Оказаться здесь было просто. Вспышка перед глазами, оглушительный звон в ушах - и долгое падение в беспросветно черную пропасть, словно в озеро вязкого асфальта. Мои глаза были широко открыты, но я не видел ничего.
Наша часть второй день пыталась одолеть этот узкий выступ, зажатый петлей реки с одной стороны и лесом - с другой. Неудачная позиция, удачная попытка врага замедлить наше продвижение. Патронов осталось мало, воды - и того меньше, хотя река была в двадцати шагах от окопов. Пулеметный огонь не давал никому поднять головы, но все равно, и у нас и у них находились смельчаки, которые ползли на берег с котелками. Их, продырявленных пулями, неподвижно лежащих у кромки воды, становилось все больше. Им завидовали. Смерть там казалась легче, чем гибель в очередной непонятной атаке, счет которым мы уже давно потеряли. Потрепанный полк сжался до размеров батальона.
Моя пуля нашла меня в утренней атаке - когда роса еще не высохла на траве, а цевье винтовки, покрытое холодной испариной, скользило в ладонях. Нашла без свиста, тупо ткнулась в середину лба, опрокинув меня стриженым затылком на бруствер окопа. Вспышка и падение в черноту...
Я огляделся. Темноты уже не было. Берег - большого озера? моря? Волны накатывают на песок, захлестывая носки разбитых сапог. Бревно, на котором я сидел, мокрое и черное, покрыто соляными разводами. Я осторожно поднялся, расстегивая шинель - грязную, прожженную, пахнущую землей, дымом и кровью.
Потом тронул лоб. Ничего, только маленький, давно заживший шрам.
Давно? Но на руках еще оставались свежие мозоли - след от саперной лопаты. А вот и ножевой порез: вчера ночью друг Сашка принес тушенку, открывали торопясь, тупым ножом, который то и дело соскальзывал с края банки. Значит, была и последняя атака. Но... Я, живой, растерянно глядел в тусклое море.
Внезапно сбоку в нескольких метрах от себя, я заметил какую-то скрючившуюся на песке фигуру. Совсем молодой парень, белобрысый, в рваной пятнистой форме и высоких шнурованных ботинках, сидел, обхватив колени руками и смотрел в небо. Когда я подошел к нему, он повернул голову и молча посмотрел на меня. Потом в серых глазах появился огонек интереса.
- Сергей Калинин, - протянул я ему руку.
- Русский? - спросил он. Рукопожатие оказалось сильным. Я кивнул, уже поняв, что передо мной сидит немец. Враг. Но об этом почему-то не думалось.
- Эрвин Цвихау, горная дивизия "Принц Ойген".
- Егерь... - усмехнулся я, - да еще, поди, эсэсман?
Парень стиснул зубы, под кожей на порозовевших скулах катнулись желваки. Но ответил по-прежнему спокойно.
- Я солдат. Был.
- Ладно, солдат, не время сейчас рядиться, кто кем был, кто куда сплыл... Ты вот лучше скажи - что это за местность? Что-то не припомню я такой в Югославии... А русский ты хорошо знаешь, нечего сказать.
Эрвин Цвихау снова дернул тонкими губами в полуулыбке. Теперь он смотрел на меня иначе - так опытный боец смотрит на зеленого салагу из пополнения. Покровительственно.
- А я думал, это ты хорошо по-немецки говоришь. Баварский акцент, точно. Услышал бы тебя в нашей пивной до войны, даже не оглянулся бы - обычное дело. Только если подумать - никто из нас здесь ни по-русски, ни по-немецки не разговаривает. Ты разве не понял еще? Где тебя убили?
Я сел рядом с немцем на песок. Плюхнулся мешком, разом потеряв дыхание. Убили... убили. Чушь какая-то.
- В Югославии. У речки какой-то, в атаке, - ответил я. - Курево есть?
Продолжая меня внимательно разглядывать, Эрвин расстегнул нагрудный карман, с дырой и черным пятном, расплывшимся вокруг. Протянул серо-зеленую бумажную пачку. Дым поганого табака, перемешанного с соломой, резанул глотку, но это было лучше, чем ничего.
- Хорошо держишься, Серж! Я когда понял, куда попал, волком здесь выл. Никто не слышит, а я бегаю по берегу и ору, глотку надрываю. Потом уже хрипеть стал от натуги - упал на песок и к воде пополз. Утопиться хотел.
- И что? - в голове у меня, от табака ли, от пережитого ли потрясения, стало пусто и звонко. Слова падали откуда-то со стороны, словно из-за горизонта. Цвихау махнул рукой.
- И ничего. Дополз до воды... а она от меня отступает, да так, что угнаться не могу. Когда очухался и успокоился, умыться захотел. А вот это пожалуйста - спокойно в горсть набрал и ничего. Умывайся, мол, дружок, а больше - чтоб ни-ни!
Слушая парня, я машинально полез в карман гимнастерки. Пальцы нащупали что-то твердое и холодное. Патрон. От "Фалльширмгевера", немецкой винтовки, которой вооружались парашютисты и десантники. Сколько таких винтовок валялось там, на речном берегу... Пуля, сжатая краями гильзы, была исковеркана почти до неузнаваемости. Я глядел на нее и откуда-то ясно понимал - да вот же он, кусочек свинца, который пробил мне голову. Кто же это заботливый вернул смерть обратно в гильзу и положил мне в карман?
Эрвин Цвихау вдруг тронул меня за руку - я даже дернулся от неожиданности.
- Дай мне, - протянул он ладонь. Я положил на нее патрон. Егерь подбросил его в воздух, поймал и искоса глянул на меня.
- Вот, значит, ты какой...
Я ничего не понимал. Но немецкий солдат, сидевший рядом со мной, вдруг стал выглядеть стариком - ссутулился, горькие складки искривили углы рта. На мою ладонь лег другой патрон. От трехлинейки Мосина. С такой же сплющенной пулей.
Мы молча смотрели друг другу в лицо.
- Меня убили утром, - ровно сказал парень в пятнистой форме, - у реки, когда русские снова пошли в атаку. Я стрелял, как учили - не дергал спуск, хорошо целился. Но тот, кто попал мне в сердце, тоже целился на совесть.
- Я утром совсем не целился... - машинально возразил я, младший сержант Сергей Калинин, - там некогда было целиться.
Цвихау распрямил пальцы, патрон скатился и упал в песок. Немец снова улыбался, рассматривая что-то темное на морской глади.
- Это лодка, - приложив ладонь козырьком над глазами, сказал он.
Везет егерям, хорошие у них глаза, подумал я. Да нет, ерунда, при чем тут острое зрение? Приближается... Точно - лодка под парусом. Ветра нет, но белое полотнище туго натянуто, ход быстрый.
Когда нос лодки врезался в песок, на берег шагнул высокий человек. Почему-то сначала мне в глаза бросились его грубые ботинки с выгоревшими обмотками.
- А вот и Перевозчик, - пробормотал Эрвин, и встал с песка, - все, приехали, Серж.
Он щелкнул каблуками и привычно вытянулся по стойке "смирно".
- Капрал Эрвин Цвихау...
- Тихо, парень, - сказал тот, кого назвали Перевозчиком. - Потерпи. За тобой другой приедет.
Потом посмотрел на меня.
- Привет, Серега. Давно не виделись.
Никакой это был не Перевозчик, не Харон на своей черной ладье. Стоял передо мной Колька Смирнов, мой земляк из роты лейтенанта Герасимова, погибший еще в сорок втором. Я сам писал письмо его сестре в Омск, мусоля огрызок химического карандаша над каждым горестным словом.
- Колька? - прошептал я. - Откуда...?
Улыбнулся мой друг, чуть прищурившись. Как тогда, когда уходил в последний свой рейд по тылам.
- Здесь, Сережа, каждому свой путь. А солдату - солдатский рай. И принять его сможет он только от такого же, как и сам... Садись, браток, ко мне в лодку, поехали - нечего тут долго мудрить.
Я повернулся. Капрал Эрвин Цвихау молча глядел на меня. Потом улыбнулся и протянул руку.
- Левое плечо вперед, камрад! С Богом не поспоришь! А сигареты оставь себе - кто его знает, может, у тебя в раю и не покурить?
- Покурить, покурить, - успокоил меня Колька, шагая через борт. Но я все-таки сунул мятую пачку в карман шинели.
А потом мы рванулись вперед, оставляя на берегу одинокую фигуру.
Рванулись в море, у которого нет ни конца ни края.
За горизонт, который обрушился завесой из льда и тумана.
За черту, о которой я не хочу говорить, да если бы и хотел - уже не смогу никому рассказать.