"Я - Франческо да Мельци - пишу эти записки с единственной целью: сохранить в собственной слабеющей памяти некоторые неизвестные страницы жизни моего великого Учителя, каким был Леонардо да Винчи. На смертном ложе Учитель завещал мне свой архив. Он сказал при этом, какая часть его должна быть уничтожена, потому что время, когда эти сведения могут быть полезны обществу, наступит нескоро, спустя сотни лет. Я обещал ему, что кроме меня никто их не увидит, и сдержу это слово, оставив служителям церкви не сами документы, но лишь намёк на некоторую тайну, содержащуюся в них.
Скоро истечёт время моего пребывания в этом мире. Там, на Суде, надеюсь, мне будут прощены те прегрешения, которые я совершил в своей жизни по недоразумению, в силу слабости тела и духа своего. Путешествия никогда не привлекали меня. Не считая юности, большую часть своей жизни я провёл здесь, в родовом имении Ваприо д'Адда, лишь изредка занимаясь живописью, но, в основном, изучая тайный архив Учителя, размышляя и вспоминая. То немногое, что пришлось узнать и увидеть мне, общаясь с Леонардо, не всегда поддаётся человеческому пониманию.
Сравнительно недавно мне пришла в голову очевидная мысль, что наш мир мог быть не первым и, кто знает, не последним творением Божьим. В отзвуках мифов и на страницах древних книг, хранящихся в библиотеке нашего монастыря, к которой я имею свободный доступ, есть косвенные свидетельства того, что когда-то, очень давно, на Земле последовательно существовало несколько поколений людей. Все они прекратили своё развитие разными способами, но в основе их всегда лежала одна причина, имя которой - Гордыня человеческая.
На каждом этапе люди, довольно быстро достигнув определённого уровня развития, когда становится очевидным понимание того, что Божественная энергия и Божественное сознание составляют основу всего сущего, неизменно пытались изменить окружающий их мир, приспособить его под свои низменные нужды. Для этого они либо изобретали особые приёмы, способные разорвать самую тонкую структуру материи и высвободить при этом неконтролируемое количество энергии, либо прибегали к магическим действиям, пытаясь нарушить предопределённый Создателем ход истории путём выборочного влияния на судьбы людей в ключевых её точках. И тогда гнев Господень обрушивался на потерявших разум людей, и ночь нависала над опустошённой землёй.
Но в процессе очередного Апокалипсиса погибало не всё человечество. Всякий раз, благодаря бесконечной милости Господа нашего, небольшая горстка людей оставалась в живых. Они неизбежно опускались до уровня первобытного человека, а затем снова происходило зарождение новой цивилизации. При этом внутри её всегда появлялись люди, несущие в себе опыт предыдущих поколений, чей путь терялся во времени. Эти люди обладали некоторыми выдающимися способностями. Они были способны интуитивно понимать суть вещей, легко добывать знания, которые затем превращались в приёмы и механизмы, способные в свою очередь приносить новые знания более высокого уровня. И так до тех пор, пока в сознании людей вновь не появлялась мысль о том, что сила их разума сопоставима с могуществом Создателя.
Я полагаю, что Леонардо да Винчи был одним из таких людей, отмеченных печатью Господа. Судьбе было угодно сделать так, что наши жизненные пути пересеклись. К тому времени его уже знали далеко за пределами Флоренции и Милана как великого художника, учёного и инженера. Мне не известны сферы практического приложения разума, которые не интересовали бы этого великого человека. Прекрасные картины и фрески, секрет внутреннего устройства человека, механизмы, способные ходить, летать и даже плавать под водой, необыкновенной красоты здания и каналы - всё было подвластно гению Учителя. Но, как оказалось позже, не только тайны материального мира интересовали его.
Как-то Леонардо, беседуя со мной на берегу Луары во время работы над очередной картиной, признался, что его разум давно уже не покидает мысль об удивительном устройстве нашего мира, в котором тесно переплетены судьбы людей и созданные ими предметы. Он всегда был глубоко убеждён в том, что путь человека во всей его сложности предопределён свыше силами, могущество которых непостижимо. И крамольная мысль о возможности изменения этого пути, о возможности определить таким образом границы собственного разума, не покидала его голову.
Тогда я подумал, что эта речь не более, чем результат причудливой игры сознания великого человека, который может себе позволить думать иначе, чем все мы, не отмеченные печатью Господа. Но спустя несколько месяцев, незадолго до своей кончины, Учитель рассказал мне удивительную историю, начало которой было положено ещё в те дни, когда он создавал свою знаменитую фреску "Тайная вечеря", расписывая стены церкви в монастыре Санта Мария делле Грацие в Милане.
Готовя основание для будущей работы, Леонардо совершенно случайно обнаружил хорошо спрятанный тайник, в котором находился всего лишь один папирус. В незапамятные времена он был вывезен, скорее всего, из Египта, затем каким-то образом оказался в монастыре и по неизвестной причине был спрятан от глаз людских. Следует сказать, что Леонардо обладал удивительной способностью интуитивно понимать не только чужой язык, но и незнакомую письменность. Он как-то говорил даже, что структура всех языков на Земле одинакова, и странно, что люди не замечают этого. Следует только, закрыв глаза, вслушаться в чужую речь, и вскоре она зазвучит, станет понятной. То же и с письменностью: люди излагают свои мысли одинаково, или почти одинаково.
Папирус, найденный им в тайнике старой церкви, не походил на те немногие древние рукописи, что ему приходилось видеть ранее. Текст документа был написан причудливой вязью совершенно незнакомого письма, богато разбавленного сложными рисунками и чертежами. Под солнечными лучами, падающими из окна, папирус словно исчезал, становился невидимым, а буквы, рисунки становились объёмными и, казалось, повисали в воздухе. Материал его не был похож ни на бумагу, ни на холст, ни на кожу. Он был гибок, очень прочен, не горел и не поддавался действию воды. Это было настолько удивительно, что Учитель решил никому не рассказывать о своей находке. Он сохранил папирус и принялся тайно изучать его.
Никогда ещё так тяжело не давалась ему чужая письменность. Годами Леонардо анализировал текст, но лишь спустя почти пятнадцать лет он стал понимать суть того, что было изложено в документе. Прочитанное поразило его.
Неизвестной автор писал, что он был одним из немногих людей, сумевших пережить гнев богов. Их воздушный корабль много дней и ночей летал над бушующим океаном, над покрытыми раскалённой лавой островами, пока, наконец, не нашёл поверхность земли, не затронутую стихией. Это было на берегу широкой реки, берущей своё начало на юге в глубине жаркого континента и текущей на север, к морю. Здесь были поселения людей, находящихся на начальной стадии развития, паслись животные, росли деревья. Благодатный край лежал перед ними, и спасённые начали новую жизнь. Под их руководством местные жители постепенно овладели знаниями, стали строить храмы и высекли из камня огромного Сфинкса, как символ родины пришельцев, исчезнувшей в пучине океана далеко на западе.
Из текста следовало, что гибель этого народа произошла после того, как люди овладели особыми знаниями, позволяющими менять не только суть вещей, но даже естественный ход истории, предопределённый свыше. Для этого жрецы создавали специальные предметы, которые подвергались сложной системе магических заклинаний, делающей их связанными с невидимой структурой мира, с судьбами людей. В зависимости от назначения они могли искусственно не только возвысить человека над обстоятельствами, но и, наоборот, подчинить его им. Каждый из этих предметов имел своего демона-покровителя, а также имя собственное, произносить которое вслух было категорически запрещено.
Так люди стали изменять естественный ход истории, предначертанный в начале сотворения мира. Гнев богов не заставил себя ждать. Он был ужасен. Земля вздрогнула, обрушились небеса, и цивилизация, в гордыне своей бросившая им вызов, погибла.
Далее в папирусе подробно излагался порядок изготовления одного из таких предметов и последовательность магических действий, которые необходимо было совершить над ним, чтобы связать скрытую энергию материальных вещей с нематериальным миром сознания человека. Это были удивительные сведения, и они заворожили Учителя. Невероятно трудно было удержаться от соблазна овладеть знаниями столь невероятной силы. И это был вовсе не вызов Создателю, это был скорее вызов самому себе, своим возможностям человека.
Я пишу сейчас эти строки и всё больше прихожу к выводу, что не пороки погубят со временем людей, те самые, за которые когда-то были наказаны Содом и Гоморра, а их неутолимое стремление постичь тайну сотворения нашего мира, не ограниченное моральными принципами. Не ко всякой тайне позволено прикоснуться человеку, ибо слаб он и часто не ведает, что творит по причине гордыни непомерной и слабости духа своего.
Учитель рассказал, как он в полном соответствии с текстом получил особый сплав нескольких металлов, как отлил из него детали предмета, которому в соответствии с инструкцией придал форму незамысловатого медальона, как покрыл его поверхность сложным узором. После этого наступила вторая часть изготовления магического предмета, понять суть которой он тогда так и не смог. В определённое время каждые сутки Учитель произносил непонятные слова, помещая при этом изготовленный им медальон то в воду ручья, то в пламя кузнечного горна, то в кровь жертвенного ягнёнка. Почти год длилась эта работа, и, наконец, в его руках оказался полностью готовый предмет, с помощью которого можно было влиять на судьбы людей. Так утверждал неизвестный автор древнего текста.
Леонардо хранил его подвешенным на тонком кожаном ремешке рядом с нательным крестом, полученным при крещении. Но вот вскоре он стал замечать, что крест разогревается от такого соседства всё сильнее и однажды, проснувшись утром, Учитель обнаружил на груди ожог. Это испугало его. Он снял медальон и поднёс его к лучу света, падающего из окна.
Металлический предмет, подвешенный на тонком шнуре, мерно раскачивался в руке подобно маятнику. Постепенно, словно подчиняясь неведомой силе, размах его колебаний становилась всё больше, и вскоре сам медальон стал медленно растворяться в солнечном свете, а сложный узор, нанесенный на его поверхность, вдруг повис в воздухе и, вращаясь, стал быстро увеличиваться в объеме. Вскоре на его месте образовалась фигура, которая всё больше напоминала голову существа, находящегося в состоянии глубокого сна. Наконец вращение прекратилось, лицо сформировалось, и глаза Спящего открылись. Плотный голубоватый свет хлынул из них. Леонардо инстинктивно закрылся ладонью и уронил медальон. Сознание его померкло, окружающий мир окутала темнота.
В себя Учитель пришёл не скоро. За распахнутой дверью уже виднелись сумерки. Он встал и взглянул на медальон, который лежал на полу. В памяти мгновенно всплыло лицо Спящего, и Леонардо почему-то сразу решил, что внутри Хранилища Силы находится существо не из нашего мира. И это было недоброе существо.
Он пошёл к себе, забрал папирус и глубокой ночью опустился в катакомбы, вход в которые показал ему один из слуг, приставленных к нему герцогом Джулиано Медичи. Понимая, что уничтожить рукопись ему не удастся, Учитель поместил её далеко от поверхности в одном из неприметных уголков подземелья. Найти хранилище тайных знаний под плитой, лежащей на дне зловонного ручья, со временем не сумел бы даже он сам.
А вот с медальоном Леонардо расстаться не смог. Так отцу непросто расстаться со своим детищем, даже если оно и находится на неправедном пути. Он положил его на дно тяжёлого сундука, в котором содержал свои инструменты, и обещал Господу никогда больше не прикасаться к дьявольскому предмету. А Тому, кто, по сути, был хозяином медальона, он дал понять, что ни при каких обстоятельствах не подчинится его злой воле. Учитель создал необычную картину, на которой под видом прекрасной женщины тайно изобразил себя. Её улыбка полна сокровенной мудрости всех предшествующих поколений. И сам Создатель стоит за ней, оберегая человека от неосторожных поступков.
Прошло немало времени после этого разговора, и мы оба никогда больше не возвращались к теме магического медальона. Меж тем силы Леонардо слабели, он часто и надрывно кашлял, плохо спал. По всему было видно, что время его пребывания в этом мире подошло к концу. Все мы смертны, как ни горько сознавать эту простую истину.
Я словно сейчас помню этот день 2 мая 1519 года. Учитель призвал меня к себе и велел запереть дверь. Он тяжело дышал, было видно, как непросто ему говорить. Мы были наедине. Он попросил меня протянуть руку и вложил в неё какой-то металлический предмет. Тогда я впервые увидел тот самый дьявольский медальон. Он напоминал недорогое изделие из бронзы, но тонкий, почти невидимый узор, покрывающий его поверхность, невольно привлекал взор постороннего человека. Я, зная его историю, с испугом и очарованием смотрел на творение рук своего Учителя. Леонардо, медленно выговаривая слова, попросил меня дать клятву в том, что я немедленно отправлюсь в море и выброшу его там за борт с тем, чтобы никогда больше рука человека не касалась этого предмета. Я поклялся, и вскоре Учителя не стало.
Он был похоронен здесь же, в замке Сен-Клу. Я присутствовал при его погребении, шепча молитву, в которой желал Учителю Царствия Небесного и просил прощения за то, что не смог выполнить своё обещание, данное ему у смертного одра. Я вышел тогда из комнаты, предоставив слугам тело Леонардо. За углом аллеи ко мне подошли люди в масках со шпагами в руках. Двое держали меня, а третий быстро нашёл медальон, лежащий в кармане жилета, после чего они молча ушли, не сделав мне ничего дурного.
По некоторым приметам я безошибочно понял, что это были люди короля. Надо полагать, они слышали наш разговор. В старом замке имеется множество устройств, позволяющих тайно слышать и видеть происходящее в его комнатах. В горести своей я совершенно забыл об этом.
Всё это время я жил в предчувствии того, что во Франции случится нечто ужасное, но, слава Богу, ничего такого не произошло. Страна жила относительно спокойной жизнью. Совершенствовались ремёсла и науки. Не было причины бунтовать простым людям. До меня лишь изредка доходили слухи о войнах, которые вёл король, о его развратной жизни, о якобы нехорошей болезни, которая преждевременно состарила тело этого человека и помутила разум. Он умер, когда ему было чуть более пятидесяти. Увы, никто не вечен в этом мире, даже короли, милостью Божьей управляющие народами.
Незаметно, словно песок сквозь пальцы, прошли годы моей жизни, и мне уже недолго осталось пребывать на этом свете. Я чувствую, что скоро покину земную юдоль и предстану перед Господом нашим, как и все мы когда-то. Эту тетрадь и письмо, адресованное папе, по моему велению передадут в Ватикан. И быть может там найдут способ отыскать бесследно исчезнувший медальон со Злом, таящемся внутри.
Амен."
Король умер...
Графиня д`Этамп всё больше утомляла своей энергичностью и многословием. Король слушал её, не вникая в суть рассказа, рассеянно кивал головой и всё чаще вспоминал в такие минуты свою незабвенную Франсуазу. Почти десять лет прошло с той поры, когда не стало женщины необыкновенной красоты, тонкого ума и обаяния. Тогда, сражённый известием о смерти своей прекрасной возлюбленной, он примчался, намного опередив свиту, к её свежей могиле и плакал навзрыд, словно дитя, лишившееся матери.
Шли годы, те самые, что должны были излечить душевную рану. Политические события большие и маленькие будоражили Францию, а вместе с ней Австрию, Испанию, Англию. При этом он, король, всегда был их стержнем. Умерла тихая Клод, оставив ему семерых детей. Он познал горечь испанского плена и вскоре по ряду обстоятельств вынужден был жениться на Элеоноре Австрийской. Король по-прежнему слыл великим любовником, и молодые красотки одна за другой появлялись в его жизни, но вскоре исчезали без следа. Казалось, в каждодневной суете пора бы забыть ту, которая давно обитает на небесах, но с каждым днём в памяти только ярче становились эпизоды их встреч, горячей любви и нежных разговоров.
Иногда король просыпался среди ночи, убеждённый, что рядом с ним во всей своей белоснежной наготе спит очаровательная крошка, как частенько в минуты нежности называл он мадам де Шатобриан. Но, увы, тщетно одинокий любовник искал в постели женщину, которая навсегда покинула этот мир, забрав с собой частицу его души.
Последний год для короля стал наиболее тягостным, поскольку к душевным терзаниям прибавились и муки телесные. Что-то неладное произошло внутри всегда готового к любовным утехам монаршего тела. Ему становилось всё труднее дышать, а кашель часто вынуждал его покидать приятное общество.
Недавно, оставив хорошеньких проказниц, король поспешно вышел и до полного изнеможения кашлял в своей опочивальне. После приступа он взглянул на платок, который прижимал ко рту, и увидел на нём кровавые пятна. Это был плохой признак. Об этом предупреждал лекарь, уже больше года пользующий его лекарствами и неожиданной пищей, среди которой было, например, мясо щенков из его королевской псарни.
Сегодня король, не выдержав долгого общения с графиней д`Этамп, спешно выехал в Шамбор. Там, в густом лесу неподалёку от Луары, находился замок, построенный по чертежам великого Леонардо да Винчи. В бесчисленных его комнатах легко могли жить, не встречаясь без особой на то нужды, две-три сотни людей. Восточное крыло замка всегда было готово принять короля и свиту.
Кортеж прибыл к вечеру. Солнце клонилось к закату, заливая розовым светом окрестности. Был конец марта, ранняя весна. Всё вокруг цвело и благоухало. Но король, погружённый в свои мысли, не замечал этой красоты. Отказавшись от ужина, он приказал не беспокоить его до утра и ушел в опочивальню. Сказалась усталость, вызванная долгой дорогой, и он быстро уснул.
На свежем воздухе сон оказался коротким, но глубоким. Король против ожидания неплохо выспался. Набросив халат, он вышел в кабинет. Близилась полночь, глубокая тишина царила в замке. В камине, слабо потрескивая, догорали поленья. Отблески огня причудливо играли на каменном полу, отражались в оконных стёклах.
Король подошёл к зеркалу, в котором мог видеть себя во весь рост. Из глубины стекла на него смотрел немолодой человек с измождённым лицом. 'Господи, неужели это я?' - подумал он и сделал шаг назад. Человек в зеркале повторил его движение. Король сбросил халат и теперь стоял, обнажённый по пояс. Мышцы всё ещё панцирем покрывали его сильное когда-то тело, но везде уже проступали признаки ранней старости: седые волосы на груди, поникшие плечи, заметный живот.
На груди короля тускло выделялся бронзовый медальон. Он снял его и вгляделся в привычный узор, сплошь покрывающий изделие великого мастера. Когда-то очень давно его соглядатаи принесли эту вещицу к нему, утверждая, что сами слышали, как Леонардо перед смертью рассказал своему ученику, будто создал медальон, который придаёт необычайные силы тому, кто им владеет. Король посмеялся над их словами, но медальон оставил, загадав в шутку желание, чтобы ему равных не было в искусстве любви и управления государством.
Сейчас, глядя на медальон, он вспомнил ту сцену и впервые с удивлением подумал о том, что его юношеское желание, пожалуй, осуществилось. Франция при нём процветала, не бунтовал народ, в почёте были науки и искусства, а женщины млели от его умения красиво ухаживать и доставить ни с чем не сравнимое удовольствие в постели. Да, всё это было и отчасти сохранилось, если принять во внимание государство. Он по-прежнему великий король, но, увы, следует признать, уже никчемный любовник. А ведь ему едва исполнилось пятьдесят, и он ещё вовсе не стар. Не стар, хотя отражение в зеркале упорно говорило об обратном.
Король присел к столу, стоявшему возле камина, взял перо и стал писать: ' Подруги юных лет, куда исчезли вы...'. Обычно рифмы легко приходили в голову. Они сами собой нанизывались на воображение, словно жемчужины на нитку, образуя словесное ожерелье, но сегодня дальше первой строчки стихи упорно не слагались.
В конце концов, устав от попыток призвать на помощь музу, король отбросил перо и взял в руки медальон, лежавший перед ним на столе. Держа его за цепочку, подаренную как-то Франсуазой, он задумчиво стал раскачивать его перед собой подобно маятнику и вскоре заметил, что узорчатая резьба, которой было покрыто изделие великого мастера, внезапно как бы отделилась от поверхности металла и стала вращаться по часовой стрелке, постепенно увеличиваясь в объёме. А спустя ещё мгновение замерший в недоумении король понял, что из образовавшейся сферы на него, не мигая, смотрит живое существо.
Он испуганно отшвырнул медальон, и тот со стуком упал на каменный пол. Судорожный кашель заставил короля встать и опереться на стол. Он, хрипя, глубоко вдохнул и выдохнул воздух в попытке избавиться от мокроты, скопившейся внутри. И в этот момент изо рта хлынул поток алой крови. Теряя сознание, король попытался позвать на помощь, но не смог этого сделать.
В последний момент он вдруг отчётливо увидел, как раздвинулись стены замка, как ночь превратилась в солнечный полдень, и там по лужайке, покрытой изумрудной травой, к нему с улыбкой на устах шла юная Франсуаза. Король, предчувствуя радость встречи со своей любовью, шагнул ей навстречу и не видел, как лужа крови на полу медленно исчезала, стягиваясь к лежащему в её центре медальону.
31 марта 1547 года король умер. Его рано утром нашёл лежащим на полу старый слуга. Затем были пышные похороны, и на престол Франции ненадолго взошёл Генрих II. Бронзовый медальон вместе с вещами покойного короля был помещён в сундук красного дерева, который медленно покрывался пылью в одной из бесчисленных комнат мрачного замка Шамбор.
Остров Святой Елены
Каменный утёс почти вертикально уходил вниз, туда, где, накатываясь на берег, мерно рокотали невидимые волны. Влажный туман скрывал океан, окрестности, и лишь слабо освещённые окна ближайшего дома, который был расположен на возвышенности, можно было с трудом разглядеть в этой колеблющейся взвеси мельчайших частичек воды.
Ранним утром человек в треуголке, закутавшись в плащ, стоял у края обрыва и смотрел в ту сторону, где за тысячи миль находилась его Франция. Там ему было суждено пройти триумфальный путь от неизвестного никому младшего лейтенанта артиллерии до императора, перед которым трепетали народы Европы. Блестящее возвышение, невероятные возможности, достойные его гения, но потом на этом пути что-то пошло не так, и судьба отвернулась от него. Отвернулась настолько, что свои последние дни он вынужден закончить на этой убогой скале посреди океана, под неусыпным надзором стражи, лишённый возможности работать, преобразовывать окружающий мир в соответствии со своим пониманием правильного его устройства.
Боль внизу живота справа становилась всё сильнее. Он помнил, что подобные симптомы были и у его отца, который ушёл из жизни, примерно, в таком же возрасте. Эта болезнь не оставляла шансов на исцеление.
- Ваше величество, - раздался сзади голос Маршана, одного из немногих слуг, которые последовали за ним в изгнание, - Вам пора возвращаться, начинается дождь.
Он не заметил, как туман незаметно стал истекать мелким холодным дождём. Его плащ промок и уже не давал возможности согреться. Лёгкая дрожь пробегала по измученному недугом телу.
- Хорошо, Маршан, мы едем.
Седло, предусмотрительно накрытое попоной, было сухим. С помощью слуги император сел на лошадь, и всадники медленно тронулись в сторону Лонгвуда, скрытого пеленой тумана. Их путь был недолог, и вскоре стала различима ограда, сооружённая вокруг дома шесть лет назад. Непритязательный завтрак, затем привычный осмотр врача, несколько фраз, продиктованных Монтолону, и можно было передохнуть, пользуясь тем, что боль слегка утихла под действием опийсодержащих средств.
Сидя в кресле у окна, император вспоминал. Память пока ещё отчётливо хранила всё, что было связано с его прошлым. Особенно запомнилась коронация. Вереница золочёных карет, улицы Парижа, заполненные ликующим народом, величественный Нотр-Дам, тожественная церемония, приём во дворце Тюильри и, наконец, вечер вдвоём с Жозефиной.
Тогда в постели, уже перед сном, она, целуя, спросила его:
- Скажите, мой друг, вы счастливы?
Он никогда не задумывался об этом и ответил не сразу:
- Пожалуй, да, если только может быть счастлив человек, достигший промежуточной цели.
- Бог мой, вы - император Франции! Разве это не достойная цель? Чего же вам ещё желать?
- О, моя дорогая, Франция мала для меня. Я вынашиваю большие планы по переустройству всей Европы. Старушка слишком долго спала, пора её разбудить. Так почему бы это сделать не мне, как вы полагаете?
Жозефина задумалась, ответ её был неожиданным:
- Конечно, если кто-то и должен взять на себя труд по переустройству Европы, то это должны быть вы и никто иной. Но подумайте о том, какой кровью достигнуто нынешнее состояние Франции, и сколько ещё должно её пролиться в случае, если вы начнёте новую кампанию. Вас это не может остановить?
- Нет, моя дорогая, это не остановит меня. Все великие империи создавались на крови. Такова правда истории, и её нельзя изменить. Я бы даже сказал, что это воля Божья. Такие повороты судьбы по плечу только небесным силам, но не нам, смертным. А им нельзя противиться.
- Возможно, вы правы, - Жозефина задумалась, глядя в лицо Наполеона, а затем медленно спросила:
- Интересно, о чём думал несчастный Людовик перед казнью? Ведь, по сути, он не был в чём-либо виноват перед своим народом. Ни он, ни его жена... Такие тогда были правила жизни, они не могли не следовать им. Да, собственно, а что было достигнуто в результате их смерти, что изменилось?
- Это не совсем так, - живо ответил он, - согласитесь, мы сейчас живём в другой Франции, в стране, у которой, благодаря новым законам, появились совершенно иные перспективы. Надеюсь, что мы изменим со временем и Европу. Но это будет позже, а сейчас, дорогая, давайте-ка выспимся: завтра нас ожидает трудный день.
Он вскоре уснул, но замечание жены в отношении смерти Людовика осталось в памяти.
Несколько дней спустя Бонапарт велел принести ему отчёт Коммуны о тех событиях. В нём значилось, что 21 января 1793 года около девяти утра приговорённого короля исповедал аббат Эджеворт, а после за ним пришли. Вскоре Людовик был гильотирован, и ликующий народ спешил прикоснуться к его крови, говоря, что это приносит счастье. Волосы и вещи короля продавались в качестве сувениров. Между 11 и 12 часами казнённый был похоронен как рядовой гражданин по фамилии Капет на кладбище прихода Святой Магдалины в ивовом гробу, поверх которого был насыпан слой негашёной извести. Последняя фраза в донесении гласила: ' Полночь, всё спокойно. Вдова Капет требует траурное платье'.
Из сухого текста документа не следовало, как вёл себя Людовик в последние часы своей жизни. И тогда император приказал привести к нему кого-то из тех людей, которые в этот день были рядом с ожидающим смерти монархом. Им оказался некто Клери, единственный слуга, оставленный при короле. Он был стар, но не испуган, представ перед императором, и с достоинством отвечал на вопросы. Клери подробно рассказал о том, что происходило накануне казни в большом каземате тюрьмы Таниль, устроенной в старинном замке ордена Тамплиеров.
Король, как следовало из повествования, хорошо спал в его последнюю ночь. Он был спокоен. Совершил, как обычно, утренние процедуры, тщательно оделся, печать и кольцо положил в карман жилета. На полке камина король оставил бумажник, лорнетку, табакерку, а затем, подумав, снял с шеи медальон и протянул его Клери: ' Оставьте это себе, мой друг, в память обо мне. Я был мальчиком, когда, играя в замке Шамбор, случайно нашёл его среди вещей моего далёкого предка, короля Франциска. С тех пор я не расставался с ним'. Клери со слезами на глазах принял медальон. Единственное о чём горько сожалел король перед смертью, так это о том, что ему не позволили увидеться в последний раз с женой и детьми.
- И где же этот медальон? - спросил император старика.
- При мне, - ответил тот, прикасаясь к груди, - я никогда не расстаюсь с ним.
- Я могу взглянуть на него?
Старый слуга на секунду замешкался, а затем снял с шеи медальон. Невзрачная вещица имела цвет старой бронзы. Вся поверхность её была покрыта тончайшим узором, который при длительном смотрении на него вызывал лёгкое головокружение. Наполеон отвёл глаза и потёр виски, восстанавливая ясность мышления.
- Скажи, гражданин, ты мог бы подарить этот медальон своему императору, если он тебя об этом попросит? Взамен я обещаю тебе безбедное существование до окончания твоих лет. Что скажешь?
Клери склонил голову, размышляя над его словами, а затем поднял глаза на сидящего перед ним императора и ответил, тихо произнося слова:
- Я не могу отказать в такой просьбе своему императору. Ваше величество, он - ваш.
Слугу увели, и Наполеон надел на себя медальон. Он приятно грел тело в точке прикосновения.
Затем были сражения, Европа, лежащая у его ног, и неудачное вторжение в Россию. Он долго размышлял накануне перед тем, как пересечь границу восточной империи, но так и не смог убедить себя отказаться от этой кампании: слишком велико было искушение поставить на колени русского медведя.
Вначале всё шло хорошо. Армия русских отступала под натиском его войск, оказывая всё большее сопротивление. Сражение под Бородино впервые показало, что противник не так прост, как это казалось прежде, и что он имеет право на уважение. Вскоре была занята Москва, и трудная победа казалась совсем близкой. Но ему тогда не следовало обольщаться по этому поводу, не стоило оставаться так долго в этом полупустом варварском городе. Он должен был преследовать армию Кутузова, чего, увы, не сделал.
А потом деревянная Москва запылала. Такого не должно было случиться. Нельзя было жечь старый город, этот символ России, только ради изгнания его солдат. Русские вообще часто нарушали правила ведения войны. Их многочисленные партизанские отряды нападали на арьергард, не давали возможности добывать пищу и фураж. Провиантские команды, посланные в окрестные сёла, пропадали бесследно.
Горящую Москву пришлось оставить. А в битве под Малоярославцем стало окончательно ясно, что победить русских в этой войне не удастся. Стояли жесточайшие морозы, к которым армия не привыкла. Отступать пришлось по Смоленской дороге, вокруг которой находились разграбленные ранее деревни и города. Это была катастрофа. Бросая орудия и обозы, его армия медленно двигалась на запад. Со всех сторон её, словно борзые медведя, поднятого из берлоги, терзали летучие отряды русских.
Он тогда принял правильное решение пробиваться к границе при поддержке небольшого отряда гвардейцев. Между двумя небольшими населёнными пунктами на узкой дороге, пролегающей среди дремучего леса, на них напали. Наполеон видел, как русский казак, заметив его в дверях кареты, поднял пистолет. На таком расстоянии он не промахнулся бы, но один из гвардейцев заслонил императора своим телом. Пуля ударила во флягу и спасла жизнь храбрецу. Не зная как благодарить своего спасителя, Наполеон снял с себя медальон и протянул гвардейцу. Тот незамедлительно надел его на шею и отдал честь своему императору.
Спустя сутки была новая стычка с неприятелем. Теперь это был небольшой отряд гусар. Выйдя из кареты, император отчётливо видел, как вчерашний солдат, отбивается штыком от наседавшего противника. Подбежавший к ним рослый офицер замер, увидев Наполеона, выхватил пистолет, но солдат случайно оказался на линии огня и рухнул в снег под огромной елью. Офицер, пославший роковую пулю, отшвырнул бесполезное оружие, подал знак к отступлению и наклонился над убитым. Затем он выпрямился, и императору показалось, что в его руке блеснул подаренный им вчера медальон.
Странно, но после этого до самой границы их не преследовали. Из четырёхсоттысячной армии лишь несколько тысяч солдат и офицеров вернулись домой из дикой заснеженной России. Это было начало конца его великих замыслов.
Император внезапно ощутил резкую боль в правом боку. Она была настолько неожиданной и сильной, что он потерял сознание, рухнул на пол и больше уже не приходил в себя.
Наполеон Бонапарт умер 5 мая 1821 года в 17 часов 49 минут. Последние слова его были 'Франция...армия...авангард'. Позже граф Монтолон утверждал, что ему удалось разобрать несколько раз произнесённое 'бронзовый медальон... проклятие...'. Речь императора было трудно разобрать из-за шума непогоды за окнами дома. В этот день на океане бушевал свирепейший шторм. Местные жители утверждали, что такого не помнили даже их деды. Ветер неистовой силы разрушил несколько домов на острове, с корнем вырывал вековые деревья.
Плачущий слуга Маршан принёс старую шинель, в которой Наполеон был 14 июня 1800 года в битве под Маренго, и накрыл его тело. Император был похоронен неподалёку от Лонгвуда в местности, носящей название 'Долина герани'.
Глубокое синее море
Серая ящерица, подняв треугольную голову, напряжённо прислушивалась к звукам, доносящимся со стороны степи. Последнее время в окружающем её мире происходило что-то странное, чего не было раньше. Грохот, заставляющий вздрагивать землю, раздавался всё чаще и ближе. От него со стенок вырытой ею норки мелкими кусочками осыпалась земля. Вот и сейчас с той стороны приближалось что-то гулкое, пугающее. Ящерица несколько раз нервно дёрнула раздвоенным язычком и быстро юркнула в своё подземное жилище.
Небольшой казачий отряд вырвался из балки и помчался по высохшей от летнего солнца степи. Пыль из-под копыт лошадей поднималась в воздух и длинной пеленой стелилась за ними, медленно оседая на землю. Спустя почти час бешеной скачки впереди блеснула на солнце синева, и в разгорячённые лица дохнуло прохладой. Перед ними до горизонта расстилалась морская гладь. Мыс, на котором остановились всадники, круто, почти вертикально, уходил вниз, туда, где метрах в тридцати на узкую отмель накатывали редкие волны.
Молодой офицер окинул взглядом оставшихся в живых наездников и устало вздохнул. Ещё совсем недавно их было более сотни, а сейчас рядом с ним находилось полтора десятка измученных бессонницей людей. Непрерывные бои с преследовавшим их отрядом красноармейцев исчерпали все человеческие ресурсы. Впереди, справа и слева было море, позади на расстоянии десятка вёрст неслась вражеская конница, отступать больше было некуда. Похоже, как ни горько было признавать, настал конец его воинской эпопеи. Он хорошо знал, как поступали с пленными белогвардейцами красные бойцы. А тем более не стоило ждать пощады ему, офицеру, золотопогоннику.
- Что будем делать, ваше благородие? - подал голос сотник. Из оставшихся в живых он был старше всех: под пятьдесят, матёрый мужик и безжалостный рубака.
- А сам-то как думаешь, Семёныч? - вопросом на вопрос ответил офицер, чувствуя, как с трудом из пересохшего горла вылетают слова, - много ли у нас вариантов?
Сотник, наклонив крупную с проседью голову, ответил не сразу:
- Я так разумею, что нету у нас вариантов, ваше благородие. Вышли все варианты.
Они здесь будут вскорости, вона пыль уже видать на горизонте. Они нас хоть так, хоть эдак, а всё равно порубят, а то ишшо и поизмываются перед тем.
- Так что же ты предлагаешь? - спросил офицер, чувствуя, как от слов старого казака холодок прошёл по коже головы, опустился по шее вниз и растаял где-то в области живота,
- что будем делать, господа казаки?
Негромкий ропот прошёл среди загнанных в угол людей, каждый из которых был старше его на добрый десяток лет.
- А пусть Семёныч скажет, - раздался, наконец, голос высокого черноволосого казака, - как он решит, так и сделаем. Видно, братцы, Богу угодно, чтоб мы здесь, у моря, своего живота лишились. Ну, так тому и быть: все помрём когда-то...
- Говори, Семёныч, - раздались голоса, - говори.
Сотник обвёл всех суровым взглядом, потёр затылок и медленно произнёс:
- Правильно сказал Григорий: похоже, пришёл наш час, господа казаки. И теперь от нас зависит, что за смерть себе выберем. То ли в бою, как наши деды и прадеды, то ли покорно подставим шею под нож супостату. Я так думаю, что негоже нам, братцы, уйти из этой жизни, уподобившись скотине бесправной. Или кто иначе думает?
- Нет, - раздались негромкие голоса, - верно говоришь, Семёныч.
- Ну, а коли верно, так вот как я мыслю. Отступать некуда, лодок здесь нет, кони едва дышат. Вон там, позади нас, имеется природное подобие бруствера. Отпустим коней, остатки воды разделим и, помолясь, дадим последний бой. Револьверы есть у всех, последнюю пулю пусть каждый прибережёт для себя.
И ещё, господа казаки, их благородие с нами уже почитай два года. Ничего не могу сказать плохого про него: храбр, умён, не рукоприкладствует. Молоды вы совсем, ваше благородие, возьмите самого хорошего коня и уходите, а мы задержим их, сколько сможем. Глядишь, удастся вам ишшо пожить за всех нас на этом свете.
Офицер слабо улыбнулся:
- Спасибо, Семёныч, за добрые слова, но только не должен командир оставлять своих подчинённых погибать, чтобы таким образом сохранить свою жизнь. Не для того я воинскую присягу давал. Я остаюсь с вами и положусь всецело на волю Господню: чему быть, того не миновать. И не стоит меня уговаривать, - поднял он руку, видя, что сотник готовится возразить ему, - я так решил, и это последнее моё слово, другого не будет.
Семёныч покачал головой:
- Ну, что ж, ваше благородие, решил так решил, силком мы не можем вас заставить. А жаль, могли бы где-то и свечку нам поставить за упокой, да, видно, не судьба. За работу, господа казаки, умрём достойно. Командуйте, ваше благородие.
Вскоре все цепью расположились за невысоким холмиком, вытянувшимся в форме дуги, изогнутой в сторону степи. В центре его, замаскированный колючей степной травой, затаился единственный ручной пулемёт системы Льюиса. Три диска, что имелись в наличии, должны были ненадолго задержать мчавшегося во весь опор противника. Короткие казачьи винтовки были направлены туда, где разрасталось пыльное облако. Напряжённую тишину лишь изредка нарушало чьё-то покашливание да шёпот молитв.
Офицер, крутанув барабан, проверил свой старый наган и положил его перед собой на наскоро сооружённый бруствер. Никелированный браунинг лежал в боковом кармане. В нём оставался всего один патрон, тот самый, который должен был вскоре поставить точку в его короткой жизненной истории.
- Что, страшно помирать, ваше благородие? - тихо спросил его лежащий рядом сотник.
- Да, - помедлив, ответил офицер, - как-то не по себе... Знаешь, раньше, припоминаю, всегда был какой-то шанс, небольшой, но был, а сейчас его нет. Впереди последний бой и вечность, если верить тому, что ещё три дня назад говорил наш полковой священник, упокой Господь его душу.
- А вы верьте, ваше благородие, верьте. Так-то легче будет уходить...
- Хорошо, Семёныч, я попытаюсь. Кстати, на всякий случай, как говорится, прости, если я иной раз был не сдержан в отношении тебя.
- И вы простите, ваше благородие, ежели что было не так.
Они замолчали. Пыльное облако разрасталось на глазах. Вскоре отчётливо стал слышен нарастающий гул копыт. Уже можно было различить короткие отблески солнца на приподнятых над головами клинках. Вот всадники на расстоянии полуверсты, вот они ближе, ещё ближе.
Офицер чуть приподнялся над бруствером:
- Внимание, казаки, стрелять только по моей команде, залпом, на счёт три. Один...два...три!
Длинная очередь из пулемёта прошлась на уровне лошадиной груди слева направо, а затем в обратном направлении. За это время с коротким интервалом грянули четыре залпа. Несущаяся во весь опор лавина словно наткнулась на невидимую стену. Рухнувшие лошади первых рядов опрокинули тех, кто следовал за ними. Мгновенно образовалось сплошное месиво из лошадиных и человеческих тел. Оно стало преградой для наступающих сзади. Всадники откатились прочь и скрылись в клубящейся пыли. Ржание раненых лошадей, стоны и крики людей неслись над обожжённой летним солнцем степью.
Казаки, залегшие за невысоким рвом, выдержали три такие атаки. Но подошли к концу винтовочные патроны, умолк пулемёт, и красноармейцы это быстро поняли по звуку револьверных выстрелов, которые нестройно встретили очередную цепь. Вскоре всё было кончено. Взмокшие в пылу боя люди молча рассматривали лежащих перед ними полтора десятка казаков. Все они были мертвы.
- Тьфу, - сплюнул один из них, - похоже, застрелились напоследок, казацкое отродье, даже допросить некого. Но обувка ладная, сгодится в хозяйстве, да и форма хороша. Налетай, братва.
Когда ко рву примчались ещё двое всадников, на трупах, лежащих в пыльной траве, оставалось только исподнее, кроме офицера, с которого низкорослый солдат всё ещё безуспешно пытался снять неподдающийся его усилиям сапог.
- Отставить, - раздался окрик, - что это за мародёрство!
Голос принадлежал невысокой, хрупкой на вид молодой женщине, сидящей на вороном жеребце. В отличие от всех на ней даже в такую жару была чёрная куртка тонкой кожи, перехваченная широким ремнём на осиной талии. Из-под красной косынки выбивались короткие чёрные волосы, прикрывающие высокий чистый лоб. Тёмно-синие глаза её были холодны, словно лёд. С правого плеча девушки свисал на кожаной петле маузер, соединённый с кобурой-прикладом. Мужчина лет тридцати, примчавшийся вместе с ней, судя по властному выражению лица и офицерской выправке, был командиром этой части. Услышав её окрик, он едва заметно улыбнулся в короткие усы:
- Товарищ комиссар, это их военная добыча. Право же, не стоит обращать внимание на такие детали. В конце концов, перед нами белая сволочь, так сказать, осколок старого мира, не более того.
- Товарищ Веселовский, а вам не кажется, что кое-кому с такими мыслями не место в том новом мире, который мы построим?
Девушка приподняла ствол маузера, направив его на солдата, стоявшего у ног мёртвого офицера:
- Товарищ боец, ты не слышал, что я сказала?...Отойди от него.
Тот заметно оробел:
- Я понял, понял, товарищ комиссар.
Низкорослый уже собрался отойти в сторону, но, вдруг, остановился и наклонился над лежащим офицером:
- А ведь, кажись, он живой, братцы...точно живой!
Он пнул его ногой:
- Просыпайся, белая кость, ща мы тебя допросим.
- Оставьте, боец, - спокойно, но твёрдо велела комиссар отряда, - и дайте ему воды.
Офицер жадно сделал несколько глотков из поднесенной ко рту фляги, огляделся вокруг и поднялся с земли. Неверными движениями он застегнул китель, поправил портупею и выпрямился, глядя в лицо сидящей на коне женщине. Он был высок и молод, примерно, её возраста. Над правым виском кровоточила неглубокая длинная рана, оставленная скользнувшей пулей. Его глаза оказались цвета неба, распростёршегося над степью и морем. Глядя в них, комиссар неожиданно почувствовала, как что-то тёплое стало медленно оживать в её окаменевшем за последние годы сердце. Усилием воли она подавила это ненужное, мешающее идти к поставленной цели чувство и спросила:
- Как вас зовут, поручик?
- Это уже не имеет значения, - ответил он, - не стоит начинать церемонию знакомства, зная, чем неизбежно она закончится.
- Ну, что же, Человек-Без-Имени, так тому и быть. Вы храбро сражались, и поэтому сейчас вас просто расстреляют. Это хоть как-то оправдает те потери, которые мы понесли, преследуя вас. Хотите что-то сказать?
Он потёр лоб, обдумывая предложение, а затем спросил, по-прежнему глядя ей в глаза:
- Судя по речи, вы производите впечатление образованной женщины. Скажите: зачем всё это? Кому нужна эта братоубийственная война? И что хорошее можно построить на том море крови, которое пролилось за эти годы?
Комиссар коротко усмехнулась:
- Вам не понять, но я всё же отвечу. Ваш мир прогнил, он нежизнеспособен. Мы уничтожим его вместе с вами и построим своё, справедливое общество, где не будет униженных и оскорблённых. Как видите, всё довольно просто.
Офицер молча смотрел на неё, обдумывая сказанное. Потом он завёл руки за спину, выпрямил спину и сказал:
- Прав был наш сотник: вы все безумны, и таким же будет построенный вами мир. С вашего позволения, я готов умереть.
- Минуту, - поднял руку молчавший всё это время командир, - одну минуту, товарищ комиссар. Опустите маузер, не станете же вы лично его расстреливать из-за такой мелочи, как несовпадение взглядов на устройство жизни. Скажите, поручик, - обратился он к офицеру, - а не приходилось ли нам встречаться с вами где-то в прошлой жизни?
Офицер изучающе посмотрел на него, прикусив губу, что-то мелькнуло в его глазах, похожее на чувство узнавания, но ответ его был отрицательным:
- Нет, я не припомню, чтобы мы были знакомы.
- Да, полно, поручик... Весенняя Москва, заведение мадам Коко, карточная игра в полночь и море шампанского. Ну, что, вспомнили?
- Нет, - твёрдо ответил поручик, - сожалею, но я не помню вас в числе моих друзей. А с иными я не сажусь играть в карты.
Командир усмехнулся в усы:
- Да, нет, дорогой, всё вы помните, как и то, что я в пух проигрался тогда и остался должен вам немало денег. Как же вас зовут, не могу вспомнить: Константин, Кирилл или как-то иначе, но на букву 'К', это точно.
- Что за неуместные воспоминания, товарищ Веселовский, - вмешалась комиссар, - вас слушают бойцы, и то, что они слышат, не поднимает ваш авторитет в их глазах. Прикажите исполнить пролетарский приговор и покончим с этим.
- Погодите, - поднял руку командир, и в его голосе явно обозначились жёсткие нотки, - всё-таки я здесь командир, а вы всего лишь комиссар, хотя и с особыми полномочиями. Кстати, забудьте о них ненадолго и дайте возможность поговорить двум мужчинам. А бойцы поймут меня как нужно. Правильно я говорю, братцы?
- Да, - раздались нестройные крики красноармейцев, с интересом наблюдавших за происходящим, - пускай поговорят меж собой мужики...
Комиссар зло прикусила губу, но не стала возражать. Командир снова обратился к офицеру:
- Итак, я ваш должник, хотя вы и не хотите это признать из-за мнимого дворянского превосходства. Я ведь припоминаю даже, что вы не просто дворянин, но даже очень знатного происхождения. Так вот, я хочу вернуть вам свой карточный долг, но не деньгами, а в соответствии со сложившимися сейчас обстоятельствами.
Взгляните, отсюда до берега примерно сто саженей. В моём нагане осталось шесть патронов. Сейчас я отпущу вас и предложу бежать к морю. При этом я сразу же начну считать и стрелять стану только при счёте 'десять'. К этому времени вы пробежите примерно половину расстояния. Стреляю я хорошо, но попасть в бегущего человека на расстоянии пятидесяти саженей очень непросто. Если я не попаду в вас, вы прыгаете с обрыва в море, а оно здесь глубокое - мне знакомы эти места, и плывёте подальше от берега.
Стрелять в вас больше не будут, это я обещаю. Там, в море, у вас есть шанс встретить рыбацкую лодку, их здесь довольно много. Впрочем, есть такой же шанс и не встретить её. Тогда вы просто утонете. Вы согласны принять моё предложение, поручик?
Офицер, всё это время пристально смотревший на командира, облизнул пересохшие губы и, скрывая волнение, проговорил:
- Да, я согласен.
Командир вынул из кобуры наган:
- Тогда приготовились, - он жёстко глянул в сторону комиссара, холодно наблюдавшей за происходящим, - ещё раз прошу вас не вмешиваться.
- Но он же враг, а вы даёте ему шанс уйти. Вы отвечаете за свои действия, товарищ Веселовский?
- Да, отвечаю, и пусть вас это больше не волнует. Итак, поручик, начали: 'один'...
Офицер рванулся к морю. Он бежал по прямой, считая про себя: 'два...три...четыре...пять... шесть... семь...восемь... девять...'. При счёте 'десять' он сделал резкий бросок в сторону, и в это же время сзади раздался первый выстрел. Пуля просвистела рядом с виском. Он продолжал бежать и считал выстрелы: 'два...три... четыре... пять'. Край обрыва был уже совсем близко, когда раздался последний выстрел. 'Спасён' - мелькнула мысль.
Красноармейцы с интересом наблюдали за происходящей на их глазах игрой в жизнь или смерть.
- Ушёл, кажись, - весело произнёс кто-то, когда прозвучал последний выстрел, - повезло поручику.
И в это время совсем рядом грянул седьмой выстрел. Бегущий офицер словно споткнулся, сделал несколько шагов на подкосившихся ногах и рухнул лицом вперёд у самого края обрыва. Все разом повернулись на звук выстрела. Комиссар опустила маузер:
- Не ушёл. Это наш враг, и он не должен был уйти.
Настороженное молчание повисло над отрядом. Нарушил его командир. Зло глядя в сторону женщины в кожаной куртке, он произнёс:
- Товарищ комиссар, вы понимаете, что я по вашей вине сейчас нарушил слово чести и не вернул свой карточный долг этому офицеру?
- Не драматизируйте, Веселовский. Слово, данное врагу, так же легко можно забрать, руководствуясь, например, революционной необходимостью. Так что, пусть ваша совесть спит спокойно. Идемте, посмотрим, насколько он мёртв. Кстати, отдайте приказ похоронить погибших.
Командир с каменным выражением лица отдал необходимое распоряжение, указав, чтобы своих и чужих хоронили в разных могилах. После этого они с комиссаром спешились и пошли к краю утёса. Офицер лежал лицом вниз. На кителе под левой лопаткой виднелось небольшое кровавое пятнышко. Сюда вошла пуля, выпущенная из маузера.
- Хорошо стреляете, товарищ комиссар, - проговорил командир, переворачивая труп.
- Спасибо, у меня большой опыт. А что это у него на шее? Крестик?
- Да, нет, это просто медальон. Какая-то недорогая вещица. Даже странно для дворянина таких кровей. Хотите взглянуть?
Он протянул комиссару небольшой медальон на черном шелковом шнурке. Женщина повертела его, попыталась открыть, но безуспешно.
- Интересная вещица, кажется недорогой, но вся покрыта удивительно тонкой замысловатой вязью. Взгляните, как она играет на солнце, словно живая. Пожалуй, оставлю его в себе на память об этих днях, когда мы сбросили в море остатки белых банд. Кстати, вы не знаете, почему оно называется Черным? Я смотрю на него сейчас и вижу перед собой необыкновенно красивый голубой простор.
- Не скажу. Наверное, чтобы понять, почему море так назвали, нужно увидеть его во время шторма.
К ним подошли два бойца:
- Товарищ командир, а что прикажете делать с их лошадями?
- Прикажу забрать их с собой. Вы, вот что, сбросьте-ка офицера в море. Не добежал, так пусть долетит.
Бойцы раскачали тело и бросили его с обрывы. Стоящие наверху люди видели, как оно несколько раз перевернулось в воздухе и спиной вошло в воду. Какое-то время тело находилось на поверхности, а затем стало медленно погружаться. Комиссар молча наблюдала за ним, и ей вдруг почудилось, что поручик, уходя навсегда в морскую пучину, протянул к ней правую руку, словно прося помощи, которую она уже никак не могла ему оказать. Что-то щемящее снова возникло на самом донышке её сердца, заставив сглотнуть плотный комок, образовавшийся в горле.
- Жаль, что вы не понимаете значение карточного долга, товарищ комиссар, - нарушил молчание командир, - и данного слова, пусть даже врагу. У меня такое предчувствие, что этот долг ещё как-то вернётся к нам. Но скорее всего, он теперь ляжет на ваши плечи.
- Чушь, - ответила с улыбкой женщина, - порой удивляюсь вашей мужской логике и способности верить в мистику. Всё это называется чушь, мракобесие и поповщина.
Командир исподлобья взглянул на стоящую передним женщину:
- Знаете, мы с вами воюем вместе уже больше года. Вы удивительно умны и красивы, и прошу не считать это банальным комплиментом. Но, простите, чем больше я узнаю вас, тем меньше нахожу в ваших поступках женской сути, и, если хотите, человечности. Впрочем, последнего я всё меньше нахожу и в самом себе тоже. Исключительно между нами, мадмуазель, вы всерьёз полагаете, что с такими качествами мы сумеем построить то самое светлое будущее, о котором когда-то мечтали?
- Да, - ответила она, не задумываясь, - конечно же, мы построим его. Это говорю вам я - Анна Штерн. И никогда больше не называйте меня 'мадмуазель', товарищ Веселовский. Нам нужно идти, обратный путь не близок, а хотелось бы к ночи вернуться в полк.
Вскоре небольшой отряд рысью направился к северу. О том, что здесь совсем ещё недавно состоялся бой, напоминали лишь россыпи блестящих гильз в сухой траве да свежие насыпи над могилами людей, убивших друг друга по чьей-то злой прихоти.
Анна Штерн
Пронзительный звонок, означавший, что перерыв между лекциями подошёл к концу, изменил тональность шума в коридорах университета. Профессор Штерн толкнула перед собой тяжёлую дверь и вошла в аудиторию. Увидев её, студенты смолкли и встали из-за парт. Анна Генриховна прошла к кафедре, положила на стол журнал и подняла глаза.
- Прошу садиться, - сказала она после непродолжительной паузы, - и приготовьте ваши конспекты. Тема сегодняшней лекции: 'Великая французская революция'. Мы с вами последовательно разберём, какие причины лежали в основе революционного подъёма народных масс в монархической Франции конца восемнадцатого века, девизом которых было 'свобода, равенство, братство', и какие ошибки были допущены лидерами восстания, что привело впоследствии к возникновению Первой французской империи.
Излагая материал, профессор Штерн имела обыкновение прохаживаться вдоль доски, время от времени фиксируя какие-то даты или обращаясь к аудитории. Анна Генриховна прекрасно читала лекции, и студенты слушали её с большим вниманием. На историческом факультете ходили легенды о том, как строго она принимает экзамены и как непросто их сдать. Впрочем, ни у кого это обстоятельство не вызывало нареканий. Эрудиция профессора Штерн была высокой, отношение к студентам корректным и предельно честным: вы мне знания, я вам соответствующую оценку.
В свои сорок лет она выглядела необычайно молодо, и у многих студентов сладко замирало сердце при виде профессора истории. Всегда элегантно одета, немного холодна и безупречно вежлива, для всех она была образцом женской красоты. Говорили, что она живёт вдвоём с дочерью, любит театр, музыку, книги, но никто не слышал о романтических историях, связанных с именем Анны Штерн. Зато ходили слухи о бурном революционном прошлом, о непростом пути, который пришлось пройти бывшему комиссару от студентки до заведующей кафедрой истории в известном университете.
Анна Генриховна уже собралась обобщить те причины, которые привели к взятию Бастилии, когда она обратила внимание, что один из студентов, сидящих за первым рядом парт, читает газету. Она знала, что зовут его Олег Батраков. Он был постарше своих сокурсников, состоял в партии и даже входил в состав партбюро факультета. Она не раз замечала за ним некоторую развязность при разговоре с ней, которую он умело прятал в сплетении правильно подобранных слов. Это раздражало её, но Батраков всегда был хорошо подготовлен и не давал повода прямо уличить его в неподобающем отношении к преподавателю.
- Студент Батраков, простите, я не отвлекаю вас? - обратилась она к нему, прервав лекцию.
- Нет, - спокойно ответил тот, - вы не отвлекаете меня от чтения материала, который в настоящий момент мне кажется более важным, чем даже Великая французская революция.
- И что же это за материал?
- Это произнесённая вчера речь товарища Сталина на ХVIII съезде ВКП(б) о политике мира в отношении Германии. Вы разве не читали её?
- Нет, я ещё не читала сегодняшних газет. Не сомневаюсь, что это важная речь, но не на лекции, которую вы обязаны слушать. Поэтому, прошу вас убрать газету и вернуться к конспекту.
- Я правильно вас понял, Анна Генриховна, что вы считаете события, происходившие в конце восемнадцатого века более важными, чем нынешние, чем стремление руководства нашей страны во главе с товарищем Сталиным наладить отношения с Германией?
Штерн почувствовала, как внутри нарастает раздражение. Иногда в такие минуты она жалела, что под рукой нет её маузера, с помощью которого можно было бы просто и быстро решить то, что не решается обычным путём. Но за окном уже был март тридцать девятого, и она сейчас, увы, не комиссар отряда, а всего лишь профессор университета с ограниченными в смысле устранения текущих проблем возможностями. Анна Генриховна медленно выдохнула воздух:
- Студент Батраков, я не стану вступать с вами в полемику по поводу отношений нашей страны с Германией. Я могу иметь собственное мнение по этому поводу, но оно ничего не значит на фоне мнения партийного, которое вчера озвучил товарищ Сталин, и которому я, как член партии, безусловно подчиняюсь. Возможно, мы поговорим об этом позже, на семинаре, но не сейчас. Ещё раз прошу вас вернуться к теме лекции.
Её было видно, как Батраков ухмыльнулся, но тут же принял серьёзный вид:
- Значит, ваше мнение не совпадает с мнением товарища Сталина... Это плохо, Анна Германовна, но я готов вернуться к проблеме Великой французской революции.
- Спасибо за одолжение, Батраков. Итак, я продолжу.
В этот день Анна Генриховна не имела больше занятий. Короткая полемика во время лекции со студентом как-то понизила настроение. Она не стала задерживаться на кафедре и решила пойти домой. Начало марта даже здесь, на юге страны, было ещё прохладным, но приближение весны уже чувствовалось во всём. Ярче светило солнце, иначе чирикали воробьи и даже лица прохожих приобрели какой-то более радостный оттенок.
Штерн медленно шла по улице вниз по бульвару. Большую квартиру, которая находилась в десяти минутах ходьбы от университетского корпуса, она получила лет восемь назад как ветеран партии, имеющий особые, революционные, заслуги. Это было радостное время. Они с дочерью долго приводили квартиру в порядок, и сейчас она представляла собой уютное современное жилище, в котором было всё необходимое для счастливой жизни. Правда, сама жизнь настораживала Анну Штерн всё больше и больше.
Тридцать седьмой год унёс жизни многих товарищей, в том числе и университетских сотрудников. Она до сих пор не могла поверить в то, что они оказались тщательно замаскированными врагами народа. С той поры прошло чуть больше года, но по слухам люди всё ещё продолжали исчезать. Это всегда происходило ночью. Ложась спать, никто не мог знать, где он окажется под утро.
Как историк, она специализировалась на событиях, всколыхнувших Европу в конце восемнадцатого века. Прекрасно зная, что происходило тогда, она находила много общего между разнесёнными во времени почти на сто пятьдесят лет событиями, вспыхнувшими во Франции и России. И там, и здесь всё происходило по одному сценарию: вначале подъём народных масс, сопровождающийся террором по отношению к правящему классу, последующая чистка в рядах лидеров революции, а затем абсолютная власть одного человека, сумевшего создать и поддерживать условия тотального страха и поклонения.
Профессор Штерн ни с кем не делилась своими мыслями, понимая, насколько уязвимым и призрачным может оказаться благополучие её и дочери. Маше вскоре должно было исполниться шестнадцать лет. Красивая, очень похожая на неё девушка прекрасно училась, была активной комсомолкой и увлекалась стрельбой из малокалиберной винтовки. В настоящее время Маша находилась на соревнованиях в Киеве и рассчитывала вернуться оттуда мастером спорта. Отца Маша не знала, мама была скупа в разговорах о нём. Нехотя, она рассказывала лишь о том, что в гражданскую они воевали в одном отряде, где она была комиссаром, а он - командиром. По её словам, отец погиб незадолго до окончания боевых действий. Никаких его фотографий не сохранилось.
Дома Анна Генриховна сделала себе чай и с чашкой в руках подошла к окну. Отсюда, с холма, открывался красивый вид на Днепр, который был очень широк в этом месте. Одноэтажные дома старой постройки, разделённые улицами, сбегали почти к реке. Сверху их крыши, залитые солнечным светом, казались лоскутами однообразно серых и тёмно-коричневых оттенков. Деревья, лишённые листьев, сейчас смотрелись убого. Но пройдет совсем немного, они зазеленеют, их листва украсит пейзаж, придав ему уютный и немного сельский вид.
Она рассеяно потеребила висевший на шее медальон, который всегда был скрыт для окружающих за воротом платья. Тёплый металл словно ожил под пальцами. В памяти снова всплыл берег моря и белый офицер, стоящий перед ней. Его небесно-голубые глаза смотрели на неё как тогда: спокойно и беззащитно. Вот он бежит к морю в надежде выжить, но она поднимает маузер и офицер падает лицом вниз.
Штерн тряхнула головой, отгоняя воспоминания, и открыла медальон. Она как-то случайно обнаружила секретный замок и увидела внутри на левой створке миниатюрную фотографию удивительно красивой и властной женщины. Интересно, кем она приходилась тому офицеру? Возможно, мамой или даже старшей сестрой, но вряд ли это могла быть его женщина. На правой створке были красиво выгравированы три заглавные буквы 'К' и какой-то мелкий геометрический рисунок под ними, сделанный штрихами.
Боже мой, подумалось ей, наверное, многие судьбы были связаны с этой невзрачной на вид вещицей. Но тех людей, скорее всего, уже нет, а медальон существует, безмолвно храня тайну их жизни и смерти. Вот и моя жизнь случайно соприкоснулась с ним. Интересно, как это отразится на мне? И отразится ли вообще? Хотелось бы думать, что нет. Не хотелось, чтоб слова, произнесённые тогда Веселовским у моря, оказались пророческими.
Интересно, кстати, как сложилась судьба этого умного циника? Уж он-то, с его гибкой моралью, сумеет выжить в любых обстоятельствах... Подумать только, а ведь с того момента, когда они, проведя вместе единственную ночь, расстались на одесском вокзале, прошло уже почти семнадцать лет. Он, следуя приказу, уехал в Москву, а она вернулась к гражданской жизни. Первое время даже верилось, что он разыщет её, как и обещал, но потом стало ясно, что они расстались навсегда.
За Анной Штерн пришли под утро. Она проснулась от стука в дверь. Оглушительно стучало сердце, путались мысли, но она нашла в себе силы вначале одеться и только после этого впустить ночных посетителей. Три человека в штатском, отодвинув её в сторону, прошли в квартиру, оставляя за собой грязные следы.
- Вы Анна Генриховна Штерн? - полувопросительно спросил один из них, судя по виду, старший.
- Да, - ответила она, с трудом сдерживая дрожь в голосе, - чем обязана? Что случилось, товарищи?
- Управление госбезопасности, - сказал он и добавил, не объясняя причины, - собирайтесь, вы поедете с нами.
- Но почему? Я старый член партии и хочу знать, чем всё это вызвано.
- Собирайтесь, вот ордер на ваш арест. Сейчас здесь будет произведен обыск, а затем мы поедем к нам, в управление. Там вам всё объяснят. Это ненадолго, с собой возьмите только самое необходимое, соберите всё в небольшой чемодан. И, прошу вас, гражданка Штерн, не нужно лишних вопросов, вы мешаете нам работать.
Спустя короткое время в квартире уже ничто не напоминало о былом уюте. Открытые шкафы, выброшенные на пол вещи, сорванные со стен картины. На её любимой белой блузке отчётливо был виден след ботинка. Анна Генриховна молча сидела на стуле, держа на коленях собранный наспех чемодан, и бездумно смотрела на этот грязный отпечаток. Чувство было таким, что сейчас эти люди ходят в обуви по её беззащитной душе.
Мужчины собрали в картонную коробку все ценности, которые смогли найти, письма, конспекты. Дверь квартиры была опечатана, и Штерн в сопровождении ночных гостей вышла к стоящей во дворе черной машине. Её посадили на заднем сидении посередине, двери захлопнулись, и автомобиль сквозь моросящий дождь осторожно выехал за ворота.
В небольшой комнате, которая была освещена только светом настольной лампы, за столом сидел невзрачный толстеющий мужчина с остатками седых волос на висках. Круглые очки с толстыми стёклами, добродушное выражение лица делали его похожим на сельского учителя. Он предложил Анне Генриховне сесть и долго молчал, читая бумагу, лежащую перед ним. Затем он поднял глаза на неё и начал негромко говорить:
- Вы, профессор истории нашего университета Анна Генриховна Штерн, обвиняетесь в том, что вот уже три года являетесь членом хорошо законспирированной организации, которая работает на военную разведку Германии. Кроме того, у себя в университете вы ведёте работу по подрыву авторитета нашей партии. Передо мной в настоящее время лежит письмо, подписанное сознательными товарищами, о том, что не далее как вчера вы публично в аудитории высказывались против политики, проводимой лично товарищем Сталиным. Я предлагаю вам сейчас подробно описать вашу тайную деятельность по подрыву мощи нашего государства, указав, на кого вы работаете и кто ещё, кроме вас, входит в эту преступную банду.
Выслушав его, она некоторое время молчала, приходя в себя от услышанного, а потом спросила:
- Простите, как мне к вам обращаться?
- Меня зовут Дмитрий Павлович Коробов, но лучше будет, если вы станете называть меня 'гражданин следователь'.
- Вот как, даже не 'товарищ'?
- Нет, пока не выяснится правда, для вас я 'гражданин следователь'.
- Хорошо, гражданин следователь. Скажите, вам известно, что я член партии с шестнадцатого года, что всю гражданскую воевала в качестве комиссара отряда, что я одна из первых была награждена орденом 'Красное Знамя'?
- Да, мне всё это известно, как и то, что вы скрыли ваше происхождение и национальность. Вы ведь из дворян, а ваш отец был немцем, не так ли?
- Это не совсем так. Мои родители были учителями в губернской гимназии, и это вовсе не означает принадлежность к дворянству, а свою национальность я, как это принято в нашей стране, определяю по матери, которая была русской во многих поколениях. Не вижу в этом ничего предосудительного.
Следователь коротко ухмыльнулся:
- Это, простите, нам определять, что предосудительно, а что - нет. Вы знаете, где сейчас ваши родители?
- Нет, я не поддерживаю с ними связи более двадцати лет. Насколько мне известно, революционные события застали их в Дрездене, где жили тогда родители моего отца.
- Ну, вот мы и подошли к чему-то более конкретному. Итак, ваши ближайшие родственники живут в Германии, и вы утверждаете, что не поддерживаете с ним никаких связей.
- Да, именно это я и утверждаю. Попробуйте доказать обратное.
После этих слов следователь смолк, выражение его лица изменилось от благостного к ненавидящему. Светло-серые глаза, увеличенные стёклами очков, смотрели на сидящую перед ним женщину, словно глаза змеи на свою беспомощную жертву.
- Запомните, гражданка Штерн, здесь никто не собирается что-либо доказывать подозреваемому лицу. В этих стенах вы должны доказать мне свою невиновность. Но мой вам совет, не доводите ситуацию до крайностей, и лучше напишите чистосердечное признание. Так будет лучше для всех и, в первую очередь, для вас лично.