Кондиционер в смотровой сломался, и в открытое окно рвался рев клаксонов и вопли мальчишек-чистильщиков обуви. Кондукторы, повиснув в открытых дверях автобусов, выкрикивали маршрут. Орал разносчик апельсинового сока, грохоча тележкой, и холодно шуршал под бутылками колотый лед. Воняло выхлопами и асфальтом; , жгучее, как чили, солнце пронизывало смог. Грохот и чад; и над всем этим - неодолимый, словно селевый поток, гул рынка. Стены не могли удержать базар; он выплескивался на улицы Санта-Круза грузовиками, набитыми визжащими черными свиньями, мотоциклами, скрытыми под охапками зелени, торговцами, сидящими прямо на тротуарах.
Прямо напротив окна расположились три крестьянки с кукурузой всех сортов - мелкой и крупной, круглой и вытянутой, молочно-белой, желтой, как цыплячий пух, темно-синей, будто ногти мертвецов. Рубленые лица торговок затеняли поля фетровых котелков; масляные косы лежали на вышитых блузах черными змеями, пышные юбки едва прикрывали кривые ноги в толстых шерстяных носках. Невозмутимый взгляд одной из женщин скользнул по фасаду больницы, задержался на раскрытом окне: ах, вот ты где спряталась! А ну-ка беги домой!
Таня отступила от окна, невольным движением плотнее запахнув белый халат. Незаметно дотронулась до ножа в кармане. Сердце билось быстро, как у пойманного зверька, - словно незнакомая крестьянка и правда окликнула ее. Будто сказала: Чиморте ждет тебя. Возвращайся...
...Поезжай туда, где бродит в тоске древний бог, лишенный разума. Его тело, разлученное с душой, живет в сельве, как дикий зверь. Иногда он приходит к спящим женщинам и очаровывает их. Тех, кто поддастся, изгоняют на болота, где в старом монастыре заперта его яростная и жадная душа. Оттуда никто не возвращается, и ушедших женщин оплакивают, как мертвых...
Возвращайся в Камири. Там ждет маленькая лодка. Ты поплывешь вниз по Парапети, впадающей в трясину. Глупый шумный мотор будет рвать тишину сельвы, поднимая в воздух цапель, что кормятся на тростниковых отмелях, и напуганные броненосцы со лживыми крысиными мордочками станут сворачиваться в твердые клубки, прячась от мира за грязно-рыжей, как гнилой апельсин, скорлупой.
Плыви до самого Ятаки. Тебя встретят молчаливые индейцы. Они поведут тебя по тропе в монастырь, и старый деревенский священник будет шептать вслед молитвы, отгоняющие дьявола. На закате ты увидишь встающие над трясиной стены из красного, будто облитого кровью песчаника. Ты войдешь в ворота, и монахини, посвятившие себя Святому Чиморте, встретят тебя как свою и облачат в черные одежды...
Что делать Тане, если однажды она попадется на глаза одной из них? Всадить узкое лезвие под рясу?
Она захлопнула окно, и доктор дель Карпио благодарно кивнул. "...клиенты ходят, потому что у их жен голова болит, так если я тоже начну жаловаться, что же будет?", - по инерции проорала в наступившей тишине пациентка.
Резиновый молоточек ударил по колену, и нога, обтянутая сетчатым чулком, подпрыгнула, едва не ударив близорукого врача по носу. Пациентка кокетливо улыбнулась ярко накрашенным ртом, и Тане захотелось отвесить ей пощечину. Она мысленно одернула себя: ей вообще не положено присутствовать на приеме, она здесь лишь по доброте доктора дель Карпио. Это - опыт, строчки в резюме, шанс получить стипендию: Тане мало быть медсестрой, она хочет стать врачом. Нечего злиться: наверняка бедняга нарядилась скромно, как могла, а профессиональные рефлексы никуда не денешь. И смеяться нечего: нет ничего смешного в проститутке, страдающей мигренями... Ничего нет смешного в тех, кто приходит в бесплатную больницу, и сердиться на них у Тани нет права, даже если день не задался с самого утра.
- Паула, перед приступом бывает что-нибудь странное? - спросил доктор. - Необычные запахи, мелькание света... может быть, чудятся звуки?
Пациентка замялась, покачала головой. Нахмурилась, подбирая слова. Не так уж просто описать ауру, сочувственно подумала Таня. Аура перед приступом мигрени, аура перед приступом прошлого... Просто воздух вдруг становится слишком густым и влажным, будто пропитанным болотными испарениями, и хочется свернуться в бронированный комок, чтобы никто не дотянулся до мягкого брюха. Просто сильнее пахнет апельсинами из кухни. Просто...
- Просто все немного не так, - проговорила Таня вслух, и Паула радостно закивала.
- Извините? - доктор удивленно взглянул на обычно такую молчаливую, замкнутую медсестру, и та слегка покраснела.
- Аура ведь не всегда бывает яркой, - смущенно сказала Таня. - У меня раньше была мигрень, и перед приступом явной ауры никогда не было, просто...
Мигрень раз и навсегда вылечил синьор Чакруна-старший, шаман из Камири. Поэтому Таня просто и не задумываясь доверилась его сыну.
- Все немного не так, - задумчиво проговорил доктор и кивнул. - Стертая аура.
Тане нравился доктор дель Карпио. Один из лучших неврологов в Санта-Крузе - а каждую неделю консультирует в благотворительной больнице для бедных. Потомок благородных идальго - а так просто держится с медсестрами и санитарами. Да что там - к самому последнему бродяге-пациенту относится с уважением. Тане очень нравился Хуан дель Карпио. Иногда она даже думала, что решительно и навсегда выбрать для себя одиночество - не разумная предосторожность, а обычная глупость. Может, достаточно уехать от темных старух, шепчущих о проклятых монахинях и смертельной ревности Святого Чиморте. И не пытаться жить нормальной жизнью - а просто жить, и, может быть, даже счастливо...
Руки доктора - бледные и тонкие, почти прозрачные; длинные пальцы кажутся нежными и слабыми. И лицо - тонкое, почти не тронутое палящим горным солнцем, с длинным бледным носом и маленьким, скошенным назад подбородком, над которым капризно подрагивает пухлая нижняя губа. Доктор дель Карпио походил на надменную ламу, и все-таки он нравился Тане. В этой симпатии было много уважения, ученического восхищения, крошечная толика расчета - и почти ни капли страсти. И это было хорошо, просто замечательно. Страсть опасна. Страсть пахнет апельсинами, трясиной, кровью, тянется щупальцами к прошлому, привязывает к жирной, влажной земле. Не для того Таня поселилась среди асфальта, не для того дышит разреженным воздухом гор, прозрачным и стерильным, как свет операционной...
Господи, как пахнет апельсинами. Наверное, на кухне опрокинули поднос со стаканчиками, и сок растекся по всему полу. Страшно хочется курить - табачный дым отбивает ненавистный запах...
...Паула встала и взяла рецепт за уголок, нежно, как чудесное и хрупкое крыло бабочки. На широких ногтях блеснул кровавый лак.
- Спасибо, доктор, - хрипло проговорила она и обернулась к Тане. - И вам... Вы же из Камири, верно? Я вас помню. Я жила через две улицы от вас.
Таня вздрогнула. Она боялась торговок с кукурузой, а прошлое подстерегало ее прямо в кабинете. Сейчас эта девка завопит: немедленно возвращайся! И из-за ее спины донесется тяжелое дыхание древнего бога...
Таня глубоко вдохнула: нельзя показывать свой страх, доктор дель Карпио подумает черт знает что. Это только совпадение. Многие уезжают из Камири в большой город. Крестьяне, желающие заработать; молодые люди, жаждущие кто свободы, кто знаний, кто новых возможностей; глупые девицы, мечтающие о великой любви. Многие не справляются, падают на дно и рано или поздно появляются в больнице. Это естественно. Даже странно, что за год работы в Санта-Крузе Таня впервые наткнулась на землячку. Она не помнила эту девушку, но мало ли... Она была знакома со многими жителями Камири - но не со всеми.
Когда Таня заговорила, голос у нее был ровный и дружелюбный.
- Да, я жила недалеко от школы, - сказала она. - Работала в городской больнице. Год назад уехала - здесь практики больше, а я хочу стать врачом. Работы много...
Паула серьезно, понимающе кивнула, и в ее взгляде Тане почудилась насмешка. Знает ли она? Может, нет, а может, и да: на панели девица явно не первый год, и вряд ли часто навещает оставшихся дома родных, но мало ли...
Паула вышла, сжимая рецепт и заманчиво покачивая задом, и Таня украдкой перевела дух. Дель Карпио несколько секунд смотрел вслед пациентке, а потом отложил ручку и обернулся к Тане - удивленно, почти сердито, будто увидел ее впервые и не понимал, как она сюда попала. Таня поежилась. Что заметил доктор, когда жаркое дыхание болот проникло в этот холодный чистый мир и на мгновение сорвало с нее маску?
- Вы поужинаете со мной в пятницу? - спросил он.
Никакой страсти. Кровь дель Карпио настолько древняя, что почти остыла и едва способна поддерживать жизнь. Но жизненной силы у Тани хватит и на двоих. Ей захотелось потянуться, выгнуться сытой кошкой, ощутить каждую жилку своего тела, почувствовать напряжение мышц и горячий ток бурлящей крови.
Вместо этого она только кивнула.
...Просто кто-то пролил на кухне целый бак апельсинового сока.
***
Кафе было подчеркнуто аккуратное, выглаженное, - скользкие плоскости пластика и стекла, белоснежная посуда. Чистые оттенки, математически выверенные линии, безликие официанты, идеально здоровое меню. Умный, здравомыслящий и сдержанный мужчина напротив. Правильное, разумное место. Здесь злые духи болот и сельвы - полузабытый горячечный бред, не способным причинить боль. Здесь безопасно. Как в стерильном боксе.
- Как дела на работе? - спросил Хуан дель Карпио. - Все так же возишься с бродягами? Тебя бы взяли в любую больницу, ты знаешь? Я мог бы дать рекомендации...
Таня слегка покраснела, упрямо сжала губы.
- Спасибо, но я не пойду, - жестко ответила она. - Я считаю, что так правильно. Святой Эрнесто был врачом, и... - она сбилась, смущенно помотала головой.
Здравый смысл. Сдержанность. Но в Святом Эрнесто не было здравого смысла, только жар крови, пролитой во имя добра. Это опасно. Кровь приманивает древние силы, жар делает уязвимой. Стоит зазеваться - и в очень приличном, разумно выбранном вине загораются жадные и ревнивые багровые огоньки. Не стоит говорить здесь о Святом Эрнесто. Вера тоже опасна - она распахивает нутро навстречу потустороннему, и ты чувствуешь взгляд бога из сельвы, вновь нашедшего упущенную добычу. Лучше согласиться с дель Карпио - и броня реальности станет чуть-чуть крепче.
Но зачем защита, если некого охранять? Таня твердо взглянула в бесцветные глаза доктора.
- Лечить людей надо независимо от того, могут ли они заплатить, - сказала она. - Это справедливо.
Дель Карпио сочувственно усмехнулся, и Таня вспыхнула.
- Конечно, это может показаться смешным... - начала она.
Доктор шутливо поднял руки, обороняясь.
- Не нападай на меня! - взмолился он. - Я первый в семье сам зарабатываю на жизнь - из принципа. И первый за сотни лет не стал ни священником, ни военным. Отец, слава богу, сообразил, что настаивать бесполезно, махнул рукой и сдал меня матери. Тоже не сахар - она воспитывалась в монастыре: фанатичная вера, куча суеверий и полная оторванность от реальности... Но мне еще повезло - папаша мой тронулся на аристократизме и экзотических животных. К моему рождению он уже почти разорился. Остатки денег увел какой-то жулик - наплел, что он русский князь и собирается в Конго ловить динозавров.
Таня захохотала, откидывая голову, и доктор развел руками - мол, что было, то было...
- А дядя должен был стать епископом, а вместо этого отправился проповедовать индейцам, - продолжал он. - Сплошное разочарование для деда. В общем, атмосфера в семье была душноватой, и я удрал сразу после совершеннолетия.
- Вас все девушки первым делом расспрашивают о семье? - насмешливо спросила Таня. Дель Карпио растерянно моргнул, и его лицо стало еще больше походить на физиономию ламы.
- Вообще-то да, имя не спрячешь... - вяло пробормотал он. - Все думают, что я аристократ с кучей пиастров, зарытых в джунглях, средневековой моралью и пачкой романтических привидений в шкафу. А я не такой. Не терплю всей этой... тьмы веков.
- Я тоже не такая, - кивнула Таня. Дель Карпио поднял брови. - Не дикая суеверная индейская женщина, как мои предки, и не фанатичная марксистка, как папа.
- О, - растерянно откликнулся доктор и моргнул. Таня неторопливо курила. Он попытался заглянуть в ее черные глаза - и потупился.
- Как славно, что мы не такие, - произнесла Таня, поднимая бокал с вином. Дель Карпио взглянул на нее с подозрением, но лицо девушки было совершенно бесстрастно.
Стоит ли злиться, думала Таня, рассеянно слушая об учебе в мединституте. Он так же, как и она, свернулся в клубок и прячется от кого-то под гладкой пластиковой броней, только привычнее и ловчее. Старается быть славным парнем, и ему удается. Да так хорошо, что если бы не это яростное отрицание - его усилиям и правда можно было бы поверить. Может быть, этого достаточно. Может, даже самые прагматичные, прозрачные, как мелкое озерцо на солнце, люди тянут за собой темный хвост тайных связей с неведомым.
Такой милый, думала Таня, такой правильный, такой светлый. Такой лживый... господи, какая тоска...
На губах Тани дотаивал успокаивающе прохладный поцелуй доктора. Cтараясь не разбудить соседку, она осторожно вставила ключ в тугой замок. Опасная, обволакивающая нежность тяжело плескалась внутри, как воды неторопливой, обманчиво тихой реки. Пусть болтает и врет, доктор Я не такой дель Карпио. Таня угадывала, что крылось под его пластиковой оболочкой. Это пугало. Это заставляло чувствовать себя почти счастливой...
Непослушная дверь наконец открылась, и Таня застыла, наткнувшись, как на стену, на волну пронзительного запаха. Того самого запаха. Лица коснулся теплый, влажный воздух; крикнула птица, и ей ответил визг обезьяны. Пробормотал что-то мужественный гнусавый голос. Его неуместность привела Таню в чувство. До сознания дошло холодное мерцание телевизора, и страх схлынул, оставив по себе лишь слабость. Мария. Смотрит видео и, вопреки их договору, ест апельсины.
Девушка, с которой Таня снимала квартиру, работала официанткой и очень волновалась за свою соседку: сплошная работа и никаких мужчин. "Ты так старой девой останешься", - говорила она. Если соседка догадается о завязавшемся романе, Таню погребет под тоннами мудрых советов.
Она хотела на цыпочках прокрасться в спальню, но ничего не вышло. Темный силуэт на диване зашевелился. Мария от души зевнула; черные блестящие глаза уставились на Таню, будто пригвоздив ее к месту.
- Наконец-то свидание? - прищурилась она.
- Деловой ужин, - небрежно бросила Таня.
Не помогло.
- Удачно? Не фантастика, но вполне ничего, да? Ах да, тебе тут из больницы пакет прислали. От кого-то из пациентов.
Из доверху набитого бумажного пакета торчал конверт. Таня вскрыла его. От записки несло тяжелыми, сладкими духами, но они не могли заглушить пропитавший бумагу запах апельсинов.
"Спасибо за помощь. Это из сада моих родителей, надеюсь, вам будет приятно. Паула".
Таня потянула к себе пакет. Влажная оберточная бумага расползлась под руками, и мелкие зеленые апельсины покатились по столу, посыпались на пол, подпрыгивая с глухим барабанным рокотом. Мелкие, как шарики для пинг-понга, апельсины, невзрачные и твердые, словно покрытые скорлупой, снаружи, сладкие и сочные внутри...
- Господи, у тебя такое лицо, будто ты черную метку получила, - хохотнула соседка. Таня подняла на нее пустые глаза.
- Не люблю апельсины, - сказала она. - Плохие воспоминания.
Будто живой, еще один апельсин прокатился по столу и со стуком упал на пол.
***
...они были везде. Апельсины усыпали землю в саду Чакруна; мешки с апельсинами стояли на веранде, и блюда с ними украшали каждый стол в большом и прохладном доме шамана. Апельсины путались под ногами, как маленькие уродливые зверьки. Увидев Таню, младший из братьев Чакруна, Ленин, громко засвистел; на веранде тут же появился Ильич, отвесил брату подзатыльник и двинулся навстречу Тане, протягивая руки. Та гордо вскинула голову, надеясь, что он не заметит красные пятна на скулах. Все-таки Ильич был ужасно взрослый. Рядом с ним она всегда чувствовала себя маленькой и глупой. Но Таня уже выросла. На нее обращают внимание, за ней ухаживают. Детская влюбленность давно прошла, теперь они просто друзья, но было бы здорово, если бы он заметил...
Он всегда защищал ее, прощал детские шалости, вставал на ее сторону, когда она ссорилась с его младшими братьями - ее ровесниками. Ничего не изменилось, даже когда их отцы разругались вдрызг Оба были такими пламенными марксистами, что даже имена своим детям выбрали идеологически верные. Младших братьев Ильича звали Ленин и Владимир. Таню назвали в честь партизанки из отряда Че Гевары... Им всем постарались дать приличное образование, но отцу Ильича, человеку по местным меркам почти богатому, пришлось намного легче. Лет шесть назад, когда Ильич, уже инициированный шаман, отправился изучать физику в университет Ла-Паса, а заодно осваивать все тридцать способов колдовства с помощью эмбрионов ламы и сушеной эфедры, дружба двух марксистов дала сбой. Синьор Чакруна погрузился в поиски и все чаще внимал голосу аяваски, уверенный, что именно она подскажет верный путь. Отец Тани заклеймил шаманизм, а заодно и теоретическую физику, как буржуазный предрассудок.
Но детям было наплевать на внутрипартийные споры, и, стоило Ильичу приехать на каникулы, Таня прибегала в дом Чакруна.
На этот раз Ильич выглядел грустным и похудевшим, и очень усталым, - но Таню распирало от новостей, и она не обратила на это внимания.
- Я закончила курсы медсестер, - громко крикнула она, не дождавшись, пока Ильич подойдет поближе, - я теперь работаю в больнице, и доктор говорит, что мне надо учиться на врача!
- Знаю, - Ильич приобнял ее и чмокнул в лоб, - ты умница. А вот я завалил диплом...
- ...не стоило упираться, надо было взять тему, которую давали, - грустно рассказывал Ильич. - Но, черт возьми, надо же было попробовать! Мэтры наши упертые, вроде твоего отца, извини. Мистика, суеверие... Смотрели на меня, как на деревенского дурачка. Да что там...- Ильич мрачно махнул рукой.
- И как теперь? - спросила Таня.
- Даже не знаю, - пожал плечами тот, - то ли написать, что велят, и защититься через год, то ли плюнуть на диплом и заняться своим.
- Расскажи про свое, - попросила Таня.
Ильич вздохнул.
- Помнишь, мы говорили когда-то о волшебном предмете? - спросил он.
- О фигурке броненосца, - кивнула Таня и засмеялась: - Не делай такие глаза. Думаешь, у твоих братьев были от меня секреты?
- Вот болтуны, - беззлобно ругнулся Ильич. - А что ты еще знаешь?
- Больше ничего, - развела руками Таня. - Только то, что ваша семья уже много лет ищет эту фигурку.
- Не просто ищут. Мой дед нашел ее, даже держал в руках, но тут некстати влез один пришлый, парагваец... - Ильич махнул рукой. - В общем, фигурка ушла из рук Чакруна, и с тех пор мы пытаемся ее вернуть.
- Зачем?
- По легенде, она наводит на людей морок. Погружает их разум в несбывшееся. Помнишь сказку про Чиморте?
Таня зябко передернула плечами.
- Кто же ее не помнит, - хмуро сказала она. Задумчиво покатала апельсин по столу - будто зверька, испуганно свернувшегося в клубок. - Чужак влюбился в женщину, предназначенную Чиморте, и они попросили хитрого человека, чтобы он помог им сбежать...
...Хитрый человек пообещал помочь, если женщина проведет ночь с ним, и она согласилась. Когда женщина заснула, он перепутал одежду ее и сестры. Утром сестру увели в жилище Чиморте, но тот заметил обман. В ярости он принял облик огромного зверя и погнался за хитрым человеком, чтобы убить его, но тот превратился в броненосца...
- Превратился в броненосца! - воскликнула Таня, едва не хлопнув себя по лбу.
- Вот-вот, - подхватил Ильич. - Ты же знаешь, в те времена, когда складывали эту сказку, люди не видели разницы между изображением и самим предметом. В сказке хитрый человек превратился в броненосца, свернулся в клубок и подкатился под ноги Чиморте. Тот упал, и от удара его душа вылетела из тела. В реальности же...
- Он воспользовался волшебной фигуркой? И так заморочил Чиморте, что тот до сих пор... - Таня взялась за голову. - Что до сих пор его обезумевшая душа разлучена с телом.
Ильич довольно кивнул.
- Именно это, думаю, делает фигурка броненосца, - сдвигает человеческий разум в сторону, на соседний пласт реальности. В несбывшееся. Но я придумал, как обойтись без него. Воздействие шамана - просто еще одна разновидность энергии. Возможно, нынешние знания физиков уже позволяют описать ее, возможно, нет, - это нам сейчас неважно. Просто будем рассматривать ее как реальное влияние, имеющее направление и какие-то... количественные характеристики. Хорошо?
- Хорошо, - покорно согласилась Таня
Она всегда честно старалась вникнуть в теории Ильича, эту причудливую смесь шаманских практик и физики, поиск точки, через которую можно проникнуть на самую изнанку мира. Наверное, она могла бы их понять - если бы Ильич, увлекаясь, не переходил на язык, принятый среди ученых. Трескучие термины скрывали смысл, и внимание Тани уплывало. Она просто слушала голос, как музыку, - нечто приятно звучащее, но не несущее никакого конкретного смысла. Таня воспринимала только эмоции: Ильич в восторге от того, что придумал; расстроен тем, что не понят; нуждается в помощи... Это было странно и необычно - понимать, что можешь помочь тому, кто намного сильнее и старше тебя. Как будто они поменялись ролями.
- Смотри, - сказал Ильич и толкнул маленький зеленоватый апельсин. Тот покатился по столу. Таня, засмеявшись, прихлопнула его ладонью и принялась счищать ногтями жесткую корку. По рукам потек липкий оранжевый сок, и она облизала пальцы. - Шаман делает то же самое, только толкает не рукой, и не предметы, а ум.
- Ну, это все знают, - пожала плечами Таня, высасывая апельсин. Странно у них там, в университете: то говорят непонятными словами о чем-то непостижимом, то разжевывают простые, всем с детства понятные вещи.
- Ну прям уж все, - усмехнулся Ильич. - Но вот что действительно мало кто знает: обычно шаман двигается вдоль одной оси... скажем так - вверх или вниз.
- И ты хочешь сдвинуться вбок? - быстро спросила Таня. - И если получится - сможешь защитить диплом?
- Диплом! - расхохотался Ильич. - Таня, ты даже не представляешь...
- Ты будешь знаменитым?
- Наверное. Но это не важно. Я хочу знать, понимаешь?
Таня кивнула, разглядывая измученное лицо Ильича. Он всегда хотел что-то знать, сколько Таня его помнила. Отмахивался от липнущей к нему малышни, погруженный в свои размышления и опыты. Они выросли, но все осталось по-прежнему: Ильич хотел знать, а Таня была непонятливой малявкой. Однако она чувствовала - что-то изменилось.
- Ты поможешь мне?
Вот оно. Не ей нужна помощь - ему. И почему-то - именно ее помощь...
- Почему именно я? - спросила Таня. - Почему не попробуешь сам?
- Мне трудно одновременно проводить ритуал и фиксировать происходящее, - признался Ильич. Плечи Тани поникли, но он не заметил этого. - А мои друзья из университета думают, что я свихнулся. Один так и вовсе заявил, что он принципиально против наркотиков, будто я ему не аяваску предложил, а какую-нибудь дурацкую марихуану...
У него было печальное, осунувшееся лицо. А Таня чувствовала себя такой доброй, сильной, понимающей... Такой взрослой.
- Ладно, - сказала она. - Давай, двигай вбок.
Вот так, легко и не задумываясь, совершенно буднично. Тане в тот момент и в голову не пришло, что она выбирает судьбу, судьбу недобрую и пугающую. Она привыкла доверять шаманам; привыкла верить Ильичу - еще с тех пор, как он, тощий, усталый, вымотанный бесконечной подготовкой к инициации подросток, присматривал за ней, шестилетней, пока она играла с его младшими братьями. Таня хотела помочь, и ей в голову не приходило, что эксперимент может разрушить ее жизнь. Она считала себя взрослой - а на деле была маленькая, самоуверенная и глупая, как пустая калебаса. И совсем не верила в сказки.
Густое питье горчило - знакомый вкус: старший Чакруна проводил с ней ритуал год назад, чтобы избавить от мигреней. Таня снова медленно растворялась в мире, превращалась - в луну, в шаль, небрежно брошенную на стул, в порыв ветерка, долетевшего с реки. Она была гекконом и москитом, которого тот съел, ночным небом и шелестом листьев. Апельсином, невзрачным снаружи и сладким внутри. Таня была всем миром, мир был ею. Свет наполнял ее, и она становилась светом...
А потом Ильич двинул вбок.
И мир провернулся, а где-то далеко внизу, за багровым туманомзаворочался Чиморте, и его жадный взгляд потянул к себе. Не стоило попадаться на глаза безумному богу, опившемуся кровью. Не надо было отвечать взглядом на взгляд...
Таня оступилась. Броненосец с хитрой мордочкой свернулся в грязно-оранжевый, как гнилой апельсин, шар и подкатился ей под ноги. Она хотела отойти от края обрыва, вернуться в человеческий мир - но перед этим взглянуть хоть одним глазком на загадочного Чиморте, хоть на секунду почувствовать его прекрасную власть, освобождение от оков разума. Она потянулась навстречу - и пошатнулась. Мир под ногами качнулся, и Таня полетела вниз, всем телом слыша торжествующий звериный рев...
***
Так Таня попалась на глаза зверя и стала одной из невест Чиморте. Его взгляд выжег в ней горящую бездну, ведущую прямиком на ту сторону мира. Она была отмечена, проклята, обречена черной тенью жить на болотах среди таких же несчастных, - но не захотела согласиться со своей участью. Она сбежала, спряталась, но когда уже казалось, что злой дух болот сдался, готовый уступить место кому-то реальному, - прошлое дотянулось до нее.
Что ж, если бегства недостаточно - она будет драться.
Отец учил Таню обращаться с оружием - считал, что дочь должна быть готова к борьбе. Таня умела стрелять, неплохо обращалась с ножом и духовой трубкой и могла, если повезет, раздобыть на обед капибару. Уходить в партизаны Таня не собиралась, но уроки ей нравились: метать нож и стрелять из винтовки было интереснее, чем конспектировать Маркса и Че Гевару.
Переехав в Санта-Крус, Таня начала ходить в тир и купила небольшой пружинный нож. Хищное блестящее лезвие, узкое, слегка изогнутое, простая рукоятка как раз по ладони. Он так удобно, почти незаметно лежал в кармане джинсов. Маленькая, смертельно опасная игрушка. Напоминание, что Таня - нечто большее, чем тихая медсестра, большее, чем испуганная женщина, вынужденная скрываться в большом городе. Напоминание о том, что всегда надо бороться - как боролась та, в честь кого ей дали имя. Как Святой Эрнесто. И не важно, кто против, - правительство или древний бог.
Адрес Таня взяла в медицинской карте. Как и следовало ожидать, Паула жила в районе, в который и днем-то не стоило не соваться. Дежурство заканчивалось поздним вечером. Стоило выбрать свободный день... но Таня не могла ждать. Джинсы, бесформенная толстовка с капюшоном, удобные кроссовки, - Таня не собиралась конкурировать с обитательницами трущоб. Никаких сумочек. Привычное ощущение маленького ножа в кармане, который выглядел достаточно зловеще, чтобы напугать застигнутую врасплох девицу.
Таня не собиралась позволить кому-то загнать себя в угол.
Дома Паулы, конечно, не оказалось, - самое рабочее время. Бесполезно побарабанив в дверь, Таня задумчиво окинула взглядом хлипкую фанерную створку в зеленых чешуйках краски. Можно выбить ее и подстеречь Паулу внутри. Можно подождать снаружи, в тени мусорного бака, в котором роются тощие кошки. Но Паула наверняка придет с клиентом, и неизвестно, как тот отреагирует. Возможно, полезет в драку. Таня не была уверена, что справится с мужчиной, да и шум поднимать не хотелось.
Она выбралась из воняющего кошками переулка обратно на темную и замусоренную, но широкую улицу. Из-под ног метнулась перепуганная крыса. Таня медленно пошла по тротуару, внимательно вглядываясь в стайки поджидающих клиентов девиц. Из подворотен несло помоями; вонь отбросов мешалась с запахами духов, влажного после короткого дождя асфальта и пролитого пива. Пустые пакеты, вытащенные ветром из урн, шевелились, как живые. Где-то впереди фальшиво пели истерически-веселыми голосами.
Черный безликий автомобиль притормозил и пополз следом; из окна высунулся типчик с рябой физиономией, спросил: "Сколько?". Таня молча оглянулась через плечо, и типчик, скроив недовольную гримасу, ударил по газам.
Паула должна быть где-то рядом. Возможно, Таня прошла мимо, не узнав ее под толстым слоем косметики. Она точно должна быть где-то рядом... В кронах деревьев сухо прошелестел ветерок, отбросил ветку, заслонявшую фонарь. Таня хищно усмехнулась. Вон она, топчется на перекрестке, переступая в босоножках на гигантской платформе, как неуклюжая цапля. Майка едва прикрывает грудь, и на голом смуглом животе шевелятся тени.
Таня накинула капюшон, сунула руки в карманы и вразвалку двинулась к перекрестку. Ветер стих; желтоватая лужица света, в которой переминалась Паула, вновь превратилась в пеструю мешанину пятен. Прекрасно, подумала Таня; теперь если кто и поглядит в сторону перекрестка, - не увидит ничего, кроме двух смутных силуэтов, и не сможет понять, что происходит.
Поравнявшись с Паулой, Таня молча взяла ее под руку, слегка потянула, увлекая следом. Та засияла, захлопала ресницами.
- Хочешь развлечься, дорогой? - пропела она, послушно идя за Таней. Та, не отвечая, крепче сжала локоть. - А ты неразговорчивый...
Над улицей снова пробежал ветер, и луч фонаря упал на лицо Тани, пробрался под капюшон, разгоняя тень. Паула узнала медсестру. Широко раскрыла рот, готовая заорать.
- Не надо, - тихо сказала Таня. Щелкнул, раскрываясь, нож. Паула, почувствовав голым боком холодное лезвие, захлебнулась, булькнула и умолкла. Густо подведенные глаза закатились.
- Это еще что! - прошипела Таня, встряхнув Паулу за плечи. Голова безвольно мотнулась, и опустевшие от страха глаза раскрылись. - В обморок не падаем, идем тихо. Не ори, и все будет хорошо.
Она снова взяла Паулу под локоть. Та хрипло вздохнула и покорно заковыляла следом, почти повиснув на руке. По щекам текли потоки размокшей от слез туши.
- Пожалуйста, не надо, - прошептала она.
- Чего не надо?
- Пожалуйста, не увози меня домой, я все, что хочешь...
От неожиданности Таня разжала руку, и Паула тут же попыталась бухнуться на колени. Тане пришлось еще сильнее вцепиться в ее плечо. Наверняка останутся синяки... ну да ей не привыкать.
- Что угодно, только не в Камири, только не к нему, пожалуйста...
- Так, - мрачно сказала Таня. Нож со звонким щелчком втянул лезвие и исчез в кармане. Мимо с шелестом проползла машина, и под оценивающими взглядами пассажиров Таня сердито передернула лопатками. - Где тут поговорить, чтоб не мешали? - с досадой спросила она.
Пластиковый столик размером с табуретку был завален промасленными салфетками. Таня брезгливо смахнула их на землю - на радость крысам. Паула привела ее на нейтральную полосу - квартал между рынком и автовокзалом, застроенный большей частью дешевыми гостиницами. Здесь одинаково часто бывали и проститутки с клиентами, и крестьяне, озабоченные своим немудреным товаром, ошалевшие от долгого пути в тряском автобусе. Здесь не принято было обращать друг на друга внимание, зато круглые сутки можно было раздобыть постель, еду и горячий кофе.
Таня отхлебнула пахнущей картоном жидкости, покосилась на усача за соседним столиком, жадно поедавшего жареное мясо с фасолью. Под ногами у него стояла корзина, перевязанная веревками. Иногда из ее плетеных недр доносилось победное кукареканье. Усач, отложив вилку, внимательно, с отстраненным интересом ученого, оглядывал обвязанную веревками крышку и снова принимался жевать.
Таня закурила и взглянула на Паулу. Та яростно вытиралась влажной салфеткой, пытаясь избавиться от потеков косметики, но только размазывала тушь. Бледным лицом, покрытым темными пятнами, она напоминала утопленницу. Таня снова отхлебнула кофе, стряхнула пепел.
- Итак, - сказала она, - зачем ты прислала мне апельсины?
Паула ошарашено выглянула из-за салфетки.
- Ты что, из-за этого на меня с ножом бросилась? - изумленно спросила она. - Из-за апельсинов?!
Таня пожала плечами.
- И все-таки - зачем?
Паула задумчиво прикусила губу, нахмурилась. Ее крупные зубы были измазаны помадой.
- Я испугалась, - ответила она. - Я подумала - вдруг ты расскажешь в Камири, что видела меня? Приедешь домой и скажешь: а помните Паулу, которая сбежала и пропала без следа? Так вот, я встретила ее в Санта-Крузе... Как-то так.
Паула замолчала, глядя на усыпанный окурками асфальт.
- Ну? - подтолкнула Таня.
- Ну и я решила сделать вид, что никуда и не сбегала. Тогда и рассказывать не о чем, правда? То есть можно, конечно, случайно проболтаться, но нарочно ты бы не стала.
Она мельком взглянула на Таню - каменные скулы, сжатый рот... По лицу Паулы снова пробежал страх, и она заговорила быстрее:
- Но не могла же я нарочно вернуться в больницу. "Ой, знаете, сестра, вы только имейте в виду, все в Камири знают, что я здесь, все нормально, рассказывать не о чем..." Глупо ведь, да? И ты бы мне не поверила. Вот я и прислала апельсины и написала в записке, что они из родительского сада. Сразу понятно, что в Камири знают, где я, раз шлют апельсины, верно?
Таня недоверчиво прищурилась.
- А на самом деле?
- На рынке купила! - буркнула Паула.
- Почему апельсины? Почему именно апельсины, ты...
Таня оборвала сама себя.
- Да потому что они дешевые! А ты что, черемойи хотела? - страх Паулы прошел, и теперь она начинала злиться. - Я столько не зарабатываю... Думаешь, легко? Мне клиентов ловить надо, из-за болезни сколько упустила, а я тут сижу со всякими... обойдешься и апельсинами!
Таня сердито отшвырнула окурок. Случайность...
- Ладно. Извини, что напугала, - буркнула она, отводя глаза. Встала и вдруг замерла, будто споткнулась.
- У тебя нет никакой стертой ауры, - сказала она. - У тебя очень даже яркая аура!
- Чего? - мрачно спросила Паула. Она тоже встала и слегка подалась вперед, готовая бежать.
- Твоя мигрень, - сказала Таня. - Головную боль можно снять обычными обезболивающими и сном, а ты наверняка еще и наркотой балуешься. Но ты не поленилась прийти в больницу за специальными лекарствами. Не из-за боли. Из-за того, что бывает до нее. Аура. У кого-то - запахи, у кого-то - пятна света. А тебя что, Паула? Может быть, взгляд? Может быть, ты чувствуешь, как Святой Чиморте смотрит на тебя? Почему ты сбежала из дома? Потому что тебе все равно не позволили бы остаться, правда?
Паула всхлипнула и заковыляла прочь на своих босоножках-копытах. Она все ускоряла шаги, взмахивала руками, чтобы удержать равновесие, и, наконец, перешла на семенящий бег. Таня с жесткой ухмылкой пошла рядом широким шагом человека, привыкшего к долгим прогулкам.
- И ты решила, что я собираюсь притащить тебя туда? Если бы все было так просто...
Еще вчера, шарахаясь от торговок кукурузой, глядя на пакет с апельсинами, Таня и сама надеялась, что все просто. Она готова была драться за свою жизнь с людьми. Ножом, винтовкой, зубами вырвать себе свободу. Но в кого стрелять, если сама реальность, как броненосец, сворачивается в тугой клубок?
- Я знаю, как это, - сказала Таня. - Когда тебя затягивает в трясину, и пахнет кровью, плесенью, и задыхаешься от миазмов... а потом встречаешь взгляд. Его взгляд. И так хочется ответить... А потом тебе говорят - ты оступилась. Тебе не место среди нас. Я знаю, как это...
- Ничего ты не знаешь! - взвизгнула Паула, и из ее горла вырвалось рыдание. - Когда тебя держат взаперти, и отец и братья шарахаются от тебя ... И тебе рассказывают, как это почетно - Святой Чиморте выбрал тебя! Но считают такой нечистой, что дорога одна - в монастырь, замаливать грех, с которым ты ничего не могла поделать... А он смотрит, смотрит на тебя и ждет. А потом родители приводят монахиню, и она говорит - собирайся, ты виновна перед христианским богом, потому что зверь пожелал тебя... и семья отворачивается от тебя... и все - потому, что ты рассказала, как у тебя болела голова!
- Они бы все равно узнали, - ответила Таня. - Я не знаю, как, но...
Они все равно узнали. Таня никому не рассказывала о своем видении, даже Ильичу. Она не произнесла ни слова о Святом Чиморте и старалась вести себя как обычно, но вскоре обнаружила, что люди сторонятся ее. Шепчут вслед, крестятся украдкой. Монахини с болот, изредка приходящие в город, звали ее сестрой - и каждый раз этому находился свидетель. Больные старались не брать лекарства из ее рук, коллеги избегали. Камири отторгал ее - Таня была предназначена Чиморте, и каждого, кто покусился бы на невесту зверя, ждала кровавая расправа. Все это знали, но никто не говорил вслух, - и из-за этого молчания сила Чиморте становилась неодолимой и всепроникающей, как болотные испарения.
Люди изгоняли ее, а зверь звал: стоило ослабить жесткий контроль разума, стоило устать, задремать, приболеть, - и Таня чувствовала его ищущий, горячий взгляд, и ее охватывала тоска и голод. Существование казалось пресным и скучным, и только там, на болотах, в горячей трясине, чудилась настоящая, полная, бурлящая жизнь, от которой можно было бы зачерпнуть, согреть остывающую от тоски кровь... Таня должна была уйти в обитель тюремщиц и любовниц дремлющего бога, погрузиться в его яростные сны. Должна была сдаться на милость Чиморте.
Вместо этого она уехала в Санта-Круз.
- Послушай... - окликнула она Паулу, еще не зная, что сказать. Может быть, они могли бы помочь друг другу, сестры по несчастью, сбежавшие от мрачной судьбы.
- Да отстань ты от меня, - всхлипнула Паула. - Оставь...
Таня стиснула зубы. Наверное, Паула права. Да, они удрали в один и тот же город, но на деле - выбрали противоположные пути, и единственное, что им остается, - оставить друг друга в покое. Но Таня должна была узнать еще кое-что.
- Один вопрос, - сказала она. - Только один.
Паула приостановилась, утерла ладонью щеку. В ее опухших от слез глазах горела ледяная злоба.
- Что происходит с твоими клиентами? - спросила Таня нарочито жестким голосом.
Паула хрипло хохотнула.
- А мне какая разница? - спросила она.
- Тебе - никакой. А я не сплю, с кем попало, и не хочу находить трупы в своей постели.
Рот Паулы испуганно округлился.
- Ты в это веришь? - тихо спросила она.
Таня пожала плечами.
- Проверять не хочу. Так что?
- Вроде нет, - нахмурилась Паула. - Нет. Есть такие, которые в наш район постоянно ездят... - она передернула плечами.
- Хорошо, - сказала Таня, думая о поцелуе доктора дель Карпио, таком сдержанном и нормальном, таком безопасном.
Больше говорить было не о чем. Паула пожала плечами и поковыляла прочь.
***
- Спасибо, - сказала Таня. - И нет, я не собираюсь увольняться после свадьбы.
Старшая сестра, женщина пожилая и суровая, вдруг нежно потрепала ее по плечу и заторопилась прочь, прижимая к груди охапку карт. Таня улыбнулась. Ну откуда они все знают?! Она никому не говорила, и Хуан тоже не болтун, однако вся больница гудела от свежей новости. Каждый норовил рассказать Тане, какой доктор дель Карпио замечательный - а то она сама не знает! - и заодно разведать, не собирается ли она уйти из больницы. Кто-то не хотел потерять хорошую медсестру, а кто-то надеялся пристроить на ее место родственницу или подругу. Тане было все равно - только немного раздражала суета. Как будто коллегам обручение Тани было чуть-чуть интереснее, чем ей самой...
В обыденной жизни замечательный доктор дель Карпио был надежен и скучен, как часы, и Таня с радостью погрузилась в размеренную, прозрачную и здоровую жизнь докторской невесты. Она обустраивала дом, готовила легкие, но вкусные ужины, учила английский - будущему врачу желательно знать еще один язык. Приступы тоски прошли, ей больше не снились бескрайние болота, залитые кровавым закатом, и запах апельсинового сока, поданного на завтрак больному, не выбивал ее из колеи. Доктор дель Карпио оправдал надежды: Святой Чиморте потерял свою добычу. Пластиковая броня здравомыслия и оптимизма прикрыла ее от алчного взгляда зверя.
Но предстоящая свадьба беспокоила Таню. Оставалось еще одно дело, которое выводило ее из себя, тревожило, не давало заснуть.
- Ты уверена, что никак не можешь познакомить меня со своими родителями? - в который раз спрашивал Хуан.
Таня качала головой. Хорошо все-таки быть дикой индейской женщиной. Наплела с три короба про какое-то нарушенное табу... Сумела внушить, что это серьезно, очень серьезно. Хуан сдался. Ложь повисла на совести Тани, но иначе объяснить, почему она не может хотя бы на день вернуться в Камири, она не могла. Страшно даже представить - везти дель Карпио в Камири... Выдержала бы его гладкая, стерильная оболочка, узнай он о Чиморте? Таня была уверена, что нет.
- Жаль, - говорил Хуан. - Но со своим дядей я просто обязан тебя познакомить. Больше у меня никого не осталось. Помнишь, я рассказывал о брате моего отца, который должен был стать епископом, а вместо этого ушел в миссионеры? Старикану за восемьдесят, и он хлещет джин, как воду, но еще что-то соображает и будет рад повидаться. Я, стыдно сказать, ни разу к нему не ездил, любопытно посмотреть, как он устроился в этой глуши.
Таня кивала, соглашалась, обещала, но раз за разом находила способ избежать поездки. Она знала, что знакомство с единственным родственником доктора дель Карпио может обернуться катастрофой - хоть и не смогла бы объяснить, почему.
Иногда по ночам от сбитых простынь вдруг тянуло сыростью, черты Хуана болезненно заострялись, и под тонкой прозрачной кожей, под хрупкой рациональной оболочкой Таня видела то, что он пытался скрыть даже от себя. Поколения убийц и монахов, насильников и святых, фанатиков, психопатов, генералов, алхимиков, кардиналов, эпилептиков, авантюристов, одержимых... Поколения и поколения благороднейших идальго, бравших в жены кузин и племянниц, чтобы не осквернить чистоту древнего рода. Память о темных секретах туманила глаза. В голубоватых, почти прозрачных венах медленно струилась остывающая кровь конкистадоров.
Эти мучительные, стыдные ночи держали их вместе крепче любых симпатий и расчетов. В другое время они могли раскрывать друг перед другом тела, умы, души, как и положено дружным парам, - но лишь по ночам обнажался потаенный хаос безумия. В эти моменты Таня почти ненавидела Хуана - и в то же время испытывала острую, едва переносимую нежность и странное, скрытое сродство. Слабые бледные пальцы скользили по ее смуглой груди, и у поцелуев появлялся привкус апельсинов. Таня чувствовала, как ищет ее взгляд Хуана - не замечательного Не Такого доктора дель Карпио, а того, скрытого, настоящего. Натянутые до предела струны близости дрожали, и казалось: вот-вот лопнут какие-то канаты, и оба рухнут в багровую тьму...
Таня выскальзывала из кровати; легкий ветерок, проникающий в приоткрытое окно, охлаждал потное тело. Она включала лампу. Грубый и плоский электрический свет заливал спальню, и, обернувшись, Таня видела на лице доктора благодарность за то, что она снова не позволила случиться неведомому чуду, не дала темной тайне запустить щупальца в светлую и ровную, как лист бумаги, жизнь. Благодарность и потаенную печаль.
Наутро после одной из таких ночей в больницу привезли Паулу, и стало понятно, что хрупкое равновесие Тани было лишь иллюзией.
Паула была желтая, как апельсин, и с первого взгляда было видно, что жить ей осталось не больше суток. В больницу ее привезли умирать. К моменту, когда она оказалась в палате, дежурство уже закончилось, но Таня все-таки пошла к ней - сама не зная, зачем. Она не узнала бы Паулу, если бы не мельком услышанное знакомое имя. За полгода из памяти стерлись все черты. Остался лишь смутный образ: гигантские каблуки, чулки в сетку, красная помада. Безликие детали, маскировочная униформа любой из тысячи девиц с панели, такая же обязательная, как белый халат медсестры... Таня вдруг запнулась, пораженная простой мыслью: никто не запоминает лица медсестер, точно так же, как не запоминают лица проституток. И разве не этого она добивалась, живя в Санта-Крузе? Разве не скрывалась за спокойной деловитостью так же, как Паула пряталась за толстым слоем косметики? Они обе на манер броненосца свернулись в клубок, и ничто не могло проникнуть под броню. Таня могла сколько угодно задирать нос - но они бежали одним и тем же путем, и бег Паулы уже почти оборвался.
Таня хотела знать, как.
- Пачка парацетамола и текила для верности, - равнодушно сказала Паула.
- Почему?
- Я просто проснулась утром и поняла, что не знаю, кто я. Дома я была как кусок мяса, который швыряют злой собаке, чтобы не кусалась. Я убежала, не хотела так - и что же? Здесь я тоже кусок мяса... А где я сама - непонятно. Просыпаюсь и не знаю - где я? Кто? А он все смотрит... Я себя не вижу - а он видит. Святой Чиморте... Понимаешь? Ты должна понимать.
- Да, - кивнула Таня, чувствуя, как в душу заползает новый страх - не жаркий, взрывающий душу, а ледяной, цепенящий. Однажды ударившись в бегство, уже невозможно остановиться. Чем лучше ты маскируешься - тем глубже приходится прятаться...
- Но зачем так... мучительно? Так медленно и страшно?
- Я думала: вдруг успею понять? Вдруг, когда точно буду знать, что все кончено, смогу узнать, кто я?
Таня молчала, но Паула все-таки ответила на незаданный вопрос:
- Оказалось, невозможно думать, когда все время тошнит.
Таня смотрела в тусклые глаза умирающей и видела свое будущее. Невозможно думать, когда все время тошнит. Однажды утром проснешься - и не сможешь вспомнить, кто ты, потому что спрячешься слишком хорошо... И Хуан уже не сможет прикрыть от холода, как раньше прикрывал от жара. Ведь именно этим они занимаются - помогают друг другу прятаться, разве не так?
- А ты замуж выходишь... - в слабом голосе Паулы не было ни радости, ни зависти, ни печали. - Так странно, да? Как его зовут?
- Хуан дель Карпио.
- Дель Карпио... Как странно. Помнишь отца Хайме? Того злющего старикана, который ругал нас всех бесстыдными язычницами? Он тоже дель Карпио.
Таня резко выпрямилась.
- Отец Хайме? Священник из Ятаки?
- Да.
Таня резко, коротко засмеялась - будто крикнула испуганная птица. Земля круглая, как апельсин, и если слишком долго бежать от чего-то, туда и прибежишь. Может ли запах быть оглушительным? Может ли солнечный свет иметь запах, а звуки - быть оранжевыми? Таня лежит в саду, уткнувшись лицом в мягкую, теплую землю, вдыхает запах апельсиновой падалицы и прелой листвы. И нет сил подняться.
- Спасибо, - сказала Таня. - Спасибо, сестра.
Когда Таня добралась до дома, доктор дель Карпио уже ждал ее.
- Как ты? - спросил он, прикоснувшись губами к ее щеке.
- Нормально.
- Тебе надо развеяться, - сказал он. - Я выпрошу для тебя небольшой отпуск, съездим наконец к дяде Хайме.
Таня вяло кивнула. Запах апельсинов сводил с ума, и было понятно, что смерть Паулы - лишь начало. Камешек, который уже спустил оползень на иллюзорную жизнь, выстроенную с таким трудом. Таня бежала от монастыря, - но разве она свободна? Хуан ушел из семьи, чтобы жить своим умом и сердцем, - но разве он волен выбирать? Они не заметили, как маскировка приросла к телу, превратилась в удушающий кокон, связывающий по рукам и ногам. Остается лишь делать вид, что не знаешь, откуда ждать опасности, - хотя внутренний голос кричит, кричит: вот оно, рядом, совсем близко; то, что ты принимала за лекарство, вот-вот обернется ядом. Тане трусливо хотелось включить свет, грубый и глупый электрический свет, но теперь она знала, что однажды вместо выключателя нашарит пустоту.
Таня остановилась на пороге и окинула дом взглядом чужака. Да, это не индейская хижина, не домик крестьянина. И уж тем более не родовой особняк дель Карпио, давно проданный городу. Нормальный городской дом, пожалуй, даже красивый, но лишенный всех примет. Ничто не нарушает безупречные поверхности - ни портрета, ни фотографии, ни глупого, но дорогого хозяевам сувенира. Кто живет здесь? Что за люди? Неизвестно.
- Тебе нравится наша квартира? - спросила Таня.
Хуан завертел головой так растерянно, будто никогда не задумывался об этом.
- Очень, - наконец сказал он. - Прямо картинка из каталога, правда?
- Вот именно... Мы не можем продолжать так.
- О чем ты, милая?
- Мы не можем больше. Паула спряталась, и посмотри...
Доктор дель Карпио выразительно вздохнул.
- Таня, у меня тоже умирали пациенты. Я знаю, каково тебе сейчас. Ты расстроена, растеряна, тебя одолевают мрачные фантазии...
Хуан говорил суховатым, подчеркнуто профессиональным тоном, но глаза были жалобные, испуганные. "Замолчи, - умоляли они, - я не вынесу того, что ты можешь сказать".
Таня безрадостно улыбнулась. Минуту назад она была готова драться за себя, за него, за их жизнь. Она видела в Хуане соратника, измученного бесконечным боем с тенями. Но он, как и Паула, давно сдался, и лишь во сне иногда вспоминает о призрачной возможности свободы. Таня больше не чувствовала ничего, кроме вялой, брезгливой жалости и холодной решимости. Доктор Хуан дель Карпио был списан со счета и превратился в орудие ее борьбы. И первым делом Таня собиралась заглянуть под его пластиковую броню.
Этим вечером они легли спать, не выключив ночник. Таня лежала без сна, всматриваясь в живую багровую тьму перед закрытыми веками. Зверь Чиморте снова звал ее, и она собиралась откликнуться на зов. Лучше быть одержимой, чем мертвой. Лучше терпеть суеверный страх и презрение окружающих, чем ненавидеть себя. Путь, выбранный ею, привел в тупик.
Таня терпеливо ждала, и вскоре дыхание Хуана перешло в мерное сопение. Она повернулась на бок, открыла глаза. Лицо доктора было одновременно заносчивым и невинным, рот удивленно приоткрыт, как будто во сне Хуан видел что-то чудесное. Таня вдруг поняла, что могла бы любить этого человека - но знала, что он будет надежно похоронен под гладкой оберткой доктора Я не такой дель Карпио, как только проснется.
Она тихо выбралась из кровати, натянула джинсы, накинула, не застегивая, рубашку. Мягко ступая босыми ногами, вышла из дома. Плиты из песчаника во внутреннем дворике еще хранили шершавое солнечное тепло, и было неизъяснимо приятно ощущать его босыми ногами. Лунный свет путался в пышной бугенвиллеи, поблескивал на осколках стекла на вершине забора, скользил по коже. Таня потянулась, нежась в серебристых лучах, как в теплой невесомой воде. Все было правильно.
Дому, в котором они жили, было, конечно, далеко до особняка дель Карпио, но все-таки в нем был подвал. Хуан составил туда многочисленные, совершенно одинаковые контейнеры из полупрозрачного пластика, плотно набитые бумагой. Таня знала, что это семейный архив, но никогда не спрашивала о нем: это была одна из тех вещей, о которых они с Хуаном никогда не говорили, делая вид, что их просто не существует на свете. Одна из вещей, из-за которых Таня выскальзывала из его объятий, чтобы включить свет...