- Дорогой вы мой! - режиссер чуть ли не плакал, - ну чего же Вы от меня хотите? Ведь это совершенно не Ваша роль! Вы просите невозможного! Давайте начистоту: сколько лет Вы на вторых ролях? Десять, верно? И вдруг сейчас просите у меня именно эту роль, одну из самых... самых ключевых в спектакле. А как по-Вашему, куда я должен деть того, кто играл ее все эти годы?
Он молчал и улыбался уголком рта, видя притворное замешательство всесильного хозяина сцены. Нет, конечно, ему было что сказать - но годы на вторых ролях накрепко заморозили язык, приучили его к терпению, и даже сейчас, вертя в пальцах листок с четырьмя репликами своего персонажа, он молчал, глядя куда-то в угол, поверх плеча режиссера. Наконец тот, выведенный из терпения ( а может поняв, что притворяться дальше просто глупо), увесисто хлопнул ладонью по черной папке, в которой хранились заявления и жалобы актеров.
- Если случится чудо... Только тогда, пожалуй, я подумаю над Вашим заявлением! А сейчас давайте репетировать, вы срываете рабочий процесс.
Он молча повернулся и вышел, все так же не проронив ни слова. Режиссер пристально, с недоумением и даже какой-то опаской, смотрел в худую спину, обтянутую выцветшей рубашкой.
Чудо случилось через два дня. Актер, до сих пор исправно игравший ту самую, желанную роль, вдруг исчез. Бесследно и без объяснения причин. Режиссер был вне себя, но кого этим можно было удивить здесь, на театральных подмостках, где каждый вечер десятки человек добровольно оказывались вне себя, в облике выбранных персонажей? Важнее было другое - до премьеры оставалось так мало, рушился весь механизм спектакля...
Он вышел на сцену, привычно не чувствуя пронзительных лучей рампы и произнес первую реплику, которую публика впервые услышала несколько столетий назад. Даже сейчас, незаметно для суфлера, он улыбался уголком рта.
Лаэрт сцепился с Гамлетом на могиле сестры и бросил ему вызов на дуэль. Со звоном скрестились бутафорские рапиры. Отступая к краю сцены, Принц Датский бледнел, понимая, что поединок идет совсем не так, как описанный Шекспиром. Режиссер сорвался со своего кресла за кулисами и побежал, отчаянно маша Лаэрту обеими руками.
Рапира пронзила Гамлету грудь - раз и еще раз - и он рухнул на боковую ступень, пачкая ее вовсе не театральной кровью. Лаэрт, никогда не понимавший, почему Уильям Шекспир выбрал не его, молча улыбнулся в дышащую паникой темноту зрительного зала. Сын Полония, актер на вторых ролях, вытянул перед собой блестящую рапиру и внимательно вгляделся в острие.