мы хотим ответить на вопрос "как жить?", а не "жить или умереть?", то мы должны отвергнуть этот способ.
Однако существуют и другие формы самоотречения, которые могли бы стать решением "экзистенциальной проблемы". Один из путей отчасти противоположен единению с природой, и связан с отождествлением себя с отдельными людьми или всем обществом как системой. В этом случае человек подчиняет себя некоему авторитету или всему социуму, некритично принимая их установки, стандарты, вкусы и предпочтения, а также верования и убеждения, и - в конце концов - образ жизни в целом. Цель самоотречения в пользу общества удачно выразил Эрих Фромм: "Если я похож на любого другого, - пишет он, - если у меня нет мыслей и чувств, которые отличали бы меня от других, если в привычках, в одежде, в мыслях я следую общепринятому образцу, - я в безопасности; я спасён от ужасающего переживания одиночества". При этом Фромм отмечает, что большинство людей сегодня даже не осознают этой потребности подчиняться. Они свято уверенны в том, что следует своим собственным убеждениям, а то, что эти убеждения совпадают со взглядами большинства лишь подтверждает их правильность. Представляется, однако, что такое подчинение коллективу содержит в себе целый ряд негативных аспектов. Во-первых, социальные нормы поведения могут оказаться не только не приносящими никакой материальной пользы обществу, но и наносящими ему существенный вред. В России, например, широкое распространение получила коррупция, и несмотря показную критику данного явления со стороны общественности, более половины граждан России хотя бы раз в жизни давали взятки, то есть совершали преступление. По международным данным уровень озабоченности российского населения уровнем коррупции в стране один из самых низких в мире. В связи с этим можно сделать вывод о том, что коррупция в России признаётся социально допустимым явлением (не случайно государство одним из основных мер по борьбе с коррупцией объявило пропаганду нетерпимого к ней отношения). Следовательно, ориентация на социальные стандарты означала бы положительную или равнодушную оценку коррупции, либо приобщение ко всеобщему лицемерию, что с учётом очевидного вреда от неё вряд ли можно отнести к достоинствам подчинения социуму. Во-вторых, хотелось бы обратить внимание на тот факт, что великие научные открытия, равно как и социальные преобразования, позволяющие человечеству перейти на новый уровень развития, совершаются, как правило, людьми "не от мира сего", которым хватило мужества противопоставить себя обществу, пойти против господствующего мнения или даже государственного строя ради высшей идеи. Подчинение таких людей социальным стереотипам в мышлении и поведении поставило бы крест на прогрессивном развитии человечества, привело бы к полной деградации всего человеческого общежития. В-третьих, ориентация на общественную оценку своих действий при отсутствии независимой самооценки приводит к тому, что человек стремится зарекомендовать себя в обществе как добропорядочного и успешного, независимо от того, каким он является на само деле ("на самом деле" для такого человека не существует, так как единственным критерием истины является общественное мнение, и большинство не может быть неправо). В результате это приводит опять же ко всеобщему лицедейству и лицемерию. Наконец, в сфере духа конформистская ориентация лишает людей мужества и приводит к тотальному равнодушию, релятивизму и нигилизму.
Как уже было сказано, сродни обычному конформизму (вытекающему из поклонения обществу как могущественной системе) - подчинение индивида одной или нескольким конкретным личностям. В частности, если индивид имеет постоянный непосредственный контакт лишь с двумя-тремя знакомыми, подражать он будет именно им, и глупо ожидать от него конформного поведения по отношению ко всему обществу, ведь для такового попросту не будет психологических предпосылок. Встречая других людей, такой человек будет принимать их установки, только если те не противоречат установкам постоянного коллектива. Тем не менее, и здесь мы имеем дело с конформным характером, конформистской ориентацией в чистом виде. Негативные последствия такой ориентации сходы с последствиями "стадного чувства" по отношению ко всему обществу. Конформист так или иначе рискует не совершить открытий, не достигнуть высот, для достижения которых у него имелись выдающиеся способности. Он также рискует сковать себя предвзятыми взглядами и установками, мешающими взаимоотношениям вне привычной группы. Кроме того, человек, полностью подчинивший себя какой-либо малой группе, становится глух и безразличен ко всем людям, которые в эту группу не входят, и чьё нравственное негодование по поводу его поведения не приведёт для него к серьёзным последствиям. Иными словами, такой конформизм создаёт питательную почву для "коллективного эгоизма", наплевательского отношения к остальной части социума. Это проявляется, в частности, в том, что на политических выборах избиратели вместо того, чтобы сделать выбор, необходимый всему обществу, начинают лоббировать интересы лишь тех социальных групп, принадлежность к которым им особенно дорога (например, национальных общин). Что касается подчинения отдельным авторитетным личностям, здесь можно упомянуть Гитлера и Сталина, сумевших собрать вокруг себя огромные толпы психологически нуждающихся в них людей, которые выполняли, не задумываясь, всё, что прикажет их вождь.
Помимо подчинения обществу есть ещё один вариант самоотречения в пользу внешней силы или авторитета. Это подчинение какой-либо идее или убеждению. При этом человек, как правило, не задумывается о том, насколько эта идея правильная. Важно лишь, чтобы она давала какие-нибудь преимущества. Например, оправдывала бесцельно прожитые годы, затраченные впустую усилия, или давала безусловную гарантию нравственной обоснованности будущих действий. И тогда на человека словно снисходит озарение: "А ведь воистину, правильная идея!". В психологии подобные ситуации определяются при помощи термина "рационализация"*. Лев Шестов в своих трудах наглядно показал, что все философские идеи являются, в сущности, рационализациями. Философ, как правило, искренне убеждён, что его взгляды суть непреложная истина, а развитые им идеи отражают подлинную структуру мироздания. Однако причина такого убеждения, по мнению Шестова, проста: философ посредством своих идей хочет оправдать собственную судьбу, своё поведение; поэтому каково положение мыслителя - такова и его мысль. И конечно, эту мысль разделят те, кто находится в схожем положении. Так люди погружаются в выгодные иллюзии, не желая видеть ничего, что находится дальше их носа. Интересно, что наряду с подчинением этим иллюзиям, люди считают их неотъемлемой частью самих себя, вещью, которая повышает их самооценку. В итоге, некритично принимая навязываемые мысли или идеи, избегая всестороннего анализа собственных взглядов, индивид не просто оказывается носителем ложных идей, которые могут навредить и ему самому, и окружающим, но и пытается всячески защитить эти иллюзии как свою собственность. Перемешиваясь с собственничеством, естественная склонность людей к всевозможным рационализациям (оправданиям) своих взглядов выливается во всеобщую нетерпимость, невежественные споры, ссоры и действия. Формально идея совсем не обязательно вредна, даже если ложна. Идея также может быть вполне объективной. Однако, тот, кто пытается найти в идее покой, вряд ли стремиться быть объективным, а субъективная установка опасна тем, что не позволит при необходимости отличить правду ото лжи, и предвидеть последствия тех или иных действий. Это - покорность собственной греховности вместо борьбы с нею. Клайв Льюис писал: "...покой нельзя обрести, если искать только его. Вот если вы будете искать истину, то, возможно, в конце концов обретете и покой; а если все ваши поиски направлены на покой, вы не найдете ни его, ни истины. Найдёте вы пустые речи да помышления, которые будут вам казаться истинной в начале пути, в конце же вас ждёт безнадёжное отчаяние".
Интересно, что любые религии, в сущности, можно рассматривать как подчинение человека внешней идее. В монотеистических религиях такая идея, кроме того, исходит от некого всемогущего существа, поэтому такие религии можно рассматривать и как подчинение авторитетной личности. Говорить о негативных последствиях той или иной религии в преимущественно атеистическом обществе излишне, поэтому подчеркну лучше следующий факт. Какие бы страдания, разрушения и предрассудки ни несла религиозная идея, все они, так или иначе, оправдываются самой этой идеей, которая, в свою очередь, не может быть неверной, ибо исходит от Всевышнего божества (то есть, является абсолютным знанием об абсолютных ценностях). Поэтому с точки зрения религии упомянутые недостатки вовсе не являются недостатками, и о вреде религиозных убеждений можно говорить только тогда, когда вера в Бога признана абсурдным недоразумением, не имеющим под собой объективных оснований.
Я упомянул, что человек, стремящийся обрести психологическую уверенность, относится к своим убеждениям как к своей собственности. В этой связи логично рассмотреть следующий способ разрешения экзистенциальной проблемы - собственничество, или вещизм. Данный феномен можно определить как отождествление человеком себя со своей собственностью, и восприятие им самого себя как совокупности вещей. Человек, заболевший вещизмом, оценивает себя положительно, если ему удаётся достигать всевозможных "успехов" (продвинуться по карьерной лестнице, заработать больше денег и купить презентабельный товар, стать знаменитым, "завоевать", как выразился Карнеги, много друзей, найти достойную пару и т.д.), и чувствует себя неудачником, если он не способен на подобные достижения. В сущности, человек в этом случае рассматривает качества своей личности как товар (продукт), который способен доставить ему некоторое благо. Высокое положение в обществе, умение что-то делать лучше других - всё это способно набить цену его личности, поэтому и рассматривается им как благо. Такая же логика распространяется и на собственно вещи: я могу придавать себе ценность лишь в том случае, если я обладаю дорогими вещами (Интернет-планшет, автомобиль класса люкс, костюм от модной фирмы, роскошная квартира и т.д.); если же я таковых не имею - я никто, я ничтожество. Сказанное позволяет увидеть то обстоятельство, что "шопоголизм" как одно из проявлений собственничества далеко не всегда снимает у людей тревогу и депрессию, и не всегда повышает уровень их самоуважения: такое возможно лишь при достаточном уровне дохода. В то же время отождествление себя с вещами ведёт к аналогичному восприятию других людей. Так, заводя с кем-либо дружбу, мы, как правило, оцениваем, насколько этот человек будет нам полезен (будет ли он удовлетворять нашу потребность в общении, поддержке, совместном времяпровождении), иными словами, мы воспринимаем его исключительно как товар, как средство удовлетворения своих потребностей. Тем самым нарушается основной нравственный закон (категорический императив Канта) со всеми вытекающими отсюда последствиями. В обществе, заболевшем вещизмом, не может быть подлинной любви или подлинной доброты, потому как обе эти категории основаны на признании безусловной ценности личности другого человека. Но что действительно свойственно такому обществу, так это жажда наживы, зависть и карьеризм.
Мания потребительства, столь распространившаяся в западных обществах за последнее столетие, недвусмысленно указывает нам на тотальную охваченность этих обществ вещизмом. Но если о проблеме консьюмеризма говорят уже на каждом углу, то о других проявлениях вещизма почему-то умалчивается. Взять хотя бы стремительное развитие музыкальной и киноиндустрии. Музыка и кино ведь тоже "творения рук человеческих", только нематериальные. И сегодня они потребляются словно фастфуд - не для того, конечно, чтобы утолить голод (пусть и "духовный"), но чтобы избавиться от скуки, убить время, уйти от чувства одиночества. Современный человек не может оставаться наедине с собой - он сразу чувствует свою неполноценность, ничтожность, ему постоянно нужно заполнять пустоту своего внутреннего мира хоть каким-то содержанием. И если ему это удаётся - его самооценка почему-то повышается.
Впрочем, всеобщая погружённость в мир музыки и видео - лишь один из примеров одержимости такой "нематериальной вещью", как информация. Другим примером такого типа вещизма является, очевидно, стремление узнать как можно больше фактов, чтобы потом блистать этими знаниями в обществе, щеголяя своей "интеллектуальностью". Эрих Фромм в своей книге "Иметь или быть" также указывает на пассивное потребление информации как на проявление "принципа обладания" (собственнической ориентации), правда он рассматривает этот случай на примере слушающих лекцию студентов. Фромм пишет, что простое зазубривание лекции, равно как и стремление лишь зафиксировать информацию в тетради, без постижения её смысла, без попытки "пропустить материал через себя", свидетельствует о желании индивида потреблять вместо того, чтобы жить. Более того, он утверждает: "индивидам такого типа свежие мысли или идеи относительно какого-либо предмета внушают немалое беспокойство, ибо все новое ставит под сомнение ту фиксированную сумму знаний, которой они обладают"**.
Не вдаваясь в подробности описанных выше негативных проявлений "интеллектуального вещизма", отметим как вывод, что информация и знания суть та же собственность, только "нематериальная": отличие её от других вещей лишь в том, что она может принадлежать сразу нескольким людям. При этом, если принять во внимание тот факт, что наш век часто называют информационным, становится очевидным, что потребительство сегодня всецело распространилось и на интеллектуальную сферу.
Мы рассмотрели три способа, посредством которых человек пытается "забыться" и уйти от осознания собственного положения. Всем им свойственна одна общая черта: действие указанных способов рассчитано на достаточно длительный период, в течение которого человек заполняет свою душу чем-то внешним. Существуют также способы преодоления отчуждённости, действующие в отличие от всех вышеназванных лишь непродолжительное время, но вызывающие при этом сильное чувство наподобие экстаза, отличающееся предельностью и страстностью и захватывающее всего человека целиком (на миг человек может даже потерять ощущение времени и пространства). Самозабвение здесь достигается несколько иным образом - путём достижения так называемого оргиастического состояния, и носит соответственно иной характер - человек не соединяется с миром, а забывает про него. Среди способов достижения оргиастических состояний сегодня наиболее популярными являются алкоголь, наркотики и секс. Соответственно им можно выделить три психических заболевания: алкоголизм, наркоманию и эротоманию (патологическую гиперсексуальность). Первые два на сегодняшний день вызывают особое беспокойство ввиду их широкого распространения, и применительно к России есть все основания говорить о них как о социальном бедствии. Потому кажется излишним напоминать, к каким последствиям могут привести указанные патологии. Что же касается "экзистенциальной" жажды секса, то очевидно, что она приводит к восприятию определённых людей исключительно как половых партнёров, то есть как тех, кто может дать что-то, доставляющее удовольствие. По сути, это то же самое восприятие человека как вещи, то же самое потребительство, которое наблюдается в увлечении материальными благами, идеями, музыкой или спиртными напитками. Всё это, в конечном счете, направлено на то, чтобы непрерывно воздействовать на эмоциональную сферу человека. Особенность же алкоголизма, наркомании и эротомании заключается в особо выраженном нездоровом влечении. И это не случайно, так как оргиастические состояния временны и преходящи, и после того, как они прекращаются, неизбежно наступает опустошение, которое ведёт к чувству ещё большего отчуждения и желанию повторить экстаз (опьянение, оргазм) снова. Поэтому, несмотря на тот факт, что оргиастические способы продолжают пользоваться популярностью у масс, очевидно, что эффективность их не безупречна. Ведь чем чаще к ним прибегаешь, тем привычнее, а значит слабее, та первоначальная эйфория, благодаря которой человек выходит за пределы себя и своей бренности.
Мотив оргиастических состояний как выхода наиболее ярко выражен в рубайат Омара Хайяма. Житейская философия этого учёного сводится к мысли, что "опьянение - лучше всего" и представлена в четверостишиях наподобие этого:
Да пребудет вино неразлучно с тобой!
Пей с любою подругой из чаши любой
Виноградную кровь, ибо в черную глину
Превращает людей небосвод голубой.
Но даже у Хайяма некоторые стихи указывают на то, что пьянство и любовные утешения - не панацея. Девиз "пей хмельное вино, в наслажденьях усердствуй" сменяется в них нотами предосторожности:
Хочешь - пей, но рассудка спьяна не теряй,
Чувства меры спьяна, старина, не теряй.
Берегись оскорбить благородного спьяну.
Дружбу мудрых за чашей вина не теряй.
Таким образом, напрашивается вывод, что оргиастические состояния, так же как и собственничество, как и стадность, не могут дать удовлетворительный ответ на проблему человеческого существования. Более того, все эти формы самоотречения, являясь попыткой преодоления духовного кризиса, вызванного неверием в любовь и добро, в торжество мудрости над глупостью, порождают ситуацию, при которой достижение нравственных идеалов становится ещё менее вероятным - хотя бы потому, что человек с их помощью пытается уйти от ответственности за свои решения и поступки. Ориастические состояния направлены на уход от мира и от жизни, а не на их нормализацию. В этом смысле они аналогичны некоторым психическим расстройствам, которые также можно рассматривать как способ преодоления внутреннего кризиса, вызванного осознанием одиночества и беспомощности.
Наконец, следует сказать о последнем способе разрешения "экзистенциальной проблемы". До сих пор речь шла о разнообразных вариантах потребления, которое можно противопоставить деструктивности как прямому следствию отчаяния. Во всех рассмотренных вариантах индивид, не чувствуя себя полноценным и самодостаточным, пытается компенсировать неуверенность за счёт чего-то внешнего, материального или нематериального. Так, путём уродования собственной личности, он избегает отчаяния и следующего за ним самоубийства (или же, если деструктивность имеет противоположную направленность, убийства и разрушения объектов уже внешнего мира). Однако логично предположить, что в действительности деструктивности следует противопоставлять не потребление, о котором всё это время шла речь, а продуктивность. Разрушению противоположно созидание.
Созидает человек постоянно. Одним потреблением ограничиться он просто не может, даже когда у него всё есть. Причиной тому - склонность искать смысл своего существования, желание обрести уверенность в том, что жизнь проходит не зря. Человеку нужна цель, нужна самореализация, а если точнее - самооправдание. И созидание даёт ему это. Создавая что-либо, мы как бы оправдываем своё появление на свет. Не случайно многие мыслители придают глубокий философский смысл труду, усматривая в нём акт действительного самоутверждения человека, процесс становления его истинной сущности. Более того, созидание даёт человеку ощущение силы, ощущение принципиальной возможности влиять на тот мир, в который забросила его судьба, и преобразовывать этот мир сообразно собственным потребностям и взглядам. В этом смысле оно выступает первейшим средством разрешения абсурдного противоречия человека и мирозданья, о котором писал Камю.
Понятие созидания, или творчества, нуждается в уточнении. Творческий акт обычно мыслится как свободный, имеющий своим результатом создание чего-то принципиально нового. В то же время "новизна" - понятие на редкость относительное: в мире искусства, к примеру, компиляций гораздо больше, чем шедевров. Не менее разнопланово и понятие свободы. Ведь если создание каких-либо вещей входит в мои должностные обязанности, да и вообще представляет собой весьма монотонное занятие, от выполнения которого зависит моё материальное благополучие, значит ли это, что я несвободен? Быть может, мне нравится моя работа, и я сам её выбрал, посчитав её полезной для общества! В этом случае ничто не мешает моему самораскрытию. К слову, полезность - понятие тоже условное, поэтому сущность созидания оно также не определяет. В созидании главное заключается в том, что человек привносит в этот мир что-то своё, что-то, что связано с самовыражением его личности. Созиданием личность воздействует на этот мир, сообщая ему о своём существовании. И каков бы ни был результат этого воздействия, он, тем не менее, всегда есть. Личность может воздействовать и на саму себя. Поэтому активное восприятие тех же лекций (из примера Фромма) тоже суть созидание, равно как и всякое мышление. Мышление отличается от заучивания тем, что при нём происходит не потребление, а созидание внутри личности нового знания, можно сказать - созидание личностью самой себя. Как видно, созидание всё-таки предполагает создание чего-то, но этому созданию вовсе не нужно быть непременно уникальным. С этой позиции в мире нет ничего одинакового, и всякое изменение уникально a priori. Подражание мастеру - тоже творчество, если исходит из непредвзятого убеждения в высоком таланте и моральной правоте мастера. Эта убеждённость в правоте и необходимости поступать именно так, а не иначе, в свою очередь, составляет главный критерий творческой свободы (ибо свобода, как известно, это осознанная необходимость). Созидание должно быть свободным, но свобода не есть вседозволенность; свобода - это власть над собой.
Главным условием свободы выступает независимость в чувствах, мнениях и желаниях. Так, свобода несовместима с эгоизмом, несовместима с пассивным принятием чужих мнений и образцов поведения и стремлением властвовать над другими людьми, поскольку все эти исходы говорят о психологической слабости личности, являясь следствием собственнической ориентации. Истинное же творчество является воплощением продуктивной ориентации, при которой человек находит в себе силы отказаться от несущественных потребностей, стать независимым от денег и вещей, начать мыслить самостоятельно, руководствуясь собственным разумом, а не общественными предрассудками. Таким образом, творчество только тогда является подлинным, когда оно в своих сущностных чертах противопоставлено всем ранее рассматриваемым способам разрешения экзистенциальной проблемы. Если ранее мы говорили о различных формах "забытья" и бегства от свободы, то созидание должно быть всецело ориентировано на реальность, быть свободным и независимым.
Конечно, если человек считает некую идею или вещь частью себя (то есть не мыслит себя без неё), то и творчество его нельзя назвать свободным, так как связано оно в этом случае не с самовыражением подлинной личности, а с утверждением "подмены" этой личности. В связи с этим возникает вопрос, является ли современное массовое искусство настоящим творчеством. И, по-видимому, ответить на него следует отрицательно. Когда человек созидает только с целью зарабатывания денег или последующего потребления, либо когда он пытается оправдать себя или утвердить своё положение с помощью некоего творения, мы можем сказать лишь, что он выражает нечто, но не выражает свою действительную сущность. То же самое верно и в отношении бессмысленной деятельности, направленной на получение новых ощущений (в частности, спортивных игр): являясь порождением зависимости, очередным способом забыться и уйти от мира, такая деятельность исходит отнюдь не из свободного духа.
Но хуже всего то, что даже подлинная творческая самореализация имеет свой недостаток. Как уже было сказано, она далеко не всегда благоприятна для общества, да и для самого индивида (порой даже очень вредна). Кроме того, доступна она не каждому. Постоянный цейтнот, необходимость решать повседневные дела, многочисленные обязательства перед другими людьми могут создать ситуацию, когда для созидания не остаётся ни времени, ни сил. В то же время работа, являющаяся следствием указанной необходимости, не способна вызвать радость труда, поскольку необходимость в данном случае основывается, как правило, не на разумных началах, а на "заведённом порядке" и стереотипах, опорой для которых служит страх. Таким образом, существует как минимум две проблемы, связанные с творчеством: это вероятность его вредоносности и невозможности. Важно и другое: возложение на рассматриваемый способ решения экзистенциальной проблемы слишком больших надежд чревато слишком большими разочарованиями. Возможности человека ограничены, и повлиять на мир существенным образом удаётся только избранным. Но даже они, приобретая в одном, неизбежно теряют в другом. Следовательно, существует также проблема ограниченности творчества.
Указанные проблемы во многом окажутся решаемыми, если мы обратимся к восточной духовной традиции. Как писал Э. Фромм, "в силу дуалистического конфликта [экзистенциальной проблемы - прим.]... люди Запада лишены покоя, отважно странствуют в пространстве и во времени. Они целиком экстравертны, а не интровертны. Вместо того чтобы смотреть вовнутрь, овладевать природой личности, они пытаются объективно примирять дуалистические конфликты". Приведённая цитата имеет прямое отношение к проблемам творчества как способа решения экзистенциальной проблемы. Мы говорили о том, что творчество может быть направлено не только вовне, но и вовнутрь, когда личность воспитывает себя. Об этом нельзя забывать, поскольку примирение с реальностью, принятие мироздания посредством такого воспитания также очень действенно. И это открывает новые горизонты творчества, ибо там, где повлиять на мир невозможно, мы, вероятно, сможем его принять. В этом и заключается восточная традиция, выраженная, в частности, в дзэн-буддизме. Заметим также, что абсолютное примирение и принятие (отличное от допущения и смирения) является, собственно говоря, также и условием подлинного творчества, ибо с него начинается независимость.
Принимая во внимание сделанные замечания, можно утверждать, что созидание как выражение продуктивной ориентации является наиболее приемлемым способом разрешения "экзистенциальной проблемы" (ибо подразумевает свободу и внутреннюю психологическую независимость от вещей, идей и людей), тогда как собственничество представляет собой установку в некотором смысле ущербную, и может быть полностью оправдано лишь в вопросах удовлетворения жизненно-важных потребностей. Тем не менее, необходимо помнить, что любой из рассмотренных в данном эссе способов с нравственно-утилитарных позиций имеет как достоинства, так и недостатки, и превозносить один из них над всеми остальным мы можем только с некоторых философских позиций. Также необходимо учитывать, что полная независимость всегда останется для нас лишь идеалом, на практике же люди очень часто прибегают к вещизму, конформизму и т.п., и не следует впадать по этому поводу в крайний морализм.
Такой расклад, впрочем, не исключает ключевого тезиса о том, что (а) нормальной (в известном смысле) собственническая установка может признаваться лишь в отношении удовлетворения базовых физиологических потребностей, (б) а в остальных случаях потребление должно подразумевать внутреннюю психологическую независимость от потребляемой вещи, достигаемую общей духовной ориентацией, и потому (в) ключевым для человека наряду с физиологическими потребностями является стремление к свободному творческому выражению.
---
* Под рационализацией понимается механизм психологической защиты, при котором в мышлении используется только та часть воспринимаемой информации, и делаются только те выводы, благодаря которым собственное поведение предстаёт в выгодном свете. Иными словами, рационализация - это поиск разумного объяснения для поступков, имеющих неосознаваемые причины. Так, пассивное поведение может быть оправдано осторожностью, агрессивное - самозащитой, а равнодушное - желанием сделать окружающих более самостоятельными. При этом сам человек искренне верит в свои рационализации.
** У читателя не должно создаваться впечатление, будто всякое стремление к знанию, всякое прослушивание музыки или просмотр видео непременно вредны и неправильны. Одно дело - потребительство по малодушию, и совсем другое - использование произведения искусства с целью познания чего-то важного, для борьбы с унынием, получения необходимого сочувствия и т.п. Так же и стремление к знаниям может быть обусловлено вполне здоровым желанием познать истину с целью сделать свою жизнь более осознанной и продуктивной. Не следует приравнивать к собственничеству и простое стремление людей к материальному благополучию, если они признают при этом ценность человеческой личности как таковой, и эгоизм не является их принципом. Эгоизм является следствием собственничества как общей установки. Однако в повседневной жизни все люди так или иначе прибегают к вещизму по крайней мере в малозначительных ситуациях, что далеко не всегда ведёт к эгоистическому поведению.