Я хотела красоты. Наслаждения увиденным, чтоб все было выстроено композиционно точно. Я тосковала по красоте мира, которую можно увидеть хотя бы на экране. По красным кленовым листьям, плывущим по воде, по распускающимся цветам, на фоне которых происходили бы необыкновенные вещи, отточенные в своем превосходстве. Лучше, чтобы это пахло прошедшим временем и музыкой. Джаз. Да, джаз - в нем красота. Или шум дождя, или биение сердца - они одинаково прекрасны, потому что означают жизнь.
13 декабря 20... года
Сегодня, возвращаясь домой, я увидела двух воробьев. Они были такие забавные... Сначала они просто скакали по ветвям, потом нашли подвешенную кем-то кормушку, и тот, который посмелее, запрыгнул на ее край. Второй тоже попробовал, и то ли кормушка была слишком легкой для них двоих, то ли первый воробей не позволил второму отобедать, но он отлетел на соседнюю ветку, откуда наблюдал за более удачливым товарищем. Я смотрела на них и думала, какие же они смешные, а потом подумала - а какими они видят нас? Какими они видят себя? Ощущают ли они свое "я", цельное, неразделимое, чистое или они всего лишь живые механизмы с коллективным разумом? В любом случае, они другие, со своей культурой и привычками.
10 января 20... года
Я люблю смотреть в белое зимнее небо, исчерканное черными ветвями, похожими на японские иероглифы, чьи значения я так и не смогла постигнуть. В этом есть некая красота - в замершей природе, в приготовлении к рождению, в неизбежных циклах жизни. И в пробуждении, когда еще помнишь, что тебе снилось, еще остается эта легкость в душе... Я так хотела почувствовать необыкновенную легкость и приятное тепло, которое остается после того, как погладишь кошку, которое выражено в деталях и доставляет истинное наслаждение. Было бы хорошо посмотреть музыкальный фильм годов пятидесятых или шестидесятых - нет, не наивный, просто с атмосферой своего времени.
Знаете, как чувствовать время? Это несложно... И это совсем не то же самое, что измерение времени - часы не показывают энергию, они ее только хранят. Скажите мне, сколько раз вы делали одно и то же в один и тот же день и час? Вы даже не задумывались. Остановитесь на минутку... Почувствуйте это. Представьте многих себя в одно время на одном месте - вот они, совсем рядом, только протянуть руку. Но что это? Плотная перегородка, похожая на мутный целлофан, стоит между всеми вами. Вы протягиваете руку, упираетесь, чуть нажимаете... и понимаете, что больше не можете. Но с этого момента вы чувствуете время.
9 мая 20... года
В детстве я была совсем не такой. Единственное, что я помню, что я была искренней и безоговорочно верила тому, что мне говорят. А еще я боялась одуванчиков, когда они становились белыми и пушистыми, но очень любила желтые. Это был самый красивый цвет для меня. Я помню еще бабушкины рассказы о войне и мамины - зачем возвели Вечный Огонь. Поэтому я набирала желтых одуванчиков, во множестве уже цветших к девятому мая, и просила пойти мать к Вечному Огню, ведь пока он горит, в мире не будет больше войны - я была в этом убеждена. Положив свои одуванчики на постамент, представляла, что в мире все будет хорошо. Поэтому, когда учительница предложила мне съездить в центр города, где я не была еще ни разу, я поступила так же. Сначала мы просто погуляли по центру, посидели в кафе. Потом учительница купила мне тюльпаны, а я предложила возложить их к Вечному Огню. По-моему, она была приятно удивлена моей такой инициативой.
20 июня 20... года
Я долгое время еще проверяла, горит ли Вечный Огонь, не погас ли - по мере того, как я росла, в моей душе поселялись страхи, сомнения и даже паника, но горящий Огонь был защитой. Я радовалась, если видела огонек из окна автобуса - значит, все будет хорошо, значит, мы живем, значит, есть силы. Потом прошло еще время, и я забыла про Огонь. Другие мысли занимали меня - банальные и не только, сложные и простые. Иногда я гляжу на небо, любуясь изломами ветвей, превращающих его в осколки, иногда я могу даже чего-то хотеть... Я живу иначе - банально, убегая от реальности, ставшей серой и безликой.
31 августа 20... года
Наши души заполнены чем угодно, кроме памяти, и нет больше тех одуванчиков. Нет больше той искренней веры во что-то, несокрушимой, держащей тебя на плаву. Что в наших душах? А если попробовать отыскать в себе ребенка с одуванчиком и искренней верой в глазах? Если остановиться у старого дома и почувствовать, что в нем когда-то жили... Почувствовать дух времени... Но дом тот снесли, старая груша совсем одичала, и каждый год она забрасывает дорожки множеством мелких и кислых плодов. А на пустыре, образовавшемся на месте дома, вырос мак. Ярко-розовый. Его там явно никто не сажал, но он откуда-то взялся. Маковое поле забвения.
Мы забываем прошлое, но среди мелочей можем выкинуть и бриллианты - действительно важные вещи. И однажды, проснувшись, долго будем вспоминать, кто же мы. В этот момент душа наша начнет умирать, и смерть остановить будет невозможно, только отодвинуть. Мы будем как та груша - никому не нужная, приносящая плоды, которые невозможно есть. Мы - будем?
22 февраля 20... года
Сегодня я ехала в автобусе и не заметила горящего Вечного Огня...
Зима, не знаю какого года
Я научилась молиться. Подумать только, я научилась молиться! Война учит молиться, подумать только... Сколько прошло времени! Я не доставала мой дневник так долго! Знаете, это страшно, когда ты думаешь о друзьях и облегченно вздыхаешь, понимая, что они живы. Мне некогда долго писать, пусть у них все будет хорошо!
Через неделю
Ну, наконец-то свободная минутка! Как это было страшно, когда впервые дали в руки автомат и приказали стрелять. Они же живые! Я даже паука прихлопнуть не могла, расплакалась, надо мной смеялись. Боже, зачем я пошла воевать? Мое неравнодушие отзывается мне...
Через два дня
Я все-таки смогла выстрелить. Как мне было страшно! Зажмурилась и дала очередь. Меня, конечно, отругали, потом похвалили, а у меня все текли и текли слезы... Налили сто грамм, выпила залпом.
Через три месяца (зачеркнуто) через полгода (зачеркнуто) не знаю когда, но лето
Командир нашел мой дневник, посмеялся. Хотела дать ему по яйцам. Если кто будет ржать - получит в харю, гарантирую. Завтра атака, надо вломить этим гадам. Так, автомат вычищен, снаряжение в порядке, что еще, ничего? Хорошо. Вчера меня спрашивали, что я пишу в этой тетрадке. Я так посмотрела, что эти выкидыши недоделанные глаза попрятали. Так им и надо! Я не позволю над собой смеяться!
Перед атакой
О чем люди думают перед смертью? Кто о чем, наверное. Откуда мне знать, мне всегда везло, не зря наша часть славится победами. Они ржут надо мной - "баба, что с нее взять". Подошла, врезала. Пусть знают, как обижать солдата!
Через год (наверное)
Никто не выиграл, проиграли все. Где мои друзья, живы ли? (вытирая непрошенные слезы) Живем в подземельях, как крысы. Наверх выбраться, конечно, можно, если ты хочешь с собой покончить. Никто не хочет. Надо мной больше не смеются. У меня нет друзей, есть только однополчане.
Прошло время
После зачистки очередного туннеля я подумала, а с кем мы боремся? За что мы боремся, если бороться больше не за что? Но я знаю, что если скажу об этом, то вполне могу получить пулю в голову. Ничего, моя тетрадочка не выдаст. Поэтому я говорю - бессмысленно все это. Мы превратились в живых роботов - стрелять, кидать гранаты, убивать. Мои руки натренированы кидать гранаты с максимальной дальностью, стрелять с максимальной точностью поражения, мои глаза видят малейшую подозрительную тень. А наши души? Что будет с нашими душами?
На следующий день
Я перечитала свой дневник вчера, и расплакалась. Где тот мир? Наверху выжженная пустыня, где все поражено радиацией - так написано в наших инструкциях. Но я еще помню тот мир - голубое небо, желтые одуванчики. Попросила внеочередные сто грамм. Мне налили с презрительным "баба!". Не стала ничего отвечать. Если мы не можем спасти наши тела, может, спасем хотя бы наши души?
Через неделю
Я не могу так, не могу, не могу, не могу! Помоги, Боже! (зачеркнуто) Внезапно вспоминаются странные вещи - бордовые шторы в зале, похожие на театральные портьеры, или как кот прокусил провод и бегал по комнате кругами с высунутым языком (улыбнулась) Погиб мой однополчанин. Он единственный, кто не смеялся над моим дневником. Однажды я ему даже зачитала некоторые истории. Рассказала про одуванчики и воробьев... Он нежно улыбнулся и поглядел как-то... не так, как остальные, не по-военному или как на предмет обстановки, а... не знаю. Вчера он наступил на мину. Боже, и я сама это видела! Я должна была его прикрывать, но он оттолкнул меня, сказав "увидимся еще, солдат Джейн" и ломанулся вперед. И... после этого я ничего не помню. Мне говорили, что я выла в голос, напугав всю часть, кидалась на кого-то с ножом и мне кололи успокоительное... Боже, помоги его душе!
Через два дня
Я сказала в части, что приняла решение. Я выйду наверх, и если мне суждено умереть от радиации, я лучше умру. Я не смогу больше ни в кого выстрелить, ни в одну живую душу - так и сказала. На меня смотрели хмуро, но не спорили, понимая, что бесполезный боец им не нужен, да еще такой, на которого только лекарства переводить. И даже те, с которыми я говорила по-свойски, хмуро посмотрели исподлобья и прошептали обычное "удачи, солдат".
На поверхности
Со мной пошел напарник - открыть люк "и пристрелить, чтоб не мучилась", как он сказал. Мы молчали до самого пути наверх. Он открыл порядком заржавевший люк, я выбралась. Наконец-то, за все это время! Ветер в волосах, и никаких выжженных пустынь. Хотя вдали и заметны какие-то руины, но мне туда и не надо. Я села на траву, достала тетрадочку и пишу все, что вижу. А вижу я голубое небо, зеленую траву, и одуванчики, Боже мой, одуванчики! Хрен с ней, с радиацией! (звук скрипа металла) Пришел напарник выполнить вторую часть обещанного. Я сказала ему: "удачи, солдат, не промахнись".
На этом записи обрываются.
Раскрытая тетрадка лежит рядом с трупом девушки в камуфляже. Над ними чистое ярко-голубое небо. Ветер шелестит страницами тетрадки, как бы читая дневник, и вдруг резко перелистывает на первую страницу, где в самом начале написано наискосок, как в открытке: "Я не боюсь умереть, потому что знаю, что душа не умирает. Я это просто знаю".