По его щекам текли слезы. Высоко в кронах деревьев шумела перестрелка, вдали разрывались осколки снарядов. Он вжался спиной в ствол дерева. На его заплаканное лицо переползали насекомые и залипали, оставаясь засоленными трупиками на бледной коже. Наверное, вкусно. Он до боли в костяшках сжимал четки и шептал молитву. Или кричал. Он уже давно оглох от взрывов. Его тело била дрожь, но эта дрожь была больше похожа на конвульсии. Он молился, плакал, целовал нательный крестик и в то же время плакал. В листве наверху шла перестрелка, а он больше всего боялся умереть. Потому что здесь его не отпоют, не обмоют тело, обернув после в холодный саван, не прочтут молебен, и не выпьют кагор за его неуёмную душу. Для верующего человека большой грех быть не отпетым.
Он был отпетым ублюдком. Он тушил свечи в храме рукой, пил самый дорогой эль в самых злачных барах города и трахал только девственниц. А после кутежей, поздней ночью, он стоял на коленях в одной власянице и хлестал себя плетью, тихо молясь Богу. Он умерщвлял свою плоть каждую ночь. Он молился Богу каждый день. Он молился Богу тогда, посреди высоких тропических растений, когда над ним велась перестрелка. Он молился Богу сейчас, сидя в белой рубашке на белой кровати, прикрывая иллюзорную каску руками. В тот день Бог не услышал его молитвы. В тот день Бог вел перестрелку среди высоких крон деревьев с душами несчастных сыновей его, возносящихся к своему небесному отцу. Бог матерился взрывами орудий и недоумевал, почему этих мальцов так много. А после, закончив отстрел невинных, Бог сложил оружие, сбросив его на землю, и лег на облака.