Епископ Никифор Могила проснулся в своей холодной пещере.
Первое, что он сделал - провел рукой по безволосой груди с вживленным в кожу полированным палладиевым крестом. Поправив имплантант сетчатки, Никифор Могила в зыбком инфракрасном свете внимательно оглядел обвалившиеся стены и безэмоционально улыбнулся.
Все как прежде.
Тихо взвыл сервомотор: епископ тяжело поднялся из кресла. Зачмокали и защелкали, отходя, шланги и приводы, где-то зашипел кислородный баллон. Зябко передернув голыми плечами, Никифор влез в поржавевшую металлизированную рясу, перекрестился и протянул руку к оружейной полке. Огнемет "Милость Господня" перекочевал в его цепкие пальцы, и Могила невольно вздрогнул, когда тяжесть топливного ранца навалилась на плечи.
Нахлобучив на голову черный куколь с белым крестом и изображением Адамовой главы, он прицепил к поясу чехол с Библией в железном переплете, сухо пощелкал пальцами и набрал код на двери. В нос епископу шибанул тяжелый дух старого кладбища. Никифор Могила невольно поморщился, накинул респиратор и проверил обойму в "Упокоителе", повертел его перед глазами, поднеся добела вытертый пистолет близко к лицу.
Труп Санта-Клауса висел там же, где Могила оставил его в прошлый раз - совсем уже иссохшая мумия, костями пальцев ног, изгрызенных крысами и булльфрогами, почти касавшаяся скелетов оленей, на которых тут и там еще оставались клочки белой шерсти.
Удовлетворенно кивнув, он отвернулся, и тут же снова быстро покосился на мумию - показалось, что Санта-Клаус шевельнул головой. Но нет, все оставалось в мертвом покое. Хрустя черепами, рассыпавшимися в пыль под тяжелыми подошвами кованых сапог, епископ зашагал к выходу.
Новый Год.
Мороз обжег ледяным дыханием глазные яблоки, но Могила только оскалился, поправил на плечах ранец и, не мигая, поглядел на бледный шар солнца. Потом мерзлый пепел мерно заскрипел под его шагами.
До деревни было недалеко. Но уже у самой околицы, пробираясь между проволочными заграждениями и скрюченными трупами мутопсов, Никифор понял, что худшее случилось. До его слуха, многократно усиленного фильтрами и отсекателями частот, донеслось нестройное радостное пение. Он остановился. Потом, постояв неподвижно с минуту, взобрался на остов старой караульной вышки.
Крестьяне праздновали. Горбатые, приземистые фигуры, радостно крича, танцевали в хороводе вокруг нелепого растения, топорщившего красно-зеленые иглы в разные стороны. На каждую иглу была насажена голова крысюка, картофелина или еще что-нибудь. все растение было перевито никелированной проволокой и при свете костра, трещавшего поодаль, вспыхивало сине-белыми огнями.
- В лесу! Родилась! Елочка! - хрипло выкрикивали крестьяне, хлопая в унисон себя руками по бедрам. Женщины визжали, так же ритмично, дети прыгали вокруг, отнимая друг у друга красные, скользким блестевшие колпаки.
Никифор Могила почувствовал, как в душе поднимается холодная ярость.
- Язычники, - отчеканил он, поднимая глаза к низко ползущим тучам, - проклятые души. Песнопения бесовские оглушили их! Вразуми меня, Господь мой и Пастырь мой - как еще вернуть мне на путь праведный окаянных?
Мертвая тишина разлилась вокруг - но епископ глядел в мутные небеса, и широкая улыбка расползалась по его лицу. Потом он склонил голову, тяжело спрыгнул с лестницы и большим пальцем снял "Милость Господню" с предохранителя. Синяя игла пламени вспыхнула на конце оплавившегося дула.
- Спасибо, Господи. Я все понял.
Крестьяне все так же кружились в бешеном хороводе, когда строй их вдруг распался под струей огня. Среди визжащих и катающихся по коросте мерзлой грязи горящих клубков встал епископ Никифор Могила. Он провел огнеметом длинную черту и повернул белое лицо к Новогоднему дереву.
- Елочка, зажгись! - его бешеный хохот вознесся среди людского воя.