Последний кадр в фильме Тарковского "Ностальгия"

   Поэмы Пушкина «Граф Нулин» и «Домик в Коломне» называются «шуточными». Однако, как отмечал сам Пушкин, в поэме «Граф Нулин» можно найти совсем нешуточные «странные сближенья» с неудачным восстанием декабристов. В ней также можно найти странные сближенья и с последующей историей русской революции. Можно предположить, что поэма «Домик в Коломне» тоже не так шуточна, как это кажется на первый взгляд. Ходасевич заметил^[1], что «Домик в Коломне» является частью «петербургской трилогии» Пушкина, куда также входит «Медный всадник» и записанный со слов Пушкина рассказ «Домик на Васильевском». Во всех трёх случаях возникает образ домика на окраине столицы, в захолустье, а в центре сюжета вдова и её дочь. В «Домике в Коломне» и «Медном всаднике» дочь зовут Параша, в «Уединённом домике на Васильевском» — Вера. Но, если «Медный всадник» и «Домик на Васильевском» имеют драматический сюжет и заканчиваются сумасшествием главного героя, то «Домик в Коломне» имеет шутливый конец с дружеским пожеланием на будущее. В поэме «Медный всадник», присутствуют ассоциативные параллели с иудейскими событиями начала нашей эры. Можно предположить, что и «Домик в Коломне» тоже имеет к этому какое-то отношение: например символически рассказывает о том, что ждёт в будущем семейство авраамических религий.

   Первую, довольно значительную часть поэмы, занимают металитературные рассуждения о стихотворном размере «октава». Никто из литературоведов внятно не объяснил, зачем Пушкину потребовалось уделять этому так много внимания. Стихотворная октава состоит из шести строк с тремя рифмами и двумя строками окончания, аналогичными окончанию в «онегинской строке». Байрон говорил, что эта пара заключительных строк служит, как правило, ироничным комментарием к тому, что сообщали шесть предыдущих строк. Ко времени Пушкина, октава была известна, прежде всего, по рыцарской поэме Торквато Тассо «Освобождённый Иерусалим», созданной по мотивам исторических событий первого крестового похода под предводительством Готфрида Бульонского «за гроб господень». «Октава» Майкова так описывает этот таинственный стихотворный размер:

Гармонии стиха божественные тайны
Не думай разгадать по книгам мудрецов:
У брега сонных вод, один бродя, случайно,
Прислушайся душой к шептанью тростников,
Дубравы говору; их звук необычайный
Прочувствуй и пойми... В созвучии стихов
Невольно с уст твоих размерные октавы
Польются, звучные, как музыка дубравы.^[2]

   О чём может рассказать «шептанье тростников»? Намёк на октаву содержится в структуре «Евгения Онегина». Первые шесть глав произведения несколько отделены и по смыслу, и по времени от последних двух, подводящих всему роману логический итог. Структура «октавы» отображает современную систему основных религий. Три авраамические: иудаизм, христианство и ислам имеют общие рифмы, связанные с античными еврееями и иудейской историей. Восточные религии рифмуются только на самих себя и связаны с ведическим стихотворным наследством древних ариев. Альтернативно, две последние строчки октавы могут быть аналогом вывода или резюме, ожидающего авраамический триплет в будущем.

   В творчестве Пушкина, обращение к «торкватовым октавам» происходило несколько раз. В романе «Евгений Онегин» Пушкин упоминает «Освобождённый Иерусалим» в первой главе, когда общается с Онегиным на берегу канала в Петербурге. Поэт нарисовал небольшой эскиз на эту тему для предполагаемой картины, которая так и не была нарисована. Онегин на ней стоит «опершись на гранит» и подобно Наполеону смотрит в даль. На его голове наполеоновская шляпа. По каналу плывёт маленькая лодочка. В Италии XVI-XVIII вв. поэма Тассо стала народной, её декламировали и распевали повсюду на старинные мелодии венецианские гондольеры^[3]. Поэма «Медный всадник» начинается с того, что размышляя об основании Санкт-Петербурга, Пётр I глядит в даль, видя перед собой лишь лес, болота и реку, по которой стремился бедный челн. Перед ним стоит задача построить новую столицу империи на пустом месте.

На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.

   Волею одного человека или законов природы, которые символизирует Медный всадник, на пустынной местности возникли стройные громады дворцов и башен, а Нева оделась в гранит. На эскизе Пушкина шпиль Петропавловской крепости, обозначенный цифрой «4» и каменный берег канала, на который опёрся Онегин, являются символами цивилизации. Небольшая лодочка, обозначенная цифрой «3», противопоставлена всему остальному. Может быть на эскизе Пушкин объясняет Онегину, что-тто в духе поучений Великого Инквизитора. «Чудо», «Хлеба» и «Меч кесаря» способны создать цивилизацию на пустом месте и что будет с цивилизацией без этих принципов? Исходя из нумерации глав «Евгения Онегина», число «4» означает материальные законы нашего мира и в первую очередь «Хлеба», а число «3» означает «чувство» и «веру». В книге Достоевского «Подросток», Аркадий так описывает своё видение:

   Мне сто раз, среди этого тумана, задавалась странная, но навязчивая греза: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город, подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?»

   После своей встречи с Пушкиным, Онегин отправляется принимать наследство своего умершего дяди, аналогично тому, что происходит в романе Метьюрина «Мельмот Скиталец». Если Онегин благословляется на крестовый поход, то не вполне понятно, что при этом должен освобождать. Картина с гребцом, поющим торкватовые октавы, появляется у Пушкина ещё в трёх местах. В стихотворении «Кто знает край, где небо блещет...» посреди Италии, нарисована русская Людмила и поэт возносит её над всей итальянской красотой. Стихотворение заканчивается желанием найти «нового Рафаэля», который бы написал совсем другую Марию с другим младенцем на руках. Действительно, неужели на Руси мало своих красавиц?

Где ты, ваятель безымянный
Богини вечной красоты?
И ты, Харитою венчанный,
Ты, вдохновенный Рафаэль?
Забудь еврейку молодую,
Младенца-бога колыбель,
Постигни прелесть неземную,
Постигни радость в небесах,
Пиши Марию нам другую,
С другим младенцем на руках.

   В стихотворении «Поедем, я готов; куда бы вы, друзья...» поэт готовый повсюду странствовать за друзьями, спрашивает: неужели его страсть умрёт в странствиях и он опять принесёт свою любовь как привычную дань гордой и мучительной деве?

В кипящий ли Париж, туда ли наконец,
Где Тасса не поет уже ночной гребец,
Где древних городов под пеплом дремлют мощи,
Где кипарисные благоухают рощи,
Повсюду я готов. Поедем... но, друзья,
Скажите: в странствиях умрет ли страсть моя?
Забуду ль гордую, мучительную деву,
Или к ее ногам, ее младому гневу,
Как дань привычную, любовь я принесу?

   С темой этого стиха перекликается песня Владимира Высоцкого «Она была в Париже». Поэт преследует свою «любимую», которая бегает от него по всему свету:

Ведь она сегодня здесь, а завтра будет в Осле —
Да, я попал впросак, да, я попал в беду!
Кто раньше с нею был и тот, кто будет после, —
Пусть пробуют они. Я лучше пережду.

   Что-то похожее есть и у Юрия Визбора в песне «Зайка»:

Но ресниц твоих черные шпаги
Конвоиров имеют талант.
Ты мой лагерь, дружок, ты мой лагерь,
Ты мой лагерь, я твой арестант.

   В стихотворении «Когда порой воспоминанье...», из сказочной Италии, где «пел Торквато величавый», Пушкин стремится «по ягоду по клюкву» к студёным северным волнам. Поэт явно предпочитает пышной южной красоте, строгую северную природу печальных островов, усыпанных брусникой. Пушкин никогда не покидал пределов Российской Империи и никогда не видел Италии кроме как на картинах.

Стремлюсь привычною мечтою
К студеным северным волнам.
Меж белоглавой их толпою
Открытый остров вижу там.
Печальный остров — берег дикий
Усеян зимнею брусникой,
Увядшей тундрою покрыт
И хладной пеною подмыт.
Сюда порою приплывает
Отважный северный рыбак,
Здесь невод мокрый расстилает
И свой разводит он очаг.
Сюда погода волновая
Заносит утлый мой челнок

   Когда я, учась в институте, увлекался спектаклями Театра на Таганке, со мной однажды произошёл интересный случай. Для того чтобы достать билеты в театр, мне приходилось дежурить по ночам со списками стоя всю ночь у дверей театра. Однажды, у входа в театр, ко мне подошёл странный человек. Он был сильно пьян, и ему хотелось поговорить. Я услышал рассказ о том, как незадолго до своей смерти, Высоцкий заперся с ним, чтобы записать некоторые песни. В какой-то момент, Высоцкий резко стукнул по магнитофону, выключил его и сказал, что следующую песню он никогда записывать не будет. Песня была очень сильной и исполнялась с большим надрывом. Судя по рассказу, это было нечто среднее между песнями «райские яблоки» и «Москва-Одесса». Возможно, это была какая-то версия песни «райские яблоки», у которой много вариантов с альтернативной концовкой. Герой песни стремится привезти райские яблоки той, что «его и из рая ждала», однако к ней его не пускают или она его не принимает... в результате он вылетает из рая к той, кто его принимает и ждёт. Незнакомец работал на телестудии Останкино и после этой встречи записал мне толстую бобину с песнями Высоцкого, выбрав почему-то песни с философским содержанием. Насколько я понимаю, эта незаписанная песня, является аналогом стихотворений Пушкина, посвящённых теме Торкватовых октав.

   В высшей математике «октавами» называются элементы алгебры Кэли. Система гиперкомплексных чисел — это 8-и мерная алгебра октав, самая общая алгебра, существующая в природе. Октавы используются в общей теории относительности и теории суперструн. С помощью октав сегодня пытаются найти формулировку для общей теории поля, то есть объединить вместе все взаимодействия в природе. А можно ли объединить сегодня на единой основе все религии мира? В стихотворении «Три ключа», реальное и живое пробивается из камня, чтобы оживить печаль и безбрежность мира:

В степи мирской, печальной и безбрежной,
Таинственно пробились три ключа:
Ключ юности, ключ быстрый и мятежный,
Кипит, бежит, сверкая и журча.
Кастальский ключ волною вдохновенья
В степи мирской изгнанников поит.
Последний ключ — холодный ключ забвенья,
Он слаще всех жар сердца утолит.

   Молодость никогда не склонится перед сказками сердобольных старушек. «Маленькому принцу» никогда не понять, чем и зачем живёт «мир взрослых». Кастальский ключ в Древней Греции почитался как священный ключ бога Аполлона, дарующий вдохновение поэтам. По одной из версий название источника происходит от нимфы Касталии, которая бросилась в этот источник, чтобы избежать преследований Аполлона. У Пушкина в воду бросается черкешенка из Кавказского пленника. Кто запретит ей любить, даже если это запрещено? Затем, что ветру и орлу. И сердцу девы нет закона. Таков поэт... Тема забвенья возникает у Пушкина в последней картине поэмы «Цыганы»: одинокая кибитка Алеко посреди степей. Он их убил и остался один. Неужели этот ключ забвенья не оживит его сердца?

   Что происходит с миром «Пиров», когда из него уходит жизнь? Студентом, я работал в стройотряде в двух коровниках. Тогда, в первой половине 1980-х годов, они были примерно одинаковы по своей структуре. В начале 2000-х годов, возвратившись из США, мне захотелось освежить память прошлого, и я вновь посетил эти места. Прошло около двадцати лет. Коровник, в котором по-прежнему обитали коровы, практически не изменился. Внешний вид другого или скорее того, что от него осталось, был страшен. Это было похоже на последствия ядерной войны, там не было камня на камне. Что произошло? Почему у этих двух коровников такая разная судьба? Я долго над этим думал и пришёл к выводу, что виной всему простейшие микроорганизмы. Когда в коровнике обитали коровы, то за ними оставалось очень много навоза, и там была высокая влажность и температура. Микроорганизмы живут в любых маленьких трещинках кирпича и бетона, обустраивая «под себя» среду обитания. Сила, благодаря которой маленькая зелёная травинка пробивает асфальт, есть только у живых организмов. Если в коровнике живут коровы, микроорганизмы находятся в равновесии с неживыми элементами конструкции. Когда коровы покидают коровник, вместе с ними уходят и микроорганизмы. Кирпичи и бетон были преобразованы живыми элементами под себя и когда из них «уходит жизнь», существование неживых конструкций становится невозможным. Другая аналогия связана с зубами. Пока зуб жив, он достаточно устойчив, но как только в нём умирает или умертвляется нерв, зуб очень быстро разрушается.

   Но если вдруг оживёт мёртвое, скажем зубной имплант пустит корни, — результат будет куда более серьёзным. Сюжет «Домика в Коломне» сводится к тому, что вместо старой умершей служанки, в дом приводят новую, которая готова работать почти задаром. Вскоре оказывается, что это молодой человек, которого девушка пригласила к себе, чтобы быть с ним рядом. Застигнутый за бритьём бороды, переодетый в служанку молодой человек, убегает. Если за основу чего-то берётся что-то совершенно инородное и на основании этого строится всё здание, то для обрушения всей конструкции достаточно придать этому инородному элементу своё истинное лицо. Культ Сергия Радонежского и Троице-Сергиева лавра были созданы на основании мифа о «святом», созданном для упрочения московской власти в начале XV века. Ничего плохого в том, чтобы укрепить свою страну конечно нет, однако рано или поздно тайное становится явным и если автором «Слова о полку Игореве» и русских народных сказок был тот самый Сергий, то это может серьёзно повлиять на понимание реальной истории Руси XIV века. Раскрытие подлинных историй, взятых за основу для создания мифа, всегда играет разрушительную роль по отношению к этому мифу. Какой ещё конец может ждать всех тех, кто для упрочения собственной мирской власти, берёт себе в услужение разных богов? Замечательной иллюстрацией этого явления может быть выступление японской гимнастки Miyoko Shida. Женщина собирает на сцене очень сложную геометрическую конструкцию из палок разной формы, которые цепляются друг за друга и держатся на очень тонком равновесии. В основании всей конструкции находится маленькое пёрышко. В самом конце представления, гимнастка убирает это маленькое пёрышко, после чего вся конструкция рушится. В Ветхом Завете возникает образ «великана на глиняных ногах». Он появляется во сне Навуходоносора в книге Даниеля^[4],

31 Тебе, царь, было такое видение: вот, какой-то большой истукан; огромный был этот истукан, в чрезвычайном блеске стоял он пред тобою, и страшен был вид его.
32 У этого истукана голова была из чистого золота, грудь его и руки его — из серебра, чрево его и бедра его медные,
33 голени его железные, ноги его частью железные, частью глиняные.
34 Ты видел его, доколе камень не оторвался от горы без содействия рук, ударил в истукана, в железные и глиняные ноги его, и разбил их.
35 Тогда все вместе раздробилось: железо, глина, медь, серебро и золото сделались как прах на летних гумнах, и ветер унес их, и следа не осталось от них; а камень, разбивший истукана, сделался великою горою и наполнил всю землю.

   Религия может принять только мёртвого бога. Но если бог или «иной разум» действительно существует и был реальным создателем религиозных учений? Что станет с любой религией, если тот же самый разум проявит признаки жизни, напишет чего-нибудь новенькое и его авторство будет научно доказано? Живая власть для черни ненавистна, они любить умеют только мёртвых. Если бога нет, то всем религиям грош цена в базарный день. Если же он существует, то без сомнения рано или поздно начнет «брить себе бороду»: не всё же ему ходить в услужении. Таинственный гость в книге Достоевского «Братья Карамазовы» так говорит старцу Зосиме:

— Да, в этих книгах, — говорит, помолчав, — ужас что такое встретишь. Под нос-то их легко совать. И кто это их писал, неужели люди?
— Дух святый писал, — говорю.
— Болтать-то вам легко, — усмехнулся он еще, но уже почти ненавистно. Взял я книгу опять, развернул в другом месте и показал ему «К евреям», глава X, стих 31. Прочел он: «Страшно впасть в руки бога живаго». Прочел он да так и отбросил книгу. Задрожал весь даже.
— Страшный стих, — говорит, — нечего сказать, подобрали.

   В конце поэмы «Домик в Коломне» Пушкин, подводя итог всему сказанному, делает такой вывод:

Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придется же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской...