Пот грязными ручейками стекал по лицу Якоба Шпренгера, пока он, петляя как заяц, несся мимо закопченных котлов, в которых булькал каленый кипяток и плавали разварившиеся грешники. Сзади слышались крики:
- Вон он! Туда побежал! Лови! Держи!
Крепко ударившись грудью о покрытый жирной сажей чугунный стояк, Шпренгер богохульно выругался и остановился, тяжело дыша. Его широченная грудь ходила ходуном, со всхлипом втягивая воздух. Кругом раздавался мерзкий хохот, в языках пламени корчили рожи черти и бесы. И страшно хотелось пить.
- Староват я уже от вас бегать, - пробормотал Якоб. - А ну, подходи, дьявольское отродье!
Из-за котла вынырнул голый щетинистый черт, и Шпренгер сбил его с ног ударом пудового кулака. Но тут черти начали прыгать на монаха отовсюду, даже с теряющегося в дыму потолка. Они облепили массивную фигуру, крепко вцепились в рясу. Рыча от ярости, Шпренгер стряхивал их и топтал ногами, но число демонов не уменьшалось, и хуже того: внезапно все они разом принялись глумливо щекотать доминиканца, да так, что он поневоле не смог сдержать смеха, продолжая бороться. Чаша его терпения переполнилась, когда особо старый, заросший отвратительно грязной шерстью черт больно вцепился Якобу в нос и принялся его выкручивать со словами:
- Брат Якоб! Очнись! Да вставай ты, дитя греха и погибели!
Закопченные котлы разом пропали, и над Шпренгером склонилась лысая, точно колено, голова, которая в предрассветном сумраке тускло блестела, представившись монаху продолжением адского наваждения. Поэтому, не долго думая, брат Якоб врезал по ней кулаком. Голова скрипнула что-то, булькнула, и осела вниз, завершив движение тяжелым грохотом прикрепленного к ней тела. Тогда Шпренгер окончательно пришел в себя и со стоном, держась за виски, сел на жесткой койке.
Во рту было сухо и пыльно, точно в пустынях Святой Земли, и стойко держался мерзкий привкус пьяной отрыжки. Под черепной костью бухало и пульсировало, будто кто-то использовал голову вместо полкового барабана. Озираясь по сторонам, доминиканец склонился над неподвижно лежащим человеком в точно такой же, как и у него самого, черной рясе.
- Генрих! Господи Иисусе, брат Генрих, это же ты! Брат, прости меня, я не со зла, - забормотал Шпренгер, тормоша лежащего, - это все чертов сон!
Оглядевшись, он увидел на столе глиняный кувшин и поспешно схватил его. Кувшин оказался тяжел и полон холодной воды. Брат Якоб уже собирался вылить его на голову Генриха Инститора, но вдруг застонал и принялся жадно глотать воду, блаженно урча и задыхаясь. Выдув едва ли не половину сосуда, Шпренгер все же нашел в себе силы оторваться от вкусной воды, и щедро окропил лысину коллеги. Тело зашевелилось и закряхтело. Наконец, цепляясь непослушными руками за края стола, Инститор поднялся на подгибающиеся ноги и тут же бухнулся на табурет.
- Ты сдурел, что ли, Якоб? - возмущенно прохрипел лысый доминиканец, бережно ощупывая руками макушку. - Тебя этому учили в монастыре?
- Прости, брат, - сокрушенно каялся здоровенный монах, сутулясь и разводя ручищами, - но коли сам бы ты увидел тот мерзкий сон, который мне приснился...
- Это всё - последствия вчерашнего винопития, брат Якоб! - вскипел Инститор. - Кто тебе вообще сказал, что после пива непременно надобно попросить у корчмаря бутыль "чего покрепче"? Вот он и принес тебе это самое "покрепче" - рейхенбахскую настойку на кореньях хрена, от которой люди непременно теряют разум. Однако же, ты уперся, точно бык, и твердил, что тебе-то вреда это питье не причинит, потому что Господь, мол, за тебя!
Он снова припал к кувшину и булькал до тех пор, пока не проглотил последнюю каплю воды. Бухнув пустой кувшин на стол, Якоб мутно посмотрел на собрата.
- Теперь ты, вероятно, хочешь спросить меня: что случилось, Генрих? - ехидно хмыкнул тот.
- Что случилось, Генрих? - послушно повторил доминиканец.
Инститор тяжело вздохнул.
- Ничего! Ничего не случилось, брат Якоб!
- Совсем? - удивился плечистый монах. - Но ради чего же ты, во имя крови Христовой...
- Тебя поднял с койки, где ты валялся, точно бессмысленная скотина?
Генрих Инститор обличающе ткнул костистым пальцем в покаянно повесившего голову Якоба и принялся, морщась и продолжая ощупывать вздувавшийся желвак, расхаживать по комнате.
- Ничего... На прошлой неделе мы с тобой прибыли в Маренау, дабы отыскать чернокнижника Мартина по прозвищу Рябой. И что же? Оказалось, что не прошло и суток с того, как этот самый Мартин, творя в своей лесной хижине очередное богопротивное заклинание, поскользнулся, ударился виском об угол печи и отдал душу дьяволу!
Шпренгер довольно ухмыльнулся.
- Это точно. Не пришлось марать руки.
- Марать руки... А месяц назад непонятный мор поголовно скосил сразу все ведьминские ковены в Силезии. Все до единого! Мы потеряли четверых, пытаясь войти в их круг, мы были уже готовы взять их живыми - и тут на тебе!
- Господь и ангелы его делают нашу работу за нас, - согласился брат Якоб.
- Может быть! - скептически пожал плечами Инститор. - Но зачем, в таком случае, нужны мы с тобой? Констатировать, что грешники наказаны, и Божий Суд неотвратим? Сейчас мы в Рейхенбахе, и путь наш лежит далее - без особых надежд на то, что Господь подкинет нам новую головоломку. Нет, с этим кризисом нужно что-то делать.
Шпренгер задумчиво глядел на него, машинально держась за голову.
- Ну... - неуверенно сказал он. - В конце-концов, мы столько лет скакали туда-сюда, точно неупокоенные души...
- Тьфу! - сплюнул Генрих. - Скажешь тоже!
- ...имеем же мы право хоть иногда отдыхать? - продолжал его коллега, не обращая внимания на плевок.
- Не имеем, - отрезал Инститор. - Особенно же не имеем права предаваться порокам в то время, как мир катится к своему неизбежному концу и адскому пламени.
- Смотри-ка, - выпучил на него глаза Шпренгер, - что я слышу! И это говорит мне тот, кто три дня назад проповедовал в трактире "Три коня" - мол, нужно радоваться жизни, ибо Господь тоже радовался, когда творил этот мир. И что, мол, не нужно бояться Инквизиции, поскольку она пресекает действия лишь тех, кто смеет противиться этой Господней радости. Многие в трактире, кстати, после этого возрадовались как следует, и ты в их числе. Мне даже пришлось тащить тебя на плечах до постели.
- Это другое! - отрезал брат Генрих, хотя заметно было, что он не на шутку смутился. - Я лишь открыл мирянам глаза на истину.
- Ага! Открыл другим, а потом закрыл себе - под действием рейнского вина! - радостно оскалил крепкие зубы Якоб Шпренгер.
- Хватит! - огрызнулся было лысый доминиканец, и тут в дверь робко постучали. Оба монаха посмотрели друг на друга, и в глазах Инститора брат Якоб Шпренгер прочитал то же самое, что, должно быть, сейчас отражалось во взгляде у него самого: жадное нетерпение и ожидание настоящего дела.
Подскочив к двери, в последний миг Шпренгер замер, расправил и без того внушительные плечи, скрестил руки на груди, придал лицу мрачное выражение и громко сказал:
- Входите, кто там.
Дверь взвизгнула, и на пороге возник унылого вида сутулый человек, кутающийся в темный плащ с богатой меховой оторочкой. Приглядевшись, оба монаха узнали в нем Михеля Гартца, доверенное лицо бургомистра Рейхенбаха.
- Благословите, святые отцы, - дребезжащим, точно рассохшаяся оконная рама голосом, вызвавшим у Якоба Шпренгера непреодолимое отвращение к жизни и тошноту, начал тот, - бургомистр послал меня к вам с просьбой...
Оба доминиканца синхронно кивнули. Инститор неторопливо прикрыл ушибленную лысину капюшоном и остался стоять чуть в стороне, сверля Гартца светлыми холодными глазами. Шпренгер повел рукой, приглашая гостя подойти к столу, и скрипнул жестяным голосом бездушного исполнителя приговоров:
- Что у Вас?
Сделав два шага, Михель Гартц распахнул плащ и вынул из поясной сумы сложенный вдвое лист плотной бумаги.
- Бургомистру давно ведомо, что в окрестностях Рейхенбаха скрывается опаснейший преступник перед Богом и людьми, мерзкий еретик и убийца Рихард Клюгенау. Известен он тем, что за ним тянется длинный кровавый след самых черных дел, и это помимо создания секты дьяволопоклонников. Более того, он посмел напасть на сборщика налогов, перевозившего изрядную сумму! Трижды за ним охотились присланные из столицы следователи, однако же, так ничего и не добились. В чащобах и топях, окружающих Рейхенбах, можно скрываться годами. Но, прослышав про ваше прибытие, мы решили, что судьба послала нам еще одну возможность.
Гартц развернул бумажный лист, и на доминиканцев глянул Рихард Клюгенау - точнее, его портрет, грубовато, но детально нарисованный умелой рукой. Жестокий рот, свернутый на сторону нос, шрам под левым глазом - все это настолько было знакомо Якобу Шпренгеру, что он не удержался и спросил:
- Он что, раньше был солдатом, этот Клюгенау?
- Да, - растерялся Гартц, которого перебили на полуслове, - он был наемником в нескольких войнах. Но...
- Впрочем, это неважно, - оборвал Михеля брат Генрих, - важнее другое. Почему власти Рейхенбаха числят Рихарда Клюгенау чернокнижником и еретиком?
Михель Гартц принялся возмущенно рассказывать долгую и запутанную историю про то, как от Клюгенау пострадали несколько уважаемых жителей, и как одна старуха опознала в нем злодея, убившего ее внучку. Все это время Якоб Шпренгер и Генрих Инститор двигались по комнате и молча, быстро собирали свои немудреные пожитки, складывая их в заплечные мешки. Когда Гартц остановился и замолчал, лысый монах задал только один вопрос:
- Здесь есть лесник?
* * *
На исходе третьего дня все еще лил дождь. Бургомистр Рейхенбаха, достопочтенный Яков Хопнер, сидел за обеденным столом во главе своего семейства, и, строго озирая домашних, готовился прочесть молитву перед вечерней трапезой. В оконные переплеты стучали крупные капли, сплошная серая пелена застилала городок.
Внезапно на лестнице послышались громкие голоса, что-то заорал слуга и тут же замолчал, точно ему заткнули рот тряпкой. Дверь распахнулась, и в столовую, оставляя на полу грязные следы, ввалились две до нитки промокшие фигуры в рясах. Одна из них, повыше и пошире в плечах, держала в руке рогожный мешок, снизу пропитавшийся чем-то бурым. Жена бургомистра вместе с невесткой ахнули и кинулись прочь из-за стола, старший сын Петер потянулся к длинному кинжалу.
- Не нужно, - высокая фигура откинула с лица мокрый капюшон. Якоб Шпренгер внимательно посмотрел на бургомистра.
- Что такое? - пробормотал Яков Хопнер. - кто вы? Эй, слуги!
- Я - брат Шпренгер, а рядом со мной стоит брат Инститор. Тоже весьма голодный, замерзший и не отличающийся хорошим расположением духа, - сказал высокий монах. - Поэтому разговор будет недолгим. Вот ваш Рихард Клюгенау, точнее, то, что от него осталось.
Доминиканец тряхнул покрытым бурой коркой мешком, и Хопнер издал невнятный звук, догадавшись наконец, что находится внутри.
-Э... - сумел выдавить он.
- Увы, никаким чернокнижником, колдуном и еретиком он не был. Что, однако же, не помешало ему оказаться убийцей и дезертиром. К сожалению, увещевания не оказали действия на его разум, а потому нам пришлось пойти на крайность. Желаете убедиться воочию?
Шпренгер уже запустил руку в мешок, но бургомист поспешно замахал руками.
- Нет-нет, отец Якоб, не нужно! Я вам безусловно верю!
- Да? - поднял бровь Генрих Инститор, и, не дожидаясь подтверждения, отрезал:
- В таком случае, впредь советуем Вам поостеречься распускать вздорные слухи о колдовстве и чернокнижии без веских на то причин. Этот человек был всего лишь разбойником.
- Мы не... - начал было Инститор, но Шпренгер незаметно двинул его каменным плечом так, что тот охнул, и завершил уже сам:
- Эту награду мы употребим к вящей славе Господней, - и ловко сунул увесистый мешочек куда-то за пазуху. Инститор, уже оправившийся от тычка, равнодушно подытожил:
- Тела Клюгенау и нескольких его сообщников преданы земле там, где мы с ними встретились. Голова же будет передана комиссии.
- Следственной. Из Мариенбурга. Которая вызвана нами для того, чтобы пролить свет на некоторые неясности в финансовом управлении Рейхенбахом, открывшиеся нам случайно. Например, на истинную историю со сборщиком налогов... Но это, впрочем, уже не касается Церкви.
В комнате над трактиром "Сова и Лебедь", после того, как доминиканцы сняли насквозь мокрые рясы и развесили их у печи, Якоб Шпренгер снова повалился на кровать и сложил руки на груди. Его спутник неодобрительно посмотрел на него, но брат Якоб не обратил на это внимания.
- Всё льёт и льёт, - сказал он с тоской, - а мы с тобой убили три дня на ползанье по хлябям земным в поисках человека, оказавшегося обыкновенным бандитом.
- Ты предпочел бы встретить кого-нибудь рангом не ниже Люцифера? - усмехнулся Инститор, зажигая еще одну свечу и вытащив из своего мешка толстую книгу.
- Хотелось бы, - пробормотал брат Якоб. Инститор перекрестился и покачал головой.
- Иначе у меня, как и у погоды за окном, начнется кризис, - доминиканец Шпренгер зевнул и перевернулся на бок.
Через минуту он уже спал крепким сном, и ровное дыхание его заглушал скрип пера Инститора, бегающего по пергаментной странице.