Ривера не был похож на жирафа в шарфе. Он был похож на тореро - гибкий, резкий и опасный, сумрачно-красивый - уже не мальчишка, еще не мужчина. Он писал злые стихи, полные дымящейся крови и звона стали, - мы тоже писали стихи, кто их не писал, и отчаянно хватались друг перед другом; но рядом с лезвийными строками Риверы наши слова казались фальшивым мычанием. Он чуть что лез в драку и однажды на спор вскарабкался из окна на крышу ратуши - все думали, что он убьется, но он не убился. Он добрался до острого конька и стоял там, бледный, на трясущихся ногах, и с кривой ухмылкой смотрел в небо. Он круглый год не вылезал из черной куртки и смотрел на мир исподлобья, хмуро и насмешливо. У него даже не было шарфа. Но кто стал бы спорить с Риверой? Я не стал. И Луис не стал - даже когда Ривера назначил его Свиньей-Копилкой.
Я был - Печальная Лошадь.
А Эме просто была, маленькая Эме с прозрачными серыми глазами, оливковой кожей и высоким птичьим голосом.
Мы - карандашные наброски на желтой бумаге, точные скупые штрихи, незаполненные контуры. Наш мир - такой же набросок. Он сгущается вокруг нас, как того требует сюжет; его границы размыты, штрихи там становятся реже, а потом и вовсе сходят на нет, оставляя лишь шершавую бумажную поверхность, белый шум, готовый стать фоном для новой части истории.
Когда Ривера разузнал, что на танцплощадке в парке приезжие молодцы продают грибы из Ибарры, он, конечно, не устоял. Он с таинственным видом зазвал нас с Луисом в гости и, подливая горький кофе с имбирем, долго рассуждал о том, что жизни не хватает объема, нового измерения - уже привычная нам телега. Луис ехидничал. Я зевал, особо не скрываясь. Наконец Ривера остановился, покусал губу и, глядя в сторону, небрежно сказал:
- Я вчера был на танцах...
- Что это ты делал на танцах? - с подозрением перебил Луис, но Ривера лишь раздраженно дернул плечом: не важно, мол, не сейчас. А я промолчал. Накануне вечером я звонил Эме, чтобы пригласить ее куда-нибудь; трубку взяла одна из ее сестренок и, подхихикивая, сказала, что я опоздал - Эме вот только сейчас вышла, а вернется поздно. Так что я не спрашивал. Я просто молча смотрел, как Ривера вытаскивает из кармана газетный сверток.
Он развернул бумагу и показал нам горсть темных перекрученных веревочек. Шляпок почти не было - то ли поотваливались, то ли рассыпались в труху.
- Я все разузнал, их надо заливать кипятком, - сказал Ривера.
Я подцепил одну уцелевшую шляпку ногтем - на нем осталась сухая пыль, пахнущая прелой листвой.
- Похоже на шапки дохлых эльфов, - сказал я, и Ривера одобрительно заржал.
- И что будет? - спросил Луис, с отвращением глядя на грибы.
- Будет интересно, - пообещал Ривера.
Тогда он все и придумал. Мне легче считать, что в случившемся виноваты грибы из Ибарры. С кем не бывает; просто для одних проходит бесследно, а другим... Просто нам повезло, а Ривере - нет.
- Скучно, - говорил Ривера. - У нас скоро отрастет брюхо - у Луиса уже отросло. Ты впариваешь домохозяйкам механическую дребедень, Эме учит сопляков, что дважды два - четыре, я, - он с отвращением сплюнул, - верчусь в мастерской. Лу и вовсе перебирает бумажки в папашиной конторе... Это жизнь? Что за дурацкий мир... Что за дурацкие люди кругом... Нажраться и поржать. И не думайте, что вы лучше других!
- Да мы не думаем, - улыбнулся я, но Ривера не слышал - как всегда, когда его несло.
- Думаешь, раз каждый вечер торчишь в библиотеке, можешь воображать себя Борхесом? Черт возьми, - Ривера ткнул пальцем в Луиса, - что ты сделал за последнее время?
- Я написал сонет, - важно ответил Луис.
- Ооо! Сонет! - Ривера иронически зааплодировал, и толстые щеки Луиса покраснели. - Так прочитай нам его!
- Не буду. Это личное, - сказал Луис и покосился на Эме. Она не подняла глаз, и он со вздохом перевел взгляд на Риверу. - К тому же вы все равно его не поймете, - нахально добавил он.
Ривера коротко хохотнул и повернулся ко мне. Я развел руками и скорчил рожу.
- Понятно, - хмуро сказал Ривера. - Думаешь, я не знаю, как ты втирал Эме про башню из слоновой кости? Пошляк...
Это было предательство. Луис побагровел. Я, задыхаясь, посмотрел на Эме - но она с непроницаемым лицом глядела в окно: следила за проезжавшей по улице тележкой торговца кукурузой с таким вниманием, будто от него зависела жизнь. Мне захотелось ее ударить. Или заплакать. Или убить Риверу. Вместо этого я сказал:
- Ну и что ты предлагаешь?
- По-моему, ты чушь несешь, - сказала Эме. - Выдумки - это одно. А жизнь - совсем другое. Одно дело - писать истории, совсем другое - их жить. И тем более - жить стихи. Это плохо кончится.
- Где мы были, если бы лучшие из нас не смешивали выдумки с жизнью? - меланхолично заметил Луис.
- Женщина, чего ж ты хочешь, - пожал плечами Ривера.
- Осел, - ответила Эме и ушла. А мы с Луисом остались. Не потому, что нам нравилась затея, или мы что-то особое поняли - просто Ривера был нашим другом. Не знаю, что думал Луис, но, судя по веселой ухмылке и напряженному взгляду, он уже подводил под идеи Риверы философскую базу и вот-вот готов был разразиться очередным псевдоинтеллектуальным манифестом. А я думал - почему бы не поприкалываться за компанию? Игры в поэзию давно мне надоели, я продолжал их лишь для того, чтобы не обижать Риверу... ну и из-за Эме, конечно. А здесь что-то новенькое.
- И как мы это сделаем? - спросил я Риверу.
Вот тогда он и сказал:
- Я буду Жирафом-в-шарфе.
- Комикс! - выкрикивал Ривера, расхаживая по комнате и размахивая руками. - Сериал, где на нить нанизываются маленькие истории...
- А говорил - стихи, - не удержался я.
- Жизнь такая дурацкая, что ничего лучше тупого комикса из нее все равно не слепишь, - немедленно отреагировал Ривера.
- По ходу разберемся, - ответил Луис. - Это будет соответствовать...
- Избавь нас от теорий! - Ривера сложил руки в комической мольбе и снова заходил из угла в угол. - А нить будет такая: мы станем каждый вечер ходить на вокзал к прибытию скорого, - Ривера остановился и победно оглядел нас.
- Нафига? - спросил я, не выдержав театральной паузы.
- Чтобы встретить того, кто нас нарисовал, когда он приедет, - сухо пояснил Ривера.
Луис крякнул. Мне идея показалась бредовой, но на всякий случай я сделал вид, что напряженно над ней размышляю.
- И что ты ему скажешь, когда он приедет? - наконец спросил я.
- Я скажу: сделай наш мир выпуклым, - ответил Ривера неожиданно серьезно, и мне стало немного не по себе. - Я скажу: мне тесно, старик!
Я уже тогда должен был понять: Ривера втягивает нас в свою историю, потому что боится. Если безумие сделать явным, оно на какое-то время превращается в игру. Если явное безумие разделяют друзья - игра может даже показаться безобидной... Я должен был понять, но не захотел. Мне хотелось, чтобы всем было весело. Три эксцентричных поэта, забавный ритуал на философской подложке - я почти любовался нами. Но мы играли, а Ривера жил свои стихи задолго до того, как сказал об этом вслух. Вряд ли мы могли помочь ему, Эме; и прости за то, что мы не захотели ему помочь. Да и ты сама не позволила бы нам; ты ведь все понимаешь, Эме, хотя и ненавидишь нас...
И мы стали ходить встречать вечерний скорый. Мы приходили минут за пять до прибытия и ждали у выкрашенной в ярко-синий цвет ограды, отделяющей перрон от путей там, где останавливался тепловоз: здесь был единственный выход к вокзалу и дальше в город, и все приехавшие пассажиры проходили мимо нас, как на суетливом параде. Ривера требовал, чтобы наши лица были исполнены печальной надежды - и мы старались, хотя меня разбирал смех, а Луис все время порывался разглагольствовать. Только Ривере стараться не приходилось.
Вместе с поездом в грохоте и искрах налетал теплый, почти горячий ветер, и сумерки оживали. Я вдруг начинал замечать то, чего не видел раньше: дрожащий ореол мотыльков у фонаря, травинку, пробившуюся между бетонными плитами перрона, кружевной истлевший лист, прилипший к железной трубе парапета. В эти странные моменты я был счастлив, что могу каждый вечер приходить на вокзал и ждать того, кто все нарисовал и кто рано или поздно обязательно приедет. Я почти верил, что мир может стать выпуклым, если мы попросим об этом.
Поезд останавливался, проводники спускали скрипящие лесенки, обтирали поручни черными от дорожной пыли тряпками, и перрон наводняла гортанно гомонящая, остро пахнущая толпа. Я ловил себя на том, что невольно всматриваюсь в лица, будто и правда жду, что вот-вот среди них появится тот, кто все нарисовал, - почему-то я не сомневался, что мы его узнаем. Злясь на себя, я начинал смотреть на Риверу - но смотреть на него в такие моменты было страшно и стыдно, и тогда я переводил взгляд на Луиса. Его круглое лицо слегка заострялось, и он делался похож на ребенка, которому пообещали целую груду прекрасных, сверкающих красками игрушек, - и который не верит в такие обещания. Тогда я переставал смотреть в лица и глядел лишь на свои ботинки, стараясь не думать ни о чем.
Когда поток пассажиров истаивал, Ривера поправлял невидимый шарф и говорил, растягивая слова:
- Наверное, в следующий раз...
И мы шли пить кофе, а потом расходились по домам, с каждым поездом все раньше. Нить тянулась, но никаких историй на нее не нанизывалось, и нам с Луисом было скучно и страшно рядом с все больше мрачнеющим Риверой.
Поток приезжих схлынул, поезд, душераздирающе крикнув и, грохоча сцепками, сдвинулся с места и снова остановился, дожидаясь последних пассажиров. Ривера поправил невидимый шарф, но я не стал дожидаться ритуальной фразы.
- Не едет что-то, - сказал я, усмехнувшись. Я вдруг подумал, что если бы ушел прямо сейчас, то мог бы позвонить Эме, и она наверняка оказалась бы дома, раз Ривера здесь. Я тряхнул головой, отгоняя картину смеющегося лица Эме и ее сияющих, влюбленных глаз - глядящих на меня.
- Ну да, - говорил тем временем Ривера. - Все правильно. Это и есть история: мы ждем и ждем, а он все не едет... а мы все приходим на вокзал встречать поезд, а жизнь идет...
- Так вот о чем ты плакал? Тогда, под грибами? - неожиданно понял я.
- Я не плакал, - медленно и жестко ответил Ривера. - Я смеялся.
Луис, засопев, вдруг двинулся к вагону.
- Ты куда? - окликнул я, уже догадываясь.
- Поеду я отсюда... - Луис на мгновение обернулся, посмотрел на меня, на Риверу, криво улыбнулся. - Тесно...
- Ты свихнулся, - холодно сказал Ривера.
- 'Неожиданное путешествие - это танец, предложенный Богом', - ответил Луис, наставительно подняв палец, но в его глазах стыла растерянность.
- У тебя хоть деньги есть? - безнадежно спросил я.
Луис порылся в кармане, вытащил горсть смятых банкнот и уставился на них, задрав брови.
- На билет хватит, - наконец сказал он. - На пару дней в городе - тоже. А там, глядишь, работа подвернется...
- Свинья-копилка, - усмехнулся Ривера.
Луис снова печально улыбнулся в ответ и грузно поднялся на подножку вагона.
Этим вечером мы долго кружили по городу, молча и бессмысленно, переполненные горечью и злостью друг на друга настолько, что никак не могли разойтись - казалось, что пока мы с Риверой шагаем рядом, эта ядовитая жижа внутри не может расплескаться, но как только мы расстанемся, она прольется и прожжет нас насквозь. В конце концов мы забрели в какие-то трущобы, где пахло помойкой, под ногами блестели тухлые лужи, и огромная желтая луна заливала обшарпанные стены домов. Я даже не знал, что в нашем городе есть такие места; мне хотелось поскорее выбраться отсюда. Но Ривера, похоже, твердо решил, что история должна двигаться дальше, и теперь лишь искал случая, и случай вскоре представился.
В переулке в окружении теней стоял огромный, лоснящийся автомобиль. Ривера расплылся в широкой улыбке.
- Какая тачка! - шепнул он. - Какой антураж! Сразу ясно, что внутри сидит главный злодей, да? И тут наши герои случайно... - он не договорил, хмурясь и ухмыляясь одновременно. Мы уже почти прошли темный зев переулка, когда Ривера резко свернул и зашагал прямо на машину. Теперь я мог рассмотреть, что вокруг нее стоят три человека. Один, высокий и тощий, тихо говорил, наклонившись к раскрытому окну машины. Еще двое мрачно следили за нами из-под надвинутых на самые глаза шляп, загораживая его спинами, но я успел заметить, как в окно просунулась бледная рука, держащая целую пачку банкнот. Мне захотелось ускорить шаг.
- Не самое подходящее место для добрых католиков, а? - громко сказал Ривера. - Интересно, чем они здесь занимаются? - с деланным любопытством спросил он.
Высокий быстро бросил в машину какую-то сумку; автомобиль, мягко заурчав мотором, сорвался с места и скрылся за углом. Мужчина тщательно затолкал деньги в карман и медленно двинулся на нас.
- А ведь нас сейчас будут бить, - сказал мне Ривера. - А может быть, даже убивать...
Я с ужасом различил в его голосе нотки удовольствия, но тут он изо всех сил дернул меня за рукав, и ступор прошел. Оскальзываясь на лужах, мы рванули в ближайший переулок, - следом затопотали, но мы были моложе и быстрее. Ривера несся, как летучая мышь, легко огибая повороты и ориентируясь по только ему известным приметам, и мне оставалось лишь держаться за ним. Через длинную арку мы выскочили на улицу - пустынную по позднему времени, но чистую и почти светлую. Над мостовой нависал горбатый пешеходный мост, построенный скорее для красоты, чем по необходимости. Мы перебежали улицу под ним, пригибаясь и прижимаясь к опорам. Одинокое такси свирепо рявкнуло на нас, - но мы уже нырнули за угол и остановились, задыхаясь от бега. Ривера едва не приплясывал - кулаки сжаты, глаза горят. Надо было уводить его скорее, пока нас не нашли, пока он не влез в драку, но мои легкие горели, и я едва мог говорить. А потом Ривера возбужденно толкнул меня локтем в бок и показал на мост.
- Это те самые парни из Ибарры. Похожи на драных котов, а? - радостно прошептал он. - Коты, играющие в орлянку пробками от пивных бутылок... вокруг темнота и помойка, и случайным прохожим не поздоровится...
Силуэты четко выделялись на фоне темно-синего неба. Они и правда были похожи на мультяшных помойных котов, вставших на задние лапы - тощие, угловатые, в шляпах, надвинутых на глаза. Чернильные пятна с резкими, изломанными контурами и отточенными до комичности движениями. Ривера начал выламываться, изображая, как коты крадутся и осматриваются в поисках жертвы. Меня разобрал смех, и я зажал рот ладонью. А потом один из них перегнулся через парапет, приставив руку козырьком и всматриваясь вниз, - я закатился пуще прежнего и вдруг осекся, поняв, что этот нелепый жест полон издевки: нас заметили и теперь играли, тоже играли - вполне возможно, с ледяным ужасом подумал я, в ту же самую игру.
- Бежим, - сдавленно шепнул я Ривере и потянул его за руку, но он оттолкнул меня, выпрямился во весь рост и медленно, почти лениво шагнул навстречу перелезавшей через ограду троице.
Сразу стало тесно. Меня быстро сбили с ног - в отличие от Риверы, я никогда не умел и не любил драться. Я попытался откатиться в сторону. Увидел в странном ракурсе джинсы Риверы, полосу бордюра, широкие брюки игроков, трещину между булыжниками, чьи-то ботинки, застрявший на сточной решетке смятый картонный стакан и снова ботинки. Я прикрыл голову, успев еще заметить у перекрестка подолы цветастых платьев и несколько пар полных ног, обтянутых блестящими в свете вывески подвального кафе нейлоном, в удобных туфлях на низких каблуках. Какие-то кумушки возвращаются из кино, отвлеченно подумал я и заорал от ужасного удара в живот. Рядом страшно зарычал Ривера, ухо резанули женские визги и вопли, и я отключился на мгновение, а когда очнулся, все было кончено. Я лежал, блаженно прижимаясь щекой к прохладному асфальту, и слушал топот убегающих ног: похоже, троица вовсе не хотела иметь дело с полицией.
Наконец я приподнялся и взглянул на Риверу. Он сидел на тротуаре, тяжело дыша и держась за бок; его глаз полностью заплыл, из носа текла сукровица.
- Псих! - сказал я, еле ворочая разбитыми губами.
- В комиксе должны быть злодеи, как же иначе? - пожал плечами Ривера и скривился. - Дурновкусие! Сплошной китч! Что может быть пошлее жирафа в шарфе? Разве что свинья-копилка...
- Не нравится сюжет? - ехидно спросил я.
- Почему же, нравится, - ответил Ривера и сплюнул красным. - Динамично... Но шутки плоские!
- А чего ты хочешь? Это же комикс. Бумага. Ей положено быть плоской. Это ты так захотел...
Ривера бешено взглянул на меня, сунул руки в карманы и почесал вперед, не оглядываясь. Он болезненно горбился и то и дело сплевывал - и я знал, что могу проследить его путь по пятнам крови на мостовой, и что путь этот будет недолгим.
- У него сломано три ребра, - ледяным голосом сказала Эме, когда я позвонил ей на следующий день. - Ты что, не мог его остановить?
- Не мог.
- Не звони мне больше, - сказала Эме. - И ему не звони. Хватит.
Я и не стал. Пусть Ривера играет один; хватит, Эме, хватит с меня, думал я; какими бы мы ни были друзьями, сходить с ума и нарываться на неприятности за компанию - это уже перебор. А Эме... Было бы подло уводить девушку у лучшего друга, правда?
Через несколько месяцев я получил письмо от Луиса. Свинья-копилка умудрился накопить немало, просиживая штаны в библиотеке: толстяк поступил в университет. Подумать только, наш Луис всерьез изучает литературу! Я пришел в автомастерские и долго бродил среди железного грохота, выискивая Риверу. Когда тот наконец вынырнул из капота блестящего синего седана, столкнувшись со мной нос к носу, мне показалось, что он не сразу меня узнал.
- Вот увидишь: он еще начнет писать сюжеты для комиксов, - равнодушно сказал Ривера, когда я пересказал ему письмо.
- А ты все еще... - я не знал, как спросить. Играешь ли? Ходишь ли встречать вечерний поезд? Танцуешь ли с Эме? Я осекся под взглядом Риверы. Его руки были перепачканы машинным маслом, и под грязью угадывались ссадины на костяшках. Он дышал пивом и слушал меня с вежливой скукой, переминаясь с ноги на ногу: Ривера явно ждал, когда я уйду. Тогда я впервые подумал, что у меня тоже нашлось бы, о чем поговорить с тем, кто все это нарисовал.
- Я уезжаю, - сказал я. Ривера кивнул:
- Слушай, у меня сейчас срочная работа, - сказал он, не глядя на меня. - Выпьем вечером?
- Конечно, - сказал я. - Извини, что отвлек.
- Ничего, я рад, что ты зашел, - Ривера хлопнул меня по плечу и отвернулся к машине. - Я тебе позвоню, - сказал он, зарываясь в промасленные автомобильные потроха.
Конечно, он не позвонил.
Год спустя я решил провести отпуск дома. Признаться, мне было страшновато выходить из вечернего скорого, - я боялся увидеть Риверу, стоящего у синей оградки и поправляющего невидимый шарф, и еще больше боялся обнаружить рядом тени Свиньи-копилки и Печальной Лошади. Страхи не оправдались: если какие-нибудь призраки и ждали поезд, то я их не заметил. Зато первым, кого я встретил в городе, была Эме: совсем не похожая на привидение, все такая же маленькая и звонкоголосая, она распекала у перекрестка какого-то карапуза лет семи - должно быть, нашкодившего ученика. Я остановился поздороваться, и мальчишка, воспользовавшись тем, что учительница отвлеклась, немедленно удрал. Как-то само собой вышло, что мы тут же засели в ближайшей кофейне, словно не было ни разлуки, ни ее злых слов, ни моих глупостей. Эме подурнела и осунулась; я подумал, что может быть, она беременна или больна. Я знал, что они с Риверой поженились, но только сейчас задумался над тем, счастлива ли она. Глядя в ее бледное лицо, я вдруг понял, как сильно любил ее - и продолжал любить, когда потерял всякую надежду, - еще отчаяннее и прочнее. Мы болтали о всяких пустяках, старательно обходя все, что могло причинить нам боль, но оживление от встречи проходило, паузы становились все длиннее, и в конце концов Эме совсем умолкла и лишь тихо позвякивала ложечкой, бессмысленно мешая кофе.
- Как поживает Ривера? - наконец принужденно спросил я.
И тут она заплакала. Совсем тихо - просто из глаз вдруг покатились огромные слезы. Я растерялся. Я не понимал, почему она плачет, - если бы с Риверой случилось что-нибудь серьезное, мне бы написали, и, значит, дело было в чем-то, во что нельзя лезть - никому нельзя, а мне - тем более. Хотелось обнять Эме и баюкать, как ребенка, но мне казалось, что она закричит, если я дотронусь до нее. Даже взгляд был бы сейчас слишком грубым. Я сидел, тупо разглядывая стол: едва заметные царапины на белом пластике и сухой трупик раздавленного муравья на самом углу. Она все всхлипывала едва слышно, а я думал - когда же принесут кофе, и что нос у Эме наверняка распух и покраснел, и откуда здесь муравей. Когда я все же решился поднять глаза, оказалось, что она перестала плакать, так же неожиданно и тихо, как и начала -остались только мокрые дорожки на щеках и чуть порозовевшие ноздри. Я протянул платок, но Эме как будто не заметила его.
- Он строит самолет, - сухо сказала она, глядя в сторону.
Ривера сколотил ангар на окраине пустыря - Эме пожаловалась, что на аренду этой никчемной земли ушла куча денег. Ворота сарая распахивались прямо на взлетную полосу - Ривера прошелся по полю, выкорчевывая кусты, торчащие на пути самолета, да пооткидывал в сторону ржавые, невесть кем и когда брошенные железки. Я вошел внутрь. Здесь было полутемно, пахло стружкой, резиной и машинным маслом; из-под нелепо громоздкого самолета, похожего на скелет, доносилась сдавленная ругань и удары металла о металл. Я тихо окликнул Риверу, готовый к тому, что он впадет в ярость, прогонит меня, или - хуже, обольет равнодушным презрением, как чужого праздного зеваку. Но Ривера шумно обрадовался мне, - он бросился хлопать меня по плечам, радостно восклицать, удивленно присвистывать, - куча действий, положенных старым приятелям после долгой разлуки, и именно поэтому ненужных и фальшивых. Это было неожиданно и слегка пугало. Это был новый Ривера - говорливый, покрасневший, раздавшийся в плечах. Он принялся посвящать меня в какие-то технические детали - я слушал в пол-уха, глядя на лысые шины от грузовика и пытаясь найти нужные слова.
Все было готово. Я боялся, что смотреть на запуск сбежится полгорода, однако ошибся. Пустырь, заросший сухими метелками травы, среди которых поблескивали осколки битого стекла, был пуст. Проводить Риверу пришли лишь Эме и два ее кузена, мрачноватых типа, неприятно похожих на торговцев грибами из Ибарры, - они были здесь скорее чтобы присмотреть за сестрой, чем из симпатии к ее мужу. Горячий ветер гонял рваные пластиковые пакеты, они облепляли редкие кусты душными разноцветными коконами, и я подумал, что если один из них намотается на винт, самолет, наверное, не сможет взлететь, и все обойдется.
Ривера обнял Эме, пожал руки ее кузенам, отпустил и обернулся ко мне. Он вдруг снова стал прежним - худым, угловатым, с резкими движениями и злым, острым взглядом.
- Так куда ты собрался? - безнадежно спросил я.
- Надрать бездарю бороду, - ответил он, смеясь.
- И что ты ему скажешь? 'Мне тесно, старик'?
- Это ты ему скажешь, когда он приедет, - ответил Ривера. - Помнишь, как я лазал на ратушу? - помолчав, спросил он. Я кивнул. - Ну и вот...
Ривера махнул рукой и вскарабкался в кабину, сколоченную из фанеры, и нетерпеливо уставился в поцарапанное ветровое стекло, снятое с древнего автомобиля. Крылья самолета - куски парусины, натянутые на деревянный каркас, - обвисали под собственной тяжестью, и братья Эме с брезгливо-недоуменными физиономиями поддерживали их с краев, чтобы рамы не задевали землю. Взвыли винты, и кузены поспешно отскочили в стороны. Самолет медленно сдвинулся с места, чиркнул крыльями по кустам и побежал по пустырю, легко подскакивая на сухих кротовинах. Это дурацкое сооружение из фанеры и парусины не могло, не должно было взлететь, но на всякий случай я скрестил пальцы. Надо будет потом напиться, думал я. Напою Риверу до беспамятства, а на следующий день опять напою - и пусть Эме пилит нас, сколько хочет, потом поймет... Главное, чтобы не взлетел, сказал я себе. Что за чушь, Ривера ничего не понимает в самолетах, угробил кучу денег на глупую выходку, только зря жену напугал. Самолет подпрыгнул в последний раз и резко ушел вверх, а я все думал, что, наверное, нужно было его остановить, что мы смогли бы его остановить, и что Эме теперь никогда не будет моей - как если бы она сама сидела в нелепой машине. А потом из-под крыльев повалил дым, самолет нырнул, клюнул верхушки деревьев, изменяя их форму, будто на мгновение превратился в огромный карандаш, задрал нос и вертикально взмыл в небо.
За моей спиной кричала и билась в руках кузенов Эме, а я уходил все дальше от пустыря. Я думал о том, что увидел Ривера: кружевные шары древесных крон, складки холмов, желоба рек, трещины каньонов. Выступы гор и впадины морей, и как земля заворачивается за горизонт и горбится под брюхом самолета, и дальше - башни и слои облаков, и дальше... Я не стал думать о том, что увидел Ривера дальше. Трава запахла креозотом и ржавчиной, и под ботинками захрустел гравий железнодорожной насыпи. Тогда я свернул и, с болезненным вниманием вслушиваясь в оглушительный треск кузнечиков, зашагал по шпалам к деревьям, за которыми скрывалась станция. Я знал, что опоздал, что все мы опоздали, но должен же был кто-то его встретить?
Поезд уже ушел, но он ждал на перроне, маленький сгорбленный человечек в рыжеватом пальто и длинном сером шарфе, намотанном до самой клочковатой бородки. У его ног притулился потертый чемоданчик, а под мышкой была зажата большая картонная папка.
Он, скорбно задрав брови, смотрел в небо, где таял уходящий вверх дымный след, и мне нечего было сказать ему.