Аннотация: Его жизнь - это горящий дом, из которого нет выхода.
День 1.
Я смотрел на пожар. Там, вдалеке, горел старый аварийный дом. Его каркасное тело скрипело, вокруг прогнивших деревянных балок бешено плясал огонь. Ветхие этажи издавали звуки и с громким грохотом, как карточный домик, обрушались вниз, хороня под грудой горящего дерева ещё живых людей. С пожарища густо валил чёрный дым. Я сидел на плоской крыше хрущёвки и смотрел на это зарево, что было ярче заката. В нашем городе много деревянных аварийных домов. Я ещё раз посмотрел на пожар. Людские души вместе с дымом столбом уходили в небо. Они не первые. Они не последние. Я медленно спустился на землю. Уже вечерело, а идти домой не хотелось. Просто не хотелось. Я уходил всё дальше от горевшего дома, но мне казалось, что до сих пор слышу голоса умирающих людей. Они звали меня с собой. Я поёжился и натянул на голову капюшон толстовки. То ли от внезапно усилившегося холода, то ли от накатившего страха.
В городе участились пожары. Плохая проводка и безразличие властей. Обычно горели аварийные постройки. Или их поджигали, избегая расселения. Степаныч, наш школьный сторож, сказал, мол, даже хорошо, что случаются такие пожары. "Быдло гибнет",- сказал он тогда и глухо разразился смехом. Он прав, в таких домах не живут интеллигентные люди. Пьяницы, тунеядцы, сумасшедшие, инвалиды, наркоманы, малоимущие брошенные старики и матери-одиночки с десятком детей - такой контингент вы можете встретить в таких местах. И все они - быдло. Я усмехнулся. А кто не быдло? Все мы быдло, и вы, и я, просто кто-то живёт в панельных бетонных домах, а кто-то в деревянных, разрушающихся бараках. Кто-то пьёт водку за сотку, а кто-то пьёт водку за триста. А кто-то вообще не пьёт и умирает трезвым. Ночью, в картонной коробке, на улицах пыльных районов.
Подходя к своему дому, я увидел в окнах квартиры свет. Это желтовато светится окно комнаты родителей. Я не был там уже лет пять. А вот окно кухни. Значит, брат уже дома. Я вошёл в обшарпанный подъезд. Здесь пахло мочой и чем-то кислым. Я начал подниматься по лестнице на свой шестой этаж. Лифт у нас давно не работал. Я шёл и попутно рассматривал разрисованные стены. "Хуй, хуй, хуй",- как будто наш народ знает только лишь одно слово. Вот какой-то Лёха просит какого-то Вовчика отдать ему долг. Вот какой-то Гена хвалится о том, что выебал какую-то Зину. Потом пошли цветастые граффити - творения рук моего брата. Зачем портить стены этой бессмыслицей, если на них можно написать много всего полезного. О том, какая завтра будет погода, пожелать соседям доброго утра, позвать людей на войну. Войну против чего? Против дибилизма и собственной разнузданности? Скорее всего, этот призыв закрасят серой краской на следующий день. Эти стены не трогают годами. А эту надпись сразу сотрут.
Дверь в квартиру была не заперта. Он никогда её не запирает. Я вошёл в тёмный коридор, освещённый слабым светом, идущим с кухни. Здесь пахло ещё хуже, чем в подъезде.
- Эй, ты дома? - из-за дверного проёма высунулась голова брата.
Я лишь кивнул. А кто же ещё это мог быть? Рюкзак упал с моего плеча на пластмассовую подставку для обуви. Ножки с тихим хрустом прогнулись. Я пошёл на свет. На кухне царил ужасный беспорядок. Я убирался здесь каждый вечер, но чище от этого не становилось. А ещё здесь жутко воняло. Брат пытался поставить грязную тарелку в переполненную посудой раковину. Потом плюнул и поставил её рядом, на стол. Я взглядом проследил за плевком. Метко. Попал аккурат в кружку отца.
- Мелкий, как дела в школе?- спросил он у меня.
- Нормально. Как у тебя в университете?
Брат скорчил гримасу отвращения и показал язык. Понятно, он снова туда не ходил.
- Нахуй надо,- пожав плечами, ответил он на мой немой вопрос. Я сел на стул.
- А как родители? - я посмотрел на дверь напротив. Внутри всё сжалось.
- Сегодня они тихие,- безразлично ответил брат. В его руках была запотевшая бутылка пива.
- На, вот это на ужин,- он достал из шкафа пачку "Доширака" и кинул её предо мной на стол. Я услышал, как лапша внутри рассыпалась на кусочки. Подойдя к чайнику, я заглянул внутрь. В ржавой воде к верху брюшком плавал таракан.
- Ты гонишь? - возмущённо спросил я.
С его губ сорвался лёгкий смешок.
- Нет, ни разу,- он поставил бутылку на стол.- И убери тут.
Брат вышел с кухни. По квартире разнёсся громкий хлопок закрывшейся двери. Я выловил таракана вилкой и вскипятил воду. Я медленно ел лапшу и прислушивался к звукам. В комнате родителей царила тишина. Из закрытой комнаты брата доносились приглушённые звуки "Металлики". Я прожигал глазами дверь родительской комнаты. Я не видел их лет с десяти. Именно тогда они заперлись в своей комнате. Или же брат запер их там. Они начали сходить с ума намного раньше, ещё в свои семь лет я видел их бесцельно шатающимися по детской площадке. С мутным безумным взглядом. И с водкой в руке. Сначала они просто пили, но потом перешли на наркотики. Однажды брат вызвал скорую, и их увезли в наркодиспансер. Я смотрел вслед уезжающей машине с мигалками. А ведь они просто хотели видеть цветные сны. Они просто хотели летать во снах. Отрастить крылья и улететь, далеко-далеко от этой грязи и нищеты, в которой мы жили, от этих неуплаченных квитанций ЖКХ, от голодных и требующих внимания детей. От душных бетонных коробок, в которых мы живём. Но они улетели на крыльях кареты скорой помощи, и летали там слишком долго. Когда их вернули обратно, они не узнали своих детей. Я смотрел в их бессмысленные глупые лица, кричал: "Папа! Мама!". Но их глаза так и остались пустыми. Они закрылись за этой дверью, и создали свой собственный мирок. Они уже не принимают наркотики, но иногда пьют. Я не нарушаю их покой. Я просто не хочу смотреть на них. На то, во что они превратились. О родителях я узнаю через брата, который изредка навещает их. Он не позволяет мне открывать эту дверь. Потому что я мелкий, а он уже большой и, если понадобится, сможет отбить атаку обезумевших родителей. Мы с ними даже не пересекаемся. У нас существует негласный график. Утром мой брат уходит раньше меня, в обед, пока нас нет, из комнаты выползают родители, а вечером, позже всех, домой возвращаюсь я. Стабильная чёткая схема. И всем от неё хорошо.
Я стал лениво мыть посуду. Музыка из комнаты брата стала чуть громче. Если бы не он, ничего бы у нас не было. Ни дома, ни еды, ни хоть каких-то средств к существованию. Он почти не ходит в университет, а всё время шляется по каким-то шабашкам. Слушает рок, гоняет на байках, спит с кем попало. Хоть брат и старше меня, но в нём живёт маленький ребёнок. Он иногда вваливается ко мне в комнату и с какой-то наивной радостью показывает мне свой очередной пирсинг или новое тату. С упоением рассказывает, как долго он выбирал эскиз, как не мог решить, что ему проколоть: бровь или переносицу. Рассказывает, как глубоко в него заходили иглы, загоняя пигмент под слои кожи. Я внимательно его слушаю и одобрительно киваю. Ну что с него взять? Бунтарь. Панк. Долбоёб. И при этом, самый родной для меня человек. Я раздавил пальцем таракана, пробегавшего возле раковины. Я не знал, откуда брат берёт деньги. Да и не хотел знать. Вроде бы это не криминал. Вроде бы. Я обернулся и посмотрел на стол. По холодной бутылке пива маленькими капельками стекал конденсат. Мы с ним иногда трахаемся. Секс без поцелуев. Это почти не больно. Просто иногда ему не хватает денег на проституток, а искать девушку на одну ночь ему слишком лень. Легкодоступное удовольствие. Я закончил с посудой и подошёл к столу. Обхватив рукой бутылку, я улыбнулся. Вот чего я ждал весь день. У нас с братом есть небольшой ритуал: каждый вечер он покупает бутылку пива и не допивает её, оставляя напитка совсем чуть-чуть, на пару глотков. Но мне этого хватает. Я поднёс бутылку к губам. В нос ударил давно знакомый, такой желанный запах. Мы распиваем с ним одну бутылку пива на двоих каждый вечер. Именно за это я ему даю. Обхватив губами зелёное стекло, я выпил остаток пива, вылизывая остатки с внутренней стороны горлышка языком. Рот обожгло хмелем, а в голове помутнело. Я аккуратно поставил бутылку обратно на стол. Мне ещё нет восемнадцати, а моё тело уже насквозь пропитано спиртом. Пропащая мелкая паскуда.
Я выключил на кухне свет и пошёл в свою комнату. Я открыл окно пошире и подпёр его бутылкой. В воздухе ещё пахло сгоревшим деревом и прахом. Я покосился на бутылку. Капитан Морган. Однажды брат был груб со мной. Он был вдрызг пьян. На следующее утро он с виноватым лицом дал мне эту бутылку. Не то, чтобы я особо обижался, но бутылку взял и хорошенько припрятал в своей комнате. Потому что это был ром. Настоящий. Я пил понемногу, растягивая удовольствие. У меня выдался плохой день, когда в бутылке было чуть больше половины. Я выпил всё. Сказать, что мне было плохо после этого, это ничего не сказать. Я моментально опьянел, моё тело налилось свинцом, а сердце стало биться реже. Мой брат нашёл меня в моей комнате, когда я уже не мог двигаться и медленно проваливался во тьму. Он заставил меня выблевать всё, что было в моём организме. Он громко матерился и поливал меня ледяной водой из душа. Потом читал мне длиннющие нотации и сказал, что такого больше не допустит. Я сидел на замызганном кафеле и опирался спиной на ванну. По волосам стекала вода, рот был полон желчи. Я пытался сфокусироваться на брате, но ничего не получилось. "Блять", - всё, что я смог сказать ему в тот вечер. После этого, моих губ не касалось ничего, крепче пива.
День 2.
Утро встретило меня холодом и тяжёлым запахом в воздухе, от которого было трудно дышать. Я медленно шёл в школу, смотря на серое низкое небо. На крыльце стоял Степаныч и шуточками встречал школьников.
- Так пахнет смерть,- сказал он мне и закурил.
Дышать стало ещё труднее. Я ходил в самую обычную районную школу. Здесь учителя никогда не ругались матом и изредка били учеников указкой, школьники бесились и проказничали. В общем, дети приходили в школу ради чего угодно, но только не ради того, чтобы учиться. Здесь не было школьных психологов, а зашуганной медсестре с тяжёлыми, опухшими веками и красной вульгарной помадой было на нас откровенно плевать. Здесь директор сидел в своём кабинете, прячась за толстыми дверями от проблем и капающего во время дождя потолка. Здесь была своя уборщица тётя Раиса, а в столовой царствовала тётя Люба, продавая плесневелые пирожки на полтора рубля дешевле, чем свежие. У неё было опухшее синее лицо - от синьки ли, или от того, что её бьёт муж после беленькой - никто не знал. Здесь младшеклассники продавали друг другу наклейки, а старшаки продавали друг другу гигабайты порно на старых, затёртых флешках. Каждому возрасту - своё увлечение.
На уроках я сидел один за партой. У окна. Я мог смотреть в него часами, не мигая. Не то, чтобы я был лентяем, наоборот, я любил учиться. Как ни странно, у меня были неплохие оценки. Стабильные четвёрки. Этого достаточно, чтобы не бил брат. Я был прилежным учеником. Моих родителей единственных не вызывали в школу. Потому что все знали, что они не придут. Да и не зачем, поведение у меня отменное: в школу хожу, на уроках не болтаю, в драках не участвую, не продаю наркотики, не дрочу в школьных туалетах и каждый год исправно сдаю деньги на новые шторы в актовый зал. Меня окликнул учитель. Он спросил дату независимости Гаити. Я ответил, 1804 - чьи-то счастливые цифры. Он удивился тому, что я угадал, но пять не поставил. Наши учителя уже не верят в то, что ученики хоть что-то учат, а мы укрепляем их безверие. Мне стало обидно. Чёртова четвёрка. Я сплюнул на подоконник и уткнулся в тетрадь. Не то, чтобы я действительно учил предметы и делал домашнее задание, но я хотя бы слушаю учителей на уроках. Их слова всегда были для меня белым шумом. А белый шум, как известно, прочно заседает в черепной коробке мозга.
Когда уроки закончились, я вышел в коридор. Девятиклассник уговаривал свою одноклассницу пойти с ним в актовый зал. Она наивно согласилась. Я вышел из школы. Был ещё день, но на улице пасмурно. Как будто здесь небо было темнее, чем в других местах. Я никогда не бывал в других городах, поэтому не мог сказать, где небо голубее, а звёзды сияют ярче. Спустившись по бетонным ступеням с крыльца, я пошёл домой. В нашей школе не было актового зала.
Я сидел за письменным столом и смотрел, как медленно бежит стрела часов. Мне было настолько скучно, что я даже сделал все уроки на завтра. Было ещё слишком рано для того, чтобы ложиться спать, а делать дома было абсолютно нечего. Около трёх часов назад я возвратился домой. Мы встретились с братом на лестничной площадке. Присев перед дверью, он пытался справиться с замочной скважиной. Увидев меня, от удивления выронил ключи.
- Мелкий, ты что так рано? - недоумённо спросил брат.
- Дождь.
Он кивнул и, наконец, открыл дверь. Когда я хотел зайти, брат несильно толкнул меня в грудь.
- Не заходи,- строго сказал он. - Подожди здесь.
Я отошёл на пару шагов назад и взглядом проводил захлопнувшуюся дверь. Потом огляделся в поисках чего-то интересного. Ничего. Я тупо уставился на пустой участок стены. Странно, почему это брат его не закрасил? Дверь открылась, и я зашёл в квартиру. И вот сейчас я просто сижу и смотрю в стену. Почему это брат её не закрасил?
Я взял в кладовке широкую плоскую кисть и банку ярко-малиновой краски, вышел на лестничную клетку. Сев на холодные ступеньки и открыв банку, я почувствовал резкий химический запах. Кисточка медленно опустилась вовнутрь и так же медленно вышла оттуда, увлекая за собой вязкую красную жидкость. Тишину разрезал тихий шелест щетины о бетон. Я нахмурился, сосредоточенно выводя букву за буквой. Закончив работу, я отстранился, оперевшись спиной на холодные металлические перила. На стене красовалась надпись: "Радость". Пусть хоть где-то она будет. За дверью послышались тихие звуки музыки. Это играла, переливаясь, отцовская шарманка. Он иногда играл на ней, а мама подпевала ему слегка хрипловатым голосом. Я зашёл в квартиру и сел возле их двери, прислушиваясь к красивой мелодии. Дверь в комнату брата была приоткрыта, в ней было тихо. Он, так же как и я, слушал эту музыку. Я закрыл глаза и, прислонившись головой к двери, впервые за много лет почувствовал, что всё хорошо.
День 3.
Целый день лил ледяной дождь. Улицы были полны грязи, а серые тяжёлые тучи будто придавили плачущие небеса к земле. Это был ничем не примечательный школьный день, я спешил как можно скорее попасть домой. Промокнув до нитки, я зашёл в подъезд, с моей толстовки стекала вода. Я преодолевал лестничные пролёты с такой бешеной скоростью, что граффити на стенах превращались в одно большое цветастое пятно. Поднявшись на шестой этаж, остановился и мельком посмотрел на стену. "Радость" была особенно яркой сегодня. Я улыбнулся уголком губ и зашёл в квартиру. Внутри был настоящий хаос: жуткие крики наполнили помещение, всюду слышался грохот, звук бьющейся посуды, истерический хохот. Я замер на пороге, даже не закрыв з собой дверь. Это был крах всей системы. Сегодня небо окончательно упало на землю, похоронив её. Сегодня мои родители, обезумев, вышли из комнаты.
На кухне послышался звон: там, стоя на четвереньках, отец пытался слизать присохшую еду с грязной тарелки. Его взъерошенные волосы грязными патлами застилали его плачущие глаза. Меня кто-то окликнул. Брат стоял в дверном проёме своей комнаты. Испуганный взгляд прожигал меня, его губы беззвучно шевелились. В первый раз я видел его таким потерянным, таким несчастным, похожим на маленького, запуганного ребёнка. Внезапно откуда-то сбоку на меня набросилось что-то, повалив на пол. Я упал на спину: нависая надо мной, на мне сверху сидела мама, своим весом придавив меня к земле. Её лицо было изрезано тонкими линиями морщинок, а глаза были полны искорок блестящего безумия. Губы мамы, изогнутые в лёгкой улыбке, иногда шевелились, как будто в попытке сказать мне что-то. Она рукой убрала волосы с моего лица и залюбовалась мной, нежно проводя пальцами по моей щеке. Я почти поверил ей, если бы её костлявые колени удушающе не впивались мне в грудь. Она с любовью на меня смотрела и иногда через раз дышала, но её руки спускались всё ниже и ниже. Время вокруг как-будто замерло, и уже не было ни отца, ни брата, только мать и сын, которые не видели друг друга на протяжении многих лет. Я не мог даже пошевелиться, соя попытка привстать окончилась неудачей: как только я поддался вперёд, ноги мамы впились в моё тело сильнее. Из её губ стал доноситься тихий смех, который больше походил на клокотание. Резким движением её руки сомкнулись на моей шее. В глазах на секунду вспыхнули искры, а в голове набатом громко пульсировал звук сердца. Спиной, вжавшись в пол, я коленом ударил мать в спину. Стало только хуже, воздуха было всё меньше и меньше, а руки матери всё сильнее и сильнее сжимались на моей шее. Я сдался. Бороться дальше было бесполезно. Мне казалось, что я лечу куда-то вниз, в беспроглядную тьму. Всё вокруг всё стало неважным: ни вопли отца, ни льющий за окном дождь, ни школьный рюкзак, забитый учебниками теперь не имели смысла. Казалось, что мама душит меня целую вечность, время напоминало желе.
Тусклый свет, идущий из кухни, пропал, его заслонила тёмная фигура. Я резко почувствовал облегчение, снова получив возможность дышать. Сквозь пелену слёз я увидел, как брат оттащил мать от меня. Напоследок она поцарапала меня своими длинными неухоженными ногтями. Взяв под локоть, брат повёл меня прямо по коридору. Нетвёрдыми шагами я плёлся за ним. Я не видел перед собой ничего, всё было каким-то размытым и смазанным. Заведя меня в свою комнату и посадив на кровать, он сел рядом.
- С тобой всё хорошо? - озадаченно спросил он. Я лишь кивнул, вытирая слёзы. Где-то там, за дверью слышались громкие крики и звон посуды. Брат обнял меня.
- Прости за то, что ты это увидел,- сказал он.- Мне очень жаль. Слёзы вновь потекли из моих глаз. Он отстранился и подошёл к выходу.
- Никуда не выходи,- строго сказал он и скрылся за дверью.
Я подтянул колени к груди и обхватил их руками, пряча лицо. Мне было страшно. Я был в комнате один, поэтому без стеснения дал волю эмоциям. Тело била лёгкая дрожь, а по щекам тонкой струйкой текли слёзы. Почему этот мир так жесток к человеку? Нас всегда окружает опасность и, поэтому, живя в постоянной борьбе, люди становятся жестокими. Почему друзья предают друг друга? Почему любящие люди ссорятся? Почему родители ненавидят своих детей, вынуждая их тоже ненавидеть в ответ? Разве этого достоин человек, приходя в этот мир? Вытерев лицо рукавом, я глубоко вздохнул. Всё тело болело, а голова просто раскалывалась на части. Опухшими глазами я осмотрел комнату брата. Я крайне редко здесь бывал. Старые обои покрашены тёмной краской. Все стены были обклеены цветастыми плакатами, лица изображённых на них людей были мне не знакомы. Десятки пустых глаз с равнодушием смотрели на меня со стен. Я лёг на кровать, над головой белый потолок. Как бы я хотел, чтобы в моей жизни всё началось с белого листа. Не было бы ни дома, ни брата с родителями, ни школы, ни этого грязного города. Я бы плавал, блаженный, в потоках воздуха, как птица, разрезая быстрыми крыльями кучевые облака. Как бы я этого хотел...
День 4.
Первое, что я почувствовал утром, было ничего. Абсолютно пустое ничто. Вокруг было настолько тихо, что казалось, будто весь мир остановился. Я постарался как можно тише встать с кровати. Подойдя к двери, я открыл её. Петли отозвались громким скрипом, который эхом раздался в пустой квартире. Я замер и прислушался. Ничего, ни единого звука не раздалось в ответ. Аккуратно ступая по скрипучему полу, я направился к входной двери. Дойдя до входа в кухню. Я заглянул туда. Она была пустая и чистая, как будто того хаоса, который происходил здесь вчера, и не было вовсе. Как будто это всё было в моей голове. В комнате напротив также было спокойно. Я поёжился. Я чувствовал себя здесь некомфортно, это уже не было моим домом. Обувшись и накинув осеннюю куртку, я с порога окинул взглядом квартиру. В груди защемило, и я закрыл входную дверь.
В подъезде пахло свежей краской. Начав спускаться по лестнице, я заметил, что стена была абсолютно чистая. Радости больше не было. Её закрасили серой краской. Я поплотнее укутался в тоненькую куртку и медленно пошёл вниз по ступеням.
На улице было прохладно и сыро. В школу я давно опоздал. Я бесцельно бродил по городу. Холодный воздух резал лёгкие изнутри, а серые одноликие многоэтажки давили сверху, собой закрывая небо. Чем дальше я уходил к окраине города, тем ниже и старее становились дома. Я замедлил шаг. Ещё издалека я услышал чьи-то крики. Я заколебался, любопытство и страх соединились воедино, порождая какую-то стойкую уверенность в то, что я должен быть там сейчас. Я побежал. Ветхие, разрушающиеся дома проносились мимо, ещё больше искривляясь, становясь ещё более убогими. Крики были всё громче и громче, и вскоре я увидел столб чёрного дыма, которого не замечал раньше. Это была самая окраина города. Я смотрел на пожар. Здесь, предо мной горел старый аварийный дом. Его каркасное тело было охвачено разгорающимся огнём. Верхние этажи полыхали. Входную дверь снесли с петель, и теперь из пустого проёма в панике выбегали люди. Я никогда не видел такого дикого ужаса, как тот, что застыл на их лицах. Вокруг царил хаос: вонючий дым мешал дышать и залеплял глаза, обгорелые люди сидели на земле и кричали, жители соседних домов пытались оттащить их подальше от всё больше и больше разгорающегося полымя. Некоторые принимали тщетные попытки потушить бушующий огонь своими силами. Я огляделся. Пожарных машин нигде не было. Они не приедут, и все это прекрасно понимали.
Кто-то делал перекличку, проверяя, все ли спаслись. Я посмотрел в зияющий проём. Оттуда уже никто не выходил. Вдруг рядом со мной завопила женщина. Она протянула руки к дому и побежала к нему. Она что-то кричала, захлёбываясь слезами, вырывалась, пыталась забежать в дом, но её вовремя перехватили. Женщина металась в беспамятстве, из её рваной речи можно было понять, что она живёт на втором этаже, в первой квартире слева, что это однушка, и в этой однушке осталась её годовалая дочь. Внутри всё сжалось от осознания того, что в этом горящем доме ещё теплится чья-то маленькая жизнь. Я в исступлении смотрел на лица людей, ища того, кто бы осмелился спасти девочку, но все лишь с грустью и страхом опускали взгляд .
Что-то во мне щёлкнуло само собой. Я сдвинулся с места и ноги сами понесли меня вперёд. Никто не пытался меня остановить. Я спешил, понимая, что время идёт на секунды. Закрыв рот и нос рукавом, я вбежал в дом. Благо, старая лестница располагалась прямо напротив входа. Я уверенно начал подниматься, но с ужасом понял, что лестница деревянная, и она готова в любой момент рухнуть вниз. Я замедлил шаг и стал аккуратно подниматься на второй этаж. Квартира была чуть правее лестницы. Дверь в неё была закрыта. Пытаясь разглядеть хоть что-то в пелене едкого дыма, я пару раз дёрнул дверь, прежде чем она открылась, и начал метаться по небольшой квартире. Дыма в квартире практически не было: все окна и двери в ней были закрыты. Девочка нашлась в небольшой комнатке, служившей спальней. Она стояла, держась за бортик кроватки и, плача, громко звала маму. Я подбежал к окну, открыв его. Дым начал быстрее заполнять квартиру, поэтому я начал громко кричать и звать людей внизу. Из-за угла появилось четверо мужчин, у одного в руках было что-то вроде старого одеяла. Пока они разворачивали его, я снял с себя куртку и подошёл к девочке, укутывая её в надежде, что это поможет смягчить падение. Я почувствовал лёгкое прикосновение тёплой ладони на своей щеке. Эта девочка должна выжить. Внизу всё было готово, оставалось только лишь кинуть этот маленький свёрточек на одеяло. Хоть бы не промахнуться. Я прицелился и разжал руки. Девочка, как в замедленной съёмке, полетела вниз. Я стоял возле окна и смотрел на землю. Попал. Убедившись, что девочка приземлилась удачно, я сделал глубокий вдох чистого воздуха и рванул к выходу.
С каждой секундой становилось всё горячей и горячей. Дым колол глаза и лёгкие, я старался поскорее выбежать из этого проклятого дома. Грохот, раздавшийся впереди, заставил меня остановиться. Лестница. Её больше не было. Оставшийся в огненной ловушке, я упал на пол и пополз обратно в квартиру. Воздуха практически не осталось, а у меня не хватило сил, чтобы закрыть за собой дверь. Я подполз к детской кроватке и прислонился к её ножке. Что же теперь будет? Неужели этот дом станет моей могилой? Но кто за меня сегодня вернётся домой? Кто помоет грязную посуду и уберёт на кухне? Сделает домашнее задание, а ранним холодным утром отправится в школу? Я слышал, как скрипел, умирая, дом. А может, никто и не заметит, что я пропал? Что меня больше нет? Родители точно не заметят, родителям всё равно, был я, есть я или нет. Брат? Не знаю. На один рот кормить меньше. Краем глаза я увидел, как в квартиру прошёл огонь. Интересно, когда я умру, начнёт ли он ебать мать? Огонь вошёл в комнату и, как хищное животное, напал на меня, до костей вгрызаясь в плоть. Странно, это совсем не больно. Пламя охватило меня с ног до головы. Перед глазами заплясали искорки огня, и в этих искрах для меня танцевали смуглые девушки и парни из какой-то далёкой страны. Их пальцы ног зарывались в раскалённый песок, а море ласкало им пятки. Они слали мне пламенный привет, а я смотрел на них сверху, светясь на тёмном небе, как звезда. Хотя нет, я не звезда. Я как горящий факел, который коптит и пахнет спиртом. Мне никогда не будет восемнадцать, а моё тело так и останется насквозь пропитано спиртом. Жизнь уже перестала теплиться во мне, но огонь безнадёжно пытался согреть моё неживое тело. Всё вокруг как будто стало прозрачным, ничтожным и абсолютно ненужным. Теперь не было ни дома, ни брата с родителями, ни школы, ни этого грязного города, ни маленькой девочки, оставшейся где-то там, на земле. Лишь я, блаженный, плаваю в потоках воздуха, как птица, невесомыми крыльями унося себя в кучевые облака.