Шарапова Маргарита Владимировна : другие произведения.

Манит, звенит, зовёт, поёт дорога...

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


  
   МАРГАРИТА ШАРАПОВА
  
   МАНИТ, ЗВЕНИТ, ЗОВЕТ, ПОЕТ ДОРОГА...
  
   В шестнадцать лет каждый день я ходила в маленькую церковь на улице Чехова. Там была репетиционная база: московских групп "Цирк на сцене".
   Однажды октябрьским вечером тысяча девятьсот восьмидесятого года наш коллектив #13 "Верные друзья" отбывал на гастроли в Литву.
   Я позволила родителям проводить себя лишь до типографии "Известий", и там, в темной подворотне, мы наспех обнялись и я убежала. Стеснялась, что увидят наши как норовит поцеловать меня плачущая мама: только маленьких провожают, самостоятельных - никогда. Мне опостылило быть ребенком. Хотелось скорее вырваться в юность. Уже ликующе томило предчувствие: через сутки поезда в неведомой Клайпеде вдруг откроется новый мир.
   У портала церкви нервно и весело шла погрузка в белый с красной полосой автобус реквизита и клеток с обезьянами и собачками.
   Вскоре автобус отфырчал нас на Белорусский вокзал. Артисты переносили поклажу в вагон, автобусу же предстояло колесить к далекому Балтийскому берегу своим ходом.
   Я выезжала на гастроли впервые и плохо знала коллектив. По моим понятиям давно наступила ночь - пять минут первого, но, едва поезд тронулся, по вагону разметнулась цирковая гулянка. Я радовалась, что попала в купе с посторонними и могу спокойно выспаться, хотя и завидовала "нашим" - я еще полностью не принадлежала к ним.
   В шесть утра раздался легкий стук в дверь. Я соскочила с верхней полки. Догадалась: Эмилия Францевна. Пожалуй, вот еще кто не принимал участия в ночном разгуле - седенькая старушка-дрессировщица, задорная и верткая как первоклассница, и ее компаньонка Ната, величавая будто самоварная ватная кукла.
   - Через пять минут Витебск, - прошептала Эмилия Францевна. - Надо быстренько погулять собак.
   Не успела умыться и дошнуровать кроссовки, как прибыли. Наш вагон не достигал платформы. Я спрыгнула на насыпь, а Эмилия Францевна с Натой посыпали вниз собачек. Неминуемо запуталась я в поводках и шлепнулась. Эмилия Францевна взвизгнула, а Ната оперным басом заматерилась. Собаки тявкали, гавкали, пищали, визжали, скулили, дергали поводки в разные стороны, а одна болонковидная шавчонка неистово трепала меня за джинсину. "Хочу домой!", - в истерике подумалось мне, но уже следовало запихивать псарню обратно и суетня поглотила внезапный ужас.
   А следующий выгул в Даугавпилсе. Стоянка длительная, минут пятнадцать. Я уже умывшаяся, попившая проводницкого чаю и более уверенная в себе. Прогуливала мосек парами вдоль рельс и выговаривала непривычное: "Дав-гав-пилс... Дау-гау-пилс... Даугавпилс".
   За составами не виделось признаков города, лишь чуточку здание вокзала в готическом стиле. Но сердце сентементально заныло: вот я уже где-то совсем в другой земле, так странно называющейся, а значит почти уже началась новая жизнь, где все будет не так как в былом. Само название города навсегда запечатлелось, хотя я там всего навсего выгуливала минут десять собак. Даугавпилс - не географический пункт на территории Латвии, а неуловимый порог в зарождающуюся юность.
   Почти весь день просидела я уткнувшись в окно. Мои попутчики не догадывались, что столь тихая девочка тоже из цирковых и во всю перемывали шумной братии косточки. Под вечер я решилась выйти в тамбур покурить. Тайно от родителей взяла с собой пачку "Явы" и сейчас, по-привычке стесняясь взрослых, незаметно от соседей извлекла со дна сумки книгу и проследовала с ней в тамбур. Томик являлся убежищем для сигаретной пачки: в страницах его прорезана была секретница. Выковыряла пачку, сняла хрустящий целлофан, откинула козырек, вскрыла серебристую бумажку и выколупнула ногтиком сигарету. Понюхала. Аромат незажженных сигарет был чрезвычайно приятен. Тяги к курению у меня не было, но я ужасно стремилась сделаться лихой или хотя бы казаться таковой. Подпалила кончик, наполнила рот дымом и тут же он вырвался обратно - не умела затягиваться. Опять, напыжив щеки, набрала дым.
   Внезапно открылась дверь и возникла Эмилия Францевна с кульком и бутылкой лимонада: возвращалась из вагона-ресторана. По школьной привычке дернула я руку с сигаретой за спину, а дым от неожиданности проглотила и закашлялась как простуженная кошка. Эмилия Францевна заохала, а когда я пришла в себя вдруг спросила для чего я подалась в цирк. Утирая едкие слезы, бормотнула: "Хочу путешествовать". Эмилия Францевна почему-то обидилась и, поджав губы, удалилась. А я прополоскала рот, выпихнула бутафорскую книгу через унитаз на рельсы и направилась по ходуном ходящим межвагонным сцепам в ресторан.
   Села за стол напротив зеркальной перегородки и, любуясь на себя в зеркало, как можно независимей попросила у подошедшего официанта рюмку коньяку. Он ничуть не озадачился, а лишь скороговористо узнал чего еще требуется. Замешкалась, припомнила: "Лимончик". Принес. А я расстраивалась: ну никто, никтошеньки не шокируется столь дерзким поведением подростка, никому нет никакого дела, даже неинтересно. Сидят, жуют, болтают, ковыряют в зубах. Но ведь я же, я, я, я тут! "Я так не играю", - возникла детская мысль. Выпила отвратительную как лекарство коричневую жижу, передернулась судорогой и в этот момент поймала насмешливый взгляд лиловоносого дядьки за дальним столиком. Досадуя, что творческий акт не задался легким и непринужденным, пососала кислую лимонную дольку и вновь передернулась. Вовсе расстроилась. Закурила. Вскоре с непривычки возникло головокружение и наконец развеселилась: "Все же, черт возьми, но сама по себе поездом еду в дальние края и...
   и как это здорово быть совсем уже взрослой!"
   Оттягиваю вступление, потому что еще не готова вновь ступить, пусть и мысленно, на перрон в Клайпеде. Никак не могу приступить к настоящему повествованию, хотя отчетливо вижу как шагаю из ночного поезда на мокрую платформу, сеется мелкий дождик дрожа игольчатыми шарами вокруг фонарей и... делаю первый вдох. Ну вот и получилось!
   Мы прибыли в половине первого ночи. Витал невидимый дождь. Фонарные столбы казались бенгальскими огнями - электричество отражалось искристо в брызгах. Доносился едва уловимый необычный аромат, мне подумалось, что поджариваемых кофейных зерен.
   Наша группа проследовала сквозь вокзал и оказалась на площади,окруженной большими голыми деревьями. Здесь нас ожидал арендованный "Икарус". Сидений имелось больше, чем людей, но их заняли вещами. Все расселись, а мне не досталось места. Некоторые артисты смотрели на меня с изумлением, не понимая откуда я взялась. Другие приметили за сутки в вагоне, но тоже удивлялись теперь, ранее не предполагая, что я с
   ними.
   Тронулись. Я стояла на ступеньке возле передних дверей и в темноте застеколья старалась рассмотреть неизвестный город. Поначалу различала лишь смутные черные силуэты, непонятные тени и вдруг празднично вспыхнула красным неоном витиеватая латиница. Я по слогам разобрала: "Trikotajas" и чуть не рассмеялась в голос, но оглянулась - никто не смотрел в окна: судачили сонно о чем-то, придерживая чемоданы и коробки, позевывали. И мой восторг остался неразделенным. "Как будто они каждый день тут курсируют!" - с некоторой обидой за город подумала я.
   Теплым светом шестигранного фонарика над парадным возникла в узком переулке гостиница. Подъезд подсекал угол здания и выходил на перекресток.
   Заполонили холл и я увидела устланную бордовой ковровой дорожкой, прижатой к ступеням начищенными до блеска медными прутьями, лестницу с широкими полированными перилами и огромным зеркалом в резной раме на полуэтаже, где лестничный марш на повороте раздваивался на более узкие пролеты. "Роскошный отель!" - подумала оробело, но тут же озадачилась, приметив у окошка портье скромную табличку: "Гостиница 3 класса".
   Муторное заполнение гостевых бланков. Встретив пункт "Цель приезда", я растерялась, но подсмотрела как заполняли другие и вписала: "Деловая командировка".
   - Мне с тобой прийдется жить, - неодобрительно окинув меня взглядом, заявила похожая на статуэточку девчонка и я догадалась, что это и есть та самая Лина, с которой мне предстоит репетировать акробатико-жонглерский дуэт. Помощницей у дрессировщиц я была заодно, а главной задачей являлось создание творческой пары. Собственно, вопрос о партнерстве за нас решила дирекция, а мы только сию минуту впервые и увидились в этом ночном холле за тысячу километров от родного дома.
   "Вредная", - приуныла я.
   Нас поселили на третьем этаже. Лифта не было и Лина возмущалась по этому поводу весь подъем, хотя еще внизу бесцеремонно вручила мне пару своих чемоданов.
   - А где твои-то вещи? - между прочим сказала она. Я дернула плечом, имея в виду спортивную сумку, висевшую на нем, и Лина округлила глаза:
   - И только?
   Ей сходу не приглянулась наша, показавшаяся мне очень уютной, обитель и мы немедленно занялись передвижкой мебели, причем напрягалась только я, а Лина руководила. Расставили все гораздо неудобнее, но капризница удовлетворилась. Забегая вперед скажу, что наутро горничная заставила все восстановить как прежде и, конечно, корячилась опять я одна.
   Лина выбрала кровать, а я села на другую, невольно ожидая не последует ли еще указаний. Но Лина, напевая, выудила из чемодана нечто прозрачно-голубенькое и, не обращая внимания не то что на меня, а даже на незанавешенное окно, разделась донага и облачилась в это одеяние эльфов. Заметив мое благоговение снисходительно усмехнулась:
   - Ты что пеньюара никогда не видела?
   Я не видела, но не призналась в этом и молча полезла в сумку за фланелевой желтенькой пижамкой с неразборчивыми от застиранности утенятами. Переодеваться ушла в ванную.
   Вернувшись, застала Лину устроившейся в кресле и полирующей маникюрной пилочкой ногти на ступнях. "Какая же она грациозная, - невольно отметила я и вздохнула. - И почему у всех красоток отвратительный характер?"
   - Подай лак, - небрежно бросила Лина. Я исполнила и подметила, что мне, в общем-то, совсем не неприятно подчиняться ее прихотям.
   Хотела разобрать постель, но вдруг, глянув в окно, заметила, что какой-то человек в светящемся квадрате из крыла наискосок приветливо машет нам.
   - Вон там, вероятно вас... тебя.
   Лина помахала ладонью в ответ и силуэт исчез, но через несколько минут кто-то постучал в дверь. Лина попросила открыть и, пока я ходила, накинула все же на себя махровый голубой халатик. Вступил вальяжный парень и Лина тут же принялась с ним кокетничать. Он настойчиво звал ее в свой номер на бокал шампанского, но она лишь заливисто смеялась. Я изо всех сил боролась со сном и старалась не выглядеть сонной,
   хотя никому до меня не было дела. Казалось, их беседа не кончится никогда, но Лина неожиданно резко распрощалась и даже сама затворила дверь за молодым человеком. Хмыкнула:
   - Полный идиот!
   - А кто это? - буркнула я, наконец-то позволив себе забраться под одеяло.
   - Понятия не имею, - беспечно сказала она и зевнула. - Проходимец. Я только и следила, чтоб чего не упер.
   От изумления я даже не нашлась, что сказать, потому как думала, что это кто-то из цирковых. "Во дает!" - подивилась, что так вот запросто ночью можно впустить неизвестно кого и непринужденно болтать с ним, будто с давним знакомым.
   Лина легла и произнесла ласково:
   - Погаси свет.
   Я хотела не отзываться, но тут услышала ее сонное дыхание, посмотрела - она заснула. Пришлось подниматься и выключать свет. Опять улеглась, свернулась беззащитным калачиком и вдруг опомнилась: ведь где-то здесь совсем рядом море! Подскочила, села. Море!!! О нем я беспрестанно мечтала все дни перед отъездом и грезила в поезде, а сейчас забыла. А ведь, может, оно прямо за стеной плещется... "Может быть, встать, одеться и выйти? Вот оно прямо за стеной, я слышу!"
   Я никогда не видела море.
   "Наверное, не засну", - решила в отчаянии, но тут же легла и сразу же провалилась в сон.
   Постукиваение теребило мозг. Разлепила веки. Еще темно, но, вероятно, утро и это Эмилия Францевна тюкает в дверь. Шатаясь, натыкаясь на предметы, босиком прошлепала в прихожую.
   - Дружочек, шесть утра, - улыбнулась мне бодрая и свежая Эмилия Францевна, - спускайся.
   - Угу, - и к умывальнику: горячей, холодной, горячей, холодной... Начала одеваться и неожиданно грянул гимн Советского Союза. Вскрикнула и машинально кинулась к радио на стене, увернула звук на нет. Руки нервически дрожали, сердце колотилось, но зато окончательно пробудилась.
   Эмилия Францевна, Ната, собаки и обезьяны располагались на первом этаже среди служебных помещений.
   Мне выдали тройку мелких собак и я сопроводила их за порог. Стылое утро, пар изо рта. Заулыбалась безудержно, осознав мгновенно, что все-таки я действительно, всамделешне уехала из Москвы, единственной реальности, которую до сих пор знала, и вижу наяву черепичные, слегка позеленелые крыши и... Но собачата рвали нетерпеливо поводки и утянули меня через булыжную мостовую на газон под стеной старого полуразрушенного нежилого дома. Там я отпустила Фантика, Белку и Чапу. Пока они суетились, рассмотрела нашу гостиницу. С виду угрюмое обрюзгшее серое здание, но я угадала в нем доброту и мудрость старикана, прожившего завидную жизнь. Вдруг подумала: "Я, наверное, такой же буду..." и испугалась, впервые заглянув куда-то очень-очень далеко, практически в несуществующее. Но отвлеклась, уловив в воздухе, взволновавший вчера на перроне Клайпедского вокзала едва заметный аромат: "Что же это все-таки за флюиды?"
   Вернулась, как и было наказано, через пятнадцать минут за очередной партией мосек.
   - Хорошо погуляли? - чирикнула Эмилия Францевна.
   - Погода пасмурная, но приятная.
   Ната, чистившая здоровенным ножом малюсенькую морковку, рявкнула:
   - Спрашивается покалились они или нет?
   Я некоторое время осознавала, что означает "покалились", догадалась и смутилась:
   - Не обратила внимания.
   - Надо следить, - мягко укорила Эмилия Францевна, а Ната матюкнулась и шмякнула зло морковь в таз с водой, обрызгалась и прошипела:
   - Возьмут кого попало!
   - Я артистка! - вырвалось у меня и от этой истеричной хвастливости стало тошно: не работала я еще на профессиональной сцене.
   Ната ухмыльнулась. Эмилия Францевна, опасаясь конфликта, быстренько одарила меня очередными шлейками и подтолкнула к выходу. В коридоре я услышала вслед себе Натин матюшок и совсем пала духом, ведь предстояло работать с этой фурией три гастрольных месяца, а начался, считай, лишь первый день.
   За Чарликом, Бубликом и Марсиком я уже бдила, но ужасно неловко себя чувствовала, когда они, повертевшись волчком, приседали с выпученными глазенками.
   Вернулись. В комнате, вопреки моим наихудшим предположениям, царила вполне мирная атмосфера. Ната даже изобразила подобие улыбки.
   - Ну?
   - Да, - кивнула я и залилась краской. - Покалились.
   - И Марсик?
   - И Марсик.
   - Как следует?
   Тут я опять растерялась. Отметив сам факт, не придала значения количеству и качеству случившегося. И мне внушили, что надо подмечать все ньюансы: состав содержимого, плотность, цвет. Я дулась, подозревая, что это издевательство, но Эмилия Францевна терпеливо пояснила, что животные не могут словесно пожаловаться на самочувствие, поэтому и следует неравнодушно относиться к их отправлениям. Я согласилась, что, пожалуй, это истинно и, выведя очередную стайку, всматривалась в собачьи экскрименты с дотошностью исследователя.
   Десятым в псарне был Дик, единственный крупный пес, белый, кудлатый, шалый. Он сразу же натянул поводок и понесся как велосипед. Я едва поспевала следом. Мы умчались изрядно, а Дик все не сбавлял ход, даже ногу задирал на полном ходу. В конце-концов я кое-как затормозила, уцепившись за фонарный столб. Дик немедленно повернул назад и с такой же целеустремленностью завелосипедил обратно. И присел даже нас-
   пех, тут же припустив дальше, так что я не разглядела показатели его здоровья, но посчитала, что вряд ли такой парень подведет.
   После выгула предстояло вычесывание собак. Только трое были лысенькими, остальные - пудельки, болонки и помеси пудельков с болонками. Дик же, как выяснилось, являлся венгерской пастушечьей породой - пули.
   Освободилась я около девяти утра. Отпустили до часу, когда предстояла дневная прогулка.
   Поднялась в номер. Лина все еще спала. Дико позавидовала, потому что уже успела вымотаться, а она все еще нежилась по-барски в постели. Решила мстить. Достав из сумки теннисные мячи, принялась остервенело жонглировать, нарочно градом роняя их на пол. Лина не замедлила отреагировать.
   - Чокнулась что ли?! - резко села она. - То как медведица топала на рассвете, радио включала, теперь совсем озверела!
   - Нам надо репетировать, - огрызнулась я.
   - Успеется! Проваливай в коридор! - Лина вновь уютно улеглась, а я поплелась в коридор, хотя мне менее всего хотелось кидать мячи. Но все-таки отыскала в дальнем конце этажа небольшой тихий холл с пальмами в кадках и с полчаса побрасала волосатые мячики. Но вдруг вспомнила про море и в очередной раз поразилась, что мысль о нем, такая навязчивая вдали, здесь постоянно покидает меня. Быстро возвратилась в номер, спрятала мячики в стенном шкафу прихожей и, даже не приоткрыв дверь в комнату, потихоньку улизнула, злорадствуя: "Пускай думает, что я репетирую!"
   Вышла из подъезда и остановилась. Четыре переулка тянулись в разные стороны. Куда направиться? Все вокруг неведомое, кроме разве что газона напротив и пустынной улочки за ним, которую я и не рассмотрела в галопе за Диком. Но через каких-то полчаса я уже буду знать куда ведет, например, вот эта улица, по которой я сейчас пошла, и что всю жизнь скрывалось вот за тем поворотом. Повернула... нет, не увидела моря. Чуть было не спросила у первого же встречного прохожего, как пройти к нему, но решила - пусть отыщется само, так будет по-настоящему.
   Улица называлась Пяргале. У моста через речонку Дане стоял на причале белоснежный парусник, именовавшийся "Регата". Облокотившись на чугунные перила моста я представила будто стою на палубе и бью вон в тот до сияния надраенный медный колокол. Пошла дальше и у рынка, в книжном магазине купила красный томик, автором которого значился Leonidas Brejnevas. Конечно, исключительно ради смеха, заранее представляя как позабавятся московские приятели. Глянув на часы, увидела, что
   стрелки приближаются к часу, а море так и не обнаружилось. Опечаленная, повернула обратно.
   Номер дрессировщиц оказался запертым и на мой стук раздавались лишь лай и обезьяний клёкот.
   В недоумении поднялась к себе на этаж и тут ситуация прояснилась. Вся труппа сгрудилась в большом холле и что-то оживленно обсуждала.
   - А вот и она! - объявил Курнаховский, директор коллектива. - Что же это вы, голубушка, игнорируете собрание?
   Директора за глаза прозывали "журавлем" и в самом деле он имел двухметровый рост, и при этом был сух и костист. Ему было уже лет шестьдесят, но он отчаянно молодился: пользовался дамскими кремами для лица, слегка тонировал губы, немного румянил щеки и, кажется, даже подводил глаза.
   - Я не знала, - смятенно от всеобщего внимания пробормотала я.
   - Ей утром сообщено было, - протрубила Ната.
   - Когда? - отчаялась я: "Врет же, врет!"
   Курнаховский поправил атласную розовую бабочку под острым кадыком на гусиной шее.
   - Линочка репетировала, - сладко улыбнулся он в сторону моей партнерши, - а вы где-то бродите.
   - Ре-пе-ти-ро-ва-ла? - поразилась я.
   - Да! - раздался нахальный голосок Лины. Она восседала на подоконнике с желтыми теннисными мячиками в руках: короткая юбчонка, длинные ножки. С ехидством улыбнулась мне:
   - Все видели, как я только перед собранием закончила жонглировать.
   "Ну и стерва! - негодовала я внутренне. - Дрыхла ведь!" Хотела восстановить правду,но тут Ната пожаловалась, что я не явилась выгуливать собак в час дня, хотя час дня именно сейчас и был, и я явилась, но даже сей очевидный факт доказать оказалось невозможно. Оправдываясь, сопротивляясь, защищаясь, я еще больше увязла в нелепейших грехах. Счастливая Ната изрыгнула:
   - Артистка!
   И в запале я сообщила всем, что она ругалась на меня нецензурно. В холле повисла пауза, а потом грянул хохот. Курнаховский, отсмеявшись, обратился к покрывшейся бело-красными пятнами, единственно не хохотавшей Нате:
   - Наталья Борисовна, неужели это правда?
   - Я с ней работать не желаю, - отрубила Ната.
   И Курнаховский, элегантным жестом проведя холеной ладонью по волнистой седой шевелюре, пропел мне:
   - Какая же вы, деточка, склочная. Не успели прийти в наш дружный коллектив, а уже конфликтуете.
   Я молчала. Мне уже было все равно. Простояла все собрание истуканом и ничегошеньки не слышала. Внутри клокотало. Ну, отчего они меня возненавидели?! Вот тебе и новая жизнь, самостоятельная, необыкновенная! Хочется немедленно домой, чтобы мама пожалела... домо-о-ой! "Я уеду, уеду, сегодня же уеду!" - колотилась мысль в голове.
   Когда собрание закончилось, я вернулась в номер и легла на кровать лицом вниз. Вошла, напевая чего-то беззаботное, Лина. Раздалось позвякивание ложечки о стакан и вдруг веселый вопрос:
   - Тебе чай или кофе?
   Я перевернулась. В стакане бурлил кипятильник. Лина распаковывала коробку сахара и улыбалась мне так, будто ничего не случилось.
   - Как же так, - убито произнесла я, - разве утром я не звала тебя репетировать, а?
   - Да брось ты о пустяках, проехали!
   - Почему на меня все взъелись?
   - Будь проще. Никого ты не интересуешь. Думаешь, кто-нибудь помнит что там творилось на собрании? Это все так, игра, от скуки цирковой, а ты новенькая, терпи.
   Прихлебывая чай я продолжала угрюмо размышлять: "Нет, на фиг мне
   такие игры, брошу все и в Москву!"
   Зашли партерные акробаты: коренастый Володя и стройный Вовочка. И они улыбались, и говорили со мной так, словно пятнадцать минут назад ничего такого не произошло. Лина и их напоила чаем, а потом они втроем отправились гулять по городу. Меня не пригласили и я опять затосковала, но вспомнила про море и пошла ходить по улицам в поисках его. Пересекая мост, увидела на палубе той самой белоснежной "Регаты" Лину - она бесшабашно колотила в блестящий колокол и звонко кричала:
   - Свистать всех наверх! Отдать швартовы! Полный вперед!
   Я всерьез оскорбилась, будто бы она сплагиатировала мою мечту.
   Долго ходила, устала, но опять не нашла море.
   Вечером Лина куда-то наряжалась. Подвила электрощипцами иссиня-черные локоны, накрасила длинные пушистые ресницы и ее карие глаза сделались особенно манящими, очертила кроваво подвижный рот, надела переливающееся зеленое в обтяжку платье и лакированные как нефть туфли на высокой шпильке. Я делала вид, что читаю местную газету "Советская Клайпеда", но не выдержала:
   - Ты куда?
   - В кабак. Завтра начнем работать, а начало принято отмечать.
   - А я?
   - А ты-то здесь при чем? Ты маленькая.
   И я стиснула зубы от такой откровенной наглости, ведь ей самой было всего восемнадцать. Впрочем, хотя Лина и была старше меня всего на год с небольшим, дерзости и уверенности в ней содержалось несравнимо больше. "Ну и ладно!" - уткнулась я в передовицу, но свежие новости абсолютно не волновали. Когда Лина уцокала, зажгла торшер и, развалившись в кресле, закурила. Впервые после случая в поезде. Глядела на смутное отображение в окне. Дым красиво струился вверх и настроение постепенно улучшилось. Ну, разве я могла такое позволить дома при маме с папой? И отпустили бы меня поздно за порог? А тут я могу запросто встать и направиться куда захочу, и хоть всю ночь не возвращатсья. Разволновалась: "Чего сижу-то?" И спустилась в бар, посещение которого являлось еще одной моей сокровенной мечтишкой и вот она свершалась.
   В баре полутьма, негромкая музыка. Я присела на высокий пуф возле стойки и выбрала коктейль. Получила набитый льдом узкий длинный стакан с торчащей пластмассовой трубочкой. Первым делом выловила сливку и слопала ее, потом пососала содержимое и отставила: спиртное даже в легком варианте вызывало тошнотное ощущение. Ко мне подошел подвыпивший рыжий здоровяк и заговорил. Я вежливо, но неохотно отвечала, как вдруг выяснилось, что он моряк и их судно только сегодня пришло в
   клайпедский порт. Страстный вопрос вырвался у меня:
   - А где же море?
   И оказалось, что надо плыть паромом через залив, а потом еще пересечь Куршскую косу. Я поняла почему, блуждая по городу, никак не могла обнаружить моря, хотя незримо чувствовала его могучее присутствие. Поинтересовалась:
   - А куда вы плавали?
   - В Исландию, - усмехнулся почему-то он. А я внезапно вспомнила как в девятом классе видела по телевизору документальный фильм об Исландии и очаровалась этим островом. Честно признаться, более всего мне понравился в этом кино паренек, работающий грузчиком в порту: льняные, взвивающиеся от ветра длинные волосы, худенький, но так лихо швыряющий пузатые бочки, при этом еще и улыбаясь в камеру.
   Моряк представился Александром и сказал, что привез из Рейкьявика много разнообразных сувениров и хочет сделать мне презент. Мы двинулись к нему в номер.
   Когда выходили из бара, столкнулись с администраторшей нашего циркового коллектива "Верные друзья" Любкой. Она как раз распахнула ресторанную дверь, находившуюся впритык с баром, и остолбенела, узрев меня с краснолицым рыжим детиной, но тут же хищно сузила глаза и скрылась обратно в ресторан. Я обрадовалась: "Они-то полагали, что несчастная девочка торчит заброшенно в номере, а я - ого-го, не тут-то
   было!" Но радовалась напрасно, потому-что Любка наплела, будто я и на ногах не держалась и меня волок лапая и целуя взасос пьяный мужик.
   Поднялись к моряку. Он жил почти напротив номера, где остановились мы с Линой. Комната была забита чемоданами и огромными коробками. Александр усадил меня на кровать, отыскал в бауле пестрый глянцевый журнал и сел рядом, сунув его мне в руки. Я листанула и немедленно захлопнула. Жар окатил лицо. Туркнула журнал Александру. Он искренне удивился:
   - Ты чего? Это же "Плейбой", его запрещено провозить, контрабан-
   да. Стесняешся что ли? На, не робей, посмотри...
   - Неа, неа, уберите или я уйду.
   Он замялся, сам полистал журнал, надеясь, что я все же заинтересуюсь, но я отвернулась. Александр кашлянул:
   - Я закрыл.
   - Честно? - недоверчиво покосилась. Да, закрыл и отложил. И смотрел на меня обалдело. Спросил с глуповатой улыбкой:
   - Ты чё девственница что ли?
   И я опять залилась краской. Конечно, так и было, но говорить на такие темы мне не хотелось.
   - А чего же ты сидела в баре одна и так легко со мной разговорилась и пошла?
   - Но я, то есть, но вы...
   А он вдруг трезво и очень серьезно проговорил:
   - Выходи за меня замуж.
   И стал рассказывать, как грустно и одиноко возвращаться ему после моря к себе домой в Гусь-Хрустальный, где его никто не ждет, что он давно хочет жениться на хорошей чистой девчонке, что ему опостылило общаться лишь с проститутками в портовых городах.
   - Да вы ведь старый...
   - Тридцать пять всего!
   - Это даже чуть больше чем две моих жизни.
   Он принялся уговаривать, убеждать, увещевать, но я категорически отказывалась. Обеспеченность, покой - нет, я мечтала не об этом и, вообще, еще не намеревалась замуж. Жизнь только собиралась начаться и сколько интересного ждало впереди, а тут предлагают такую скуку. Я затосковала и сообщила, что мне пора. Александр сник, протянул на память золотую цепочку с бриллиантовой капелькой, но я не взяла, тогда он, с
   грустью глядя на отвергнутый подарок, тихо сообщил:
   - Теперь я буду кутить.
   С остатком надежды посмотрел на меня:
   - Может, передумаешь?
   Но я попросила у него жевачку, он дал и мы распрощались.
   Вернувшись в свой номер, застала там Лину с незнакомым мужчиной, походившем постоянной белозубой улыбкой на американца. Они пили шампанское с дорогими шоколадными конфетами. Также повсюду оранжевели шкурки апельсинов. Оказалось, что и гость Лины моряк, и именно с того самого судна, что и мой недавний жених. Лина, кстати, заявила, что Любка пожаловалась на мое поведение Курнаховскому.
   - Глупая ты, - хмыкнула она. - Кто же в открытую встречается с гостиничными мужчинами? Вот Виктор пришел ко мне, а никто и не заметил. Учись!
   Я промямлила, что ничем предосудительным не занималась.
   - Вовсе дура! И не занималась, а влипла!
   Замтем она сообщила, что идет с Виктором на всю ночь в ресторан "Регата". И я мысленно плюнулась. И этот романтичный парусник предал - не бороздил он морских волн, а содержал в своем чреве банальное питейное заведение.
   Они исчезли, я легла спать, но никак не могла заснуть, перевоз бужденная событиями дня, а когда только начала засыпать, ввалились Лина со спутником. Оба уже абсолютно пьяные, но вновь принявшиеся за шампанское. Произносили громкие тосты, смеялись и, кажется, целовались. Я лежала лицом к стене и притворялась спящей. Потом они погасили свет и легли вместе. Я обрадовалась,что наконец-то уснут и незаметно перевернулась на спину, потому что совершенно отлежала правый бок, но тут услышала звуки, которых раньше никогда не слышала, но сразу догадалась, что они означают, и опять отвернулась. Хотелось вскочить и убежать, но не смела даже пошевельнуться, потому что более всего боялась, что они поймут, что я свидетель. "Мама, мамочка,- заскулила мысленно, - если бы ты знала..." И вдруг ужаснулась, ведь я даже не позвонила родителям, не отбила телеграмму, забыла, а ведь они там наверняка с ума сходят и, конечно, теперь тоже не спят. Я беззвучно заплакала, прикусывая подушку и молила: " Скорее бы это кончилось!" Вскоре соседи опять пили шампанское и опять гасили свет. И еще пили. Когда угомонились и заснули, я все еще лежала с вытаращенными в темную стену заплаканными глазами и совершенно ни о чем не думала.
   Очнулась от тихого постукивания в дверь. Чувствовала себя разбитой и несчастной. Механически поднялась и отворила дверь Эмилии Францевне.
   - Детка, мы тебя ждем, - раздался ее невинный лепет.
   - Хорошо, - депрессивно отозвалась я. Автоматически умылась, оделась, спустилась. Вручая собак, Эмилия Францевна обеспокоилась:
   - Дружочек, что с тобой? Синяки под глазами. Не заболела?
   - Все нормально, - почти беззвучно произнесла я и отправилась на улицу, горько размышляя о том, что вот я всегда ненавидела свое румяное лицо с глупыми ямочками на щеках и мечтала о впалых бледных скулах и тенями под глазами, потому что это свидетельствовало, по моим представлениям, о загадочной душе и вот грезы превращаются в явь, а мне вовсе и не весело.
   Клайпедский воздух был свеж и холоден. Мглистые силуэты зданий еще не тронутые солнышком не походили, как это казалось днем, на разноцветные пряничные домики. Туман, тишина. Я подолгу бродила с каждой партией собак по серым стылым улочкам и никого не встречала. Подумала: "Ранняя Клайпеда принадлежит только мне." И это утешило.
   Когда вычесывала собак, узнала, что сегодня в три часа сбор у подъезда гостиницы на выездной концерт. Ната съязвила, что как всегда я не в курсе дела и опять матюкнулась, но меня брань уже не задела. Я лишь с печалью отметила сама про себя: "Ну вот и взрослею..."
   В три часа возле входа стоял тот самый белый с красной полосой "ЛИАЗ", что подвозил нас в Москве от церкви до Белорусского вокзала. Я едва не опоздала, потому что бегала на Главпочтамт звонить домой, а потом еще и искала, где же находится причал парома, который переправляет через Куршский залив на косу, но опять же не нашла. Кстати, маме я наврала, что будто бы видела море и, когда она поинтересовалась какое оно, то растерялась и брякнула: "О, это так много-много воды!"
   Музыканты, получающие по рублю в день доплату как грузчики, затаскивали в автобус концертные пожитки и клетки с животными. Я села на свободное место, но меня тут же попросил освободить его клоун, по жизни очень степенный человек, Эдуард Иванович. Я пересела, но и оттуда вежливо согнали. Оказалось, что у каждого имелось привычное сидение и пришлось забиться в самый угол задней банкетки, где грудились музыкальные инструменты.
   Тронулись. Миновали город, потянулись поля, одинокие хутора.
   Иногда на горизонте возникал острый как ракета костел, приближался и вдруг делался громоздким, внушающим трепет, удалялся и снова превращался в ракету, нацеленную в пасмурный космос.
   В Шилуте, первом нашем гастрольном городке, автобус уже поджидали мальчишки. Они шустро взялись за разгрузку. За это их после пропустили без билетов.
   Я сразу стала выгуливать собак. Всех десятерых вместе. Карликовый пинчер Чарлик вдруг воспылал любовью к слишком верзилистой для него Белке и полез на нее. У крылечка покуривали Лина и жонглер Кукушкин.
   - Чем отличаются животные от человека, - осуждающе заявила Лина, - так это тем, что у них нет стыда. Разве вот мы смогли бы так совокупляться публично?
   Кукушкин хихикнул.
   Я подняла незадачливого ухажера на руки и погладила дрожащее лысое тельце, сама же зло подумала: "Кто бы говорил, но не она!"
   Внутри дом культуры был сумрачный, пустой, гулкий, выстуженный, но уже через полчаса он выглядел обжитым и веселым. Во всех гримерных ярко горел свет, сверкали зеркалами трюмо и повсюду появилось множество повседневных вещей, будто наши намеревались обосноваться тут навсегда.
   До представления оставалось с полчаса и я хотела пошататься по городку, но Лина возмутилась:
   - Ты чего, нам же надо с вазой порепетировать!
   Я и забыла совсем, что мы с ней еще и ассистировали в иллюзии у Мирославы Чесливьской, пятидесятилетней дамы, заявлявшей, будто она княжеского происхождения, что, впрочем, не мешало ей являться парторгом наших "Верных друзей".
   Ваза представляла из себя обшарпанный фанерный цветок на колесах размером с коробку от большого телевизора. Расписано это было под хохлому, причем так хитро, чтобы сооружение казалось зрительно меньше, чем есть по сути. Иллюзионистка выливала в сердцевину с десяток не менее хитрых ведер воды, которые снаружи были обычного размера, а внутри заужены и укорочены, затем лепестки откидывались, из чаши выскакивали две девушки, а вода якобы исчезала, но она оставалась в полых внутренностях лепестков.
   Чесливьская вручила мне газовое платьице с балетной пачкой, но оно оказалось маловато и даже при примерке треснуло.
   - До тебя мы с Алькой, гимнасткой на трапеции, работали, - сказала по секрету Лина, - но они с Чесливьской полаялись. Это Алькино платье.
   Чесливьская раскудахталась на весь дом культуры. Курнаховский тотчас удалился на своих журавлиных ногах в зрительское фойе: "Надо проконтролировать как у Любки дела с билетами". Любка-администраторша помимо прочего была и кассиром, и контролером. Чесливьская вдогонку прокляла Курнаховского замысловатым польским ругательством, заодно досталось и Любке, потом накинулась на нас с Линой. Лина щебетнула: "Ой, там же у меня кипятильник включен!" и уюркнула. Я осталась одна.
   - Почему у тебя нет костюма?! - визжала словно в припадке княжна Чесливьская.
   Неслышно подошел клоун Эдуард Иванович и предложил взамен балетной пачки арлекинское в красно-синие ромбы трико своего сына, такую же ромбовидную куцую жилетку и раздваивающийся колпак, на концах которого побрякивали ржавые бубенцы.
   Чесливьская моментально успокоилась:
   - Превосходно, пусть будет Арлекином, а Линка-дрянь - Мальвиной.
   И я переоблачилась Арлекином. Чувствовала себя несколько неловко в незнакомом костюме, хотя он и пришелся впору, просто было в нем нечто идиотское, красноречиво подтверждающееся и ироническими взглядами, и соответствующими улыбочками окружающих.
   Появилась Лина, слегка прикрытая полупрозрачной розоватой оболочкой с блестками, и рассмеялась, увидев меня в дурацком наряде, еще и шлепнула ладошкой по бубенцам. Рядом с ней я вовсе превратилась в юродивого.
   Набычившись, я отошла к занавесу и уткнулась в дырочку, проделанную в пыльном плюше: зал набился битком,сидели даже на полу,а некоторые вскарабкались в полукруглые ниши под потолком. Возгордилась, что наша скромненькая программа собрала столько народу, но и расстроилась, так как прийдется демонстрировать себя в шутовском виде.
   Иллюзионистка выступала последней, потому что после ее аттракциона сцена оказывалась в мишуре, серпантине, блестинках и прочем праздничном мусоре, который собирали минут пятнадцать.
   Собаки с обезьянами шли в середине программы. Ната и Эмилия Францевна привязали живность в самых неожиданных местах закулисья и, выходящие на сцену артисты, шарахались и ойкали, неожиданно наткнувшись в темноте на шавку или оскалившуюся обезьяну. Меня поставили в узком проходе возле задника с бадминтонной ракеткой перед макакой Чикой, привязанной на цепочке к батарее. Требовалось постоянно грозить ей, ибо ее периодически сводил судорогой нервный припадок и она остервенело кусала свою атласную юбчонку и срывала с головы громадный бант. Я замахивалась и Чика, совершив угрожающий выпад вперед, застывала в угрожающей позе, через секунду успокаивалась и принималась что-то выискивать в зеленоватой шерстке на лапе, но вдруг опять корчилась и драла юбчонку и бант. А на заднике отражалась тень гимнастки на трапеции Аллы Сидоровой, по афише - Альвианы Дорси. Из зала доносились то аплодисменты, то, в кульминационных моментах, единодушное "ах!"
   Ната вырядилалсь в черное парчовое до пола платье, накрасилась по-цирковому, то бишь чересчур, дабы с самого последнего ряда щеки не казались блеклыми и выделялись глаза.Вблизи же такая маска производила вампирское впечатление. Ната молчала, поскольку шептать не умела, а ее бас прорвался бы и сквозь оркестрвку. Зато дала волю рукам. Тыкала рукояткой плетки то в обезьян, то в Эмилию Францевну. Меня не замечала, вероятно, принципиально. Однако, когда объявили номер, будто невзначай
   хлестанула по пояснице и вывалилась на сцену. Я вскипела, но не будешь же выяснять отношения во время работы. После же получилось вроде и поздно, да и волновала меня к тому моменту иллюзионная ваза. Лина так и не удосужилась залезть со мной внутрь, зато поинтересовалась умею ли я толком делать комплимент, и заставила продемнстрировать как я его изображу, вынырнув из вазы. Я припрыгнула на месте и раскинула руки, повертелась, улыбаясь воображаемой публике.
   Лина поморщилась.
   - Что это? - она нарочито нелепо скрючила ладони. - Чего ты растопырилась? Локти углами, пальцы торчат будто в дерьмо влипла... Смотри как надо, ап!
   И она вспорхнула и плавно развела руки.
   - Да пусть делает как делает, - жуя чего-то, вмешалась Чесливьская. - У нее это в образе, как раз и костюмчик... кхм... соответственный.
   Я зашла в хореографическую комнату и сделала комплимент перед зеркальной стеной: действительно, аляповато, но ведь я всегда так раньше изображала, еще в бытность в художественной самодеятельности. Заглянула Эмилия Францевна и сказала, что на дорожку надо выгулять собак, потому как сразу после иллюзии начнется погрузка и будет некогда.
   Прямо Арлекином отправилась я на улицу.Стемнело и по-прежнему сыпал дождь. "Вот посетила незнакомый город, - взгрустнулось мне, - но что толку? Будто бы и не была". Собаки обнюхивали жухлую траву, опавшую листву, стволы деревьев, а я посочувствовала и им. Объездили почти всю страну, даже были в Польше и Болгарии, а понимают ли это?
   Перед иллюзией мы с Линой забрались в фанерную сердцевину раскрытого цветка и униформист Гриша смежил лепестки, превратив конструкцию в вазу. Лина протиснула ногу между моих коленок, обняла правой рукой за шею, левой за пояс и положила подбородок на мое плечо. Шепнула: "Обними же меня!" Я обняла, но боялась давить. Лина рассердилась: "Прижмись сильнее!"
   Ядро покатилось куда-то, но мы ничего не видели. "Еще не на сцене", - догадалась Лина.
   Она тонко пахла нежными духами и мне казалось, что я слышу, как движется кровь в ее теле. "Мы как близнецы-зародыши в животе", - сказала тихо в ее волосы.
   Ядро покатилось опять и сверху загрохотал плеск, но вода на нас не попадала, а стекала в резервуары лепестков. Впрочем, две-три капли, кажется, упали Лине на обнаженную спину, потому что она как-то странно пошевелилась. Ее губы коснулись моего уха: "Сейчас..." А я не сообразила: "Что?" Тут цветок развалился и снопы прожекторов ударили в глаза. Я опрокинулась кувырком через спину, а Лина элегантно взлетела
   и замерла с милой улыбкой. Я вскочила и раскорячилась в комплименте. Зрители бурно аплодировали. Гриша покатил цветок прочь. Лина устремилась в правую кулису, а я прыснула в левую.
   Стоя в кулисах и приходя в себя, смотрела как княжна превращает трости и зонты в букеты ярких бумажных цветов. Отдышавшись, поплелась в гримерную. Войдя тут же встретилась глазами с Линой. Она улыбнулась, но не с былым высокомерием, а очень даже и по-дружески. В автобусе и вовсе удивила не только меня, но и остальных, попросив униформиста Гришу, который всегда сидел возле нее, пересесть. Он было заартачился, но она заявила, что ей надо срочно, по горячим следам обговорить со мной некоторые рабочие моменты. Гриша нехотя повиновался. Я смущенно заняла его сидение и приготовилась внимательно слушать, но, как только поехали, Лина сразу задремала. Я стала смотреть в окно, хотя там было абсолютно черно и лишь изредка высвечивались люминисцентно дорожные знаки на обочине. Голова Лины вдруг склонилась на мое плечо и я, вздрогнув, отстранилась. Лина капризно протянула:
   - Ну не шевелись!
   И я вернулась в прежнее положение. Лина вновь прикорнула ко мне на плечо и теперь стало неудобно глядеть в окно, но я не посмела двинуться до самой гостиницы.
   Очнувшись, Лина оказалась бодрой и голодной.
   - Идем сразу в кабак, - вцепилась в мой рукав.
   - Но у меня джинсы потертые...
   - Ерунда, смотреть-то будут на меня.
   - Я сыта, - отрезала с обидой.
   - Одной не хочется. Хотя бы в бар зайдем, - она потянула меня улицей к ресторанному входу, который находился на противоположном углу здания.
   В баре никого не было. Лина огляделась и приуныла.
   - Зайдем лучше в ресторан.
   - Вчерашнего высматриваешь, - буркнула я. - Опять будете куролесить.
   - Ты же спала, - хитро сощурилась Лина. - Или подсматривла? А! Покраснела!
   Я выдернула руку и метнулась прочь. От бара и ресторана тоже был прямой вход на этажи. Я перескакивала через две ступени. Лина частила следом и звала: "Ну, постой, погоди, не сердись, я пошутила, извини!" Я остановилась на втором этаже. Она подоспела.
   - Вот буфет, - кивнула я на дверь, - хочешь есть, зайди.
   - Да не работает он уже.
   Под буфетной дверью светилась щель. Я подергала ручку - заперто. Постучалась. Зачем-то ударила ногой.
   И тут откуда-то появилась девушка.
   В холле перед буфетом было сумрачно и я не заметила откуда она подошла. Может быть, поднялась или спустилась по лестнице, или вышла из темной глубины длинного, огибающего все здание, коридора. Только вдруг оказалась возле нас. Ростом чуть пониже меня. В джинсовой курточке и красной бейсболке, надвинутой почти на глаза. Она окинула нас презрительным взглядом и сдержанно проговорила:
   - Идите спать.
   При этом вставила ключ в скважину замка буфетной двери, вошла внутрь, закрыла дверь и все.
   И все.
   Я упала в обморок.
   Лина потом сказала, что сразу и не соориентировалась в произошедшем. Она видела, что я стояла, а потом плавно осела и растянулась на полу. Опомнившись, Лина наклонилась, потормошила меня и я вроде как приподнялась, но сама этого не помню, а затем опять отключилась. Лина с перепугу отхлестала меня пощечинами и я открыла глаза. Тут уже пришла в себя и произнесла:
   - Какой ослепительный был свет... Что это такое?
   Лина не поняла. Вокруг по-прежнему стояла полутьма. Помогла встать и мы пошли по ступеням на третий этаж. Я не унималась:
   - Ты не видела сияние? Все вдруг озарилось, но откуда исходил источник света не ясно.
   - Успокойся, - увещевала Лина. - Сейчас ляжешь, ты вся горишь.
   Она помогла мне раздеться, расправила постель, запаковала под одеяло и даже заботливо подоткнула его. На лоб аккуратно положила смоченное холодной водой вафельное полотенце. Куда-то убежала, но вскоре возвратилась. Дала запить голубенькие таблетки. Потушила верхний свет, оставив бра над своей кроватью. Села на краешек моей постели и заворковала сказку про гадкого утенка, но я слушала невнимательно.
   Размышляла, что же такое приключилось возле буфета, пыталась восстановить каждое мгновение. Вот мы поднялись, вернее, я первая... но не это важно... темно, вот стоим у двери со светящейся щелью, вот появилась она... нет, не так быстро... как я ее увидела? Сперва почувствовала взгляд из-под надвинутого на лоб козырька... Нет, не могу понять. Вроде бы ничего не случилось особенного, но я, лежа в постели и слушая детскую сказку, чувствовала, что свершилось нечто таинственное в жизни, которое еще только предстоит разгадать. И твердо решила, что надо будет непременно отыскать ту девушку, возможно, прямо сейчас необходимо спуститься к буфету и прочувствовать все вновь, чтобы понять непонятное. Я вскочила, Лина пыталась меня удержать, но я вырвалась и побежала по коридору, который почему-то был забит людьми, и я у всех спрашивала, кто такая эта девушка, и куда подевался буфет... В общем, это уже был, конечно, сон.
   Открыв глаза, я очень удивилась, что потолок по-дневному светел. Привыкла вставать затемно. Динамик болтал на литовском. Приподнялась. Лина спала. Я осторожно встала. Голова кружилась. Глянула на золотые часики Лины, лежащие на ее тумбочке и перепугалась: два часа! Кинулась одеваться, но безмятежный зевок утешил:
   - Я вчера отпросила тебя.
   - Зачем?
   - Чего ты патриотка что ли? Грохнулась в обморок и какие-то собаки тебя волнуют, успокойся. Себя люби.
   Я умылась, заправила койку и, не зная чем заняться,села в кресло. Лина же залегла в ванную. Слышался шум воды, всплески.
   - Подай мочалку, - раздался ее голос.
   Оглядела комнату.
   - А где она?
   - Да здесь же на двери висит.
   Я приблизилась к ванной, но войти не решалась.
   - Чего ты там топчешся? - рассмеялась Лина и я вошла, но спиной.
   Сняла мочалку и протянула назад. Лина взяла. Я хотела выйти, но она сказала:
   - Знаешь, я сперва подумала, что ты какая-то затурканная мимоза, а потом поняла, что нормальная.
   - А когда ты это поняла? - я присела, не поворачиваясь, на краешек ванны.
   - Отгадай.
   Я быстро ответила:
   - В вазе.
   Она вдруг разозлилась:
   - Дурилка ты картонная!
   - Дурилка... да еще и картонная. Почему картонная-то?
   - Потому что так обиднее... Чего ты спиной разговариваешь? Потри мне спину.
   Я повернулась. Взяла мочалку и начала осторожно водить по ее мокрым, выступающим крылышками, лопаткам.
   Кто-то задолбил во входную дверь. Пошла открывать. Это был Гриша. Увидел меня в пижаме и возмутился:
   - Скоро выезд, а вы все спите. Буди Линку!
   - Она моется.
   - Передай, чтобы серпантин захватила, - и быстро ушел.
   - Лина, захвати...
   - Да слышала я, - она вышал из ванной, зябко кутаясь в махровый голубой халатик. - Одевайся скорее, еще в буфет надо успеть позавтракать.
   При слове "буфет" я вдруг припомнила события вчерашнего позднего вечера и, наверное, это отобразилось на лице, потому что Лина испугалась:
   - Что? Плохо?
   - Нет-нет, - я принялась торопливо переодеваться.
   - От снотворного голова не болит?
   - А это было снотворное? Нет, не болит.
   - Хочешь, иди сразу в автобус, а я тебе принесу что-нибудь из буфета.
   - Я сама!
   Лина вдруг рассмеялась:
   - Сама-сама, а трусы надеть забыла.
   - Не забыла, - покраснела я. - Они закончились.
   - Как понять закончились? - шокировалась Лина.
   - Пять штук было и закончились.
   - А ты больше одного раза трусы не носишь?
   Я не знала как объяснить и промямлила, что дома каждое утро находила на стуле возле кровати свежие трусики и носочки, а вечером снимала их и оставляла в ванной.
   - Тебе мама что ли стирала?
   Я пожала плечами и Лина изумленно проговорила:
   - Отпад! Ладно, на тебе мои новые трусишки, потом научу тебя стирать.
   - И носки надо.
   Она не выдержала и рассмеялась.
   Когда отправились в буфет, я попросила:
   - Ты только никому не говори, ну, что я стирать, там, допустим, не умею, ага?
   - Конечно, - твердо заявила Лина, но в глазах ее шмыгали лукавые огоньки. "Разболтает", - обреченно поняла я.
   В буфете мы расположились за столиком в углу. Я специально села лицом к залу, чтобы видеть посетителей. То есть, конечно, не посетители волновали меня, а хотелось увидеть ту девушку в красной бейсболке, но с какой целью это нужно, толком не отдавала себе отчета.Меня лишь беспокоило, что я могу ее не узнать, ведь было темно и кроме неуловимого взгляда не удалось запомнить ничего, даже лица.
   К нам подсел акробат Вовочка и Лина принялась что-то нашептывать ему на ухо, при этом ехидно косясь на меня. Он хихикнул. Я засомневалась и спросила:
   - Ты про что говоришь ему? Про то,чего я просила не рассказывать?
   - Не бойся, мы не про тебя, - усмехнулась Лина и я убедилась по ее тону, что именно про меня речь и идет. Уткнулась в чашку с кофе, тщательно размешивая содержимое, хотя и не положила сахар.
   - Вам это больше не нужно? - раздался чуть хрипловатый и очень спокойный голос.
   - А? - встрепенулась я. Подняла глаза. Она. Я сразу это почувствовала.
   Простое лицо: прямой нос, слегка припухлые губы. Только глаза отличались: серые, льдистые, но не холодные, а какие-то бесконечно прозрачные.
   Я узнала ее и без бейсболки,и джинсовой куртки. В этих пошлых буфетческих кружевной коронке и гипюровом фартучке.
   - Забирайте, - отозвалась Лина. - Мы уходим. Пойдем, эй!
   - Иди, у меня еще кофе.
   Лина и Вовочка поднялись и пошли.
   Буфетная девушка взяла пепельницу, смахнула в нее крошки, извинилась:
   - Я побеспокоила вас.
   - Не-не, - лепетнула в ответ.
   Она, лавируя между тесно стоящих столиков, удалилась в подсобное помещение. "Так она даже не буфетчица, - отметила я, потому что за буфетной стойкой работала другая женщина, - а посудомойка". Это поразило меня. Ведь ей всего лет двадцать. Мне бы, например, было унизительно работать уборщицей или посудомойкой. И вдруг я восхитилась, потому что необходимо иметь большую смелость, чтобы пренебрегать мнением обывателей. "Она выше всех, - решила я. - Так и надо жить: просто, смиренно,
   честно".
   - Юрате! - окликнула буфетчица, попросив что-то на литовском. Показалась она и подала салфетки. Я обрадовалась, что узнала ее имя и повторила про себя непривычное: "Юрате".
   Заглянула Лина и завопила:
   - Ты все еще тут? Обалдела что ли?! Выезжаем!
   Я так и не выпила кофе. Побежала.
   В автобусе гитарист Сережа громко обратился ко мне:
   - Говорят, ты здорово стираешь носки, у меня там поднакопилось малость.
   - Пошел ты... - я не договорила, как все заржали.
   - Ну, ладушки! - заключил Курнаховский. - Заругалась девка, испортили, теперь своя.
   И я внутренне озарилась счастьем, ощутив, что, действительно, коллектив сделался мне интереснее. Подумала: "Какие они все-таки хорошие люди!"
   Мы были в Прекуле, городишке совсем рядом с Клайпедой и вернулись в гостиницу рано. Вечер стоял сухой, ясный. Лина позвала меня погулять по городу и я кивнула, но тут же отказалась. Она обиделась:
   - Почему?
   - Так, - неопределенно буркнула я и ушла в буфет. Хотелось молока с булочкой, но я взяла кофе. Молоко - это как-то по-детски. Кофе - изысканно.
   Вдруг появилась Лина. С Вовочкой и Володей.
   - А, ты здесь... К тебе хоть подсесть-то можно?
   Я пожала плечами.
   Они взяли именно молоко с булочками и сели ко мне.
   - Кофе на ночь вредно, - сказала Лина.
   Я и без того не хотела его, а тут еще они с желанным молоком и эта реплика. Хотела огрызнуться, но из служебного помещения выглянула Юрате. Посетителями были только мы. Она подошла. Володя игриво окинул ее взгядом и шутливо спросил:
   - Ты холостая?
   - Да, - у нее дрогнули иронически уголки губ, - до вечера.
   Взяла использованные стаканы и медленно ушла. На ней была очень короткая юбка.
   - Ничевошная девочка, - пихнул крепыш Володя субтильного Вовочку.
   Но тот не сводил влюбленного взора с Лины. А я проговорила:
   - Она необыкновенная.
   Лина фыркнула и уничижительно посмотрела на меня, процедила:
   - Проститутка она.
   - Кто?! - меня будто электричеством шарахнуло. - Она... ясная.
   - Пойдемте, ребята, - поднялась Лина и сказала мне серьезно. - Ты
   совершенно в людях не разбираешся.
   Они ушли. Я сидела как оплеванная, будто меня лично оскорбили. Тут вломились краснолицый моряк Александр и Линкин Виктор. Оба пьяные. Виктор усадил друга за столик и тот, сграбастав рыжую шевелюру розовыми лапищами, замычал. Виктор узнал меня и извинился:
   - Запой у Сашки. В какую-то девчонку втюрился безответно, страдает... Хочешь познакомлю?
   - Да, то есть, нет, потом, до свидания, - скороковористо выпалила я и смылась.
   Вышла в город.
   Бродила по вечерней Клайпеде и все никак не могла привыкнуть, что домики стоят впритык друг к другу и некоторые длиною всего-то пару шагов. Это так умиляло. В Москве я жила на просторном Ленинском проспекте и в моем доме было шестнадцать подъездов. Я даже не всех жильцов в своем подъезде знала, а тут уже встречала знакомые лица среди прохожих. Больше всего мне нравилось, что город можно пересечь за полчаса пешком и нет нужды толкаться в душном, потном, тесном и озлобленном
   метро. Я прикинула и получилось, что под землей за шестнадцать лет
   жизни провела как минимум пару лет.
   Размышления прервались встречей с Линой и двумя Вовами. Я пошла с ними и очень удивила их тем, что разбиралась в литовских вывесках. Они даже подумали, что понимаю язык, но я просто была любопытна, дотошна и памятлива. Видела, например, над входом надпись "Pienas", заходила и убеждалась, что это молочный магазин. Затем, встречая подобное слово в другом месте, уже не сомневалась, чем там торгуют.
   - Это рыбный, - показала я на "Zuvyte". - Это хлебный, - кивнула на "Bandeles". - А это гастроном.
   - Насчет гастронома мы сами догадались, - улыбнулся Володя. И это было, пожалуй, нетрудно. Гастроном на литовском - gastronomas.
   Рядом с "гастрономасом" находилась гостиница.
   - Посидим немного в ресторане, - предложила Лина.
   Акробаты согласились. И я тоже, хотя робела, потому что никогда доселе не посещала ресторанов.
   В затемненном зале было людно, шумно, стлался табачный дым. Громко играл вокально-инструментальный ансамбль. На столах стояли плошки с плавающими свечками. Метрдотель указал на крайний столик, где уже сидели две, похожие на манекенщиц, девушки:
   - Только тут уголок стола свободен.
   Лина вспылила:
   - С проституками сидеть?!
   Метрдотель развел руками:
   - Больше мест нет.
   Я ошарашено посмотрела на девушек. Они слышали разговор, но ничуть не возмутились. Невольно отметила: "Юрате с ними нет". Значит, фраза Лины, брошенная презрительно в буфете, запала в душу. И я укорила себя за это. Однако,и слова Юрате не давали окончательно успокоиться. Не раз прокрутила я мысленно ту сценку, когда Володя спросил: "Ты холостая?", а она проговорила: "Да... до вечера". Особенное сомне-
   ние вызывала почему-то пауза между "да" и "до вечера". И все же я заставила себя поверить, что это была всего лишь шутка, двусмысленная, но - шутка. "У нее такие глаза, - убеждала я себя, - что она не может быть порочной, никак не может". Я вдруг поняла, что сияние, источник света, озаривший тогда меня, исходил именно из ее необычных ль-
   дистых глаз.
   - Идем отсюда, - уже в третий раз дергала меня за рукав Лина. Мы пошли вверх по лестнице, но Володя передумал и вернулся.
   - Посижу с девчонками, - азартно сказал он.
   Лина тут же решила идти с Вовочкой к нему в номер.
   - Надо же пользоваться моментом, - усмехнулась сладострастно, - пока Володьки-то нет.
   Вовочка засиял.
   Я вернулась в комнату одна. Из ресторана, даже сквозь стекла, доносилась музыка. Постояла у окна перед отражением и пошла в ванную. Долго, тщательно стирала трусики и носки. Повесила их сушиться на трубу и с гордостью подумала, что совсем сделалась самостоятельной. Легла спать, а музыка в ресторане все играла.
   Лина заявилась посреди ночи. Навеселе. Я пробудилась от грохота в коридоре. Ее качнуло на стенной шкаф и там обрушились вешалки. Потом она полезла в ванную и, плескаясь, старательно напевала алябьевского "Соловья". В итоге мокрая, дрожащая от холодного воздуха в комнате полезла ко мне под одеяло.
   - Подвинься, тут у тебя тепло, - и, клацая зубами, рассказала, что Володя привел одну из ресторанных девушек к себе, и они вчетвером пили шампанское. Проворковала чего-то еще неразборчивое и затихла. Я потихонечку выкарабкалась наружу и перелегла в ее кровать.
   Наутро Лина была очень удивлена,обнаружив себя в моей постели,но, когда я вернулась с собачьей прогулки, спросила иначе:
   - Чегой-то ты ко мне в койку улеглась?
   Естественно, я еще и виновата оказалась.
   Выездной концерт был в Жемайчю-Науместис. Не очень далеко от Клайпеды, но мы умудрились опоздать, потому что водитель дезориентировался. Он спросил у путника, как добраться до этого городка и тот, не проронив ни звука, махнул рукой в другую сторону. Автобус телепался куда-то с полчаса, а потом стало ясно, что дорога ложная.
   - Они не хотят говорить по-русски, - расстраивался водитель. - Нарочно сбивают с пути.
   Тут Лина объявила, что я понимаю литовский и, как только на обочине завиделся человек, все загомонили, чтобы я узнала у него направление. И у меня получилось, хотя и наговорила кучу лишних слов, упоминув даже пресловутый "гастрономас". Остаток поездки наши смеялись, пародируя мой прибалтийский акцент.
   В Жемайчю-Науместис дом культуры окружили взволнованные люди, переживающие приедут артисты или нет. Издалека завидев пыльный автобус, захлопали в ладоши. Мальчишки как всегда кинулись помогать таскать реквизит. Среди них шмыгал рослый негритенок. Эмилия Францевна радостно узнала его, а позже рассказала мне, что была тут на гастролях лет пять назад и видела мальчугана совсем маленьким.
   - Мы тогда еще не работали с Натой. У меня были только собачки, а у нее только обезьяны и мы ездили с разными коллективами, - Эмилия Францевна вдруг приуныла. - Потом дирекция решила, что развелось слишком много номеров с собаками и присоединила меня к Нате.
   - Вы не хотели?
   - Если бы я возразила, была бы немедленно отправлена на пенсию, ведь мне уже почти семдесят... да-да, не удивляйся... а собак бы списали... понимаешь, что это значит?
   - Усыпили бы? - и я решила отвелчь ее от печальных мыслей. - Интересно, откуда в этой глуши завелся негритенок?
   Эмилия Францевна задорно улыбнулась:
   - Да, жить ой как интересно!
   В гостиницу возвратились поздновато и мне взгрустнулось: "Больше не увижу сегодня Юрате".
   Дежурная по этажу отсутствовала, а без нее мы не могли взять ключи. В холле имелся телевизор. Мы включили его и расположились в креслах. Показывали остросюжетный детектив, но все устали и смотрели без внимания. Увидели спускающегося с четвертого этажа жонглера Кукушкина. Он уже успел принять душ, переодеться и направлялся играть в преферанс к клоуну Эдуарду Ивановичу, живущему на втором этаже. А нашей дежурной все не было. Кукушкин пообещал отыскать ее, но никто ему не поверил и, едва он скрылся, от зависти принялись хулить жонглера.
   - Отдыхаете? - неожиданно прозвучал знакомый голос. Я встрепенулась, посмотрела. Юрате стояла рядом. Покачивалась слегка. На лице булждала неровная улыбка.
   - Крошка, иди сюда! - развязно позвал ее конферансье Ян, но Юрате присела на подлокотник кресла, в котором сидела я, и очень тихо произнесла:
   - Хороший фильм?
   Посмотрела мне прямо в глаза. Я сконфузилась. Юрате будто и не ждала ответа. Положив ладонь на мое плечо, слегка оттолкнулась, встала и нетвердой походкой пошла прочь. Ян бросил ей вслед:
   - Моя комната триста один!
   Она оглянулась, засмеялась и исчезла в полутьме коридора.
   "Не может быть, - твердила я про себя. - Она хорошая, чистая, добрая... - и словно запнулась, а потом с горечью констатировала. - А ведь она была пьяная".
   - Извините! - прибежала запыхавшаяся дежурная и одарила нас ключами с брелками в виде здоровенных деревянных сабо.
   В комнате я сердито заявила Лине:
   - Мы совершенно не репетируем.
   - А почему? - парировала она и заперлась в ванной. Приняла душ, ускакала куда-то. Прибежала вскоре и весело крикнула:
   - Немедленно спускаемся в ресторан!
   Я уже расправила постель и собиралась лечь.
   - Ни за что, - буркнула раздраженно. - Тебе хорошо,ты отсыпаешся, а я с шести утра на ногах.
   - С костюмами... - не слушала меня Лина, - Работать будем.
   - Где?!
   - В варьете. Прямо сейчас. Вовки уже начали.
   - А мы-то что покажем?
   - Ты пожонглируешь, а я всегда с номером женщина-змея выступаю, в узел гнусь, - и она засмеялась, добавив. - Пьяные мужики это любят.
   Прихватив арлекинскую шкурку, последовала за Линой, на ходу прокручивая в памяти последовательность трюков, с которыми выходила на самодеятельной сцене.
   Отработали так стремительно, что я даже не успела осознать того факта, что выступали мы в ресторане, куда народ пришел не с целью встречи с искусством, а гульнуть. Запоздало припомнились осоловелые физиономии, пережевывающие еду, пьющие и, самое обидное, смотрящие на пятачок эстрады как-то вскользь, а то и вовсе не обращающие на артистов внимания. "Никогда больше не соглашусь на такое унижение, -
   клялась я себе, переодеваясь в закутке возле кухни, - ни за какие деньги!" Но не только соглашалась, а даже и искала подобного ангажемента.
   Заглянул метрдотель и сказал, что нас приглашают на рюмочку за один из столиков. Я отказалась, тогда он кисло улыбнулся:
   - Могут быть неприятности.
   - У вас? - весело уточнила Лина.
   - И у меня тоже, но меньше, чем у вас.
   Лина потянула меня в зал. Я успела снять только колпак с бубенцами и оставалась в ромбовидных трико и жилетке. Так и вышла.
   Столик, где нас ожидали, был в затемненном углу и несколько в стороне от прочих. Занимали его, посверкивающие золотыми фиксами, обветреннолицые здоровяки. Единственный свободный стул тут же заняла Лина, закинула ногу на ногу и понесла какой-то милый вздор. Хозяева загоготали. Один из них плеснул в стакан водки и небрежно протянул мне:
   - Пацан, выпей с простыми мужиками.
   Я растерянно взяла стакан. Лина захихикала:
   - Она не мальчик.
   "Простые мужики" ошарашенно оглядели меня. Тот, который угощал водкой, качнул головой и развел руками.
   - Тогда шампанеры даме!
   Но я из принципа вцепилась в стакан с водкой. Поднесла ко рту, в ноздри шибануло сивухой, передернулась. Они развеселились.
   - Выдохни с силой, а потом ахни!
   - Знаю, - соврала я и выдохнула. Поднесла и опять не смогла выпить. Они потешались вовсю. Разозлилась и стала пить. Как квас в зной, большими, жаждущими глотками. До донышка. И тут же стал душить рвотный ком. В панике не знала куда деть стакан.
   - На-на-на закуси-ка! - сунули в рот что-то скользкое, солоноватое. Сглотнула и отдышалась.
   - Как? Хорошо?
   И я заулыбалась:
   - Нормально.
   - Присаживайся, - хлопнул себя по ноге угощавший и я села к нему на колени. - Москвички?
   Я чувствовала как горячие волны из желудка растекаются по всему телу и почему-то захотелось смеяться. И я засмеялась, обняла этого прекрасного человека, и даже хотела расцеловать, но Лина вдруг накинулась на меня с руганью, и потащила вон. Я упиралась, но ей взялись помогать и наши новые знакомые. Как я не сопротивлялась, а им удалось препроводить меня в номер. Заперев дверь снаружи, они ушли. Я долбила в преграду, умоляла кого-то подошедшего освободить меня, а потом осела и тихо, но безутешно плакала - пока не заснула.
   Проснулась от того, что Лина не могла отворить дверь. Сперва никак не могла понять, почему я сижу на корточках в прихожей, сообразила, поднялась. Лина влетела, пытливо всмотрелась в мое лицо и только после этого произнесла:
   - Прочухалась! Ну ты, мать, даешь...
   - Чего, а? - потирая затекшие мышцы жалобно мяукнула я.
   - Стране угля... чего, главное, спрашивет... пить меньше надо!
   - Так я вообще ведь не пью...
   - Не фига себе! Один за одним стаканы хлестала с водярой!
   При упоминании о водке я метнулась в ванную и обрушилась на унитаз, вожделенно обняв его.
   - Пьяница! - припечатала Лина, когда я, жалкая, мокрая после обливания под умывальником, мелко дрожащая, возвратилась в комнату. - Ложись спать, четыре утра, тебе всего два часа на протрезвление осталось.
   Я покорно упаковалась под одеяло. Лина погасила свет и тоже легла. После некоторого молчания вдруг саркастически проговорила:
   - А ты ведь ее любишь...
   - Кого? - пробубнила я в подушку.
   - А про кого ты в ресторане как подорванная захлебывлась?!
   - Про кого? - млея от догадки лепетнула я.
   - Про Юрате эту, из буфета...
   И я дернулась будто застигнутая врасплох, хотя ее ответ не был неожиданным.
   - Чего молчишь? - выждав, спросила Лина, но я не знала, что сказать и притворилась заснувшей.
   Спускаясь утром к дрессировщицам, думала, что Эмилия Францевна опять заметит мою измочаленность, но старушка уже, видимо, привыкла и нечего не сказала. После прогулки я опять завалилась до часу дня и после дневного выгула тоже спала. Выезд назначен был в пять вечера и я успела прийти в норму. Лина тоже спала целый день и мы поднялись с ней одновременно в четыре. Я полагала, что она начнет меня пилить, но
   Лина как ни в чем не бывало взялась готовить кофе.
   В окно я увидела Юрате. Она развешивала во дворе на веревки белые полотенца. Закончив, вошла в арку, примыкающего к гостинице жилого дома, который составлял четвертую стену внутреннего двора-колодца. "Может быть, она живет там?" - и я начала разглядывать окна.
   - Что там? - заглянула через мое плечо Лина и я порадовалась, что Юрате уже исчезла, но тут она вновь появилась. Лина усмехнулась и пришлепнула меня по спине.
   - Пей кофе и пойдем. Сегодня недалеко едем, в Палангу.
   Я обернулась с расширенными глазами.
   - В Па-лан-гу?!
   - Да, - растерялась Лина. - А что такого? Ты не знала?
   Я судорожно сглотнула, прошептала:
   - Но там же море...
   Лина отмахнулась.
   - Какое здесь море? Море в Сочи. Ну, в крайнем случае, в Одессе.
   Я не обращала внимания на ее пресыщенные слова. Для меня море должно было случиться здесь и сегодня, и я трепетала: "Ну, наконец-то!"
   В автобусе Лина затараторила о вчерашних событиях,которые в предверии встречи с морем, казались мне уже пустячными.
   - Это даже ничего, что ты накирялась, а то пришлось бы с ними делить, как говориться, ложе...
   Тут она запнулась и я на нее мельком глянула, подумав невольно: "Небось, ты-то не растерялась..." И поразилась, потому что Лина покраснела и примолкла. Впервые я наблюдала ее смущение и поняла, что не такая уж она нахалка, какой кажется.
   Прибыли в Палангу, маленький курортный город с серенькими коттеджиками среди могучих сосен.
   Едва выйдя из автобуса, я сразу почувствовала присутствие моря, хотя оно оставалось незримым.
   Сам по себе день выдался ненастным: низкое небо, порывистый ветер. Но здесь воздух был по-особенному стылый, влажный до густоты и насыщенный йодистым запахом. Пространство, словно от работы огромной подземной машины, непрерывно могуче рокотало.
   До концерта оставался еще час и я бросилась искать море. Курортный сезон кончился и мне навстречу не попадался ни один человек. Наугад бежала я по пустынным улицам. Рокот нарастал, ветер делался сырее и холоднее. Нетерпение подхлестывало: "Сейчайс я увижу море!" Оно чудилось за каждом проулком. В боку закололо, я сбавила темп,но не остановилась. Закончились дома, начались сплошные сосны. Я опять сорвалась в бег. То бежала, то шла, а моря все не было. Уже стоял не рокот, а грохот, но море не показывалось.
   Сосны оборвались и я замерла, увидев белые как снег дюны. Утопая по щиколотки в мелком и нежном песке, заторопилась дальше мимо низких ивовых изгородей, врытых в дюны. Я совсем выдохлась, но, будто гигантским магнитом влекомая вперед, не останавливалась. Происходящее напоминало сон, в котором упорно стермишся куда-то, но никак не можешь достичь заветной цели.
   Наконец заметила деревянный настил, тянущийся вверх по дюнам, упирающийся прямо в небо. Поняла, что за ним и откроется море.
   Постояла. Отдышалась.
   Рванулась. Настил был длинный и громыхающий. Доски пружинили как трамплин и я совершала гигантские перепрыги. Вскрикивала, отбивалась, взлетала со вскинутыми руками.
   Настил кончился внезапно. Я взлетела и в полете этом увидела огромного в полнеба и в полземли неизвестного животного. Обрушилась вниз на склон дюн и панически закарабкалась вверх, потому что в этот самый миг гантское живое сушество стремительно понеслось на меня.Я понимала, что убегать бесполезно, гибель неминуема, но инстинкт гнал прочь. Орала затравленно, песок осыпался и я оползала вместе с ним, опять карабкалась и снова съезжала. Животное ревело буквально за спиной, но почему-то не хватало меня. Я оглянулась, села.
   Это, без сомнения, и было море, но я его не узнала. Видела на картинках и по телевизору, а живым не узнала.
   В тот день был шторм, но я этого не понимала. Подумала, что такое оно, значит, всегда: играюче вздыбливающее щупальца, размерами с восьмиэтажный дом, бросающее на много метров здоровенные шары воды. На горизонте шевелилась, выгибающаяся вверх дугой чернотища и в этой мрачной дали угадывалось что-то вовсе страшное.
   Я вспомнила, как сказала маме по телефону: "Море - это много-много воды..." и поежилась, потому что мне все казалось, что так стремительно, дико мчащаися на берег громадные волны все-таки не смогут затормозить и накроют меня, но они неожиданно, почти на одном и том же месте, усмирялись и откатывались восвояси.
   Уйти, не прикоснувшись к морю, представлялось невозможным и я, когда волна отползла, встала на то место, куда она дотягивалась. Волна уже мчалась вновь. Хотелось отбежать, но я смело ждала. Захлестнуло до коленей. И ничуть не страшно! Холодно только. Опять катилась волна и я попробовала схватить ее руками. Не удалось, только обрызгалась.
   Заметила вдали, идущего по берегу, человека и отчего-то застыдилась быть уличенной играми с морем, решила, что пора уходить. К тому же и время поджимало.
   Обратный путь оказался гораздо короче и легче. Настил прямо выводил на широкую, посыпанную каменной крошкой, тропу, а та переростала в улицу, которая упиралась непосредственно в площадь, где находился дом культуры.
   - Ты чего мокрая? - испугалась Эмилия Францевна. - Купалась что ли в одежде?
   Я наврала, что оступилась и случайно сползла в воду. Старушка заставила меня снять носки и накрутить вместо них газеты. Кроссовки с носками водрузили на батарею. И все надо мной смеялись, и никто не верил, что я не нарочно намокла. Оскорбилась, хотя они были абсолютно правы.
   Думая о море, я отвлеклась и макака-резус Жанна, воспользовавшись столь романтическим настроением, вцепилась мне в руку. Я истошно завопила от боли. Крик долетел и на сцену, потому что, танцовщик на проволоке Валерик, выступавший в этот момент, спрашивал потом, кого убивали. Отдирая обезьяну, Ната заодно отхлестала кнутом и меня. Рукав арлекинской одежки пострадал, но зато хоть чуть-чуть предохранил от более серьезной раны. Эмилия Францевна во второй раз за вечер спасала меня. На этот раз смазала следы от клыков зеленкой и перебинтовала руку.
   - Будет долго болеть, - посочувствовала она, - от обзьян укусы тяжело заживают.
   Действительно, мыщцы выше запястья опухли и ныли. Еще и Лина, когда мы обнимались в вазе, так надавила на рану, что я застонала. Чесливьская просипела снаружи:
   - Тихо там, охламонки!
   И я страдала молча.
   В гостиницу приехали рано. Напрямик из автобуса я пошла в буфет. Но Юрате не работала. Стоя у раздачи, я искосока посматривала в мойку. Над раковиной ковырялась пожилая женщина. Я взяла кефир и галеты, а когда посудомойка протирала соседний столик, как бы невзначай поинтересовалась:
   - У вас посменный график?
   - Да, два дня через два.
   - Удобно, - лишь бы что-то сказать отреагировала я, соображая, что Юрате, стало быть, объявится в буфете лишь послезавтра. "Впрочем, мне все равно", - словно оправдываясь перед кем-то тут же подумала я.
   Лины в номере не было.
   Я села на подоконник и с грустью воззрилась на безлюдный двор. Белые полотенца, что развешивала утром Юрате, уже не висели на веревке. Окна стены напротив, того самого жилого дома, в маленькую арку которого скрылась Юрате, кое-где светились.
   Неожиданно влетела Лина.
   - Ага, на боевом посту! - съехидничала она. - Высматриваешь Юрате?
   - Да, - сухо сказала я. - Тебе что? Отвяжись.
   Лина расстроилась:
   - Чем она тебя так зацепила? Самая заурядная проститутка, таких дестки во всех гостиницах...
   - На себя посмотри. Ты-то кто?
   - Я не проститутка, я денег за любовь не беру, - она усмехнулась, - Если уж на то пошло, то я на букву "б" называюсь... усекла?
   - Называйся как хочешь, а других не пятнай. Ты что застала ее с кем-нибудь? Свечку что ль держала, когда она с кем-то...
   - Ой-ой-ой, тебе бы в адвокаты! Какую свечку, когда это очевидно, черт возьми! Вон она сейчас фарцует фирменными шмотками, которыми с ней матросня расплачивается, да-да! У Курнаховского в номере. Сходи, убедись, не веришь... Я вот, смотри, бюстгальтер какой клевый у нее купила...
   Я соскочила с подоконника и побежала. Чуть не сшибла кого-то в коридоре. По лестнице спрыгивала через три ступеньки. Курнаховский жил в люксе прямо возле буфета. Без стука ворвалась к нему.
   Она была там.
   Куранховский вальяжно развалился на диване, закинув верстовые ноги одна на другую, тут же сидела и Любка-администраторша. Юрате стояла перед ними. В руках держала джинсы. Ее поза показалась мне похожей на рабскую: этакая безропотная холопка перед барами. "Зачем унижаешся?!" - хотелось гаркнуть мне, но я лишь потрогала штанину, будто щупая материал.
   - Райфловские, - проговорила Юрате, - родные.
   - Сколько? - не глядя на нее спросила я.
   Она назвала сумасшедшую цену. У меня не было таких денег, но я не подала виду.
   - Мне черные нужны, - сказала сдержанно и вдруг заметила у нее на шее золотую цепочку с брилльянтовой капелькой.
   - Черные есть, но дома, - ответила Юрате.
   - Цепочку эту не продашь?
   - Нет, она мне самой нравится. Вчера моряк один уезжал, подарил.
   - Просто так не дарят, - убито произнесла я.
   - Зачем же просто так? - улыбнулась она.
   Я быстро пошла вон. Нет, не осуждала. Увидев лишь эту знакомую цепочку и поняв все окончательно, я тут же и простила Юрате, и тут же оправдала в своем сердце. И все же было горько.
   Села в кресло холла второго этажа и закурила. Хотелось плакать. Вдруг подумалось: "Какой странный день. Я приобрела море и потеряла Юрате..." Потом узнала, что море на литовском "jura" и имя Юрате означает именно "море".
   Юрате как раз появилась из номера Курнаховского. Медленно шла по темному коридору в сторону моего холла. Я не выдержала. Поднялась, пошла торопливо ей навстречу. Не знала что сказать и ляпнула:
   - Хочешь курить? На.
   Протянула пачку "Явы".
   - Я не курю, - устало сказала она. И я поразилась перемене в ней. Только что в номере у Курнаховского она была весела, любезна, а тут вдруг так посерьезнела. "Не курит!" - восхитилась я, будто это был подвиг. И вновь все во мне ликовало: "Она необыкновенная, хорошая, чистая... можно быть и.... кем угодно, и оставаться чистой!" И мне так захотелось сказать ей что-нибудь доброе, но я не осмелилась.
   - Джинсы черные будешь смотреть? - как-то равнодушно поинтересовалась она.
   Я отрицательно покачала головой.
   - Спокойной ночи, - тихо попрощалась она, улыбнулась и пошла вниз. А я постояла и отправилась наверх. Возле дверей номера неожиданно сообразила, что зря отказалась смотреть черные джинсы. Возможно, мы пошли бы к Юрате домой. Покупать было бы необязательно, а узнать, где и как она живет очень хотелось. И я решила, что завтра обязательно отыщу ее и напрошусь в гости.
   Но назавтра у нас был ранний выезд в отдаленный, почти на самой границе с Латвией, городишко Скуодас. И вернулись мы поздно.
   И на следующий день ездили далеко, в Таураге. С утра я заскочила в буфет, но Юрате не увидела. Слышала ее голос из мойки, хотела заглянуть, ведь был повод, но тут меня опередил какой-то парень. Вошел и Юрате стала смеяться. Я посидела еще немного и ни с чем удалилась.
   Так с этими черными джинсами и не задалось.
   Мотаться по окрестным селениям было интересно, но я все же изрядно устала и вдруг что-то поломалось в автобусе, и возник незапланированный выходной. Всей труппой собрались в музей-аквариум, расположенный на Куршской косе, в бывшей бастионной крепости Копгалис.
   Подморозило. Дул ветер, но день был ясный: старательно светило бледное солнышко.
   Вышли к паромному причалу, находящемуся в устье Дане. Я полагала, что паром - это некая платформа, которую передвигают с помощью тросов, но им оказался очень милый, похожий на потрепаный башмак, кораблик, который неуклюже покачивался у пристани, поджидая пассажиров. У меня возникли сомнения: "Как бы не зачерпнул кормой...", но я успокоилась, увидев над кассой расписание рейсов: он курсировал туда-обратно с раннего утра до позднего вечера. Следовательно, являлся надежным как мос-
   ковское метро.
   Взошли на палубу и вот задорно застрекотал моторчик, вспенивая воду и поднимая с волн чаек. Чайки, переругиваясь между собой: кайк-кайк, - зависли над паромом и, когда он бодро зачастил в просторы Куршского залива, понеслись за ним. Любуясь их игрой, пассажиры кидали им куски хлеба, а они ловко ловили их на лету. Мы пожалели, что не захватили с собой ничего лакомого.
   Я стояла держась за поручни и смотрела на мрачно-зеленый от росших на нем сосен дальний берег. Вдруг ощутила бездну под собой, а ведь мы продвигались всего лишь через залив. "Каково же должно быть ощущение посередине моря?" - подумала с первобытным страхом. Лина обняла меня со спины, запахивая одновременно своим кожаным плащом на меху.
   - Тебе, наверное, очень холодно в одной джинсовой курточке?
   Но я чувствовала не холод, а километровое движущееся пространство под собой и больше ни о чем не могла думать. Впрочем, когда она прижалась ко мне, то тут же поняла, что и продрогла.
   Берег приблизился. Паром ткнулся носом в пристань. Чайки с преспокойным видом уселись на воду и сразу превратились в бумажные лодочки, миролюбиво покачивающиеся на волнах, но по их хитрым глазкам было ясно, что они готовы в любую минуту сорваться с места и устроить веселую перебранку.
   Мы двинулись на самый нос косы к музею. У Лины был фотоаппарат и она фотографировала меня возле судов-ветеранов, в этнографической усадьбе рыбака, на фоне, плещущихся в бассейнах, балтийских тюленей и, прогуливающихся по бортикам, антарктических пингвинов, но фотографий я от нее в последствии так и не получила.
   После музея все разбрелись по берегу. Мы ходили вчетвером: Лина, я и Вовки. Надеялись найти янтарь.
   Я удивилась, встретив сегодня совсем другое море, чем в Паланге. Оно спокойно раскинулось от края и до края. Где-то далеко, как мелкая аппликация, застыл белый теплоход. Падал редкий тихий снег и растворялся в серой серебристости моря. У меня даже закружилась голова: утратилось чувства неба и земли. Высь тоже была серо-серебристая. Все светилось странным, словно не имеющим источника, светом. И я вспомнила глаза Юрате, и поняла на что они похожи: на это зимнее море.
   Берег как стеклом покрыт был коркой льда с вмерзшими в него черными водорослями, мелкими известковыми ракушками, камешками. Лине повезло, она нашла янтарь. Я так огорчилась, что мне ничего не попадается, что она со смехом отдала его мне. И я буквально обомлела от счастья.
   Вернулись к причалу, а мне вдруг подумалось, что янтарь - это застывшие в ледяной воде солнечные лучи. Они отламываются, долго блуждают в пучине, а потом их выбрасывает на берег. И сказала ребятам:
   - Янтаринки - это маленькие кусочки солнца.
   А они рассмеялись и назвали меня бесплатным клоуном. Я опять загрустила, но Лина чмокнула меня в висок и подмигнула:
   - Не обижайся, мы очень тебя любим.
   И я поверила. Почему-то, когда говорят, пусть даже шутливо, что любят тебя, всегда в это охотно верится.
   Вечером мы опять подрабатывали в ресторанном варьете. И вновь нас пригласили на рюмочку, но уже другие люди. Рюмочка была вовсе и не рюмочкой, а вместительным фужером. Правда, наливалась не водка, а сухое вино. Но я умудрилась и на этот раз перепить. Помню, плясала с каким-то бородачом и, видимо, взбултыхнула содержимое желудка, затошнило. Убежала. И больше не возвращалась. Всю ночь подташнивало и я все время бегала к унитазу. А Лина так и не ночевала.
   Автобус починили и снова мы, можно сказать, поселились в нем, потому что дорога занимала порой часа два-три в один конец. Мы выступали с концертами в Шилале, Ретавасе, Салантайе, Дарбенайе, Кретинге, Швекшне, Куляе, Плунге, Пагегяйе, Русне. И каждый раз гадали, какая нас ждет сцена. Не занозистые ли полы, не торчат ли в них гвозди? Униформист Гриша перед каждым представлением ползал по доскам на коленях с молотком и заколачивал все торчащее. Достаточно ли высокие колосники? Иногда гимнастке на трапеции Алле приходилось поджимать ноги, чтобы не задеть сцену. Конечно, эффект от такой работы не только терялся, а приобретал комический вид. Но особенно всех волновало: отапливается ли помещение и не сильно ли сквозит? Часто артисты скидывали куртки и пальто за секунду до выхода и появлялись почти голые с лучезарными улыбками перед закутанными, дышащими паром, зрителями. Тут только оценила я свой дурацкий костюм Арлекина: в нем было тепло. А Лина вечно мерзла. Уж я-то знаю: она, полуобнаженная, всегда мелко дрожала, когда мы кукожились в фанерной вазе.
   Наконец наступили отрадные дни. С пятницы, седьмого ноября, и на целую неделю мы начинали давать концерты в самой Клайпеде. Причем, Дом культуры рыбака находился совсем рядом с гостиницей, напротив памятника Ленину. В Дом культуры мои дрессировщицы и переместили живность.
   Теперь я выгуливала собак в примыкающем дворе.
   Праздничным утром активно посыпались мокрые крупные хлопья снега, тут же быстро таявшие. Булыжные тротуары блестели слегка подмерзшими лужами.
   Возвращаясь с утреннего выгула собак, я застряла на переходе через центральную улицу. Не пропускало милицейское оцепление, хотя по мостовой, будто прогуливаясь, влачилась лишь жиденькая демонстрация. Не видилось ни красных флагов, ни транспарантов. Если бы я не знала, что сегодня праздник Великого Октября, то и не поняла по какому поводу сие вялотекущее шествие. Наконец гуляющие продифилировали и милиционеры смилостивились. Но, едва я пересекла улицу, как гурьбой помчались велосипедисты в желтых жилетах. К чему они присовкуплялись на революционном праздненстве мне, с детства насквозь просовеченной, было и вовсе непонятно. Однако, пребывая уже более двадцати дней на литовской земле, я, как вирус, подхватила значительные сомнения, например, по поводу добровольного объединения пятнадцати республик СССР и, в частности, дружбы народов. Поэтому и не слишком удивилась канареечным велосипедистам: клайпедчане просто отдыхали, не злоупотребляя воспоминаниями по какому, собственно, поводу Москва расщедрилась на лишний выходной.
   Купив традиционную "Советскую Клайпеду", поднялась в буфет. Хотела подарить Юрате билеты на наше представление. Мы уже постоянно здоровались, но нельзя сказать, чтобы дружили. Она была в буфете, но случайно, потому что сегодня не работала. Я предложила билеты как бы невзначай, но она ответила, что ей уже дал их Ян-конферансье. Чтобы не выдать досаду, я тут же вручила билеты буфетчице Илоне. Та очень обрадовалась. Юрате улыбнулась снисходительно и покинула буфет. Выждав
   немного я тоже ушла.
   Направилась к Яну. Он брился. На жиденьких с проплешинкой волосах лепилась сеточка.
   - Ты что с Юрате дружишь? - налетела сходу. Он отстранил электробритву от пухлой, в склеротических жилках щечки.
   - Кто это такая?
   - Ну, из буфета...
   - Ах, посудомоечка... хо-хо! Я и не знал как ее зовут-то.
   - Значит, дружишь?
   - Как понять дружишь? Переспал разок да и все... - вдруг его веселость испарилась. - А что у нее? Не триппер ли?
   Я посмотрела на него с ненавистью и молча вышла. Он кинулся следом.
   - Постой, чего ты скрываешь-то, а?! Что с ней?! Трепак, скажи же, ну?!
   Развернулась и взвизгнула:
   - Не знаю!!!
   - Я как чувствовал, - опал он пухлыми плечами, засуетился. - Ты еще к Кукушкину зайди, предупреди! Да, и скажи у меня трихопол есть!
   "И Кукушкин тоже..." - совершенно расстрорилась я.
   В номере застала Лину стоящей на голове.
   - Выездных нет, - не переворачиваясь сказала она. - Можно начинать репетировать.
   А я думала горькое: "Почему Юрате такая? Зачем ей нужны эти мерзкие Яны, Кукушкины, рыжие матросы? Ведь она... она пронзительная, не похожая на всех и втаптывает себя в грязь, почему?"
   Уселась с ногами на подоконник. Снег преобразовался в дождь. Уныло смотрела я на промокший двор сковзь сползающие прозрачными паровозиками струйки и вдруг увидела в одном из окон напротив Юрате. Прямо над аркой. Она тоже сидела на подоконнике с ногами и неспешно чистила большую вяленую рыбину. Иногда застывала и подолгу глядела на пустынный клочок каменного двора. Лицо ее было отрешенным, взгляд невидящим.
   Лина подошла к подоконнику и насмешливо спросила:
   - Что, нету твоей Юрате?
   Она не приметила ее на фоне серого дождя, в сером окне серого дома. И я соврала:
   - Нету.
   - Идем пообедаем и пора на площадку.
   В честь праздника предстояло два концерта и уже приближалось время первого.
   На месте, переодевшись, я прильнула к щелочке в занавесе. Не знала, когда приглашена Юрате и высматривала ее среди многочисленной публики, но не нашла. Впрочем, судя по ее настроению в окне, она вряд ли куда и собиралась.
   Закончили первое представление и я повела на выгул всех десятерых собак скопом. Для животных отвели комнату на четвертом этаже и бегать вверх-вниз с малыми партиями было утомительно. Благо они уже привыкли ко мне и слушались. Даже Дик усмирил свои велосипедные качества. Впрочем, я жалела его и хотя бы разок в день гоняла с ним сломя голову.
   Во дворе, в беседке, заляпанной размокшим снегом, сидела четверка пацанов и играла в карты. Мне показалось странным подобное занятие: снег, дождь, промозгло, а они как ни в чем не бывало перекидываются в дурака. Ребята же исподволь наблюдали за мной. И это, безусловно, было зрелище: непонятное существо в арлекинском наряде со сворой мельтешащих песиков.
   - Лабадиена, - несмело бросил мне один из них, белобрысый худышка
   с озябшими покрасневшими ладонями. У него были невероятно голубые гла-
   за и очень беззащитые. И еще меня поразили губы: будто он только что
   ел сочную вишню.
   - Аш не супранто, - ответила я, то есть: "Я не понимаю", хотя
   прекрасно знала сказанное им приветствие: "Добрый день!", просто хоте-
   ла сразу обозначить, что я русская. Они, впрочем, в этом и не сомнева-
   лись. Другой паренек, высокий, с вьющимися мелкими колечками льняными
   волосами , сказал, что только сейчас был на представлении и видел ме-
   ня.
   - А я вечером пойду, - сообщил голубоглазый.
   - Билетов уже нет, - заявил третий: крепыш и единственный русый с
   темными глазами.
   И я сказала, что оставлю для них контрамарку в кассе.
   - И мне еще раз, - попросил кудрявый.
   - А тебе? - обратилась я к четвертому. Но тот скривил губы и по-
   качал головой.
   - Я перерос детские забавы, - медленно произнес он. При этом
   стальные глаза его устремлены были куда-то сквозь меня.
   Друзья его немного смутились. Четвертый на вид был старше их и
   вел себя эпатажно.
   - Как хочешь! - с деланным пренебрежением усмехнулась я. Мне этот
   последний не понравился. Он явно считался лидером и влиял на осталь-
   ных. Я всегда терпеть не могла таких давящих на психику субъектов.
   Улыбнулась пацанам нарочито радушно:
   - Мы с подругой будем работать только для вас.
   И они засияли.
   Я узнала как их зовут. Голубоглазый - Валдас. Выяснилось, что
   ему, как и мне, исполнилось шестнадцать, но он, невысокий и хрупкий,
   выглядел на четырнадцать. Кудрявый - Юрис. Крепыш - Женька. Им по сем-
   надцать. Четвертый не представился. Он был уже двадцатидвухлетний ста-
   рик.
   На вечернем концерте я опять прильнула к кулисам, но высматривала
   знакомых ребят, а не Юрате. Обнаружила и стало так приятно, что кто-то
   свой есть в зале. Вдруг захотелось, чтобы быстрее началось представле-
   ние, а потом чтобы быстрее кончилось, и чтобы уже быть на улице с со-
   баками, где должны будут поджидать меня новые знакомые.
   Когда я вышла после окончания на выгул, совсем стемнело, но они
   сидели в беседке. Втроем, без взрослого приятеля. Пили бутылочное пи-
   во. Увидев меня, оживились, а Валдас побежал навстречу. Короткая зам-
   шевая бежевая куртка на меху была распахнута. Добежав до меня, он рас-
   терянно остановился и молча с восторгом воззрился в глаза. Я сама рас-
   терялась и обескураженно заулыбалась. Оба молчали. Собаки замотали нас
   поводками и столкнули друг с другом. Мы вовсе сконфузились. Но не
   предпринимали никаких попыток распутаться. Подбежали Юрис с Женькой и
   со смехом принялись растаскивать кишмя кишаших и скандалящих шавок.
   - Ты будешь пить пиво? - когда освободились спросил Валдас.
   - Нет... не знаю... я никогда не пробовала.
   У него были такие утренние, детские глаза, что совсем не хотелось
   лгать и казаться круче, чем есть.
   Мне дали попробовать, но не понравилось.
   - Горькое.
   - В Клайпеде самое лучшее пиво в Советском Союзе.
   Я ничего о пиве не знала, но их самодовльная кичливость меня по-
   коробила.
   - А меня зато обезьяна укусила, - парировала я и задрала рукав,
   показывая бинт с по-киношному выступившими капельками крови. Против
   такой экзотики им крыть было нечем и они лишь завистливо перегляну-
   лись.
   Пиво пить не смогла и тогда пацаны предложили взять винца. Опять
   же какого-то самого лучшего. Выпивать мне вообще совершенно не хоте-
   лось, но и расставаться с ребятами тоже. Я согласилась, дала им коор-
   динаты нашего гостиничного номера, посоветовала подниматься через рес-
   торан, а то на главном входе могли и не пропустить, и заторопилась от-
   вести собак.
   Меня тревожило, как воспримет Лина моих гостей, но она отсутство-
   вала. Я наспех прибралась в номере и парни как раз пришли. Принесли
   пять бутылок. И я ужаснулась от мысли: "Кто же это все будет пить?"
   - Кальвадос, - представил спиртное Валдас и опять же доселе я не
   слышала этого названия. Подумала разочарованно: "Почему все такие
   опытные, знающие, а я будто с необитаемого острова..." Действительно,
   ведь успели же они и в пиве разобраться, и курили правильно, и ка-
   кой-то кальвадос откопали!
   Имелось всего два стакана и мы пили по очереди. Это было не сов-
   сем удобно, потому что, когда пьют одновременно, то на тебя никто не
   смотрит, а тут я чувствовала себя неловко под взглядами юношей. Прав-
   да, они из вежливости старались не смотреть прямо, но все же, конечно,
   видели как я кривлюсь и давлюсь.
   Первой бутылки как не бывало. "Ловко мы!" - весело подумалось
   мне, а потом глядь - уже вторая пустая.
   Тут объявилась Лина. Она шокированно уставилась на компанию, но я
   не дала ей опомниться, обняла сналету, расцеловала и заставила выпить
   полный стакан кальвадоса. Моя пьяная энергия сбила ее с толку и она
   подчинилась.
   - Отрава! - воскликнула тут же. Я принялась рьяно отстаивать дос-
   тоинства данного напитка, но Лина рассмотрела бутылку и ухмыльнулась:
   - Дешевка яблочная!
   Но выпитое подействовало и на нее, и вскоре мы сидели впятером на
   одной кровати, обнимались, раскачивались, и пытались петь литовские
   народные песни, но закончилось это всеобщим:
   - О-ой, моро-оз...моро-о-о-оз, не-е моро-озь меня-а, ма-а-его-о
   коня-а-а-а-а-а-а... бе-ело-гри-и-ивого-а-а-а-а-а-а-а-а....
   Постучалась дежурная и попросила шум прекратить, а посторонних
   удалиться.
   - Сейчас все устрою, - сказала Лина, извлекла из недр чемодана
   коробку шоколада, схватила початую бутылку кальвадоса и ускакала в ко-
   ридор. Вернулась через полчаса, взяла еще одну бутылку, целую, и опять
   скрылась, сказав, что они с дежурной классных мужчинок подцепили. Я
   поразилась, как можно променять общество моих мальчишек на каких-то
   там мужчинок и высказала Лине это. Она презрительно проговорила, что с
   детворой ей неинтересно.
   - Мне нужен добротный секс, - заключила нахально.
   Мы почувствовали замешательство и, когда она ушла, еще долго ощу-
   щали неловкость. Но кальвадос расслабил и опять принялись петь песни.
   Валдас вдруг трепетно обнял меня и ткнулся поцелуем в щеку. И я чмок-
   нула его. Он сказал:
   - Я влюбился в тебя.
   - Так не бывает сразу, - ошеломленно проговорила я.
   Он опечалился:
   - Я бы не торопился с признанием, но ты скоро уедешь, понимаешь?
   И я кивнула, и лепетнула:
   - Ты мне тоже очень нравишся.
   Юрис расстроился:
   - А я?
   - А я? - повторил обиженно Женька.
   Но мы прижимались друг к другу с Валдасом и счастливо улыбались.
   И они стали молча смотреть на нас. Валдас что-то сказал им на литовс-
   ком и они засобирались. Я потребовала перевода и Валдас сообщил, что
   они принесут еще вина. Но пацаны больше не пришли. Я догадывалась, что
   так и будет, и хотела, чтоб так случилось.
   Мы долго целовались, а потом легли вместе. Я призналась, что у
   меня еще не было мужчины. И Валдас прошептал, что у него тоже не было
   женщины.
   Рано утром я отправилась гулять с собаками, а Валдас пошел домой.
   Мы договорились встретиться вечером. Вернувшись в гостиницу, я с ужа-
   сом развернула постельное белье: оно было перепачкано кровью. В панике
   свернула его и не знала куда деть, хотела замочить и отстирать, но тут
   явилась Лина и рассмеялась моему горю.
   - Надо заплатить горничной и дело уладится.
   Я попросила ее сходить договориться, потому что сама сейчас не
   годилась на решительные действия, и она согласилась.
   Белье поменяли. Причем горничная так хитро поглядела на меня, что
   я вся зарделась. Потом не смела поднять глаз на Лину, но она не обра-
   щала на меня внимания: завалилась спать и накрылась одеялом с головой.
   А я залезла под душ и целый час, наверное, намыливалась и терлась мо-
   чалкой. И думала, что как это странно, что я встретила мальчика и влю-
   билась в него так случайно. Ведь я могла бы никогда не приехать в
   Клайпеду и не узнать его. Как бы тогда сложилась моя жизнь и кто был
   бы первым мужчиной? Нет, мне не хотелось никого другого. Им не мог
   быть никто другой. Валдас внутренне был очень похож на меня. Мы совер-
   шенно не стеснялись друг друга, как будто являлись одним человеком. И
   еще я удивлялась тому, что мир совсем не изменился с того момента, как
   я стала взрослой женщиной.
   После ванной тоже легла спать и Лина разбудила меня за час до на-
   чала представления, около трех.
   - Чтоб я еще пила этот кальвадос! - пожаловалась она.
   Мне тоже сейчас вспоминать о нем не хотелось.
   Мы двинулись в Дом культуры рыбака. Валдас ожидал меня у служеб-
   ного входа. За спиной прятал маленький как хвостик букетик беленьких
   цветов. Я взяла Валдаса с собой за кулисы и он дивился тому, как мы
   компактно упаковались в вазу. После представления пошли вдвоем гулять
   по городу. Я впервые ходила с парнем в обнимку и, несмотря на то, что
   он был чуточку ниже меня ростом, это было удивительно приятно.
   - Ты любишь кататься на метро? - полюбопытствовал вдруг он. Я
   удивилась. Метро являлось неотъемлимой частью московской жизни и слово
   "кататься" сюда не подходило. Оно напомнило мне детство, когда, дейс-
   твительно, поездка на метро воспринималась празднично.
   - Не знаю.
   - В Клайпеде тоже постороят метро, - мечтательно проговорил он и
   я поняла, что для него метро было чем-то вроде моря для меня, ведь он
   его никогда не видел.
   - У вас есть море, - примирительно сказала я.
   - Что море? Это все равно, что небо или земля, а вот метро...
   На тумбе, обклеянной плакатами, я заметила, что на нашей афише
   перед названием коллектива "Верные друзья", кто-то приписал буквосоче-
   тание "СК" и получилось: "Скверные друзья". Указала со смехом Валдасу,
   а он огорчился, что Клайпеда встречает нас невежливо, но я возразила,
   что это не хулиганство, а шалость в духе цирка.
   Возле гостиничного входа мы повстречали ежащихся Юриса и Женьку.
   У них было пиво. Сегодня я побоялась вновь вести друзей к себе. Вдруг
   в голову пришла мысль, пойти в подъезд Юрате. Ребятам я ничего не ска-
   зала про нее, просто предложила спрятаться от холода в соседнем дворе.
   Мы обошли здание гостиницы и вступили в арку жилого дома. Это была не
   внутренняя арка, соединяющая дворы, а с улицы. И как раз возле внут-
   ренней арочки я увидела подъезд. Прикинув расположение окна, где ви-
   дела раньше Юрате, решила, что это именно тот, что нужен.
   Мы вошли внутрь. Темнотища, пахнет заплесневелостью.
   - Эти дома предназначены на снос, - шепотом произнес Валдас. Го-
   лос его отозвался шелестящим эхом.
   - И гостиница тоже? - почему-то огорчилась я.
   - Да, они еще в прошлом веке постороены были, обветшали совсем.
   Мы поднялись на второй этаж и примостились на подоконнике.
   В подъезде было тихо, никто не входил и не выходил.
   Я уже поняла где дверь квартиры Юрате и подбадривала себя: "По-
   дойди, постучись, позвони...", но, конечно, не трогалась с места.
   Подъездная дверь внезапно сильно хлопнула, кто-то легко взбежал
   по лестнице. Перед нами возник вертлявый молодой человек. Он окинул
   нас любопытствующим взглядом, но ничего не сказал. Подлетел к двери
   Юрате и надавил кнопку звонка, еще раз, подержал палец на кнопке.
   - Нету ее? - спросил и, не дожидаясь ответа, побежал вниз. Опять
   сильно бацнула входная дверь.
   У нас кончилось пиво и вообще пора уже было расходиться. Мы спус-
   тились во двор, вошли в арку и вдруг навстречу заглянул милицейский
   патруль. Мои пацаны прыснули обратно в подъезд и я зачем-то следом, не
   понимая причины по которой необходимо было скрываться. Взбежали на са-
   мый верх. Здесь оказались нежилые квартиры. Мы с Валдасом юркнули в
   одну из них, а Юрис с Женькой в какую-то другую.
   Долго стояла мертвая тишина. Мы с Валдасом сидели в камине, нак-
   рывшись рогожкой. Я почти беззвучно поинтересовалась:
   - А зачем мы спрятались?
   - Не знаю. Юрис с Женькой побежали, а я за ними. Теперь уже позд-
   но переигрывать.
   Раздался зовущий шепот. Не по-русски, но я различила: "Эй!" Мне
   показалось, что это Юрис и я отозвалась.
   - Ага! - сорвал с нас рогожку милиционер. Пришлось распрямлять-
   ся. Милиционер победно улыбался. Обратился ко мне на литовском, но я
   сказала, что не понимаю. Он не поверил. Тогда Валдас заступился за ме-
   ня и пояснил, что я из Москвы.
   - Чего побежали?
   - Так, - пожал Валдас плечами.
   - А ты?
   И я пожала плечами.
   - Малолеткам так поздно бродить не полагается.
   - Нам уже по шестнадцать, - оскорбилась я. Он усмехнулся ирони-
   чески:
   - Так я и поверил. Тебе тринадцать, ему четырнадцать. У меня глаз
   наметанный.
   - Мне! Шес-тнад-цать! - топнула я ногой.
   - Ого-го! В отделении разберемся.
   Он свел нас вниз. Во дворе поджидал его напарник, который сразу
   схватил меня за локоть и завернул к лопаткам. Я запищала. Валдас пих-
   нул милиционера, тот не ожидал и выпустил мою руку.
   - Бежим! - вскрикнул Валдас и помчался через арку на улицу. Я уст-
   ремилась следом. Патруль, дуя в свистки, за нами.
   Мы бежали по набережной Дане. Милиционеры, кажется, передумали
   догонять нас. Во всяком случае Валдас остановился. Я тоже. Мы часто
   дышали и ничего не могли сказать. Где-то вдалеке послышался стук под-
   меток. Валдас схватил меня за ладонь и мы, пробежав еще немного, пе-
   ребрались через парапет ограждения набережной. Внизу в кладке была не-
   большая ниша, в которой мы притаились.
   Долго сидели тесно прижавшись друг к другу. Наверху вроде бы было
   спокойно. Под ногами мирно плескалась ночная Дане. Чуть поодаль на
   другом берегу видился паромный причал.
   - Знаешь, - вздохнув признался Валдас, - мне в самом деле четыр-
   надцать. Я тогда, когда знакомились, прибавил два года. А Юрису и
   Женьке по пятнадцать. Не сердишся? Мне хотелось казаться мужественнее.
   - Ты и так мужественный, - искренне сказала я. В самом деле, не
   смотря на внешнюю худость у него были крепкие как прессованный каучук
   мыщцы. Потом оказалось, что Валдас был учеником на заводе, где делают
   бочки и постоянно колотил кувалдой по обручам, которые предназначались
   для скрепления этих бочек.
   Мы стали прикидывать как нам быть. Идти в гостиницу страшились. К
   Валдасу? Родетели его самого бы пустили, а меня вряд ли.
   - Пойдем к Гинтарасу, - предложил Валдас. - Отец у него в плава-
   нии, дома только бабушка.
   - Кто он?
   - Ну, помнишь с нами в беседке играл в карты?
   Мне тот парень не пришелся по душе, но выбора не было и мы напра-
   вились к нему. Пробирались как опасные преступники: стенами домов, то
   и дело затаиваясь, присматриваясь, шмыгая в подворотни.
   Гинтарас жил рядом с Домом культуры, на первом этаже. В его окнах
   горел свет и мы обрадовались - значит, дома и не спит. Валдас стукнул
   два раза в стекло, выждал и стукнул еще два раза. Занавеска отогнулась
   и мы увидели всматривающееся лицо Гинатараса. Различив нас, он кивнул
   и мы вошли в подъезд.
   - Почему так поздно?
   - Налетели на патруль, повздорили, сбежали, - кратко поведал Вал-
   дас.
   - Они сюда не притащатся?
   - Не волнуйся, это уже давно было.
   - Ладно, проходите. Я не один, сестра пришла.
   Едва вступив в комнату, я оторопела. В кресле с дымящейся чашкой
   чая сидела Юрате. Она приветливо улыбнулась мне, а я все никак не мог-
   ла прийти в себя. Лихорадочно соображала: "Стало быть, она сестра это-
   го выпендрежника?" Впрочем, в этот миг он уже перестал казаться таким
   уж противным.
   - Привет! - пробормотала я как можно более сдержанно, хотя внутри
   заходилась от ликования.
   Мы с Валдасом уселись на диван. Гинтарас принес еще две чайных
   пары и налил крепкого чаю. Нам, продрогшим на ноябрьских улицах, горя-
   чий напиток был как нельзя кстати.
   - Сегодня день рождения нашей мамы, - поведала Юрате. - Она умер-
   ла пять лет назад, но мы все равно каждый год собираемся в этот день.
   Гинтарас взялся за гитару и, задумчиво перебрав струны, что-то
   напел себе под нос. Валдас обратился к Юрате на литовском, она улыбну-
   лась и ответила тоже на литовском. Я почувствовала неловкость и заг-
   рустила: "Вдруг они обсуждают меня?" Юрате, кажется, догадалась о моих
   мыслях и сказала на русском:
   - Ты очень самовлюбленная.
   - Вы знакомы? - спросила я.
   - Немного, - улыбнулась Юрате и поинтересовалась. - Ты в гостини-
   цу будешь возвращаться?
   - А милиция?
   - Я пойду, а со мной тебя не тронут.
   - Конечно! - воскликнула я. Валдас сник:
   - А меня бросишь?
   - Ты, малыш, домой пойдешь, - ласково протянула Юрате, - К маме с
   папой.
   Валдас вспыхнул:
   - Какой я тебе малыш!
   Гинтарас усмехнулся:
   - О-ля-ля, конечно, он уже, вероятно, стал мужчиной!
   Я стушевалась и Валдас покраснел. Гинтарас рассмеялся.
   - Не смей обижать его, - сказала я. Гинтарас вдруг побледнел,
   скулы его задрожали, желваки заходили. Он гневно процедил:
   - А вы, русские, почему смеете обижать нас?
   - Гинт! - проговорила Юрате.
   - Мы же вас освободили от немецко-фашистских захватчиков, - про-
   лепетала я заученную фразу из учебника истории СССР.
   - Ах, освободили! - прорычал Гинтарас. - А потом на шею сели,
   кровь сосете, - посопел, заговорил сдержаннее. - Это все равно что,
   если беда в доме, сосед соседа позовет на помощь, а тот потом за это
   поселится в его доме навечно, да еще и кормить, поить заставит, и поп-
   рекать будеть всю жизнь, что спас, спас, спас! Так и вы, советские.
   Спасибо вам, но оставьте же нас в покое!
   Повисла пауза. Я чувствовала себя ужасной сволочью и, одновремен-
   но, понимала, что ни в чем не виновата. Короче, жутко хотела распла-
   каться.
   - Ну, я иду, - Юрате поднялась и посмотрела на меня. - Что ты ре-
   шила?
   - Я с тобой, - и быстро встала . Валдас сидел растерянный.
   - Ну, до завтра! - попрощалась я с ним, и, неуклюже, вперед Юрате
   вышла в прихожую. Она перекинулась еще двумя-тремя словами с Гинтара-
   сом, потом, кажется, чмокнула его и тоже подошла, отворила дверь и мы
   удалились.
   На улице было черно, дул сырой ветер.
   - Тебе не холодно так? - проговорила Юрате. Я до сих пор ходила
   лишь в свитере и джинсовой короткой куртке. Правда, со дня на день
   должна была подоспеть посылка из Москвы с зимней одеждой.
   - Нет, - бодрилась я, хотя и постоянно мерзла.
   - Ты закаленная.
   - Я в проруби купаюсь, - вдруг придумала я.
   - Ого!
   И я решила, что обязательно займусь моржеванием, чтобы мои слова
   хотя бы впредь оправдались.
   - Ты не обижайся на брата. У нас в семье много репрессированных.
   - Каких? Что это за слово?
   - Ну, неважно. Ты хотела черные джинсы купить?
   - Да, - опять обманула я и подумала с трепетом: "Неужели она
   пригласит меня к себе в гости?" И Юрате спросила:
   - Сейчас зайдешь ко мне или уже спать пора?
   - Да я могу не спать сутками! - опять выдала я ложь. На этот раз
   Юрате усмехнулась:
   - Почему ты все время хвастаешь?
   Следовало бы признаться: "Потому что ты... ты..." Тут я застопо-
   рилась. Действительно: что она сделала со мной? Ничего. И в то же вре-
   мя что-то особенное, совершенно непонятное.
   Во второй раз за этот вечер входила я в подъезд Юрате. Мы подошли
   к той самой квартире, куда звонил шустрый молодой человек, и я возгор-
   дилась, что верно угадала, где ее дверь.
   В квартире имелось несколько комнат, но все, кроме одной, были
   заперты и опечатаны.
   - Уже все соседи перехали в новые квартиры, - пояснила Юрате.
   Она отворила свою комнату, щелкнула включателем. Зажегся красный
   абажур. Все стены и полы были в коврах. Посредине стояла широкая кро-
   вать в небрежно заправленных атласных подушках, одеялах и покрывалах.
   И повсюду лежали книги. Последнее обстоятельство удивило и порадовало
   меня.
   - Так вот как живут... - обмолвилась я и примолкла, но поздно.
   Юрате спокойно закончила фразу:
   - Проститутки. Да?
   - Нет-нет, - залепетала я. - Я совсем другое имела в виду.
   - Что имела, то и в виду... Ничего, я не обижаюсь. Тем более, что
   это правда.
   - Да? - сникла я. Тут случайно глазами ткнулась на лежащий между
   подушек журнал: "Playboy". Тот ли, что показывал мне рыжий моряк, или
   другой - неважно, но почувствовала себя преданной.
   - Не всем же быть циркачами, - между тем продолжала Юрате. - Ведь
   кто-то должен быть шлюхой, почему не я?
   - Конечно-конечно! - слишком рьяно подтвердила я и поняла, что
   переборщила, пробормотала. - А почему именно ты?
   - Так получилось. Моя мама работала кастеляншей в этой же гости-
   нице. Я часто заходила к ней. Однажды меня зазвал очень веселый посто-
   ялец к себе. Он был поляк, тоже какой-то артист, музыкант, кажется.
   Мне было двенадцать лет. Он дал мне попробовать вина, а потом поцело-
   вал и я растаяла будто... Ну, вот и все. Ты понимаешь?
   - Так уж, прямо, он тебя поцеловал, что растаяла? Это как же?
   - Очень просто.
   Она приблизилась ко мне, приобняла со спины и едва прикоснулась
   губами к мочке уха. И я качнулась, и отшагнула в сторону. Села на кро-
   вать. Находилась в полном смятении.
   - В Москве хорошо, - Юрате полезла в шкаф, зашуршала целлофаном,
   - Большой театр, метро...
   "И она про метро!" - невольно отметила я. Повернула голову к ок-
   ну, увидела напротив светящийся квадратик нашего номера и силуэт Лины.
   Она курила. Видела меня или нет? Если видела, то узнала ли?
   - Я пойду, - проговорила еле слышно. Юрате обернулась с пакетом,
   где лежали джинсы. Посмотрела на меня пристально и положила пакет об-
   ратно, повернулась и сдержанно улыбнулась:
   - Конечно, ступай.
   Я встала и, глядя в толстый ковер на полу, через силу молвила:
   - Ты не кто-то, ты... хорошая.
   Потопала в прихожую. Юрате не последовала за мной. Я сама откру-
   тила замок, подождала, но она не показалась. Шагнула за порог, бурк-
   нув: "До свидания!"
   На улице в столь поздний час показалось ужасно страшно. Тем более
   в той самой арке, где подловили нас милиционеры. Я даже захотела возв-
   ратиться к Юрате, но и эта мысль отпугивала: "Что скажу?" И я ринулась
   бегом вокруг здания к главному входу. Парадное уже было закрыто и я
   принялась суматошно стучать в стекло. Показался заспанный швейцар,
   потребовал сердито карточку проживающего, я показала и он, ворча,
   впустил меня. Взбезжала через две ступеньки на третий этаж и вихрем к
   номеру.
   Лина по-прежнему курила. Кипятильник бурлил в почти выкипевшем
   стакане.
   Я замерла запыхавшаяся. Лина взирала на меня со злым прищуром.
   - Кипятильник... выдерни... - отдышалась я. Она рванула шнур из
   розетки и язвительно вопросила:
   - Ну и где мы шлялись?
   - А что тебе?! - возмутилась я.
   - Мне наплевать! - яростно сказала она и добавила грустно. - Я
   за тебя переживаю. Ты такая непутевая, право.
   Я скинула кроссовки, подцепила ступнями тапки, ушлепала в ван-
   ную. Когда вышла оттуда, уже переоблачившаяся в свою желтенькую флане-
   левую пижамку с утенятами, Лина пила кофе и курила новую сигарету.
   Я принялась расправлять постель.
   - Видела я тебя в окно, - пробурчала Лина.
   - Где?
   - Сама знаешь где и у кого.
   "Наверное, все же у Юрате, а не у Гинтараса", - решила я и сказа-
   ла:
   - Джинсы ходила мерять.
   - Правда? - и Лина ехидно добавила. - А я решила, что ты лесбиян-
   ка.
   - В каком смысле? - растерялась я, услышав незнакомый термин, по-
   казавшийся мне как-то связанным с обезьянами. "Наверное, - даже поду-
   мала я, - это про укус".
   - В прямом, - заявила Лина, но по моему лицу определила, что я
   ничего не поняла и рассекретила понятие. Меня будто ошпарило.
   - Неправда! - возмутилась я. - Это ты развратная и всех подозре-
   ваешь в гадостях. Я никогда ни о чем таком насчет Юрате не думала,
   просто она...
   - Просто не она, а ты боишся заглянуть внутрь себя и признаться в
   очевидном, - Лина прищурилась. - Скажи, только честно, разве тебе было
   бы неприятно, если Юрате поцеловала тебя, а?
   Я напряглась, закусила губы. Пребывала в полнейшем смятении. Ведь
   Юрате уже поцеловала меня и... Может быть, Лина видела это в окно? Не-
   ожиданно меня осенило.
   - Ты сама эта самая... вот эта... Ты ко мне приставала, ага! В
   ванной и в постель ложилась, а? Что? Ревнуешь что ли?
   - Абсурд! - как выстрелила Лина и торопливо добавила. - Ладно.
   Пора спать.
   Мы улеглись. В темноте я победно произнесла:
   - У меня есть Валдас.
   Но Лина не ответила. А я подумала вдруг об ином: что мы совершен-
   но не репетируем и по приезде в Москву дирекция попросту разгонит нас,
   и решила наутро всерьез поговорить с Линой об этом.
   С утра обильно посыпал снег и быстро выбелил весь город.
   Возвратившись с выгула, я действительно обратилась к Лине с уль-
   тиматумом о репетициях, а она сказала, что теперь уж приступим к ним в
   Щауляе, куда отправляемся завтра.
   - Как так?! - опешила я. - Почему уезжаем? За что... то есть...
   правда?
   - Ну, не навечно же мы в Клайпеде-то! - усмехнулась Лина. - Да и
   осточертело уже здесь. А там у нас классный отель будет, да-да, Курна-
   ховский обещал.
   И во мне заныло: "Как же так? Разве это возможно? Теперь, когда
   все только началось... Как же так?" Я думала о Валдасе, о ребятах, об
   уютных улочках города, о море, о... ну, конечно, о Юрате! И я созна-
   лась сама себе, что люблю ее, но чисто, светло, душой. Не надо мне ни-
   каких поцелуев, просто видеть иногда, просто иметь такую возможность -
   видеть хотя бы иногда. Разве это порок?
   Меланхолию прервала горничная, передавшая мне почтовую квитанцию
   на бандероль. Наконец-то дошла из Москвы теплая одежда. Я сходила на
   почту, получила посылку и позвонила домой, сообщив, что мы следующие
   три недели в Щауляе.
   Весь день я не встречала Юрате. И Валдас был на своем заводе, где
   делают бочки под рыбу. Я томилась разлукой и как больная ходила по го-
   роду, стараясь запечатлеть в памяти полюбившиеся уголки, и запомнить
   даже этот волнующий неуловимый аромат, который казался мне исходящим
   от поджариваемых кофейных зерен.
   По идее сегодня у нас должен бы быть выходной, но назначили выез-
   дной концерт, который не состоялся в свое время из-за поломки автобу-
   са.
   В три часа пополудни мы запаковались в автобус и подъехали поче-
   му-то к паромному причалу, где всех попросили выйти.
   - Куда мы едем-то? - поинтересовалась я.
   - Она как всегда ничего не знает, - пробухтела, кутающаяся в лох-
   матую волчью шубу, Ната.
   - В Ниду, - откликнулся Курнаховский. - Это на Куршской косе,
   только не где музей-аквариум, а в другую сторону. Неринга - местность
   называется.
   И я возликовала, что еще раз пересеку залив и, вероятно, увижу
   море.
   Мы загрузились на паром и опять нас сопровождали чайки. У меня не
   было хлеба, но наши на этот раз не сплоховали, захватили с собой бато-
   ны и булки, и отщипывали им кусочки. Я выклянчала немного мякиша у Яна
   и он дал, хотя и хмыкнул недовольно при этом. И я тоже кидала хлеб
   чайкам и они сноровисто ловили его на лету.
   - Никто не пробовал дрессировать чаек? - вопросила княжна Чес-
   ливьская и барабанщик Коля посоветовал ей включить птиц в иллюзию, на
   что княжна патетически заметила. - Откуда в людях столько зла?
   У добрейшей души Коли-барабанщика вытянулось лицо и он скромно
   отошел к другому борту.
   Берег, со стеной гигантских сосен, приближался. Стволы с одной
   стороны были припорошены снегом, с другой же оставались темными. Пока
   автобус аккуратно съезжал с парома я все любовалась на высоченные сос-
   ны и думала: "Будто костюм Пьеро облачили - домино".
   Потом мы поехали по шоссе вдоль сосняка и уже рябило в глазах от
   черно-белых полос. Теперь я подумала: "Словно катим мимо великанской
   зебры".
   Проезжали через заснеженный поселок и Курнаховский указал куда-то
   на взгорок, сказав, что там жил писатель Томас Манн, но я не угадала в
   каком именно доме. Спросила Лину, но она даже не глянула в окно.
   Затем снова бесконечно потянулись сосны и на место прибыли когда
   уже начало темнеть. Выяснилось вдруг, что на площадке нет света и надо
   ждать когда починят. Курнаховский занервничал, что можем опоздать на
   обратный паром, но вскоре электричество появилось и он успокоился, и
   принялся напрополую кокетничать с местной буфетчицей. Во время предс-
   тавления свет опять погас и вновь возник лишь через полчаса. Почтенный
   клоун Эдуард Иванович все это время, освещая себя спичками, пел неви-
   димым во тьме зрителям частушки. Успех имел грандиозный. Причем, не
   слишком разбирающие русский юмористический текст литовцы, хлопали и
   хохотали, когда он обжигал пальцы об очередную сгорающую спичку, ибо
   при этом его блинообразное лицо выражало такой панический ужас, что
   удержаться от смеха было невозможно.
   Закончили в начале одиннадцатого. Курнаховский вышагивал как цир-
   куль по коридорам ДК и изображал, что дергает на голове волосы.
   - Товарищи артисты, поторопитесь! Мы категорически опаздываем!
   - А вы бы помогли грузиться, - заметила Чесливьская и директор
   галантно подал ей руку, на что княжна обиженно фыркнула и стремительно
   прошествовала к выходу.
   Снег все валил и образовались пышные сугробы.
   - Какое диво! - воскликнула Чесливьская и покружилась как малень-
   кая девочка, подставляя ладони снежинкам. Все вокруг, действительно,
   бриллиантово мерцало в свете луны.
   Загрузились, но не трогались, хотя мотор занудно гундосил.
   - Двигатель замерз, - лениво признался водитель, - никак не ра-
   зогреется.
   - Голуба, - трагически всплеснул макаронинами рук Курнаховский, -
   почему нельзя было запустить его заранее?
   - А на бензине кто экономит? - как бы в сторону заметил водитель.
   Куранховский загородился воротником дубленки и уставился в окошко.
   Наконец поехали.
   Окна заиндивели. Лишь по водительскому стеклу остервенело шварка-
   ли дворники, разгоняя липнущий беспрерывно снег. Мы находились словно
   в бултыхающейся субмарине без иллюминаторов. Видели только себя и слы-
   шали надсадный рев двигателя. Поездка казалась нескончаемой и почти
   всех, несмотря на холод в салоне, укачало в сон. Я не спала, а посто-
   янно протаивала пятаком и дыханием лунки на замерзшем стекле, хотя
   снаружи различались только снег и чернота.
   Неожиданно монотонное рычание двигателя изменилось: он визгливо
   взвыл, заглох, опять завизжал и снова обессиленно замер. Все встрепе-
   нулись.
   - Забуксовали! - радостно сообщил водитель.
   - Как забуксовали? - всполошился Курнаховский. - В чем? На отлич-
   ном гладком шоссе?
   - Где шоссе-то?! - оборотился весь в капельках пота водитель. -
   Замело к чертовой матери! Все белое! По бокам-то дюны!
   Он опять вцепился в руль, рванул рычаг сцепления. Отпустил. Обер-
   нулся к нам.
   - Еще больше увязли. Толкать надо.
   Музыканты безропотно потянулись к выходу. Поднялись и Вовки, Ку-
   кушкин, Валерка - танцовщик на проволоке, Гриша, Эдуард Иванович. Ян
   якобы дремал. Курнаховский, естественно, не считал себя обязанным
   участвовать в плебейском труде.
   Вновь завывал мотор, раздавались крики снаружи: "Раз - взяли! Еще
   раз - взяли!" Автобус раскачивался, но не выкорчевывался. Заглянул Ко-
   ля-барабанщик:
   - Всем миром надо.
   Курнаховский кхекнул и двинулся таки на улицу. Послышался его го-
   лос:
   - Как похолодало-то! Зато снегопад прекратился!
   Чесливьская пихнула Яна и тот сыграл роль только что пробудивше-
   гося и ничего не понимающего человека.
   - Идите к мужчинам! - потребовала гневно Чесливьская и конфе-
   рансье нехотя повиновался.
   Водитель мрачно сказал:
   - Девки, и вы выходите.
   - Я не такелажница, - возмутилась Чесливьская.
   - Хотя бы полегче будет.
   - Беспардонность какая! - истерически пропищала княжна. - Я не
   тронусь с места! В знак протеста, естественно.
   - Пойдем, - дернула меня Лина. И мы пошли к выходу. За нами на
   морозец выкарабкались и Эмилия Францевна с Натой, и Катька-антиподист-
   ка, то бишь, жонглерша ногами, Алька - гимнастка на трапеции, Фаина -
   мнемонистка, то есть, демонстрирующая необыкновенно быстрый счет в
   уме, Любка-администраторша, Варвара Денежкина - пластический этюд.
   Мы с Линой пристроились в толпе мужчин толкать автобус. Железная
   обшивка обожгла льдом пальцы.
   - Давай! - скомандовал Курнаховский и водитель завелся. Остальные
   жинщины не выдержали и приладились толкать тоже. Даже Эмилия Францевна
   старалась вовсю.
   Автобус не поддавался. Опять привалились. Я отдернула руки. Без
   перчаток пальцы совершенно окаменели. Задышала на них. Вдруг заметила
   среди сосен развешенные заснеженные рыбацкие сети. Совсем рядом был
   берег. Я сделала несколько шагов в сторону и увидела море. Оно жило,
   не замерзло. Я смотрела, кажется, целую вечность. Белые гривки волн
   бесконечно набегали. Потом увидела небо: черное, раскидистое, усыпан-
   ное яркими звездами. Затем посмотрела на людей отчаянно толкающих ав-
   тобус и подумала: "Почему мы здесь? Почему я вдруг в шестнадцать лет
   оказалась на краю земли и пихаю, увязший в дюнах автобус? Зачем это
   происходит?" Было море, сосны, рыбацкие сети, дюны, снег, но ответа не
   было. И я опять принялась толкать автобус.
   Появилась Чесливьская.
   - Ну что вы, честное слово, дурака валяете? Шофер!! Газуйте!!!
   Мотор взревел, выдохшаяся труппа навалилась из последних сил.
   Чесливьская лишь едва коснулась обшивки пальчиком в кремовой гипюровой
   перчатке и автобус внезапно пересилил песчяную преграду, и выполз на
   шоссе.
   Народ зааплодировал.
   - Браво, Мирослава Брониславовна! Волшебница! Чудо!
   Чесливьская с достоинством раскланивалась, приговаривая:
   - Что вы, что вы, друзья мои, я всего лишь гениальная иллюзио-
   нистка.
   - То-ва-ри-щи! - вмешался в ликование толпы Курнаховский. - Рано
   радуетесь. Мы на паром вряд ли успеем.
   - Вы всегда скажете что-нибудь приятное, - заметила Чесливьская.
   Дружно полезли в автобус. Возбужденно переговаривались, обсуждая
   только что пережитое несчастье. В самом деле, ведь мы могли и не спра-
   виться. Ночью вряд ли какая машина проходила бы по этой уединенной
   трассе, а значит помощи вряд ли бы дождались. Каково было бы ночевать
   среди снега на пустынном студеном берегу Балтии?
   Прибыли к паромному причалу. Но и здесь ждало разочарование. Пос-
   ледний паром полчаса как отчалил.
   - Будем ночевать в автобусе, - зевнул водитель.
   На него накинулись с руганью.
   - Не хотите, идите на причал, - предложил тот. Однако, никто не
   вышел. Сидели молча, нахохлившись. Замерзали.
   Кое-кто решился выйти покурить. Я тоже пошла. Прислонилась к пе-
   рилам. На том берегу мирно желтели огни Клайпеды. И вдруг защемило
   сердце: "Хочу туда, домой..." И я даже вздрогнула, осознав, что поду-
   мала "домой" о Клайпеде. Попыталась разобраться: "Ну, какой там дом?
   Обшарпанная старая гостиница, номер в две койки с окном в каменный ко-
   лодец двора... Чего в этом домашнего?" Нет, это был именно дом. Сколь-
   ко раз я уже возвращалась туда из дальней поездки, измотанная, голод-
   ная и каким счастьем было туркнуть кипятильник в стакан, умыться, по-
   пить чайку и поболтать о нехитрых событиях дня с Линой. И город стал
   домом. У меня уже появился там любимый двор, где я познакомилась с
   Валдасом, сам Валдас, появились друзья и еще - Юрате... И я с уверен-
   ностью подтвердила: "Да, Клайпеда стала моим домом". И от совершенного
   открытия сделалось легко и радостно. Я даже забыла, что мы завтра уез-
   жаем.
   - Паром! - заорала я, неожиданно узрев во мраке торопящийся к нам
   башмачок.
   Капитан его чуть позже сообщил, что знал о нашем возвращении, но,
   когда мы не появились к сроку, решил, что решили переночевать в Ниде,
   отбыл, но потом все же, перед уходом домой, глянул в бинокль, заметил
   автобус и вне графика отправился на Куршскую косу.
   И только что впашие в депрессию люди уже вновь праздновали тор-
   жество жизни.
   А меня еще и поджидал возле гостиницы продрогший Валдас. Я кину-
   лась ему на шею и наши, недоуменно зыркая, зашептались. Никто кроме
   Лины не знал, что у меня появился здесь друг.
   - Дурак, - влюбленно сказала я, - ведь уже два часа ночи, ты что?
   - А я спросил у швейцара про цирк и он сказал, что вы еще не
   возвращались.
   В суматохе незамеченным проник Валдас в гостиницу и поднялся в
   наш с Линой номер. Лина заперлась в ванной, а мы сидели на кровати
   тесно прижавшись друг к другу и ворковали.
   - Мы ведь завтра уезжаем, - вспомнила я.
   - Как? Зачем? А я как же?
   Мы примолкли.
   - Неужели ты уедешь? - голубые глаза Валдаса заблестели. - Оста-
   вайся. Давай что-нибудь придумаем.
   - Что? Как остаться? Куда я денусь?
   - Можно пока жить у Гинтараса, а потом, когда я стану совершенно-
   летним, мы прийдем к моим родителям и объявим, что женимся. Все нала-
   дится, поверь, только оставайся.
   - А мои родители? А цирк? Лучше ты бросай все и переезжай в Моск-
   ву.
   Он призадумался.
   Вошла Лина.
   - Влюбленные, пора отдыхать. Валдас, приходи завтра провожать
   нас, а на сегодня прием окончен.
   Валдас поднялся.
   - Во сколько вы уезжаете?
   - В три часа, - бросила Лина.
   - Угу, - прикинул он, - я успею с утра на работу, отпрошусь с
   обеда и сразу сюда. В вечернюю школу не пойду.
   Я проводила его вниз. Швейцар был очень удивлен, что Валдас ока-
   зался в гостинице, ведь страж врат долго лицезрел его прохаживающимся
   на холоде перед входом и не впускал внутрь погреться, но, дабы не те-
   рять реноме, не стал в данную секунду требовать от нас объяснений.
   Утром неожиданно оказалось, что мы уезжаем в десять утра. Но Лина
   не лгала, когда говорила о трех часах, просто Курнаховский переиграл.
   Побоялся, что опять случится авария по дороге и лучше выехать загодя.
   Я была в шоке. Узнала о перемене лишь в девять утра. Спешно стала
   собирать вещи в спортивную сумку, оттащила ее в автобус, потом помогла
   Лине, потом помчалась в буфет, хотя знала, что сегодня не смена Юрате.
   Ее, конечно, не было. Выскочила на улицу, помчалась вдоль здания.
   - Ты куда? - закричала от автобуса Лина. Уже многие сидели на
   своих местах и ждали отправки.
   Я обежала дом, ворвалась в арку двора Юрате, взлетела по гулкой
   лестнице к ее квартире, надавила звонок. Тишина. Стукнула в отчаянии
   кулаком. "Неужели так и уеду никого не повидав?" - взмолилась внутрен-
   не. Позвонила опять. Нет.
   Вернулась к автобусу. Все сидели. Только водитель на минуту отлу-
   чился. Я стояла у приоткрытой передней дверцы. Вдруг посыпал колкий
   мелкий снег. Больно бил в глаза и я заплакала.
   - Так, - появился водитель, пхнул колесо и вспрыгнул в автобус.
   Я все стояла и всматривалась в ответвления переулков.
   Курнаховский требовательно постучал по стеклу и пришлось поднять-
   ся на подножку. Вдруг решила: "Останусь!" Но двери с кряканьем задви-
   нулись перед носом.
   Пополз прочь парадный вход в гостиницу. "Вот я его еще вижу", -
   мелькнуло в сознании. Свернули. Исчез шестигранный фонарик над подъез-
   дом.
   - Иди сюда! - позвала Лина. И я, опустив голову, чтобы не видели
   сырых глаз, пробралась через скарб к ней. Но, глянув в заднее стекло,
   пролезла на последнее сидение. Встала на колени лицом к стеклу. И тер-
   зала себя: "Вот еще видится гостиница... Еще можно выйти и остаться...
   Вот она еще видится... Отдаляется... Появился памятник Ленину и Дом
   культуры рыбака, удаляются... Вот мост через Дане, вон парусник "Рега-
   та", где я так и не побывала... Удаляются... А гостиница уже не видна,
   но все равно я еще могу выйти и остаться... Уже пропали памятник, Дом
   культуры и "Регата", но все еще тянется улица Пяргале... Вот уже ры-
   нок, вот лежит большой морской якорь посреди улицы... Я могу еще вый-
   ти, могу... Вот уже новые районы, я их не знаю, но это все еще Клайпе-
   да... Я еще тут!!! Уже и выехали за город, но он еще виден... Еще мож-
   но, можно выйти и остаться... Исчез город, но он еще не далеко..."
   - Пойдем, - почувствовала я доброе прикосновение. Лина гладила
   меня.
   - Чего ты тут притулилась, - по-матерински нежно шептала она, -
   ну, перестань, перестань, пойдем.
   Я послушалась, пересела на обычное место, рядом с ней. Уткнулась
   в стекло. "Почему же не остаюсь? Мне было хорошо здесь, я полюбила
   этот город. Далекий, он сал близким, родным. Я хочу быть в нем. Почему
   я не осталась?" И тут увидела тянущуюся дорогу.
   Дорога... Что там ждет впереди? А вдруг случится нечто еще более
   восхитительное чем Клайпеда? Ведь я только начала жизнь... Что там
   дальше? Где конец пути? Дорога - вот что не отпустило меня.
   Принимаясь за повествование, я намеревалась полностью и подробно
   описать литовские гастроли, но подступив в воспоминаниях к Щауляю
   вдруг передумала. Да, был чистенький, благоустроенный Щауляй, с прячу-
   щимися в заснеженных газонах милыми скульптурками гномиков и, лепящи-
   мися на черепицах, жестяными черными кошками: одна выгибает спину,
   другая прыгает в трубу, третья мирно сидит. Мы жили на четырнадцатом
   этаже современного отеля с окном во всю стену, за которым простиралась
   панорама города, а не задний утлый двор. У нас имелся телефон и цвет-
   ной телевизор. И опять мы колесили по всем близлежащим и не очень го-
   родишкам. Ко мне приезжал Валдас. Потом мы переехали в лесной край,
   далекий от Клайпеды и Щауляя - город Алитус. И снова мотались по окру-
   ге. Затем перебрались в Паневежис. И опять, и опять километры дорог по
   окрестностям. Из Паневежиса мы убывали на поезде в Москву. Валдас при-
   ехал провожать меня. Когда состав уже тронулся, мы вдруг спохватились,
   что не обменялись даже адресами. Он кое-как накарябал острием значка
   свои координаты на спичечном коробке и успел вбросить в тамбур. Я пой-
   мала и показала Валдасу пальцами "о,кей". Но, когда мы подъезжали к
   Москве обнаружила на столике купе совсем не тот коробок. Видимо кто-то
   взял прикурить, а потом унес, спохватился, но вернул другой. Не знаю.
   Только я не смогла написать Валдасу, а у него не было моего адреса.
   Мы с Линой так и не репетировали все три гастрольных месяца и нас
   расформировали. Я перешла из "Цирка на сцене" в систему "Союзгосцир-
   ка", то есть, теперь ездила по стационарам. Весной после Клайпеды отп-
   равилась в Симферополь, а потом в Ялту. Думала, увижу Черное море и
   утешусь, но тоска по суровой Балтии лишь усилилась. Меня даже раздра-
   жало это ласковое, с пошлыми пляжами южное море. После Ялты попала в
   Днепропетровск, затем были Ростов-на-Дону, Ворошиловград, Воронеж.
   И вот оказалась в родительском доме, в Москве. Впервые выдался
   отпуск. После литовских гастролей минуло два года. Опять была осень,
   но ранняя.
   Однажды я проснулась в пять утра. В форточку доносился тонкий
   голос какой-то птички. Тишина. Я лежала и смотрела в блеклое окно. В
   классический час самоубийц в голову полезли отчаянные мысли. Вдруг яс-
   но осознала, что цирк - это не мое призвание. Ничего я не достигла, а
   ведь восемнадцать лет для манежа возраст солидный. Но кто же я? Зачем
   я? Неужели напрасно? Теснился сумбур всяческих воспоминаний и среди
   прочего внезапно представилась булыжная мостовая в Клайпеде. Отчетливо
   увидела чугунные цепи, висящие на столбиках между тротуарами и проез-
   жей частью. Поразилась, потому что, когда жила в Клайпеде, как-то не
   замечала эти цепи, а теперь так четко разглядела памятью. И в этот миг
   безумно захотелось потрогать их руками... Я попыталась дотошнее вгля-
   деться в прошедшее, такое недавнее, но безвозвратно минувшее. "Почему
   безвовозвратно?" - осекла себя и тут же решила, что поеду в Клайпеду.
   И, едва подумав это, возликовала: "Вот чего мне, оказывается, не хва-
   тало все это время!"
   И опять был поезд "Москва-Калининград". Сидя в купе я с горькой
   усмешкой фантазировала, что, возможно, сейчас вовсе не теперь, а тогда
   и вот-вот отодвинется дверь, заглянет веселая старушка Эмилия Францев-
   на и шепнет: "Дружочек, пора собачек погулять!" Но в то же время я
   знала, что Эмилия Францевна уже умерла и ничего такого произойти не
   может.
   Как и два года назад поезд прибыл в Клайпеду около часу ночи, но
   на этот раз я была единственной, кто сошел здесь на платформу. И меня
   никто не встречал. Едва сойдя, чуть не вскрикнула от счастья, уловив
   былой аромат словно поджариваемых кофейных зерен. Только здесь он был,
   только здесь. Прошла сквозь пустой вокзал на площадь, села в одинокое
   такси и назвала гостиницу, где мы жили прежде. Ехали по ночному городу
   и вдруг опять увидела неоновую красную латиницу "Trikotajas", заулыба-
   лась. Вспомнился тут же и так смешивший нас "гастрономас".
   Над входом в гостиницу все так же теплился шестигранный фонарик и
   опять я подумала, что вот, сейчас войду, поднимусь на третий этаж,
   зайду в триста четырнадцатый номер, а там щебетунья Лина уже нагрела
   кипятильником чай в стаканах. Да-а, Лина за этот срок успела удачно
   выйти замуж за популярного музыканта, родила двойняшек и опять была
   беременна. С цирком она, конечно, порвала, причем, безболезненно и как
   всегда радовалась жизни.
   Парадное оказалось запертым. "А если нет мест?" - запоздало обес-
   покоилась я и принялась стучать. Появилась сонная администраторша,
   впустила меня. Места были. И тут я, затаив дыхание, поинтересовалась:
   "А триста четырнадцатый не свободен ли?" "Не свободен", - последовал
   скупой ответ. При этом администраторша внимательно посмотрела на меня.
   Поселилась на втором этаже и с окном на улочку. Естественно, мне
   бы хотелось, чтобы во двор, но я как-то уже не осмелилась претендовать
   на подобную малость, так как неизвестно, что заподозрила бы в невинной
   просьбе бдительная администраторша.
   Номер был одноместный. Я распахнула окно. Стояла сухая сен-
   тябрьская погода. Услышала перестук шагов позднего прохожего, перегну-
   лась через подоконник, но успела заметить лишь кого-то свернувшего за
   угол. А эхо шагов умаляясь все звучало. И возникла вечная бесперспек-
   тивная мысль: "Кто он? Куда пошел?" И вслед еще более тривиальная:
   "Почему меня это волнует? Зачем я-то здесь?"
   Легла спать, предвкушая утренний поход в буфет. Боялась загады-
   вать, увижу ли Юрате, но очень надеялась на это.
   Утро наступило. В семь пятнадцать приблизилась к буфету. Он отк-
   рывался в семь, но я стоически выждала четверть часа, показавшихся
   вечностью. Открыла дверь и увидела за стойкой буфетчицу Илону. Я забы-
   ла про нее, запамятовала имя, но, открыв дверь, увидев, немедленно
   вспомнила. Но она меня не узнала или не подала виду. С равнодушно-ра-
   душной улыбкой приняла заказ и отпустила чашечку кофе и бутерброд с
   сыром. Про кофе спросила как и раньше: "Черный или белый?" Я заулыба-
   лась, потому что это забавное "белый", вместо "с молоком" тоже успела
   подзабыть и теперь умилилась припомнив.
   Забилась в самый угол и в невероятном напряжении ждала, что
   вот-вот из мойки появится Юрате, и... вдруг она меня тоже не узнает?
   За два года скитаний я очень переменилась. Раньше имела короткую соро-
   кокопеечную стрижку, а теперь отрастила роскошный хайр, выкрашенный в
   рыжий цвет, который мама называла попросту "лохмы", и облачилась в
   черную кожаную с заклепками косуху, такие же рокерские брюки и крутые
   с железными мысами сапоги на крепких подметках. Но главное не это.
   Как-то незаметно переменилось лицо. Глядя на свои шестнадцатилетние
   фотки, я видела почти идиотическую рожицу, словно только что вылупив-
   шегося из яйца зародыша: сияющие любопытством наивные глазенки, довер-
   чиво жаждущие познания мира, открытий. Куда и когда это все улетучи-
   лось? Я давно перестала без повода краснеть, уже и по-поводу не слиш-
   ком смущалась. Могла не морщась глотануть стопарик водки и успела за
   эти два года выпить столько разнообразных спиртных напитков, сколько
   иной мужчина не одолеет за всю жизнь. Но все-таки, наверное, что-то
   сохранилось от меня былой, раз я находилась здесь.
   Из мойки показалась женщина. Это не была Юрате. Неспешно допив
   кофе, я вышла.
   Направилась во двор Дома культуры рыбака. Беседка стояла на мес-
   те. Память сохранила ее заснеженной, а теперь все вокруг золотилось
   опавшей листвой. Я зашла внутрь и села на лавочку. Огляделась вокруг.
   Интересно, где окна квартиры Валдаса? Я даже не знала, где он живет. А
   если бы знала, осмелилась бы зайти? "А что если сходить к Гинтарасу? -
   подбодрила себя и решилась. - Была - не была!"
   Клетчатые шторки на окошках его квартиры задернуты. На подоконни-
   ках цветущие фуксии. Зашла в подъезд, дотронулась до звонка. Пикнуло
   где-то в глубине квартиры. Разозлилась на себя, что трушу и позвонила
   нормально. За дверью послышались шаркающие шаги, долго елозили замки.
   Наконец дверь приотворилась на цепочку. Не моргая глядели старушечьи
   глаза: пепельные, по-ведьменски светящиеся. И я догадалась от кого
   достались Юрате в наследство ее пронзительные глаза.
   - Здрасьте, - кивнула вежливо, добавила. - Лабас ритас...
   Старуха не размыкала нитевидных, обтянутых морщинками, губ.
   - А Гинтарас дома?
   Старуха вздрогнула и шамкнула беззубо:
   - В тюрьме.
   - В тюрьме... За что?
   - Антисоветская пропаганда.
   - Ой... А... Давно?
   - Кто ты?
   - Я его старая знакомая.
   - Знаю, КГБ. Что вам еще от него надо? Что хотите от меня выу-
   дить? Я свое отсидела. За внука взялись. Уходите. Дайте умереть спо-
   койно.
   - А Юрате...
   Старуха захлопнула дверь. Я постояла. За дверью не было движения.
   Вероятно, старуха прислушивалась. Я не стала больше звонить. Нарочито
   громко стуча подошвами, чтобы успокоить ее, вышла вон.
   Двинулась к паромному причалу. Увидела вдруг, что возле моста че-
   рез речку Дане нет яхты "Регата", расстроилась, но немедленно ощутила
   и оптимистическоие чувства: "Значит, она все же способна к передвиже-
   нию и, возможно, сейчас даже где-то в море!" Однако, "Регата" просто
   немного сменила расположение и теперь пребывала неподалеку от паромной
   пристани.
   Купила билет, но паром только что отошел и пришлось еще часа пол-
   тора побродить в ожидании по ближайшим улочкам. И вот вновь взошла на
   железную палубу. Тронулись, взмыли с волн чайки, но я опять забыла про
   угощение. Кроме меня переправлялась горстка рыбаков, но они спрятались
   от ветра за капитанскую будку. На открытой палубе находилась только я.
   Никто не кидал чайкам хлеба, но они все равно летели за паромом до са-
   мой Куршской косы, а там присели смирно на качающиеся волны и приня-
   лись ждать обратного рейса.
   Рыбаки направились влево, а я направо - к музею-аквариуму. Дошла
   и поняла, почему было так мало людей на пароме и почему никто не повс-
   тречался мне по пути. Музей был закрыт на реконструкцию. Не слишком-то
   огорчилась, потому что главным для меня являлось встретиться с морем.
   И я пошла напрямик через сосны.
   Берег. Седая трава из белых дюн, стальной простор моря. Я присе-
   ла. Ветер боспорядочно раскидывал волосы. Они застилали глаза, мешая
   смотреть, но я не поправляла их. Набрала в ладонь мельчайший песок,
   пустила тонкой струйкой из кулака. Подумала, что если лечь и не дви-
   гаться, то дюны заметут, засосут и, как в песне, "никто не узнает, где
   могилка моя". Тут же испугалась: "А вдруг в сосняке бродит маньяк,
   поджидающий таких вот романтических дуриц?" Величественная умиротво-
   ренность развеялась, как этот нежный песок, просеявшийся сквозь паль-
   цы. Резко поднялась, настороженно оглянулась и заторопилась к приста-
   ни. В сосняке за каждым стволом, кустиком чудился насильник. Нако-
   нец завиделся причал. Я мигом успокоилась и пошла вразвалочку. Уже ка-
   зались напрасными и курьезными страхи, но о том, чтобы вернуться к мо-
   рю и погулять по пустынному берегу в поисках янтаря мыслей не возника-
   ло.
   Вечером заглянула в бар. Взяв коктейль, осталась сидеть возле
   стойки. Рядом томилась вызывающе накращенная и фривольно одетая деви-
   ца. "Поджидает клиента", - определила я и вдруг спросила у нее про
   Юрате. Уточнила какую именно Юрате имею в виду и оказалось, что девица
   знает ее.
   - Она устроилась буфетчицей на судно и теперь в море.
   Я хотела разузнать побольше, но та, как вечно голодная паромная
   чайка, снялась с места и кинулась к вошедшему в бар иностранному моря-
   ку. То есть, я-то не угадала в нем иностранца, зато она сразу наметан-
   ным глазом смекнула, потому что обратилась к тому на бойком английском.
   Посидев еще немного, я отправилась спать. Наутро спустилась в бу-
   фет и задала тот же вопрос про Юрате Илоне. Илона по-прежнему не узна-
   вала меня, или ей было все равно, но, главное, ответила. В самом деле,
   Юрате уже года полтора как обосновалась буфетчицей на пассажирском
   судне.
   - Ей там лучше, - присовкупила иронично Илона.
   - Чем? - вырвалось у меня.
   Илона заулыбалась и не ответила. Я, собственно, уже догадалась.
   "Ну и что же, - подумала скорбно, - может, так и нужно". Упрямо
   продолжала быть Юрате моей светлой звездой.
   В этот же день, не предпринимая попыток отыскать Валдаса или Юри-
   са с Женькой, я отбыла в Москву.
   И опять начались монотонные цирковые будни с постоянными переез-
   дами по Советскому Союзу. Гастролировала в Курске, Волгограде, Ивано-
   во, Пензе, повторно в Ростове-на-Дону и Ворошиловграде. Потом были Ле-
   нинград, Таллин и Рига.
   Напряженные рижские гастроли закончились в начале декабря тысяча
   девяьсот восемдесят пятого года. Следующим городом предполагался Виль-
   нюс, но меня вдруг направили в другую программу, начинавшуюся в Туле.
   Я собиралась песетить Клайпеду из Вильнюса, но теперь решила ехать не-
   медленно, потому что когда еще выдастся такая возможность находиться
   поблизости. Давно тянуло еще раз повидаться с возлюбленным городом,
   хотя толком и не понимала отчего так влечет меня туда. Мне казалось
   ненормальным, что я так очарована не человеком, а местностью. Скрывала
   свою привязанность, но постоянно в разговорах нет-нет да и сводила те-
   му на Литву. А если при мне вдруг случайно, даже по телевизору или ра-
   дио, упоминалось о Литве, то я до смешного терялась. Как-то один прия-
   тель заметил удивленно: "Ты вдруг в минуту так похорошела!" А это все-
   го лишь в новостях о спорте объявили, что литовские баскетболисты или
   волейболисты кого-то там обыграли. Я самозабвенно любила Литву и гор-
   дилась ее малейшими успехами, как будто была литовкой, а не русской. В
   связи с этим мучилась от сознания собственного непатриотизма. Ибо со-
   вершенно не думала о любви к России, не испытывала таких трепетных
   чувств как к Литве. Терзаясь этим противоречием, много размышляя о та-
   кой странности, как-то неожиданно вдруг поняла, что тут нет никакого
   греха, что это даже естественно. Ведь Россия - это я сама. Как я могу
   изнывать от любви к себе? Так же люди не сходят с ума от любви к мате-
   ри, а от какого-то внезапно встреченного постороннего человека могут
   напрочь потерять голову.
   И все же, ведь я уже практически забыла зрительно Юрате, Валдаса,
   тем более ребят, остались лишь впечатления о впечатлениях. Подзабыла
   облик городков, где побывала и сохранила в памяти лишь какую-то одну
   бесконечную дорогу... Иногда вдруг возникающий сталагмит костела вда-
   ли, одинокий хутор под сенью большого вяза и опять дорога, дорога. Ма-
   нит, чего-то сулит, ворожит, а, может, в самом деле, надо просто
   где-то задержаться, остановиться и не верить зовущей в смутную даль
   дороге?
   Рижский поезд прибыл в Клайпеду в пять утра. Клубился туман. И
   опять донесся тонкий аромат, но я уже знала, что это пахнет не поджа-
   риваемыми кофейными зернами, а солодом. Однажды в каком-то городе по-
   чуяла вдруг клайпедские флюиды и, буквально, накинулась на задумчиво
   идущего прохожего: "Чем это пахнет?!" Он, прийдя в себя от внезапной
   атаки, ответил: "Где?" Конечно, живущим здесь, этот воздух был привы-
   чен. Я все же добилась результата и прохожий догадался: "А, это пивза-
   вод рядом, солод варят". Так что и пьянящий дух Клайпеды рассекретил-
   ся, но я не разочаровалась приземленностью открытия, потому что давно
   уже научилась стоически воспринимать подмен грез простой реальностью.
   Купив на четыре вечера билет до Москвы, пешком отправилась к
   центру города. Шла, наверное, час. Приятным было это путешествие. Ту-
   ман постепенно рассеивался. Показались первые лучи солнца и Клайпеда
   встретила меня будто ребенок, только что проснувшийся и умытый: ничем
   не омраченная, ясная.
   Прохожих еще не было. Откуда-то доносилось шварканье дворницкой
   метлы. Не было и транспорта. Вспомнилось, что когда-то утренняя Клай-
   педа так же принадлежала только мне. Я прислонилась ладонями и губами
   к стене какого-то дома: "Здравствуй, любовь моя, Клайпедушка, славная!
   Видишь, я опять вернулась..." Хотела наклониться, погладить брусчатку,
   но устыдилась своей ребячливости и степенно продолжила путь.
   Приближалась к главному объекту своей клайпедской жизни - гости-
   нице. И, по мере приближения, возрастали патетические чувства, и они,
   конечно, должны были бы прорваться в ту торжественную секунду, когда
   сверну за угол, и... Но еще на подходе я заметила странное зияние на
   месте "гастрономаса", то есть, примыкающего к гостинице здания-близне-
   ца. Даже остановилась. Закралось убийственное предчувствие: "Снесли!"
   Медленно, как приговоренная, пошла вперед, все еще надеясь, что унич-
   тожена только эта часть дома.
   На месте гостиницы стояло стильное из веселенького красного кир-
   пича здание под новехонькой черепицей. На фасаде значилось название
   былой гостиницы, но я даже не захотела подходить близко.
   Все другое, но ведь и я не та, даже не та, что была здесь во вто-
   рое посещение. Давно не стремилась выделиться и опять коротко стриг-
   лась, таскала джинсятину. Сделалась сумрачнее, безразличнее. Все это
   являлось следствием внутренней усталости. Я устала от нескончаемых до-
   рог, но остановиться уже не умела.
   А все началось отсюда...
   Вот Дом культуры рыбака, а за ним двор с беседкой. Я заглянула во
   двор. Беседка полуразвалилась. Прошла под окнами квартиры Гинтараса.
   На окошках по-прежнему висели клетчатые шторки и цвели фуксии, но я не
   осмелилась позвонить в дверь.
   Побрела к парому. Переправилась на косу. Вышла к морю. Долго,
   терпеливо стояла на берегу, ожидая, что нахлынет, захлестнет былой
   восторг и все возродится: юность, мечты, любовь. Море оставалось самим
   собой и молчало. Тысячи, миллионы раз к нему подходило одиночество и
   взывало: "Ну, что же ты море?!"
   Уже на обратном пароме я спохватилась и бросила в залив монетку,
   подумала и выбросила в волны всю мелочь, что была в карманах. Чайки
   кинулись на копейки, но, инстинктивным чутьем угадав несъедобное, не
   стали ловить. Копейки погрузились в пучину. "Значит, вернусь еще. Неп-
   ременно вернусь", - улыбнулась я.
   Закончились полдня в Клайпеде и поезд повез меня прочь.
   Едва прибыла в Москву, как позвонила Ната. Я очень удивилась та-
   кому совпадению и сообщила ей радостно, что только-только вернулась из
   Клайпеды.
   - Я тебе вот чего звоню, - пробасила она. - Твой любимый Дик вче-
   ра околел.
   Больше не довелось мне побывать в Литве. Со дней гастролей в
   Клайпеде минуло почти двадцать лет и я смутно что-либо помню. Скорее
   это уже даже и не впечатления, и не впечатления о впечатлениях, а кро-
   потливая реставрация истлевших образов и не всегда достоверная. Воз-
   можно, что у Юрате вовсе и не были такие уж пронзительные глаза, воз-
   можно, они даже не были серыми, но именно так я представляю, когда пы-
   таюсь восстановить ее облик. И Валдас был чуть-чуть другим. И я сама.
   Правдива лишь обманчивая дорога, которая все так же зовет, манит
   и обещает, что вот на этот раз точно будет достигнут конец пути, свер-
   шится разгадка, и, многожды обманутая, я опять загораюсь, верю, отп-
   равляюсь в странствия, но нахожу лишь саму дорогу. Удручаюсь: "Ну,
   когда же наконец заветный конечный пункт?"
   А дорога все манит, зовет, пьянит, искушает и обещает, обещает,
   обещает...
  
   г.Москва,
   сентябрь, 1998г.
  
  
   ----------------------------------------------------------------------
   ----------------------------------------------------------------------
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"