Аннотация: ...История обыкновенна и, пожалуй, неинтересна, как впрочем, и большая часть нашей жизни...
Г.Шатов 11.07.2001г.
ОТВЕТЬ... ПРОШУ....
Первые 42 строки обыкновенны и, пожалуй, неинтересны,
как впрочем, и большая часть нашей жизни.
После концерта югославской музыки, я сел в набитый людьми троллейбус и оказался лицом к лицу прямо с ней. Вполне естественно было спросить ее мнение о концерте - ведь весь троллейбус только об этом и говорил. За обсуждением мы доехали до нужной остановки, вместе вышли. К счастью она была нужна нам обоим, и, я вызвался ее проводить. Самая простая, что ни на есть, история знакомства.
Мне было 17 лет, юный и пылкий, я заглядывал в ее глаза, пытался вызвать хоть какой-нибудь интерес, что, надо признать, удавалось. На скамейке, у ее подъезда мы проговорили в первый же вечер 2 часа. Бежал домой счастливый, и необыкновенно радостный.
Для меня она была восхитительна. Длинные вьющиеся белые волосы, черные глаза, как запятые, волнующая смесь страстной женщины и еще только лишь начинающей чувствовать девчонки. Она была старше меня на год. Ей было 18.
Сентябрь месяц только лишь начинался, но о какой учебе я мог думать? Приезжал на занятия в техникум, думал о ней, смотрел пустым взглядом на преподавателя, испытывал чувство вины за вообще не изучаемый мною предмет. Мысли были далеко, мысли были рядом с ней. Где-то за партой сидела Светлана. Она тоже училась, в другом техникуме, но на курс старше.
Наши первые встречи, свидания, походы в кино. На первое же свидание, которое я ей назначил, вырядился, как попугай. Ну, по тем временам это было весьма привлекательно. У меня был коричневый костюм из мелкого вельвета. Это было неописуемо модно. 1982 год. Я здоров, как бык и глуп, как черепаха.
Желание любить переполняло меня еще даже до нашей встречи. Предчувствовал, что должен был кого-то встретить и страстно полюбить. Очевидно, это мне от влюбчивого папы досталось.
Мы виделись с ней каждый день, я даже был приглашен в гости, пробовал котлеты, ею приготовленные. Они были гораздо вкуснее, чем были на самом деле, они же были приготовлены ее руками.
Все, чего касались ее руки мне казалось гораздо лучшим, чем было на самом деле. Мне казалось, что она все делает не так, как делают другие - улыбалась, закидывала ли голову, поправляла ли волосы, бежала вприпрыжку к троллейбусу - все казалось необыкновенно прекрасным. Я ее считал самой красивой девушкой на свете!
И не только красивой. Я считал, что мне просто повезло. Что судьба предоставила мне случай, билет на концерт югославской эстрады, а вместе с ней глаза, в которых я утонул, забыв обо всем. Так, как это бывает именно в 17 лет, когда кажется, что мир, создан только для тебя, ты в нем самое главное действующее лицо. Когда печали и радости воспринимаются во сто крат сильнее, чем они есть на самом деле.
Первые десять дней пролетели как сон, как один день. 10 сентября она должна была уезжать в колхоз, вместе со студенческой группой. Долго не могли расстаться. Это было первой нашей разлукой. Прощались до часу ночи. В тот вечер я ее в первый раз поцеловал.
Это был не первый мой поцелуй, но первый поцелуй с такой страстью, с таким необычайным впечатлением. Ее губы обволакивали меня, кружилась голова, я был вне себя от счастья, целовался самозабвенно, и одновременно очень скромно, стараясь никаким из своих действий не оскорбить ее чувств, ее нежности.
Руки касались ее талии. Даже в голову не приходила мысль о том, чтобы совать их туда, куда, по моему мнению, этого делать не следовало бы. Я целовал её лицо, глаза, прижимался к нежным щекам...
Губы опухли, налились кровью. Покрыта была поцелуями шея. Почти не говорили.
Зачем нужны были слова, когда одной близости рядом было достаточно для того, чтобы улететь на небо и барахтаться на облаках, как на весенней лужайке.
Каково же было мое удивление, когда она попросила меня поцеловать ее чуть ниже. И расстегнула первую пуговку на своей ковбойке. Возбужденный до предела, я был вне себя. Прильнув к ее груди, я с трудом держался на ногах.
У нее была восхитительная грудь, чуть меньше моей ладони. Мне она казалась необыкновенно огромной. Коричневые соски, сжавшись комочками, дрожали под моими поцелуями. И мы оба дрожали. Прильнув к ним, я щекотал их ресницами и упивался блаженством...
Прощание, начавшееся в подъезде еще 2 часа назад, должно было когда-нибудь закончиться.
Такие обычные мгновенья беспечного юношеского счастья... Я шел домой медленно, стараясь запомнить каждую секунду того времени, что был рядом с ней.
Что-то внутри сжималось от тоски. Огромная разлука на месяц, а то и больше. Как же быть? Как быть без нее?...
***
Выдержал целую неделю. Пришел в ее техникум, узнал в отделении, куда уехала ее группа. Оказалось, что это п/л «Березка», километрах в 30-ти от города, и решил ехать к ней. А тут еще и удача - отец и мама уехали в командировку. Точнее, мама еще не уехала, а только лишь собиралась. Это был вторник. Мама ехала в ту же сторону, и меня подбросила к перекрестку, от которого на расстоянии 3-х километров и располагался пионерлагерь, в котором жили студенты и собирали виноград.
Уже ближе к обеду, даже чуть позже, я увидел фигурку, бредущую одиноко со стороны виноградников. Старая голубая кофточка, перламутровые пуговицы, джинсики, руки по локоть в виноградном соке, собранные волосы. Увидев меня, она бросилась ко мне, прыгнула на шею. Мы закружились...
Сказал руководителю, что я ее брат, и приехал за ней для того, чтобы на день-два забрать в город. С часик руководитель отряда ломался, но таки отпустил. И вот мы, взявшись за руки, побрели по ночному городу. Я старался, чтобы этот вечер был наиболее романтичен. Зажег свечу, достал 100-граммовую бутылочку коньяка, Пепси-колу, (которая тогда была редкостью). Мы пили импровизированный коктейль «Коньяк кола», обнимались на балконе, целовались в засос. Время, казалось, для нас остановилось. Она была первой моей женщиной.
***
Уснув только под утро, через пару часов мы были разбужены непредвиденным звонком. Я прыгнул к двери, глянул в глазок. Там стояла моя мама, которая завершила командировку на сутки ранее, и к 10-ти утра уже тарабанила в дверь.
...Разобранный диван в зале, разбросанная одежда, бутылки коньяка и Пепси-Колы, огарок свечи, сжавшаяся белокурая девчушка на диване, которая укрывалась маминым халатом, не произвели на мою маму положительного впечатления...
Сборы были мгновенными. Так быстро я никогда еще не собирался. Вылетели мы на улицу пулей. Пришел я домой уже вечером, и услышал все, что, наверное, и должен услышать сын, когда мать в первый раз сталкивается с тем, что он уже не ребенок. Любая мама воспринимает любую другую женщину, как соперницу во влиянии на ее сына. Естественно, и моя отнеслась к ней отрицательно, хотя потом, со временем, привыкла...
Вечером я отвез ее в лагерь, и мы снова расстались. А через неделю я опять приехал к ней. На этот раз мы не ездили в город, а нашли укромную кладовочку, в которой стояло всего две кровати. Старые, такие, сеточные...
Девчонок, которые жили в этой комнате, мы выперли. Обнявшись, провели всю ночь на этой кровати, скрипом не давая спать подругам в соседней комнате. Но кто спит в 17 лет, когда рядом любимая девчонка...
***
Потом наступила дождливая осень. Мы прятались от дождя в подъездах и очень часто молчали. Может быть слов не было, или мы их скрывали. Но что-то начинало происходить в наших отношениях такое, что мне совсем не нравилось.
Совершенно непонятным для меня образом, но возник какой-то барьер, который стоял между нами. То ли по своей юношеской юности ограниченности, я стал ей не интересен или менее интересен. То ли это была форма защиты... Не понятно только от чего и от кого она защищалась, но наши встречи стали происходить с болью, с нервами, абсолютно беспричинными обидами... Иногда с моей, а иногда с ее стороны...
Не имея опыта отношений между мужчиной и женщиной, я мучительно пытался найти выход из положения, старался избежать боли, которые мне приносили ее хмурые глаза. А она уклонялась от поцелуев или резко выдергивала руки из моих ладоней.
Кто любил - тот знает, что мир перестает существовать, когда любимая обижена и молчит.
А обижалась она изо всех сил. Если уж молчала - то молчала до конца. И своим молчанием приводила меня в бешенство. Я выходил из себя, ругался, кричал, мирился. Потом мы звонили друг другу и снова встречались.
Я пытался разобраться в наших отношениях. Но что я мог? В 17 лет, когда ты не можешь разобраться сам в себе, как ты можешь разобраться в душе девчонки? Потом, чуть позже, конечно, причина-то выяснилась. И была достаточно банальна...
Дело в том, что она была уже влюблена один раз до меня. Парень был на несколько лет ее старше. Это случилось летом, на море, в Одессе. Они встречались два месяца, потом расстались, она очень сильно переживала. А когда наши отношения стали приобретать более серьезные формы, она, как маленький ребенок, старалась оградить себя от боли, которую уже один раз испытала полюбив...
Она начинала испытывать ко мне более сильные чувства и ее это пугало. Она злилась так же, как и я, не могла найти выход из положения, еще больше замыкалась в себе и все чаще отводила губы. Я злился на неё. Не зная причин такого поведения, не мог ни понять, ни принять...
***
Как-то раз, в конце ноября, ещё одна наша встреча опять грозила перейти в скандал. Как обычно, без причины, она вдруг отказалась зайти ко мне в гости. Имел бы я больше опыта или выдержки, может быть, по-другому реагировал бы, более спокойно. Но откуда было мне знать, как нужно было поступать в тот момент. Реагировал, может даже не я сам, а мое пылкое юношеское сердце, которое всеми силами пытался ей отдать.
Не в силах понять происходящее я закричал: «Почему?... Ну почему?... Почему так?»...
Она вдруг повернулась и пошла домой. Шла и молчала. Я пытался услышать хоть что-то в ответ, хоть слово, хоть какое-то объяснение, но она просто шла домой. Я жутко не хотел расставаться в ссоре, шел рядом с ней, что-то кричал, уговаривал. Остановились мы уже у самого подъезда...
«Ты мне должна объяснить что происходит»...
В ответ услышал короткое: «Нет»...
Я опять кричал: «Почему? Почему?»...
Бессильно пытаясь найти выход, я каким-то чутьем понял, что только лишь какой-то стресс, какой-то удар сможет вывести ее из этого состояния. Но ее ударить я не мог, да и вроде не за что было.
Находясь в состоянии, какого-то плохо контролируемого бешенства, я коротко размахнулся и ударил кулаком в стекло подъездной двери. Стекло вдребезги...
Просил: «Не уходи»... В ответ рубануло тоже жестокое: «Нет»...
Я схватил кусок стекла и ударил им по своему запястью. Боли не почувствовал. Мне показалось, что я попал не по руке, а по рукаву куртки. Ударил еще раз, увидел бело-голубой цвет связок, которые мгновенно наполнились кровью...
Светка побелела, закрыла руками лицо. Я отошел в сторону, а она дернула дверь и убежала наверх, на свой 4-й этаж.
Зажав руку в локте и пытаясь остановить кровь, пошел прочь от подъезда, который подарил мне столько счастливого самозабвения...
В голове мелькнула мысль: «Вот перейду через дорогу - там парк, сяду возле деревца и истеку кровью. Найдет меня там уже холодненьким, потом, пожалуй, жалеть будет»...
«Хотя, о чем я думаю? Чушь какая-то. Я не хотел умирать, просто лишь хотел ее вывести из состояния этой идиотской прострации. К сожалению, только не знал, как это сделать. Пришлось это сделать через свою боль, через кровь. Да разве много есть людей, которые не делают глупостей в свои 17?...
Добежав до магазина, возле которого были телефоны-автоматы, я попросил прохожих вызвать скорую. Я быстро терял много крови, пока ждал скорую, но успел позвонить моему другу, чтобы он как-то объяснил моей матери, что я попал в больницу...
Минут 10 ожидания и медики были рядом... Туго-туго перевязали руку, стали возить по больницам. Сначала в ближайшую - там не приняли, потом в больницу скорой помощи, сразу на операционный стол. Врач взглянул на повреждения - 4 связки перерезаны и артерия, шить необходимо было немедленно...
Болеутоляющее, конечно, вкололи. Но то ли его мало было, то ли оно на меня не действовало, но шили практически без анестезии... Я уже пришел в себя, и с какой-то иронией беседовал с врачом, который зашивал мне руку. Сказал, что ему нужно идти на курсы кройки и шитья, тогда у него, может быть, станет получаться лучше...
Когда врач закончил зашивать мне руку и наложил гипс, я вышел в больничный коридор, в котором ждал меня мой друг. За ним стояла Светлана. Бледная, как полотно. Измученные глаза, как будто бы она не спала несколько дней. Прошло-то всего около часа...
Она бросилась ко мне, стала засыпать поцелуями и слезами, просила простить... А я обнял ее и гладил волосы... Я был рад. Был рад тому, что моя боль растопила этот холодный лед, этот барьер, который стоял между нами и позволил ей перестать себя сдерживать...
***
Мама, конечно, наплакалась, отец - даже не знаю, как реагировал, скупой он был на эмоции. Чуть позже положили в больницу. Начались небольшие осложнения, нагноения связок, но все обошлось. Через три недели гипс сняли, нужно было разрабатывать руку. Но я был счастлив. В больнице она меня навещала почти каждый день, мы гуляли по парку. Она держала в своих ладошках мои опухшие пальцы, а мне больше ничего не нужно было...
***
Чуть позже я все-таки задал этот вопрос: «Почему же так произошло?»...
И ответ был тот, который я и хотел услышать - просто, она стала слишком сильно в меня влюбляться, и так же, как и я, не знала, как с этим бороться. Ее поглощала привязанность все сильнее и сильнее. Как-то подсознательно она этого не хотела, из-за этого злилась. Срывала все на мне, и только лишь тот ноябрьский вечер ее вывел из этого состояния. Она перестала себя сдерживать и вылила на меня, хоть это и банально, но тот океан страсти, нежности, который в себе столь безуспешно сдерживала...
***
Потом был новый Год. Мы провели его вдвоем. Родители ушли спать, мы сидели возле елки, на которой мерцали игрушки, говорили друг другу слова любви, клялись в верности, рисовали воздушные замки на песке и мечтали...
И мечты для нас были целый миром. Мы мечтали о том, какой будет у нас дом, как мы назовем своих детей, сколько их у нас будет. Мы были счастливы. Она виновато разминала мне руку, часто прикладывала к губам, покрывала поцелуями, которые были для меня лучше всех лекарств...
***
Рана на руке вскоре зажила. Рана на сердце также зарубцевалась и нашему детскому счастью не было предела... Вместо первой пары я бежал к ней, провожал на занятия, она пропускала вместе со мной первый урок, потом я ехал в техникум, сидел две оставшиеся, сбегал уже с четвертой пары и снова бежал к ней. Встречал ее из техникума, провожал домой. С твердым желанием я шел домой, чтоб выучить хоть какие-то уроки, пустым взглядом смотрел на учебники, на тетрадки, на конспекты, и снова бежал к ней.
***
Зима... Зиму мы проводили в подъездах, прижавшись к батарее, согревая дыханием посиневшие губы, посиневшие от холода и поцелуев. Не пропускали ни одного нового фильма, на некоторые ходили по несколько раз, когда не было для нас лучшего места. Мы усаживались в углу кинозала, на последнем ряду, чтобы нас не было видно, отгораживались от всех. И ничего больше не существовало...
Однажды у меня дома никого не было, и мы имели ту редкую возможность находиться вместе вдвоем где-то, не в кинотеатре или в подъезде. Это было днём. Мы легли на кушетку, обнялись, предоставив, друг другу свои губы. Глаза в глаза. Мы дышали дыханием друг друга, и так пролежали почти три часа, которые пролетели как одно мгновение.
Я очень долго потом вспоминал этот, казалось бы, очень незначительный эпизод. Так просто взять и пролежать рядышком, испытывая необыкновенное удовлетворение, испытывая всеми фибрами, всеми клеточками близость любимого человека. Зачем слова, когда мы говорили дыханием.
Я вспомнил несчастного Квазимодо, который лег рядом со своей возлюбленной Эсмеральдой, и, не шелохнувшись, умер рядом с ней. Когда я читал его ранее, мне было это непонятно, а после того дня я понял, как это прекрасно, когда любимый человек рядом.
Ты можешь укрыться ее волосами, вдыхать ее запах, ощущать каждое ее движение, покрывать каждую частичку ее тела поцелуями, тысячами поцелуев. Каждый атом этого существа для тебя дорог, ты его не променяешь ни на что. Просто паришь, паришь над Землей, взявшись за руки - как эльфы с крылышками за плечами. Казалось, это счастье никогда не закончится, оно будет длиться вечно... Ведь мы считали, что любовь вечна...
***
Когда уставали глаза, мы начинали говорить... Когда уставали говорить, мы дышали друг другом. Когда уставали дышать, мы ласкали, прикасаясь еле-еле кончиками пальцев, потом снова смотрели, пытаясь запомнить редчайшие частички той палитры, на которой неизвестный художник нарисовал счастье, которое и называлось Любовью.
***
Она закончила техникум, устроилась на работу. Я ездил ее встречать, особенно после второй смены, которая заканчивалась в пол-одиннадцатого вечера. Ждал на пустынной улице, радовался, когда она появлялась, вприпрыжку неслась ко мне и прыгала мне на шею, кружились как в танце, не обращая внимания на прохожих, на редких прохожих, которых заботы выгнали на улицу в поздний час. Прыгали на сиденья холодного трамвая, троллейбуса, и снова прощались у ее двери...
Я выбегал быстрее на улицу с её четвертого этажа, смотрел наверх, и она, прижавшись к окну, махала по-детски мне ладошками. Я шел домой, по много раз оглядываясь, очень сильно огорчался, если не видел в окне ее лица, потому что ее родители звали по какой-нибудь заботе.
Так продолжалось день за днем, месяц за месяцем. Мне исполнилось 18, а ей 19. На мой День рождения мы ездили на озеро с друзьями, снимали там любительский фильм. Валерка, друг, обожал киносъемку, хотел поступать во ВГИК. На этих кадрах мы веселились, совсем как дети и снимали все подряд.
До дыр просматривал пленку, когда ее не было рядом. И радовался, что она у меня есть - пленка и моя любовь. С игрой на гитаре пришлось распрощаться, спайки на связках давали о себе знать, не было более и гибкости пальцев. Я бросил музыку, и занимался только лишь спортом в свободное от учебы и любви время.
На борцовском ковре, мне казалось, что я борюсь за любовь, за нее - самого дорогого для меня человечка, которого нужно защищать, ограждать от любых неприятностей и невзгод. Силы мои утраивались, а если она приходила на схватки, то я просто не мог проиграть. Я хотел, чтобы она гордилась мной. Мне было так приятно, когда она мне говорила: «Мой чемпион»...
Слова любви были непосредственны, по-детски искренны. Они не отличались какой-то необыкновенной замысловатостью. Они были точно такие, как говорили до нас тысячи и миллионы людей. Сказанные именно ею, они становились самыми дорогими, самыми важными, самыми нужными. Ведь что человеку нужно, когда ему 18, и глаза, которые он любит, находятся рядом...
***
И ее родители, как, впрочем, и мои, были против наших отношений. Но что они могли поделать... Мы все равно были бы рядом. Вечерами, расставаясь, посылали друг другу воздушные поцелуи... Засыпали с мыслями друг о друге...
Просыпались и неслись быстрее к телефону - кто кому раньше позвонит. Цифры телефонного номера отложились у меня на всю жизнь - 44-81-17, это самые счастливые цифры были в моей жизни. Сотнями раз я их набирал, волновался с каждым гудком - а вдруг она не поднимет трубку, а вдруг ее сегодня не будет, или она задержалась или на работе, или где-то с родителями... Бывало, часами ждал ее в ее подъезде...
Уже опускался вечер на город, и как волк, часами я бродил возле подъезда, ни на секунду не теряя уверенности в том, что сегодня ее обязательно увижу. Цвета нет и света нет, если его сегодня не зажгла она своими ресницами, своими руками, своими словами. Время без нее тянулось мучительно долго. Рядом с ней пролетало мгновением, и уносилось в прошлое и оставалось в памяти зарубками, которые у каждого человека остаются на всю жизнь. Теми мгновениями счастья, которыми каждый человек дорожит, как самыми необыкновенными.
***
Пришел еще один Новый Год, в котором уже чувствовалось скорое расставание. Через полгода мне нужно было уходить в армию, а это долгие-долгие два года. Готовиться к ним нужно было заранее. Мы это знали и старались насладиться, как можно больше друг другом, чтобы хватило на долгие месяцы, которые нам предстояло прожить, а разлуке. В наших фантазиях мы рисовали то, как мы будем ждать; то, как мы встретимся после этих двух лет...
Понимая, что это была неизбежностью, в какой-то мере даже радовались тому испытанию, которое нам предстояло пережить. Мы гордились той уверенностью, что готовы ждать. Не сомневаясь ни на йоту, что может быть иначе. Но что могло быть иначе, если мы жить друг без друга, кажется, не могли вовсе...
***
Пролетела предармейская весна, началось лето, июнь месяц, со дня на день меня должны были призвать. И вот настал тот последний день, была пятница. Вызывали на призывной пункт, определили в «команду», с которой я должен был утром уехать в место дислокации части. После распределения я махнул через забор, бросился к телефону-автомату, набрал ее номер, жутко волновался, что ее вдруг не окажется дома, но она подняла трубку... Сказал, что у нас есть еще один, последний вечер. Мои родители уехали на дачу, проводив меня еще днем. Квартира была пуста...
***
Страстно, любила она меня в последний раз... С отчаянием безысходности... почти со слезами на ее черных глазах... Сигарета на балконе... и молчание...
Потом я захотел есть, пожарил себе яичницу. Она сидела рядышком на кухне и смотрела на меня. Слезы капали ей на руки. Скупо, она роняла слова любви... С такой тревогой, такой необъяснимой нежностью, что у меня яичница застревала в горле. Я встал, чтобы убрать тарелки, она сползла со стула, обняла мои колени и рыдала в них взахлеб. Я попытался двинуться, но не мог; она не отпускала меня, изо всех сил обнимая, как будто бы хотела оставить меня себе...
Свое сердце я оставлял ей, а ее взял, положил глубоко-глубоко в груди, зная, что там, именно там ее сердцу место. Она не могла говорить, слезы застилали глаза, она всхлипывала, но все равно пыталась что-то говорить...
«Я люблю тебя»... сквозь слезы... проглатывая слова... Снова обнимала, не в силах подняться, но, продолжая стискивать мои колени. Как будто это было в последний раз...
«Что ты, милая. Два года пролетят, как один день. Это же счастье - иметь возможность проверить наши чувства. Ты согласна»...
«Да», - кричала она, «Это счастье. Я буду ждать тебя, буду ждать, все два года, каждый день».
«Писать будешь?»
«Буду писать тысячи писем, тысячи строк, тысячи слов. Я тебе пошлю тысячи поцелуев»...
Расставание наше длилось, казалось, было, вечно. Наши руки слились воедино. Сердца, которые жили одной жизнью, вдруг нужно было разделить, разделить сотнями километров. Разделить днями и ночами. Мы были готовы к этому, мы знали, что наступит день, когда сердца снова воссоединятся, и мы так же беспечно будем бродить по осеннему парку, как той первой осенью, когда мы с ней познакомились.
Я сел на троллейбус, она осталась на остановке. До последнего поворота я смотрел вслед, и она мне махала рукой. Теперь, я знал - она меня будет ждать, и дождется, обязательно дождется. Потому что в тех черных печальных глазах было столько любви, столько веры и верности, что я мог не сомневаться в этом... Мы любили друг друга...
***
Начались монотонные армейские будни... Я с жутким нетерпением ждал ее писем. Необыкновенно радовался, когда их получал. Когда писем приходило по два, радости не было границ. Она знала, что мне они нужны, она писала мне самые теплые, самые нежные слова, покрывая их поцелуями, как бабочками...
Я их прикладывал к груди, к тому месту, где когда-то билось большое и доброе сердце оставленное ЕЙ навсегда. Казалось, что чувствовал вкус необыкновенно родных и сладких губ, которые дарили покой.
Через несколько месяцев писем набралась толстенная пачка, сначала я их носил в нагрудных карманах. Потом уже создавалось впечатление, что у меня, у самого растет грудь, как женская. Пришлось их складывать в тумбочку. Но мне хотелось их носить рядом. Она присылала мне свои фотографии, которые были чрезвычайно мне дороги.
Через месяц у меня была присяга. Я очень просил ее приехать ко мне в каждом письме. Ко многим ребятам приезжали матери и девчонки. Моя мама также хотела приехать ко мне. Я просил ее приехать вместе с мамой, но что-то не получилось. То ли родители не пустили, то ли на работе не вышло. Мне было очень погано на душе. Прошел всего месяц, а как будто бы тысячу лет без нее. Ее письма согревали мое сердце, но всё равно было тяжело.
Жуткая тоска, естественная для молодого солдата. Первое отлучение от родителей, от любимой, да к тому же такое длинное. Все ребята держались, кто как мог. Бывало, в укромных местах читали письма от любимых, прикладывая их к сердцу, закрывали глаза, и в мечтах неслись домой назад. Пролетали мгновенно сотни километров, чтобы побыть рядом с любимыми сердцами.
Я рисовал себе картины о том, как она сидит у окна, пишет мне письма, смотрит в небо. На ту скамейку, на которой я ее ждал часами, на ту аллею парка... Время, казалось, летело быстрее.
***
Пролетело лето, проведенное в учебной школе. 20 октября меня перевели в 636 авиационный истребительный гвардейский полк. Для молодых солдат это было как каторга. Именно первые несколько дней. Дедовщина, реальная служба, битая старослужащими морда... Все это нагнетало паскудную тоску...
Просто сил не было, как я ее хотел видеть. Каждую ночь снился милый сердцу образ. В каждом письме я почти умолял ее приехать. В каждом ее письме она мне обещала это, но что-то все время не складывалось. Я начинал злиться... Ругал себя, ругал весь свет, и продолжал ее ждать, продолжал верить, что вот скоро Новый год, и этот Новый год мы все-таки проведем вместе, как и два предыдущих. Мне казалось, что Новый год не наступит, если ее не будет рядом.
Я писал ей требовательные письма, в которых начал ставить под сомнение ее чувства. Что, если бы она любила меня, то она бросила бы все и обязательно бы приехала. Это было, конечно, не так, но все-таки я очень хотел ее видеть.
И вот осталось две недели до Нового года. Она до сих пор мне не дала точного ответа, что приедет ко мне, и я написал ей, очевидно, очень обидное письмо. В нем уже не просил, а требовал во имя любви, во имя наших чувств, чтобы она обязательно приехала.
Целую неделю не было ответа, потом вдруг прилетели несколько строчек: « Я так больше жить не могу. Ты меня совсем измучил. Больше я писать тебе не буду и не приеду к тебе. Живи своей жизнью. Ты свободен, а я еще немножко погуляю и, наверное, выйду замуж».
***
Строчки сливались. Пытался представить себе это письмо шуткой. Сверял почерк, вдруг это злая шутка подруги. Снова и снова перечитывал. Скрипел зубами. Ночью бегом в самоволку, на телефонную станцию, звонить ей: « Как же так? Что же случилось?»...
Она что-то плела невнятное, мне вовсе не понятное. Да и что можно было услышать в тех двух-трех минутах, которые у меня были. Просил ее успокоиться, не думать о плохом. Просил каких-то ответов. Хотел услышать прощения, чего, естественно, не получал. Несколько раз еще бегал звонить, но результат был тот же - писем больше не было...
***
Я думал, что с тоской сжималось сердце тогда, когда она мне писала письма. Нет, всё было не так. Тоска началась именно тогда, когда она перестала писать. Вот это была тоска...
В каждой белокурой девчонке я видел ее. Мне казалось, что это какая-то ошибка, что, может быть, она хочет проверить мои и ее чувства. Что она вдруг сядет на поезд и приедет ко мне нежданно-негаданно, уже без моего призыва...
***
Опять пролетела весна, за ней наступило жаркое лето. О ней было ни слуху, ни духу. Я уже не звонил, но все мысли были там, на четвертом этаже, возле нее. Из второй эскадрильи меня перевели в другое подразделение, в штаб, и пришлось поближе познакомиться с начальником штаба нашей части. Убеждать его в том, какое за хорошее молдавское вино мне не пришлось - он и так, без моих слов его очень уважал. В общем и целом, я выторговал себе отпуск на одну неделю...
Это было 2 августа 1985 года. Я был вне себя от счастья. Выглаженная парадка, билет в руках. Просто не сомневался, что как только ее увижу - она прыгнет мне на шею, как это было раньше, мы закружимся и улетим далеко-далеко, и все будет как по-прежнему. Ведь не бывает такого, чтобы любовь прошла за какой-то несчастный год. Если, конечно это настоящая любовь...
А у нас именно такая и была. Любовь, страстная до самопожертвования. Очевидно, было просто тяжело ждать, тяжело писать, точно так же, как и мне. Я знал точно, что все вернется на круги своя... Снова увижу любимые глаза, и второй год пролетит просто мгновенно. Мы снова будем рядом, мы снова будем вместе на всю жизнь, снова будем мечтать, уноситься на небо в своих фантазиях.
***
Аэропорт, такси, дом, быстрее к телефону. Опять родной телефонный номер - 44-81-17, опять томительные долгие гудки, волнующие своим прерыванием. Вот-вот... После этого, после вот этого... Ну, хорошо, после вот этого гудка — она снимет трубку и скажет: «Алле», - а я буду молчать. Она скажет в ответ: « - Милый, это ты?», - она почувствует, обязательно почувствует, что это именно я молчу. Что я рядом, что нас разделяют всего несколько сотен метров. И через несколько минут я бегом-бегом к ней...