Аннотация: В этом рассказе есть гитары, музыка, пламя костра, немного Испании... и даже один археолог.
С утра все как-то не заладилось.
Пошел бриться - порезал губу. Давно такого не бывало, я же не мальчишка, который бреется в первый раз. Но - факт, как говорится, налицо. Точнее, на лице.
Начал варить пельмени - неловко схватился за крышку кастрюли и обжег пальцы. Шипя, прыгал по кухне, пока не догадался включить холодную воду и сунуть руку под струю.
Наступил коту на хвост. Вот это, наверное, было последней каплей. Старый Тихон, не ожидавший с моей стороны такого злодеяния, только жалобно удивленно мявкнул, поджал уши и весь нахохлился от обиды.
- Ну прости, старик, ну извини... - я погладил Тихона, почесал его за ухом и предложил ложку сметаны в качестве компенсации моральной травмы. Тихон тут же оттаял, победно развернул уши во всю ширину и принялся вылизывать ложку с молодым энтузиазмом. "Хоть что-то в порядке", - мысленно вздохнул я. Потом прикинул: так, рюкзак собран, ботинки еще вечером начищены до блеска (по старой армейской привычке, от которой я так и не избавился). Куртка на вешалке, сигареты в кармане, рация заряжена до упора.
Ну здравствуй, "Утка", я снова к тебе!
"Утка" - это гордость нашего небольшого городка, раскинувшегося на старинной русской реке. Уткинский фестиваль авторской песни. Называется это сборище бардов и певунов всех мастей так потому, что на озерах в этой местности целая прорва уток, которые иногда, бывает, покрывают воду живым ковром. Много уток - значит и фестиваль Уткинский, чего мудрить? Название не хуже, чем у Грушинского. Народа, правда, поменьше, хоть и ненамного.
Где фестиваль авторской песни - там люди с гитарами. Странно было бы, если бы их тут не было. Приезжаете вы на такое мероприятие, а тут, например, одни барабанщики. Или басисты. Фестиваль басистов на природе - хотел бы я на такое посмотреть. Но только один раз. И, пожалуй, издалека.
На "Утке" с гитарами было все в порядке - в наличии, на каждом шагу и под каждой сосной. А где люди с гитарами, там не только песни, но и разные нарушения безобразий и превышения беспорядков. Пьяный бард из поколения советских турпоходов, "солнышка лесного" и портвейна - страшное разрушительное оружие, способное уничтожить все в радиусе вытянутой гитары. И вот тут-то на сцену выходят такие, как я. Скромные труженики рации и камуфляжных штанов. Охрана, короче говоря.
- Ох, рано встает охрана, - зевнул я, глядя, как неутомимый Тихон до блеска вычистил ложку и принялся за свою миску. Я насыпал коту свежего корма из банки, потом предупредил:
- Тихон Тимофеич, вы сразу-то все не жрите, ладно? Имейте кошачью совесть. Знаю я вас, как будто только что с голодного острова. Вечером Женька зайдет, даст еще. Не лопни!
Женька - это соседка сверху, шестиклассница, которой я доверяю самое ответственное дело: приглядывать за Тихоном, пока я где-нибудь болтаюсь по нескольку дней. Кот что-то проурчал, не переставая грызть корм. Звучало это примерно как "да отвяжись ты, без тебя знаю".
Я развел руками, подхватил рюкзак и вышел, захлопнув за собой дверь.
У подъезда бросил рюкзак на заднее сиденье "Патриота", за рулем которого меня терпеливо дожидался Игорь - еще один коллега по нелегкой охранно-воспитательной работе.
- Здорово, - коротко сказал Игорь, поворачивая ключ зажигания. "Патрик" рыкнул двигателем. - Ну что, готов нести разумное, доброе и вечное?
- А куда деваться? - задал я риторический вопрос. - Кто, если не мы?
Коллега хмыкнул и вырулил в переулок.
- Много кто, - сказал он задумчиво, - но не так эффективно.
Первый день фестиваля - всегда полный кавардак. Кстати, интересно, что слово "кавардак" произошло от тюркского "коурдак", то есть жаркое, когда мелко нарубленное мясо перемешивают вместе с кашей. Получается что-то непонятное на вид, но вкусное. Точно так же и на "Утке". Шум, гомон, суета, организаторы с квадратными глазами, растущие на глазах ряды палаток. "Петрович, здорово! - О! Кого я вижу, старый черт! Все еще тренькаешь? - А как же! Помнишь, на Домбае... - Помнишь, на Хамар-Дабане? - А как там Столбы, стоят еще? - Чего им сделается, они же каменные! - А тебя, Серега, еще ревматизм не прихватил, есть еще порох в пороховницах? - Осталось маленько, да и шары в шароварах на месте вроде!" Песка, который сыплется из маститых гостей, хватит на небольшие Каракумы.
Но это все днем, когда на разных площадках во всех концах обширной территории поют во все горло. Оставаясь при этом в рамках приличия. А вот к вечеру... все это превращается в подобие цыганского табора и стоянки Золотой Орды. То и дело приходится вежливо напоминать какому-нибудь Булату Окуджавовичу Визбору, что не нужно тянуть свои натруженные аэмдээмами и прочими септаккордами клешни к обтянутой джинсами пятой точке юной студентки, свято верящей, что кругом всеобщее братство, полный вудсток и чистота помыслов.
Я-то здесь не первый год, и потому отлично знаю, куда надо глядеть в первую очередь, когда можно малость расслабиться и выпить чаю у костерка, а когда приходится топтать подошвы, стараясь держать все под контролем. Вот, например, Кэп, он же дядя Саша Косырев - старый "каэспэшник" из Питера, капитан дальнего плаванья в отставке. Жилистый дедок с густой белой бородой и офицерской выправкой. Такой и сам ничего не натворит, и другим не позволит. Там, где он поет вечером, всегда хорошо, душевно и спокойно. Чаек с душицей, а то и коньячок, костер без копоти, и ни единой пустой банки в неположенном для мусора месте. И песни у Косырева хорошие, настоящие, хоть в лауреатах фестиваля он никогда и не бывал. "Оно мне надо?" - удивляется Кэп, когда его об этом спрашивают.
А вот толпа молодежи. За этими точно - глаз да глаз. Ничего, у меня, когда надо, этих глаз как у Аргуса, на всех частях тела образуются самопроизвольно и таращатся, не мигая. Милости просим, попробуй закинуться колесами или разбить бутылку. Пролетарский гнев Данилы Громова (мой, то есть) настигнет тебя незамедлительно. И сделает "кусь".
Тут смотрим, там не смотрим, сюда просто поглядываем... Мальчишка порезался об топорик - мамаша! На кой вы свое чадо без присмотра оставили? Так, прием, я Землекоп, квадрат пять-три, медика сюда с аптечкой, срочно, но без паники. Не реви, шрамы украшают всех мужчин, кроме менестрелей. Кто такие менестрели? Это плохое слово, не повторяй за мной. Понял? Вот и хорошо.
Землекоп - это я. Потому что в обычной мирной жизни работаю археологом. Кто-то скажет, романтика, мол. Ага. Раскоп зимой и летом - одним цветом. Только зимой еще и пальцы мерзнут. И огромная куча бумаг, которые надо заполнить, поскольку археолог не какая-то вольная птица типа Индианы Джонса с револьвером и в шляпе, а госслужащий, над которым висит дамоклов меч бюрократии. Но я все равно люблю свою работу. Иной раз откопаешь что-нибудь этакое... аж дух захватывает и хочется срочно написать монографию с мудреным названием, вроде "Физико-химические основы разрушения железных археологических предметов на различных этапах их существования". Это если неудачно копнул и кусок отломился.
- Археология учит нас мудрости веков, - сказал однажды мой профессор, ежась под дождем и пытаясь закурить мокрую сигарету. - А мудрость такова: лучше бы я сейчас сидел на кафедре и пил коньяк с диссертантами, черт их побери!
Но не сидит ведь. И не пьет. А лезет в поле, как молодой, торчит на горизонте и в камералке, изучает чешую древних людей и бивни андроновцев. Сколько лет уже.
А работа охранником на "Утке" - это просто мое хобби, ну и возможность подзаработать немножко денег, особо не напрягаясь. Тоже хлопотно, конечно, но ведь не лопатой махать.
Я сидел у костра Кэпа, прихлебывал обжигающий "капитанский" чаек из литровой кружки и чувствовал себя почти живым. Почти - потому что первый день всегда выжимает тебя, как лимон. Гудят ноги, ноет шея, которой пришлось крутить туда-сюда. Даже уши, кажется, становятся больше раза в два, потому что приходится вслушиваться в бесконечный шум, пытаясь отследить что-нибудь полезное или тревожное.
Но сейчас был вечер, моя смена кончилась, и я просто отдыхал.
- Данила, - вдруг спросил меня дядя Саша, - а ты чего не споешь?
Я удивился, а потом засмеялся.
- Кэп, ну ты даешь! Я на гитаре могу только частушки сбацать, и то спотыкаясь. Ни слуха у меня, ни голоса. Мама в детстве пыталась в музыкальную школу записать.
- Получилось?
- На приемной комиссии меня послушали и сказали: можем взять только в класс игры на нервах.
Кэп крякнул. Народ у костра тоже забалагурил, вспоминая всякие случаи.
- А вдруг? - сказал Косырев. - Бывает же иногда: вот ударит молния в человека, и он становится гениальным пианистом.
- Ну спасибо тебе, дядь Саш, - проникновенно сказал я. - Теперь-то я понял, как на самом деле ты ко мне относишься. Так и будешь потом всем говорить: мол, знавал я одного охранника на "Утке", Данилой звали. Совсем молодой был, а уже пианист! У тебя спросят, конечно - а сколько парню стукнуло-то? И ты так, с грустью: да миллион вольт...
У костра заржали в голос.
- Ну, тогда коньячку, может? - отсмеявшись, спросил меня Кэп.
- А вот это завсегда с нашим удовольствием. Тем более, сейчас я человек вольный аж до завтра!
Коньяк был хорош. Он мягко принял меня в свои теплые руки и чуть-чуть, совсем несильно затуманил голову. Глядя, как искры от костра уносятся вместе с дымом в еще светлое, но уже темнеющее небо над соснами, я просто слушал перебор гитарных струн, хрипловатый голос Косырева, потом чей-то еще...
Очнулся я от того, что кто-то несильно потряс меня за плечо.
- Что? - я подскочил, решив почему-то, что уже пора на смену. Но костер все так же горел, а бутылка с коньяком опустела едва ли наполовину. Или это была уже не первая?
- Извините, что побеспокоил, - вежливо сказал человек рядом. - Вам, может, чаю плеснуть? Вид у вас усталый.
- Спасибо, - смущенно ответил я. - Да я и сам налью, не безрукий же. Просто задумался что-то.
- Ничего, мне не трудно, - весело сказал незнакомец. - Ваша кружка? Сейчас мигом, как раз свежая заварка подоспела. Чаек хороший, настоящий ассам. Вот, подержите мою гитару, пожалуйста. Меня Олег зовут. Может, на "ты", по-простому?
- Данила. Да я только за.
Я протянул руку, и мои пальцы скользнули по теплой и гладкой поверхности гитарного грифа.
Это было похоже на удар молнии. Ослепительная вспышка перед глазами, и мурашки от пальцев до плеч, прокатившиеся жаркой волной. Я сам не заметил, как эта гитара устроилась у меня в руках. Словно все время здесь и лежала. Правая рука легла на струны, пальцы левой пробежались по грифу - нежно и уверенно.
Сердце мое, ты уснуло?
Не возвратятся рои
грез моих? Высох колодец,
мысли таивший мои?
Только лишь тьму извлекают
к свету пустые бадьи?
Нет, мое сердце не дремлет,
не погружается в сны,
но неустанно внимает
знакам с другой стороны,
слушает что-то на кромке
этой большой тишины. *
Быстрее, еще быстрее, перебор за перебором, словно где-то на площади Мадрида в лунной тишине звенят струны - или это перестук клинков лихих эспадачинов? Теперь соло...
Косырев, замерев с ножом в одной руке и надрезанной буханкой хлеба в другой, смотрел, как по другую сторону костра в руках Данилы поет гитара, мечется ее серебряный голос, взмывает в черное небо. Народ, который только что перекидывался шуточками и разливал по стопкам коньяк, превратился в неподвижные статуи - даже дышать боялись, глядя на мелькание пальцев по грифу. Данила сидел с закрытыми глазами и каким-то сумасшедше счастливым, отрешенным лицом, и выделывал на роскошном инструменте такое, чего Кэп не слышал никогда, даже в записях лучших музыкантов. Две девчонки, которые подошли на звук гитары, стояли теперь обнявшись, накрепко вцепившись друг в друга, укрывшись одной курткой и глядели на Данилу с открытыми ртами. А бесконечные гитарные пассажи, которые сделали бы честь Сеговии, переходили один в другой, не останавливаясь. И резать хлеб при этом было совершенно невозможно - примерно так же, как есть бутерброд с колбасой посреди зала Эрмитажа с полотнами Веласкеса.
Я открыл глаза и наткнулся на какой-то странный, очень внимательный взгляд дяди Саши. Гитара до сих пор была у меня в руках, а еще почему-то зверски ныли кончики пальцев, как будто к ним приложили каленое железо.
- Ну ты даешь, - задумчиво сказал Кэп, протягивая мне железную стопку с коньяком.
- Что? - встревожился я. Вокруг костра было как-то непривычно тихо. Олег, хозяин гитары, сидел, держа в руке кружку с чем-то - похоже, с чаем, и тоже смотрел на меня. Я спохватился и протянул ему инструмент.
- Держи. Что-то я совсем отрубаюсь, спать пора. Говорил же, что гитара - это не мое, сразу в сон клонит.
- Ну да, - непонятно согласился Олег, - мы все видели, как тебя клонит...
- Не понял, - я обвел взглядом народ у костра. Двое девчонок под одной курткой смотрели на меня так, будто я был Куртом Кобейном во плоти, или кого там нынче принято считать иконой? - Я что, играл что-то?
- Еще как играл! - выдохнула одна из девчонок. - Блин, жаль, что я не успела хотя бы на телефон записать!
- Ерунда какая-то, - неуверенно сказал я. И провел ладонью по деке гитары.
Она отозвалась. На миг меня пронзило ощущение, будто к моей ладони прижалась теплая щека любимой женщины. Для которой ты готов горы свернуть - или принести домой подснежники в январе. Вместе с которой ты можешь все.
Я медленно отнял ладонь от деки и провел ею по лицу. Потом вздохнул и снова протянул гитару владельцу. Помедлил секунду, и (почему-то это показалось правильным) очень бережно поцеловал гитару. Просто прикоснулся губами.
- Славный инструмент, хоть и не разбираюсь я совсем.
- Не разбирается он... - проворчал дядя Саша.
- В Испании ее купил, ручная работа, - похвастался Олег, забирая у меня гитару. В ту самую секунду, как мои пальцы отпустили гриф, я почувствовал, словно внутри меня что-то оборвалось и нахлынула какая-то странная пустота.
- Может, мою попробуешь? - Косырев протянул мне свою "канадку" с перламутровыми вставками. Я машинально взял гитару и попытался изобразить что-то попроще. Струны послушно прозвенели, и... ничего. Пальцы не шевелились, как и должно было быть. Сроду не умел сыграть ничего кроме "оп-па, оп-па, зеленая ограда", и так далее, уберите детей подальше. Посмотрев на растерянные лица слушателей, я почему-то разозлился. Да что все, сговорились, что ли?
- Ладно, - я резко встал на ноги. В голове зашумело, похоже коньяк все-таки меня зацепил крепко. - Пора и честь знать, дорогие друзья и гости нашего фестиваля. Всем спокойной ночи и сладких снов. До завтра!
Пока я пробирался к своей палатке, которая стояла в неприметном углу лагеря, никак не мог понять, что же случилось. Чепуха какая-то, точно... Я расшнуровал ботинки, умылся, покурил и нырнул в спальник. Утро, как говорится, вечера мудренее. Вот утром и посмотрим.
Утро красит нервным светом...
На самом деле, не таким уж и нервным. А если точнее, проснулся я с рассветом, чувствуя себя удивительно свежим и бодрым. Как будто и не было вчерашнего дня, наполненного всяческой суетой. И вечера с коньяком, который растекался по горлу, как вода. Коварное состояние, по себе знаю. Пьешь, балагуришь, а потом - оп-па! - и ты уже лежишь на уютной земле и лыка не вяжешь, а добрые люди тебя волокут в палатку. И последствия наутро самые печальные.
А сегодня прямо все как на заказ: и утро замечательное, и последствий никаких не ощущается. Голова ясная, хоть уравнения решай. Шучу, конечно. С уравнениями я никогда не дружил. Гуманитарий, что с меня взять?
Я выбрался из палатки, привел себя в порядок и с головой окунулся в привычную суету фестиваля. Тут присмотри, там разъясни, здесь проверь, все ли в порядке. Рутина.
Я стоял, укрывшись от безжалостно палящего солнца под тентом и с удовольствием пил холодный зеленый чай. У меня было немного свободного времени, в зубах дымилась сигарета, и все было отлично. Ну, почти все. Где-то неподалеку терзал гитару очередной непризнанный гений. Он ударял по струнам и завывал что-то про зеленую карету и всех, уснувших до рассвета. Судя по его исполнению, уснули персонажи песни вечным сном, а карета потом их переехала для верности, и так несколько раз. Я уже собирался пойти и посмотреть в глаза этому Бетховену, глухому к мукам совести, но тут меня кто-то тронул за локоть. Я повернулся и увидел Олега. В руках мой вчерашний знакомец держал ту самую гитару, и при одном взгляде на нее мое сердце почему-то сбилось с ритма и дало ощутимый перебой.
- Слушай, - просительно сказал Олег, - настрой, а?
Я его не понял и переспросил:
- Что?
- Настрой гитару, пожалуйста. Вчера ты здорово играл, сразу видно - мастер. А я даже настраивать толком не умею.
- Эй, друг, да ты чего? - я даже рассмеялся от нелепости просьбы. - Какой из меня настройщик? Я два блатных аккорда еле выучил, а потом мне медведь на ухо наступил!
- Не смешно. Перестань уже скромничать, а? - Олег почти силой впихнул мне в руки гитару, и я опять почувствовал, как при касании грифа по моим рукам словно бы пробежал электрический разряд. Машинально, даже не собираясь этого делать, я притронулся к колкам и несколькими легкими движениями крутнул их туда-сюда. Провел большим пальцем по струнам. Гитара отозвалась, и я почему-то мгновенно понял, что со строем все в порядке, все так, как и должно быть.
- Вот! - Олег восторженно хлопнул в ладоши. - Вот это я понимаю! Слушай, мне сейчас срочно надо в город. Можно, я тебе гитару оставлю? Инструмент дорогой, а с тобой она в надежных руках. Кофр у меня тоже есть, я его вот тут к столбику прислоню.
- Мне же на смену... - слабо запротестовал я, но мои руки уже гладили верхнюю деку, и чувство у меня было, будто я после долгой разлуки обнимаю любимую женщину. Кому расскажи - на смех поднимут. Олег убежал, а я остался с гитарой наперевес. Потом нашел какую-то табуретку, сел и взял первый аккорд. Охранник с бейджем и рацией, увлеченно тренькающий на гитаре - как-то не совсем это правильно. Не за такие занятия мне здесь платят. Так что я нехотя оторвался от гитары и бережно уложил ее в кофр. А потом, не зная сам, зачем это делаю, снова поцеловал инструмент и закрыл кофр на два замка.
- Только истинный рыцарь целует свою лютню, - задумчиво прокомментировал чей-то голос. Старший нашей смены, Стас Абросимов, по прозвищу Абрек, бородатый и пузатый байкер, свирепо обросший рыжей клочковатой бородой, глотнул минералки из бутылки и снова торжественно возгласил: - Ибо сказано в кодексе куртуазной рыцарской любви, что... поелику...
Стас задумался.
- Поелику нечего подглядывать за благородным рыцарем, - буркнул я. - Что у нас сегодня?
Абрек хотел было еще что-то сказать, но наткнулся на мой взгляд и передумал. Так что он быстренько выдал мне маршрут и тут же испарился по своим делам. А я приступил к несению охранной службы.
В общем, день прошел как обычно - без особых происшествий.
Вечером я едва успел переодеться и сходить в душ (цивилизация нынче распространяется даже на бардовские фестивали, это вам не из ковшика над речкой поплескаться), как меня прямо у палатки поймал Кэп.
- Данила, ты это... не убегай, ладно? Я про тебя Хосе рассказал, он прямо загорелся, так сильно послушать хочет
- Хосе? Меня? Послушать? - долгий рабочий день на жаре, в самой гуще событий, да еще посреди серпента... то есть, конечно же, посреди дружного сообщества любителей авторской песни, никак не способствует остроте ума. Скорее, наоборот. Проще говоря, я безнадежно тупил.
- Дядь Саш, какой еще Хосе? Я только Хосе Игнасио помню, в старом бразильском сериале паренек такой был вроде. Больше ничего не помню.
- Темнота ты, Даня, - усмехнулся Кэп.
- Нет, ну а чего? Этот Хосе мне в раскопе не попадался. Я бы его сразу узнал! - отшутился я, надевая чистую футболку.
Кэп сурово глянул на меня и разъяснил, что Хосе - гость нынешней "Утки", знаменитый гитарист Хосе Эчеварриа. Виртуоз шести, а также двенадцати струн. Лауреат и дипломант. Свой в доску мужик.
Мне немедленно захотелось спрятаться в палатку.
- Кэп! - возопил я. - Ты с ума сошел совсем? Где я, а где гитара? Мне что, твоему Хосе душевно исполнить на трех аккордах "Наш Федя с детства связан был с землею"?
- Знаешь, Данила, ты меня удивляешь. Все же видели, что ты вытворял вчера. Я, понимаешь, не первый год замужем, как говорится. Уже много лет на фестивали и всякие слеты езжу. Всякое повидал. Но такого... Уважь старика, - и Косырев сунул мне под нос внушительный кулак с расплывшейся синей наколкой "Попутного ветра!"
Я окончательно перестал что-нибудь понимать.
- Ладно, - решительно сказал я. - Если все вокруг коллективно спятили, и я не могу это остановить, сумасшествие нужно возглавить. Веди, Вергилий!
Хосе Эчеварриа и в самом деле оказался совершенно мировым мужиком. Высокий, с военной выправкой и орлиным профилем, с благородной сединой в густой шевелюре, в безукоризненно белой рубашке - настоящий кабальеро, иначе не скажешь. Для начала мы выпили с ним водки. Потом употребили адски крепкое нечто под названием "агуардиенте". Поговорили о политике, оружии и женщинах - на смеси довольно приличного русского, английского и еще, наверно, испанского, хотя по испански я не знаю ни слова.
Потом Хосе достал свою гитару.
- Уважаю, - сказал на это обычно молчаливый волжанин Вася Соломатин, он же Солома, который сидел рядом со мной и ворошил прутиком в костре. Солому я знал давным-давно, еще с первых "Уток", когда мы оба были сопливыми "пионерами". Вася был плотником по профессии, а по жизни - ремонтировал гитары. И делал это так, что каждому, кто видел его работу, без всяких пояснений было ясно - парня в макушку ангелы поцеловали, не иначе.
Получив инструмент в руки, Вася бережно пробежался пальцами по деке, чуть ли не обнюхал гриф с роскошными костяными накладками, и, наконец, со вздохом вернул гитару хозяину.
- Штучная работа. Большой мастер делал. Я бы так не сумел.
И снова взял прутик.
Услышать такое от Соломы - было равносильно высшей похвале, какая только может быть. Хосе, конечно, этого не знал, но, видимо, понял по интонации, с которой было сказано. Потому что кивнул Васе, поудобнее устроился на складной табуреточке и взял первый аккорд.
Да, братцы, это было нечто. Когда я, спустя несколько минут, сумел подобрать челюсть с колен и захлопнуть рот, то понял, что даже дышу через раз. От восхищения, конечно. У этого испанского парня, похоже, было четыре руки, на каждой из которых - по десятку пальцев. Иначе я просто не могу объяснить, как у него получалось извлекать все эти звуки из гитары.
У костра стало тесно от людей, так что Кэпу даже пару раз пришлось рыкнуть на особо бесцеремонных, пытавшихся протиснуться поближе. Тут и я вспомнил про свои обязанности.
- Так, ребята! Хорошие гости все приносят с собой! - сурово заявил я, и тут же ко мне потянулись руки с бутылками, палками колбасы, а кто-то, самый предприимчивый, продемонстрировал целую груду поленьев.
- Вот это грамотный подход, - одобрительно сказал Кэп. - С такими людьми не пропадем. Дань прошу складывать вон на тот столик. Дрова - в поленницу!
Броуновское движение вокруг костра приобрело более-менее упорядоченный вид, и тут Косырев вспомнил про меня.
Вот черт.
- Ну что, брат. Возьмешь гитару? Алаверды нашему гостю с тебя.
Эчеварриа подошел ко мне и протянул свою гитару. Я взял ее в руки, зажмурился и провел по струнам большим пальцем. И почувствовал, как волосы на затылке встают дыбом от внезапно прихлынувшей волны дикого страха.
Потому что я не чувствовал ничего. Ни-че-го. Никакой искры вдохновения. Деревянные руки, пустота внутри и... и ноль эмоций.
Потрясающе красивая гитара оттягивала руки бесполезным грузом. Мертвым. Никаким.
- Даня? - Кэп смотрел на меня сквозь огонь, а я понимал, что мне остается только одно: подняться, пожелать всем хорошего вечера, уйти и где-то там, когда уже никто не увидит, провалиться под землю от стыда.
- О! Всем привет! Это я удачно зашел! Думал уже, народ, что вы сегодня все по палаткам, - я услышал голос и в следующую секунду понял, что это Олег. - Данила! А я как раз от твоей палатки иду.
Он это что, мне говорит?
Я повернулся на голос, и увидел, что Олег протягивает что-то большое, неразличимое в темноте за кругом костра.
- Извини, пожалуйста, что без спросу. Я за гитарой зашел, тебя не было. Ну, я в палатку заглянул, мне ваш старший разрешил, Стас, он там...
- Можно?
Я сам не узнал свой голос - таким сиплым от пережитого страха он был. Олег осекся на полуслове и подал мне гитарный кофр.
- Хосе, а ничего, что я на другой попробую? - спросил я испанца. - Привычнее как-то...
Эчеварриа улыбнулся, блеснув зубами и выставил вперед ладони - мол, нет проблем. В глазах Кэпа я заметил недоумение. Оно и понятно, шикарное "весло", чего я выделываюсь? Но по-другому я не мог. Прости, Испания, так получилось.
Горячий гитарный гриф скользнул в мою ладонь. Нет, я не мог ошибиться - гриф был именно горячий, почти обжигающий, словно гитара несколько часов пролежала на солнцепеке. Но я-то знал, что этого не могло быть. От прикосновения меня затрясло, как школьника, первый раз оказавшегося на свидании с той самой девчонкой, о которой он и мечтать-то не смел никогда, не то чтобы взять за руку. Пальцы прижались к струнам, словно нащупывая пульс.
И весь остальной мир отодвинулся куда-то на второй план, подернулся дымкой, превратился в смутную декорацию, грубые мазки на театральном холсте. Где-то там были зрители, а здесь, в круге света, падавшем на сцену - только мы двое. Я и Она.
Кэп дрожащими, непослушными пальцами выковырял из пластинки таблетку нитроглицерина, сунул под язык, вслушиваясь в суматошно грохотавшее в груди сердце, кидавшееся на ребра, как зверь, запертый в тесной старенькой клетке с ненадежными прутьями. Он закрыл глаза и продолжал слушать мелодию, которая пригвоздила всех людей у костра, не давая встать с места, заниматься какой-то бытовой, повседневной ерундой, лазить в телефоны. Гитара буйствовала в полной тишине, и дядя Саша увидел, как Хосе Эчеварриа с бледным, как мел лицом и широко распахнутыми глазами весь подался вперед на своем стульчике, вытянув худую шею и вцепившись руками в колени.
...Я взял последний аккорд и всплыл из глубины, как подводная лодка, которая возвращается в гавань. По спине текли ручьи пота, как будто я только что разгрузил пару самосвалов песка или железнодорожный состав. Я коснулся гитары губами, так и не понимая, зачем каждый раз это делаю, и аккуратно уложил ее в кофр. Наверно, так же бережно гномы клали Белоснежку в хрустальный саркофаг. Темнота вокруг костра смотрела на меня блестящими глазами.
- Es increible, - прошептал Хосе. Потом сказал по-русски, почти без акцента: - Невероятно. Просто невероятно.
Он встал - очень прямой, высокий, поклонился мне, развел руками, повернулся и пошел от костра, оставив кофр со своей гитарой у поленницы.
Эчеварриа, не оборачиваясь, взмахнул рукой и громко отозвался, растворяясь в ночи:
- Это подарок. Я больше не играю.
И ушел.
- Во как... - присвистнул кто-то за моей спиной. Темнота наполнилась голосами.
- Ты это слышал?
- Да я сразу же все бросил и сюда рванул, как только прислушался.
- Вот это да...
- "Утку" можно закрывать. Я как будто ангелов услышал своими ушами.
- Так не бывает. Ущипните меня кто-нибудь. Я же не сплю? Ай, блин! Это была риторическая просьба!
- Ну Данила. Скрывать такое...
- Да ничего я не скрывал, - мрачно отозвался я. На меня навалилась свинцовая усталость, руки казались просто неподъемно тяжелыми. - Это вообще не я, это гитара.
- Ага, конечно. Вот так просто - взял гитару и сразу гений.
- Все бы так и делали...
Кто-то еще говорил что-то, люди шумели, а я просто встал, щелкнул замками кофра, протянул его Олегу, смотревшему на меня, как на инопланетянина. И пошел к себе в палатку. Мне кричали вслед: "Даня, ты куда? Ты чего?" Но я не останавливался. Почему-то у меня было ощущение, что так будет правильно. К тому же, завтра с утра нужно было уезжать. "Утка" закончилась.
Год спустя
Я стоял у главной сцены и командовал.
- Так, стоп! Левее, мужики! Еще чуть левее! Стоп. Закрепляем. Петрович, натягивай трос со своей стороны!
Наконец, все растяжки каркаса встали, как надо. Я облегченно выдохнул, полез в карман, достал мятую сигаретную пачку, в которой оказалась последняя целая сигарета, и закурил. Хорошо-то как.
Рядом остановился Абрек и хлопнул меня по плечу.
- Ну что, с новой "Уткой"? Как всегда - на боевом посту?
- Боевой пост у меня на работе, а тут я отдыхаю. Душой и телом, - назидательно заметил я.
- Ну да, ну да, - Абрек закивал и почесал рыжую бородищу, которая стала еще длиннее и гуще со времен нашей прошлой встречи. - Знаешь анекдот про конгресс археологов?
- И про беспроводную связь, - я вздохнул. - Стас, ты сам как археолог. Ухитряешься раскапывать такие древние анекдоты, что мне даже страшно.
- Сам ты древний! - почти всерьез обиделся Абрек. Он посмотрел на мои ботинки и спросил:
- Где ты столько грязи ухитрился найти? Дождя же не было, вроде...
- Это не грязь, - важно поднял я указательный палец.
- А что? - вытаращился на меня Абросимов.
- Это - культурный слой.
- Тьфу на тебя! - и Абрек гордо удалился.
Я стоял, дымил сигаретой и думал о миллионе разных вещей одновременно. И ни о чем. Думал, что эта "Утка", наверное, будет лучше прошлогодней. Вон сколько народа, еще открытия не было, а все стоянки уже забиты машинами. Думал, что надо бы сгонять за сигаретами. Думал, что пора поменять рацию, а то старенький "Кенвуд" начал барахлить, хотя столько лет служил надежно, как топор.
И еще думал о том, что обязательно должен сделать одну, самую главную вещь. Если приедет тот, кого мне нужно увидеть.
Он приехал.
Олег подошел ко мне сам, через несколько часов. Выглядел он бодрым, с густым, явно морским загаром, в дорогом туристическом костюме - не "энцефалитка" какая-нибудь, в которой семеро умерло и еще пятеро штурмовали буреломы.
- Здорово, Данила!
- Привет, - я в самом деле обрадовался. На ловца и зверь бежит, вот уж точно. В руках Олега был знакомый кофр - побитый, треснувший с одной стороны, с парой глубоких царапин. Перехватив мой взгляд, Олег ухмыльнулся.
- Гитара-то все та же? - стараясь выглядеть спокойно, спросил я. Но все-таки не сдержался, чуть дрогнул голосом.
- Ага, - мой знакомый небрежно поставил кофр на землю. - Поездила она со мной, конечно... Даже на Бали побывала, там ее чуть в костре не спалили, прикинь? Намучался я с ней. Строить после той "Утки" совсем перестала, пока поймаешь нужный звук даже с тюнером, семь потов сойдет. Трень, брень, гусельки, золотые струночки... Короче, решил: на этот фест съезжу, а потом продам ее. Или племяннику отдам, пусть по подъездам бацает всякое. Конечно, ручная работа, да пообтрепалась уже вся. Чего мелочиться? Я себе новую куплю.
- Можно глянуть? - я вопросительно посмотрел на Олега.
- Да без проблем!
Щелкнули замки кофра.
Она лежала внутри - уже совсем не новая, с пятном сошедшего лака на деке. Когда я протянул руку и взял ее, это было похоже... Да кому я вру? Это было ни на что не похоже. Наверное, так возвращаются друг к другу двое, которые уже не верили, что встретятся.
Легко тронуть один колок, другой, задыхаясь от радости и нежности. Теперь струны...
- Ты смотри, - ошарашенно промямлил Олег, - чудеса. Строит же, да?
- Идеально, - сказал я. Потом попросил:
- Слушай, постой тут минутку. Ладно? Не уходи. Я сейчас приду.
Через минуту я протянул Олегу новый, блестящий матовым пластиком гитарный кофр.
- Держи.
- Это что?
- Это тебе. Меняю на твою.
- Чего? - мужчина растерялся. Он открыл кофр и уставился на гитару, которая лежала там, на ложе, обтянутом вишневым бархатом.
- Глазам не верю. Это же в точности...
- ...как твоя. Да.
- Где ты ее нашел?
Я пожал плечами.
- В Испании. Ручная работа. Тот же самый мастер, даже не сомневайся.
- Вижу... - Олег переводил взгляд то на меня, то снова на гитару. - Н-но... Тебе-то это зачем?
Я мог бы объяснить ему, что целый год пытался забыть о той гитаре. Что целый год брал в руки другие - и тут же отдавал обратно, убедившись, что дальше нескольких самых простых аккордов продвинуться так и не получается. Что облазил самые дорогие музыкальные магазины и перепробовал сотни инструментов, многие из которых стоили совершенно сумасшедших денег.
Всюду меня ждало одно и то же. Дорогое полированное дерево. Мертвое и холодное в моих руках, с тусклым, неживым звуком. С таким же успехом я мог натянуть струны на фанерный ящик из-под яблок. Мне нужна была Она. А ей - я знал это абсолютно точно - был нужен я. И теперь мы встретились.
- Считай, что это моя просьба, - улыбнулся я Олегу. - Вот приспичило мне, и все тут. В голову блажь пришла, аж кушать не могу, так хочется. Не знал, приедешь ты в этом году или нет, но инструмент все равно захватил. Ну что - махнемся?
- Ну... Да конечно... Смотри, дело твое...
- Мое, мое. Я в здравом уме и твердой памяти, если что. Могу кровью расписаться. На новом кофре, например.
- Нет уж! - Олег принял шутку и успокоился. - Раз пошла такая пьянка, давай я тебе хотя бы проставлюсь за это? У меня с собой такой виски - м-м-м, закачаешься!
- Закачаться - это мы с превеликим удовольствием, - легко согласился я. - Вот смена кончится - и дружно закачаемся у Кэпа. Лады?
- Лады! А Кэп-то на месте?
- А что ему сделается? - удивился я. - Иногда мне кажется, что дядя Саша Косырев здесь обитал еще до "Утки". Так сказать, врос корнями.
- Да, это точно... Ну что, тогда до вечера?
- Давай.
- И все-таки, - Олег не удержался от ехидства, - жениться вам надо, барин.
- Удивил, тоже мне... Открою секрет - я пытался.
- И как?
- Не нашел достаточно старой.
Мой собеседник завис. Я посмотрел на него, и сжалился.
- Знаешь, как говорят? Чем старше жена археолога, тем сильнее она ему нравится.
Олег захохотал и убежал, размахивая кофром.
Жизнь была прекрасна и удивительна. Я сидел, опираясь спиной на сосновый ствол, смотрел на проходящих и проезжающих, и мне было совершенно наплевать на то, что куртка будет заляпана смолой, которую потом, дома, придется долго отчищать, шипя и матерясь. Наплевать, что пора на смену. И наплевать, что в пустой пачке не было ни одной сигареты. Потому что рядом, прислонившись к моему плечу после долгой разлуки, стояла Она.