Десять слов, сказанных Пророком когда-то, столетия назад, стали искрой, началом охватившего весь мир пламени.
Кто сейчас помнит эти слова? Уже никто. Даже я, бездумно ковыряющий штыком броневую пластину танка в тщетной надежде выцарапать на ней свое имя и номер - даже я не помню их смысл и звучание. А ведь я был одним из тех, кто стоял рядом с Пророком в тот миг, когда из его губ медленно падали эти слова. Их было десять - я машинально подсчитал каждое, прежде чем начал раскручиваться безжалостный маховик событий, превративших планету в комок спекшегося шлака.
С каждым словом я видел почти воочию, как машина войны пробуждается, вздрагивает металлическим телом, хрустит клыками ракетных баз, звенит чешуей броневых легионов.
Слово - и повсюду начинают разгораться огни, переливаются всполохи боевой тревоги.
Слово - и сухой звон траков будит окрестности спящего городка.
Слово - и с авианосца, на котором муравьями копошатся люди, срываются истребители, проседая на обрезе палубы.
Слово - и цепкие руки выдергивают из оружейной стойки карабин за карабином, наполняя казарму лязгом.
Десять слов, стершихся из памяти, сокрушили мир.
Я смотрю на свои руки - изрезанные старыми белыми шрамами, темные от грязи и вечного радиационного загара. На пальцы, которые судорожно разгибали стальные листы, чтобы освободить тело, зажатое в башне жирно чадящего танка. Я смотрю на себя. Мои ботинки покрыты засохшей грязью, пятнистый комбинезон выгорел настолько, что сплетенье разноцветных полос едва угадывается, оставшись бледными тенями на серой ткани. Я не помню, когда в последний раз снимал или хотя бы расстегивал его, комбинезон прирос к телу, превратился во вторую кожу, пропахшую потом и гарью. В полном порядке только автомат, сияющий добела вытертыми гранями ствольной коробки.
Десятое Слово не дало нам умереть, превратило в вечно приближенных к Пророку, снабдило способностью предчувствовать и предвидеть. В каком-то смысле, мы - точно отростки морской звезды: я, и еще четверо таких же "я". Отруби один - и он вернется на то же самое место, опять молча уставится в прорезь прицела песочными глазами.
Война обошла мир по кругу, снова и снова вылизывая окаменевшую землю языками пламени, не давая немногочисленным выжившим шанса вернуться к обычной жизни. Сотни лет, сотни тысяч тонн покореженного металла, устилающего пустыни, горы, берега высохших рек. Миллионы скелетов, белой крошкой рассыпающихся на полях сражений. Техники не осталось, как не осталось и веры в то, что когда-нибудь всему этому придет конец. Когда упал последний самолет, еще оставались корабли, кружащие в морях. После затопления кораблей на земле еще было место бронированным машинам, которые сталкивались в чудовищных схватках. Но вскоре затихли и они, гудя под ветром продырявленными ржавеющими боками.
На обломках и руинах остались мы. Человек - самый крепкий механизм, особенно если этот механизм питает топливом и смазкой Десятое Слово, пусть и утратившее смысл. Защищая спиной Пророка, мы прошли сквозь остатки армий, как раскаленное шило сквозь глазное яблоко - превращая в дым все, к чему прикасались. "Главное, - убеждал я себя тогда - не думать, не искать смысла в давно утраченной азбуке". Однажды, на пустых улицах какого-то города, ветер швырнул мне в лицо несколько бумажных листов, на которых можно было различить буквы. "... и в день гнева Господня никто не спасся, никто не уцелел; тех, которые были мною вскормлены и вырощены, враг мой истребил".
Прочитав, я не понял этих слов, как не понял бы, наверное, меня написавший их.
Сейчас я стою на холме и вижу, как у моих ног догорает последний город, улицы которого превратились в искристый лабиринт огня, а жители не успели доесть свой ужин. Небо сворачивается в трубу и ползет по швам, словно старая холстина, море отступило, обнажая дно. И надо всем этим высится Пророк - он неподвижен, он вглядывается в надвигающийся горизонт и шепчет что-то, чего я, как ни напрягаю слух, не могу услышать. Возможно ли, что это и есть Одиннадцатое Слово, которое способно загладить все, что мы сделали? Или Пророк давным-давно утратил все чувства, по которым его можно было бы назвать человеком, и теперь просто слушает, как подходит к концу война и замирает, успокаиваясь, запущенная им машина? Я не знаю.