После того, как на нем первый раз нацарапали слово, о котором раньше в знакомом ему простом языке не было и речи - он понял окружающий мир и стал серьезно задумываться над тем, что из себя представляет.
Ощущения между тем были самые разные - непонятные, циничные, но от этого не менее приземленные. Позднее, раздумывая, он догадался, почему так случилось именно с ним, и именно на забытой всеми улице Фурманова.
Кто-то забыл на столе книгу о жизни какого-то сарая. Модный автор-постмодернист оставил на ста пятидесяти листах очень много ощущений и длинных строк. Но главное - эмоции, непонятные никому, кроме него самого. Книга продержалась на столе недолго - до очередного собрания местных пьяниц, растащивших первые полсотни страниц на самокрутки. Но он успел впитать ощущения от текста. Времени было достаточно.
Потом стол просто терпел дожди. Поздняя осень, ранняя зима, и корка льда на столешнице. Никто не приходил, никто не оставлял на столе отпечатков рук. Было много времени поразмыслить о том, что собой представляет окружающий мир. Правда, мыслей было мало. Садившиеся на стол вороны вместо впечатлений оставляли на осиновых досках только блямбы дерьма, быстро скрывавшиеся под новым слоем снега.
Когда наступила весна, потемневший стол уже не ожидал от марта и апреля ничего хорошего -даже засохшие вороньи экскременты с него никто не сметал, а потому и мысли были самые злобные.
Но потом пришел май.
Мирно стоявший на двух вкопанных в землю сосновых столбах, четырехугольник из осиновых досок сох под солнцем. Однажды наступил особенно солнечный день, когда он ощутил рядом настоящего Человека. Странно, но настоящим оказался грузный немолодой мужчина в немодном сером пиджаке, потертом и топорщившемся на локтях, с красной эмалевой звездочкой на лацкане. Он сел за стол, положил рядом мятый букет красных гвоздик и поставил на доски бутылку прозрачной, очень горькой жидкости.
- Ну что ж ты, Саша, - сказал человек и налил из бутылки в граненый сосуд. - Столько лет держался, а сейчас не дожил... С Победой тебя, брат.
И заплакал, одним глотком выпив налитое в стакан. Стол вздрогнул всеми досками, ощутив то, что человек чувствовал - впервые за столько лет. Потом мужчина ушел - пошатываясь и оставив на столе пустую бутылку. Ее круглое зеленое донышко стало центром, от которого стол начал вести отсчет событий.
До самого июня все было спокойно.
Зато июль принес новых персонажей - словно ветер пригнал их на неструганую столешницу. Это были выпускники школы, расположенной по соседству, парни и девушки, сменявшие друг друга с редким постоянством. Они елозили сверху, клялись в любви и памяти, смеялись, плакали, пели и пили. Стол не возражал (да и как бы он смог это сделать?), понимая, что их память пока что складывается как раз из таких чешуйчатых, накладывающихся друг на друга ощущений.
Осенью где-то рядом убили человека. Он недолго кричал, а потом затих и только глухо вздрагивал телом в ответ на удары ножа и ботинок. Было непонятно, кто виноват, да и правды никто особо не доискивался, потому что родственников у убитого не нашлось. Потом стол безмолвствовал, принимая убийц - кто бы прислушался к скрипу пяти скрепленных ржавыми гвоздями осиновых досок?
- Давай выпьем, - однажды сказал очередной человек, поставивший на стол бутылку, - а пока скажи мне, уезжать сейчас или еще погодить?
- Уезжать сейчас, - твердо сказал собеседник. Стол откуда-то знал, что он хочет этого больше всего, потому что уезжавший и остающийся - оба любили одну женщину. На время он погрузился в свои древесные раздумья, а когда очнулся, на скамье, оттирая грязные ладони травой, сидел только один человек. Не тот, кто хотел остаться. Но об этом стол не задумался.
Потом рядом часто стреляли и что-то горело. От дома, возле которого стоял стол, остались только обрушившиеся стены, а все жители пропали без возврата. Свою песню пели над столешницей осколочные снаряды и трассирующие пулеметные очереди, а острое ощущение жизни стол получал от проходивших рядом бородатых мужчин в разгрузочных жилетах, с автоматами наперевес.
Эти люди и лица менялись. Но честное слово, стол - он и сейчас стоит где-то там, в бывшем дворе бывшей пятиэтажки по улице Фурманова. Осиновые доски обгорели по краям, а сосновые столбики подкосились после того, как целый месяц здесь был полевой госпиталь.
Но нацарапанное на столешнице короткое слово осталось в целости - а разве это не главное?