/Из разговора, случайно услышанного в посёлке Вертве на предночном склоне большого холма Экайме/
В самом начале не было ровным счётом ничего. Хотя, это смотря как рассуждать. Можно сказать и так: в самом начале была пустота, темнота и тишина. Пустота оставалась совсем пустой невообразимо долго, до тех пор, пока не лопнуло её невообразимо долгое терпение. Так лопается слишком натянутая верёвка. Па-у! И в пустоте появился первый звук. Звук получился на удивление раскатистым и звонким, он так понравился пустоте, что пустота захлопала бы от радости в ладоши, если бы таковые имелись. Звуки начали есть тишину и плодиться. За первым появился второй, затем третий, четвёртый. Вскоре тысячи тысяч звуков носились по пустоте взад и вперёд. При этом пустота осталась пустой. Вы не замечали, какой громкий шум издаёт барабан или труба, между тем, как внутри у них ничего нет? Темнота тоже мало изменилась. А вот тишина была съедена без остатка. Впрочем, пустота о ней не печалилась. Темноту это тоже никак не взволновало. Ей даже нравилось, что пустота напевает. Звуки же летали, как им вздумается, то встречаясь, то разлетаясь в разные стороны. И вот однажды несколько звуков, совершенно нечаянно, взяли и сложились в слово.
'Я есть!' прогремело в пустоте. В тот же миг великая пустота перестала быть пустотой, а из слова появилась Великая Мама. Тогда она ещё не называлась Великой Мамой. Она вообще пока не испытывала нужды в имени. Зато она вздохнула. И её вздох сотворил время. Затем Великая Мама принялась ловить звуки, а поймав, складывать их то так, то эдак. Сначала у неё ничего не получалась, но вот из хаоса возникло новое слово: 'Я здесь!', и появился бескрайний Холм-под-Морем, укрытый сводом небес. Вернее просто Холм, потому что никакого моря ещё не было. Но Великая Мама на этом не успокоилась. С увлечением продолжала она крутить да вертеть пойманные звуки, пока не вышло у неё 'Мы есть!'. Удивилась Великая Мама и поняла, что беременна.
Она ходила по Холму счастливая и гордая, бережно неся свой огромный живот, не забывая при этом извлекать из небытия новые и новые слова. В положенный срок она разрешилась первенцем, которого назвала Туеяром, а сама отныне и навсегда стала Великой Мамой. Так появились имена.
Туеяр рос мальчиком замкнутым, самолюбивым и необщительным. Голова его, увенчанная волнистыми, иссиня-чёрными волосами, была всегда гордо поднята кверху. Да и сам он быстро взрослея, становился всё шире, крупнее и величавее. Великая Мама к тому времени уже вновь ходила беременная, на этот раз близнецами: Соммеяром и Ёллеяром. Туеяр же слонялся без дела по пустынному холму. Он ощущал в себе огромную, немереную силу, которую некуда было приложить. Кроме него и Великой Мамы, занятой вынашиванием близнецов, вокруг никого не было. Поэтому Туеяр начал думать о себе самом. Он почувствовал ток крови в своих венах, его глаза наполнились слезами, ему захотелось по нужде... Так Туеяр изобрёл воду. Для начала он покрыл водой Холм. Получилось забавно. Вода замёрзла, образовав бесконечное ровное поле, из которого то там, то сям торчали земляные и каменные возвышения. Один большой Холм выглядел теперь как множество маленьких холмов окружённых льдом. Но Туеяру показалось этого мало, захотелось чего-то пограндиознее. Ещё крепче задумался о себе Туеяр и придумал соль. Солью он приправил воду, сотворил бескрайнее глубокое море, подвесил его между Холмом и небом и сказал удовлетворённо:
- Вот теперь я достоин своей матери!
Так Туеяр стал Хозяином воды и соли, а Холм стал называться Холмом-под-Морем.
Великой Маме все затеи старшего сына пришлись по нраву, только повосторгаться, как следует, она не успела: пришло время рожать. Первым из её чрева с улыбкой появился Соммеяр, бойкий мальчик с огненно-рыжими волосами. Вслед за братом, держась ручонкой за его лодыжку, с плачем родился Ёллеяр. Как родились, так и зажили. Куда весельчак Соммеяр, туда и тихоня Ёллеяр. Другой на месте старшего из близнецов хоть бы раз и осерчать мог. Вон, Туеяр, бывало, возится с младшими братьями, а бывало прикрикнет на них строго. Только совсем не умел злиться Соммеяр. Однажды поглядел он вокруг и воскликнул:
- Да что же это такое? Не видать ни зги! Надоела мне темнота!
Сотворил Соммеяр солнце, яркое, как его волосы, зажёг его от тепла своего сердца и размахнувшись, зашвырнул в высокое небо. Летит солнце по наклонному кругу, обегает Холм-под-Морем, выпуская облака лёгкого пара, с шипением пронизывает бескрайнее море, поднимается к макушке небесного свода, сверху освещая творение старшего брата Туеяра. Вот таков он Соммеяр: ни о ком не позабыл, никого не обидел. Даже темноту пожалел, оставил от неё половину.
- А мне можно так же? - робко спросил Ёллеяр, стоявший рядом.
- Валяй! - великодушно отозвался щедрый Соммеяр. - Мне не жалко.
Изготовил Ёллеяр своё светило, забросил его в небо, да вот беда, тусклый вышел шарик и тепла не даёт ни на ноготь. Чешет в затылке Соммеяр, расстроен едва не больше брата.
- Не унывай, - говорит. - Ты снова попробуй. Может мал шар? Сделай поболе.
Снова взялся мастерить солнце Ёллеяр, бросил в небо шар побольше, потом ещё побольше. Тот же результат. Света мало, теплом даже не пахнет.
- А ты два разом закинь. Да толкни посильнее, - советует неунывающий Соммеяр. - Глядишь, получится.
Долго бился Ёллеяр, но не получилось у него второе солнце. Зато закружились по небу семь больших и маленьких лун: Илти, Яхми, маленькая Йокаме, Юфле и неразлучные, как близнецы, Ёлле и Улле. Имя седьмой луны нынче уже никто не помнит. Вместо неё на небе россыпи мерцающих звёзд. Но это уже совсем отдельная история. Младшие же сыновья Большой Мамы сделались Хозяевами света. Рыжий Соммеяр - света горячего, а беловолосый Ёллеяр - света холодного. Совсем мало места осталось для темноты, прячется с тех пор по тесным углам.
А в наш рассказ, между тем, ловкая как древесный удавчик, забралась оговорка. Больше не были близнецы младшими. К тому времени носила их мать под сердцем ещё одного сына. Появился Юххияр на свет (теперь можно смело говорить 'на свет') и тут же принялся дрыгать ручками и ножками. Ужасный непоседа. В сравнении с ним, не то что Туеяр с Ёллеяром, Соммеяр казался сущим увальнем. До такой степени Юххияр получился беспокойным, что даже описать трудно. То мчит со всех ног, никому не угнаться, то застынет на месте, приоткрыв рот, глядит вверх на братово море, через миг развернётся кругом, пойдёт неспешно назад, через сто шагов прыснет в сторону, завертится на месте. То заплачет, то рассмеётся, то ластится, то драться лезет. Ни мать ни братья даже сказать толком не могли, какого цвета у него волосы или, допустим, глаза. Вроде только что были тёмные, глядь, а они уже желтизной отсвечивают. Всё думали: 'Ничего, подрастёт - остепенится'. Подрасти Юххияр - подрос, только вот остепенился или нет, никто так и не понял. Норов, своевольный, непостоянный да задиристый как будто бы прежним остался. Зато из своего неровного дыхания, сотворил Юххияр целое семейство ветерков, ветров, ветрищ с ураганами, таких же капризных и непослушных, как и сам. Чтобы управлять такой бешеной оравой столько сил и времени понадобилось, что до проказ руки перестали доходить. Так и на том спасибо.
Своего пятого сына Великая Мама назвала Ихъяром. Ладный получился мальчишка, всем хорош: плечами широк, умом светел, руками ловок, нравом спокоен, не робок, не заносчив, с братьями дружен. Одно не ладно. Никак не мог обзавестись Ихъяр своим хозяйством.
- Молод ещё, - снисходительно говорил старший Туеяр.
- Не может придумать, что ему больше всего по сердцу, - предполагал Соммеяр.
'Не у всех всё, всегда получается', - думал про себя Ёллеяр.
-Пусть мне идёт помогать, коли делать нечего! - кричал Юххияр.
Одна Великая Мама ни на волосок не сомневалась в младшем на тот момент ребёнке.
- Дайте ему время, - говорила она улыбаясь. - Он ещё удивит и вас, и меня.